Текст книги "Знак неравенства"
Автор книги: Наталия Терентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)
– Пройдемся, Аленушка, если не возражаете. – Эммануил церемонно предложил ей руку.
Они пошли рядом. Алена, видя, что он старается идти ровно и быстро, наверное, чтобы не так была заметна хромота, стала чуть придерживать шаг.
– У меня в июне будет несколько концертов в Москве, – заговорил Эммануил, поглядывая на Алену из-под седых лохматых бровей. – Хочу предложить вам участвовать в них. Я буду играть на лютне и на флейте свои произведения, два мальчика, мои студенты, будут петь и тоже играть. Вы же украсите все это своим голосом, если, конечно, согласитесь.
Алена в сомнении покачала головой:
– Спасибо, Эммануил Вильгельмович… Не знаю. Боюсь, что могу подвести вас.
– Вы – и подвести? Не поверю ни за что. Я помню, что вы очень аккуратная и ответственная девочка.
Алена улыбнулась.
– Мне… сложно будет приезжать на репетиции…
– Что такое, деточка? – Эммануил приостановился и взял ее за локти обеими руками. – У вас что-то не в порядке?
Алена ответила не сразу – она не собиралась говорить об этом бывшему преподавателю, которого не видела несколько лет и с которым никогда не была особенно дружна. Но он как будто так искренне заволновался, что она все же объяснила:
– Я… я жду ребенка.
Эммануил неожиданно был просто потрясен.
– Что вы говорите! Это прекрасно! Позвольте я поцелую вам руку!
Алена смущенно протянула ему руку. Эммануил крайне почтительно взял ее и, склонившись, едва прикоснулся к ней губами.
– И кто же тот счастливец, который ждет ребенка вместе с вами? – спросил он, не отпуская ее руки и глядя на девушку снизу вверх.
Алена аккуратно освободила свою руку и снова улыбнулась.
– Мне… не хотелось бы говорить об этом…
– Не буду настаивать… Наверно, кто-то из тех прохиндеев, которые увивались вокруг вас в институте?
– Нет. Ну… собственно, никто больше, похоже, и не ждет.
– Я так и знал! Я сразу понял, глядя на вас в церкви, что с вами случилось что-то чудесное!
Алена внимательно посмотрела на него. Она хорошо помнила, как неожиданно иногда Эммануил проводил свои семинары по композиции. Однажды он предложил за полчаса набросать иной финал к опере Верди, в другой раз – «в общих чертах» изменить музыкальное решение балета Хачатуряна…
Как-то во время занятия перед летней сессией он открыл окно, выходившее в маленький дворик во дворе института, и сказал:
– Милые дети. Прошу маленький экспромт. У вас есть несколько минут и два любых инструмента, которые вы себе выберете в своем воображении. Тема: вот этот майский день и то, что каждый увидит из окна и почувствует при этом. Сочинения прошу сдать в конце занятия, проверим в следующий раз. Это и будет вашей экзаменационной работой по моему предмету в этом году.
Студенты, никак не ожидавшие такого, переглянулись, но, зная непредсказуемый нрав Эммануила, быстро принялись за работу. Кто-то написал этюд для фортепьяно со скрипкой, кто-то упростил себе задачу, выбрав ударные, – ведь весна же, скоро лето, ясное небо, и вообще, впереди – долгая и радостная жизнь!
Алена же смотрела-смотрела на большой нестриженый куст жасмина, невероятно разросшийся за прошлое лето и теперь щедро осыпавший белые ароматные лепестки вокруг себя, и как будто услышала две флейты. Каждая играла свою мелодию. Они перегоняли друг друга, на секунду сливались, затем снова расходились почти до диссонанса… Девушка не заметила, как за спиной у нее встал Эммануил. Он слегка коснулся ее головы. И тут же убрал руку. Алена ощутила легкий горьковатый запах его туалетной воды. Композитор ближе склонился к ее тетрадке.
– Милая девочка… – негромко проговорил он. – Это чудесно… Именно две флейты… Я тоже сегодня весь день слышу флейту… И еще что-то… Но я никак не мог понять, какой же второй инструмент… А это, оказывается, вторая флейта… Давайте добавим к этому еще партию женского голоса, скажем, меццо-сопрано… И вот здесь, смотрите, не пойдем на крещендо, а наоборот, пусть флейты совсем почти затихнут… И если резко поменять тональность… И голос пусть звучит один и неожиданно оборвется… Вот здесь напойте… Да, правильно, не си-бемоль, нужно ниже, звук должен быть теплее… – Эммануил обернулся к студентам: – Кто не уверен в собственных силах и талантах, может закончить дома, с инструментом, и принести в следующий раз.
– Я бы тоже хотела закончить дома, – попросила Алена. – Если честно, я не так хорошо слышу то, что написала, как вы…
– Правда? – заметно огорчился тогда композитор. – Как жаль. Прошу, конечно, доработайте дома… И добавьте голос, непременно…
Сейчас они шли по улице, и пожилой человек вдруг абсолютно серьезно спросил ее:
– Это было непорочное зачатие, да, девочка моя?
Эммануил смотрел на нее, как будто ждал ответа на свой неожиданный вопрос. Он, конечно, пошутил… Но почему бы, собственно, не случиться чуду? Особенно с такой милой девушкой…
Алена, чуть улыбнувшись собственным мыслям, ответила:
– Увы, Эммануил Вильгельмович, вполне обычное.
Эммануил продолжил все так же восторженно:
– И все равно! Это прекрасно!.. А, простите мое любопытство, – спросил он, чуть понизив голос, – почему – никто не ждет?
Алена ответила:
– Так получилось. Не расскажешь в двух словах. Мне здесь поворачивать, вон там мой дом…
– Как? Королева живет не в жемчужном дворце?
– И ездит не в золоченой карете, а в пятьдесят девятом троллейбусе.
– Секундочку… – Эммануил загадочно улыбнулся. – Не исчезайте, дорогая моя… – Прихрамывая, он поспешил к киоску с цветами.
Алена с грустью смотрела ему вслед. Неудобно, неловко, глупо… Как глупо… Эммануил вернулся торжественным шагом с большим букетом ярко-розовых и малиновых роз.
– Прошу вас, дорогая моя! Примите это. За прекрасную весть… Вы даже себе не представляете…
Алена непонимающе посмотрела на него. Эммануил как будто и не замечал ее недоумения.
– Вы любите такой цвет?
«Нет», – хотела сначала честно сказать Алена, но ей почему-то стало его жалко.
– Моя мама любит, – ответила она, не глядя ему в лицо.
– К матушке обязательно пойдем! Дорогая моя, дорогая… Я не буду провожать вас до дому. Но вы должны пообещать, что придете ко мне на концерт – послезавтра! И заодно подумаете, может, вы все-таки осчастливите нас своим участием в следующий раз. Алена вдруг почувствовала, что невероятно устала.
– Да, конечно, Эммануил Вильгельмович…
– Прошу вас, милая моя, не поминайте моего батюшку. Каждый раз, когда я слышу его имя, вспоминаю, как он одной рукой держал меня за волосы, а другой бил по губам, когда я говорил слово «нет». Вы устали, девочка.
Алена кивнула.
Эммануил серьезно посмотрел на нее и спросил:
– Можете ответить мне на один вопрос?
– Постараюсь.
– Я похож на старого гнома?
– Н-нет… – она засмеялась, – не очень…
– А мне кажется, что похож. На доброго старого гнома, у которого в пещере стоит сундук с драгоценностями, а в печке варится… волшебный напиток мудрости… И, – он добавил шепотом, – вечности…
Алена устало улыбнулась.
– Все, все! Отпускаю вас! Вам надо беречь себя! Пообещайте мне прийти на концерт. В каком-нибудь воздушном голубом наряде…
– Я постараюсь. Спасибо за розы! До свидания! – Она поспешила уйти.
Эммануил поклонился ей.
– До свиданья, до свиданья, милая девочка… – бормотал он, глядя ей вслед, – красивая, нежная девочка…
Глава 6
На открытой веранде ресторана почти никого не было. Оксана взглянула на подругу, меланхолично жующую огромные маслины.
– Даже не думала, что на меня это произведет такое впечатление… – Слезы снова помешали ей говорить.
– Да-а-а… уж ты, мать, что-то… Один раз видела тебя в слезах, когда Гоги хоронили… – Жанна отодвинула тарелку с маслинами от себя подальше.
Оксана через силу улыбнулась:
– И еще когда восемнадцать миллионов в девяносто восьмом потеряла.
– Вот именно! Хоть было о чем потосковать! А тут что? Ну и хрен с ней! Пусть рожает, сволочушка! А это точно? Может, она нарочно ему говорит?
– Так это не она говорит. Костик, ну… который за ней… присматривает… узнал все в консультации, мужем представился… Точно – пять месяцев…
Жанна прицокнула языком и посмотрела на Оксану.
– Ну что, подруга… Давай выпьем… – Она налила вина себе и Оксане. – Или ты лучше не пей пока, побереги себя… – Она быстро выпила сама, закрыв второй бокал рукой, и продолжила: – Вот что… Рожать надо.
Оксана посмотрела на подругу в ужасе.
– Кому?
– Тебе, тебе рожать надо. Другого выхода нет. Ежели уж без него лететь тебе с одним крылом, без орла твоего… Ох, не понимаю я этого! Ты – такая умница, и хорошенькая, и… А он… – Жанна махнула огромной рукой. – Ладно-ладно – любовь! Ну вот я и говорю – рожай и ты тоже!
– Да ты что, Жанка! Ведь… ведь мне уже сорок лет почти! – Оксана замолчала, потом под взглядом подруги поправилась: – Сорок два…
– И что теперь? Вся жизнь – подготовка к большому климаксу? Вторые роды в сорок два – нормально! У меня соседка в сорок пять родила – первого! Сама! Не лежала ни одного дня! Ну а потом… ведь можно, чтоб вынашивала не ты и рожала – тоже не ты…
– Да?
– Хотя… Для этого надо у него спермы набрать… А с другой стороны, ему бы говорить не надо об этом деле деликатном… Его бы, милого, удивить: мол, мы и сами с усами! Да, малышка моя? – Жанна погладила по плечу расстроенную подругу. – Да подожди ты – не грусти!.. Придумаем что-нибудь… Слушай, мать, а вы вообще как – живете? Ты можешь подгадать и забеременеть, это же какой-то там по счету день цикла, что ли? Меня тут все один мальчуган, отец большого семейства, спрашивал каждый раз… – Жанна неожиданно протянула тоненьким жалобным голосом: – «Жануля-крохотуля, а сегодня у тебя, случайно, не одиннадцатый день? А то у меня все девушки на одиннадцатый день беременеют…»
Оксана, пытаясь собраться с мыслями, вытянула из пачки сигарету, покрутила ее, положила обратно в пачку, достала соседнюю и закурила.
– Жан… Да нет… Ну, подожди… Как мне рожать?
Жанна пожала плечами:
– А что тут такого?
– Но ты ведь не рожала… Это ужасно. Ужасно!
– Не рожала, потому что не смогла, ты ж знаешь, – суховато ответила та. – И очень об этом жалею. А ты наверняка сможешь.
– Прости меня. Просто я… Это очень неожиданно.
– А чего тут неожиданного? Если ты так уж к нему приросла… У него ведь действительно нет ребенка…
– Господи, да вообще зачем им дети, мужчинам! Тем более, что Деня так любит Маргошу… Как свою… И она его любит… больше, чем меня…
– Э-э нет, подруга. Это совсем другое.
– Слушай, да я как вспомню, как я Маргошу носила… Сначала от всего тошнило, даже от зубной пасты… Потом тошнить перестало, зато есть ничего нельзя было – чтобы не поправляться, И в то же время – надо было все есть, чтобы витамины получать… Воды, чаю – четыре чашки в день, больше – нельзя. Кошмар был какой-то для меня, я все время пить хотела. И потом… я же курю…
– Бросишь.
– Ну, это еще ладно… А красоту последнюю потеряю? Раздуюсь, как жаба, лицо пятнами пойдет, после родов волосы все выпадут, зубы полетят один за одним… Фигуру точно уже не верну потом, живот повиснет, вены полезут…
Жанна проговорила с некоторой осторожностью:
– Есть ради чего… гм…
– А бизнес? Все к черту полетит… Нищими останемся… Вор на воре, только и смотрят, как бы у меня украсть… – Оксана нервно погасила сигарету, сразу достала другую. – Да! И еще пить ни капли нельзя, и лекарств никаких нельзя… А я без снотворных часто и заснуть не могу…
– Ну, мать… ты наговорила… А как остальные-то?
– Вот больных и рожают, с измененными хромосомами… Ой, а сами роды… Если кесарево делать – так весь живот исполосуют. Такая красавица буду… А если не делать – я второй раз этой муки просто не перенесу!
– Можно, говорят, под наркозом… – Жанна опять пододвинула к себе тарелку и, вздохнув, отправила в рот сразу несколько жирных, сочных маслин.
Оксана махнула на нее рукой:
– Ты что! От наркоза знаешь что бывает с ребенком… Может потом вообще не ходить. Или дураком будет, заторможенным… Нет, Жанка, давай что-нибудь другое придумаем…
– Слушай, я что-то забыла, а церковь тебе разрешает предохраняться?
Оксана покрутила в руках ярко-розовую зажигалку в форме собачонки.
– Ну… Аборты не разрешает, а предохраняться… На все воля божья…
– Да прямо ладно! Так они там, угодники с ангелами, собралися, сидят и думают: рожать Оксанке или не рожать. Эх, слушай, поздно мы узнали, а то можно было бы с шалавой его договориться, купить у нее ребенка…
– Ерунду говоришь.
– Ерунду, конечно, – сразу согласилась Жанна. – Ой, знаешь, мне кажется, не уйдет твой сладкий никуда. Раз до сих пор не ушел.
Оксана с надеждой посмотрела на подругу.
– Ты думаешь?
* * *
Алена вышла после вечерней службы. На улице было еще светло. Она легко спустилась по высоким ступенькам церковного крыльца и пошла по двору к выходу. Из другого здания во дворе навстречу ей вышел отец Григорий.
– Дочь моя непраздная, куда это ты так припустилась? Спешишь?
– Нет, просто холодновато, – улыбнулась Алена. – А почему «непраздная»?
– Потому что беременная. Садись-ка в машину, довезу тебя.
Алена в нерешительности посмотрела на священника:
– Я обычно пешком до дому хожу. Надо много гулять. Спасибо.
– Матушка Татьяна в гости тебя давно ждет. Садись.
– Хорошо. Спасибо, – растерянно согласилась Алена.
– С праздником, батюшка! – поздоровалась с отцом Григорием пожилая консьержка в чистом подъезде нового дома, еще пахнущего краской.
– И тебя также, матушка. Будь здорова, – приветливо улыбнулся тот.
Старый дом пахнет жизнью, подумала Алена, проблемами, праздниками, и запах никогда до конца не выветривается, встречаясь с новыми и новыми оттенками каждодневного бытия живущих в доме людей. Воскресенья наполняют подъезд ароматами котлет, жареной курицы, пирожков… На чьей-то площадке стойко держится кисловатый запах вина, расползаясь вниз по лестнице, где-то табачный дым за годы пропитал стены так прочно, что его перешибить может разве что маленький веселый котенок, брезгливо вылезающий из собственных лужиц.
А новый дом пахнет краской, известкой… Подготовкой к будущей жизни. Пахнет так радостно, волнующе, как будто обещает, что ни у кого не будет ни описавшихся котят, ни соседей-пьяниц, что никто в этом подъезде не будет болеть, умирать, бросать друг в друга банками с томатной пастой и расписывать стенки тлеющими окурками.
В новом скоростном лифте они быстро поднялись на семнадцатый этаж.
– Высоко… – проговорила Алена, когда они вышли на площадке с панорамным балконом.
– Хорошо, что не двадцать третий, – кивнул священник и показал ей на красивую дубовую дверь. – Проходи, дочь моя.
Отец Григорий открыл дверь своим ключом. Им навстречу вышла миловидная женщина в длинном зеленом платье с ребенком на руках.
– Познакомься, матушка. Это Алена, лучший голос нашего хора.
Алена смущенно улыбнулась:
– Здравствуйте.
Жена священника с улыбкой кивнула, с интересом глядя на Алену:
– Здравствуйте, очень рады.
Отец Григорий энергичным движением снял уличные ботинки и прошел на кухню с пакетом фруктов, спросив на ходу у жены:
– А шалопаи где?
– Тема с французского звонил, задержался, Леша поехал за дисками куда-то… – Татьяна обернулась к Алене: – У нас мальчики погодки, десять и одиннадцать лет, а вот теперь еще девчонки-двойняшки… – И она поцеловала притихшую у нее на руках малышку в лобик.
Алена, не зная, что сказать, улыбнулась. Отец Григорий вышел из кухни с большой корзинкой фруктов.
– Ты отпустила уже Настю? – негромко спросил он у жены.
– Да… Она просила сегодня пораньше… – Татьяна объяснила Алене: – Помогает мне одна женщина, сама не справляюсь с таким хозяйством.
Отец Григорий, взяв гостью за руку выше локтя, повел в гостиную. Проходя по просторному, ярко освещенному холлу, Алена обратила внимание на несколько семейных фотографий, на которых узнала отца Григория и его жену с детьми. Взгляд ее привлекли две цветные фотографии, висящие чуть отдельно, – на одной улыбались юноша и девушка с альпинистским снаряжением, в горах. На второй юноша лет двадцати танцевал на полу, ловко удерживаясь на одной руке.
Алена невольно приостановилась, улыбка юноши показалась ей знакомой. Она перевела взгляд на священника:
– Это вы?
Отец Григорий развел руками:
– Грехи наши тяжкие. Что смысла скрывать. Господь все равно все знает.
– И простил? – неожиданно для себя самой спросила Алена.
Внимательно и весело глядя на нее, отец Григорий ответил:
– Позволил же мне служить ему. Значит, простил. Да и грех не самый тяжкий…
– А как бы он не позволил? – негромко продолжила Алена. – Кирпич бы на голову вам бросил или камень с неба?
Батюшка, опять мягко взяв ее за руку, распахнул большие двери гостиной, говоря при этом:
– Не ожесточайся, дочь моя, все проще. Хотя для современного человека это, наверно, обычное сомнение… Многие именно так бы спросили… Просто я слов бы на службе не находил, и в душе была бы тоска, а так в душе моей – вера, смирение и покой.
– Вера, смирение и покой… – повторила Алена, стараясь осмыслить каждое слово. – А свет?
– И свет, разумеется, – слегка улыбнулся отец Григорий. – Видишь, каких девчушек Он нам с Татьяной послал. Близняшки, но разнояйцевые, непохожие. И назвали мы их совсем по-разному. Черненькую – Марией, а беленькую – Глафирой. Глафира, видно, недовольна именем – чаще кричит. Вот слышишь голос погромче? Наверняка – она. – Священник прикрыл двери в комнату, но все равно было слышно, как громко и требовательно кричали малыши, и, действительно, раздавались два разных голоса. Один – тонкий, жалобный, другой – настойчивый и уверенный. – Так ты хотела со мной поговорить, дочь моя? – неожиданно спросил отец Григорий.
Алена удивленно посмотрела на него:
– Нет… – Но тут она вдруг подумала: а не рассказать ли священнику о своих страхах и всех непонятных вещах, которые происходили последнее время в ее жизни. – Не знаю…
– А ты присаживайся, располагайся.
– Спасибо. – Алена села на мягкий низкий диван и осмотрелась.
Если бы не огромная икона в противоположном углу от входа, ничто бы не напоминало о том, что это дом священника.
Отец Григорий сел напротив, внимательно глядя на нее.
– И все же?..
Алена нерешительно вздохнула:
– Меня, похоже, черти мучают, отец Григорий.
Священник явно не ожидал такого начала.
– Черти?!
– Ну… или бесы.
– Или бесы. Ага. А что они делают?
– Они… стучат ночью в дверь, крадутся за мной по вечерам, поджидают после работы у музыкальной школы и после службы у церкви… – Когда она все это вслух проговорила, то ей самой показались несерьезными собственные слова.
Но священник совершенно серьезно спросил:
– Они тебя за оградой ждут или у крыльца?
Алена посмотрела на него, пытаясь понять, поверил ли он ей.
– Наверно, за оградой… Я несколько раз слышала, как кто-то идет следом. Когда я иду, он – тоже, я останавливаюсь, и шаги стихают… А как-то видела машину, она ехала за мной… Ну, мне так показалось, что за мной…
– Хорошая машина?
– Вроде да…
– Марку, конечно, не знаешь?
Алена покачала головой:
– Не разобрала. Иномарка какая-то.
– Ну хорошо… – кивнул отец Григорий. – А хотя бы цвета какого?
– Темная… Черная или синяя…
– Ладно. А что они еще делают, черти эти?
– Они как будто сидят в телефонной трубке, слушают мои разговоры. При этом им совсем неинтересно, они вздыхают, грызут что-то…
Отец Григорий очень аккуратно спросил:
– У тебя голова часто болит, дочь моя?
Алена кивнула:
– Я понимаю, что вы подумали. Я знаю, кто слышит звуки и голоса. Нет, у меня голова вообще никогда не болит. Кстати, однажды и моя подруга тоже слышала, когда мы с ней разговаривали, как в трубке вдруг кто-то вздохнул и сказал: «Ой, блин…»
В прикрытые двери гостиной постучалась и вошла, не дожидаясь ответа, жена священника.
– Уснули девочки… Не помешаю?
– Иди, матушка, сюда. – Отец Григорий усадил ее рядом с собой на диване, взяв за руку. Он улыбнулся Алене: – Да, дочь моя, и что же еще?
– Еще советы дают, как выкидыш сделать.
Татьяна испуганно перекрестилась:
– Господь с тобой!
Отец Григорий мягко остановил жену:
– Погоди. – Он очень внимательно посмотрел Алене в глаза. – Значит, черти тебе советуют, как… избавиться от малыша? А ты что, хотела этого? Говорила с кем-то?
– Нет, никогда. Наоборот. Боялась потерять. И… боюсь. Это… моя первая беременность. И… я люблю Дениса.
– Это хорошо, что любишь, – кивнул отец Григорий. – Про чертей все?
– Нет. То есть… Может, это все и не связано… Женщина из-за меня коляску уронила, а в ней никого не было, только кукла… без живота… И бабка какая-то жуткая привязалась на улице, обещала, что я умру скоро… – Алена почувствовала, как от произнесенных слов у нее стало чаще биться сердце, но она все же договорила под внимательным взглядом священника и его жены: – и что… смерть у меня… в животе.
Отец Григорий остановил ее:
– Ну, хватит, хватит. И так ясно. Тебе уехать надо, дочь моя. Я уже думал об этом. Послушай-ка меня и не возражай сразу. Мой отец, Алексей Константинович, живет во Владимире. У него там прекрасный дом, две овчарки, умнейшие существа, садовник, женщина по дому помогает. А сам отец пишет книжки по военному искусству. Поживешь там. А может, приживешься, так и останешься, отец очень одинок. Человек он еще не старый…
Алена опустила голову.
– Спасибо, отец Григорий… Я подумаю.
– А другу твоему… Денису, сказать надо, что ребенок этот не его и что ты уехала к отцу ребенка. Отпустить его навеки, Дениса. Чтобы семью свою он не вздумал ломать. Иначе никому счастья не будет.
– Он и не думает…
– Это он сейчас. Потом по-другому будет.
Алена подняла глаза на священника:
– Он один живет…
– Один, да не с тобой, дочь моя. А как детеныша увидит, все переменится. И все дети тогда страдать будут – и те, и эти.
Девушка тихо ответила:
– У него… нет своих детей…
– Сколько он девочку ту растит? Двенадцать лет? Так она давно ему родной стала. И он для нее – отец родной. Это самое главное. А твой малыш пока его не знает. Пусть и не узнает никогда.
Алена почувствовала, что сейчас расплачется от неожиданных слов священника, но почему-то ей очень не хотелось плакать при нем. Она изо всех сил старалась сдержать слезы.
– Вот видишь, – спокойно продолжил отец Григорий, – ты уже страдаешь. Так хотя бы те страдать не будут. Женщина, жена его, и девочка, которая его отцом считает. Их пожалей… Они ни в чем не виноваты. Любят его и верят ему. И ты свой грех страданием искупишь. Денег не бери у него. Надо будет тебе денег – всегда люди добрые помогут. Да и Бог тебя не оставит, вот увидишь. Просить не стесняйся. Только не у него, не у Дениса своего – у других. Но раскаяться тебе надо сначала в грехе своем.
– И что… у моего ребенка не будет отца?
– У него будет мать – любящая, грех свой искупившая.
Алена, совершенно обескураженная, кивнула, через силу улыбнувшись, и, не в силах сразу осмыслить до конца его слова, проговорила:
– Хорошо.
Она посмотрела на Татьяну. Та опустила глаза. Священник сказал, обратившись к своей жене:
– У нее, вот у этой ангелицы, совершенно невероятное меццо-сопрано, а она себя не ценит. Знаешь, я сейчас, конечно, не божеский совет тебе дам, мирской, суетный, но не хорони ты талант свой, дочь моя. Тебе надо петь на сцене – дело очень грешное, но… Господь не забывает своих грешников, особенно раскаявшихся…
Алена встала.
– Я пойду, отец Григорий, спасибо.
Татьяна всплеснула руками:
– Да что ты? Батюшка, идемте за стол, пожалуйста.
Отец Григорий, внимательно взглянув на Алену, положил ей руку на голову:
– Бог милостив к нам.
Алена, осторожно освободившись от его руки, постаралась улыбнуться:
– Я пойду.
– Господь с тобой, – мягко ответил отец Григорий. – Я провожу. И вспомни мои слова: как только ты от Дениса откажешься, так и страхи твои все пройдут. Бесы попрячутся…
– Вы тоже думаете, что это бесы, да, отец Григорий?
Священник ничего не ответил, лишь неторопливо, размашисто перекрестил Алену.
* * *
Денис сидел в плетеном кресле на просторной террасе своего номера, положив ноги на кофейный столик, и в сотый раз набирал номер Лоры, тот, по которому он звонил первый раз. Сердитому мужику, которому, по-видимому, везде жилось несладко – и в ненавистной России, и в вожделенной земле обетованной, – Денис тоже еще пару раз позвонил, но, слыша все тот же голос, яростно оравший «шалом!», оставил попытки здесь найти Лору. Первый же номер или не отвечал – были длинные гудки, или же телефон был отключен, и Денис вновь и вновь слушал вежливо-равнодушное «Абонент временно заблокирован».
– Да что за бред такой… – Он отбросил телефон на соседнее кресло.
Глотнув мгновенно теплеющего на балконе пива, Денис опять взял телефон, набрал оба номера Алены, и городской, и мобильный, и здесь тоже послушал длинные гудки. Чуть поколебавшись, он ткнул в записной книжке телефона номер Киры.
Кира только-только начала занятие. Студенты с громким смехом обсуждали новую работу неисчерпаемого Федосеева, умудрявшегося за семестр попробовать себя в разных стилях и жанрах, с необыкновенной фантазией исполняя обычные «академические» задания. Сейчас он внимательно слушал, грызя большую кисточку, которую в задумчивости взял со стола возле себя. Его разноцветные волосы в этот раз были аккуратно причесаны и стянуты в короткий хвостик.
– Козлизм! Это просто козлизм! И что это такое – жилище киборгов? – Долговязый студент, чуть склонившись, обходил кругом большую легкую конструкцию, в которой вид предметов, составлявших композицию, менялся от ракурса, с которого на них смотреть.
– Ты идиот, что ли? – не выдержал молчавший до сих пор Федосеев. – Мультиков насмотрелся? Какие киборги?! Это аллегория! – Он с недоумением посмотрел на кисточку, деревянная ручка которой только что хрустнула под его зубами, и отложил ее на подоконник. Симпатичная студентка с выбритыми височками и пушистой розовой челкой засмеялась:
– Аллегория чего? Как это называется у тебя? «Композиция номер пять»?
– Почему? Ну, допустим… «Весеннее настроение… гм… одного студента»…
– А-а… ну, тогда ясно… – улыбнулась девушка.
– Ну а вот это, в центре, что висит? – никак не успокаивался долговязый. – Ерунда какая-то, с веревочками?
Федосеев вздохнул и терпеливо ответил:
– Это пузырек со спермой… мифический… в переносном смысле…
– А почему пузырек-то, а не ведро, к примеру? – спросила та же студентка под общий смех.
– Так это за один раз, а не за всю жизнь…
Федосеев махнул рукой, потому что в хохоте уже ничего нельзя было разобрать. Кира только качала головой, тем не менее внимательно рассматривая «пузырек». Она не сразу услышала телефонный звонок.
– Кира Анатольна, нас атакуют! – Федосеев протянул ей трубку радиотелефона, вопросительно глядя на нее, потому что иногда она отключала телефон на время семинаров со студентами. Сейчас она кивнула и взяла трубку.
– Цыц! – строго посмотрела она на хохочущих студентов и энергично ответила звонившему: – Да! Да, слушаю вас… Секунду, извините, ничего не слышу. – Она велела студентам: – Не орите так! – и пошла в дальний угол большой студии, укоризненно заметив Федосееву на ходу: – Пузырек… мифический… Ты долго думал-то?..
– Долго! – обиженно сказал Федосеев. – Сами говорили, что художнику нельзя отрезать крылья, а то вдруг они больше не отрастут…
– Отрастут, у тебя отрастут, – успокоила его Кира и отвернулась с трубкой. – Да, слушаю!
– Кира Анатольевна…
– Я… – Она выпрямилась, услышав голос Дениса, который узнала бы из сотни.
– Это Денис… Добрый день…
Кира набрала побольше воздуха и ответила, стараясь сдерживаться:
– День очень добрый, Денис. Послушайте меня. Если бы был жив Аленин отец, мой муж, он бы вам башку открутил и к другому месту ее приделал. Сказать, к какому?
– Я понял.
– Девочку беременную обижать – большого ума не надо. А не хотели ребенка – значит, раньше надо было думать. А так – паскудство получается, вам не кажется?
– М-м-м… – Денис мучительно выдохнул. – Спасибо, Кира Анатольевна.
– Приходите еще! Да, и имейте в виду! Мне Аленка ни слова единого про вас не сказала. Я сама все вижу – что она одна, что вас нет, а девчонка моя все время плачет. И еще вас защищает.
– До свидания. – Денис первым нажал отбой и подул на вспотевшую ладонь. – Ага. Ну, значит, все в порядке. Девочка плачет, мамаша ушат помоев мне на голову выливает… а тетя Лора… очевидно… ведет пока осадную войну – отрабатывает аванс… И за каким-то непонятным хреном выключила телефон. Так. Хорошо. Ну что, Денис Игоревич, поехали и мы… потихонечку? – И он запел по слогам невесть откуда привязавшуюся к нему песенку: – Ил-ла-ри-он, Илларион, поехал в Сион…
* * *
В небольшом зале дорогого ресторана, оформленного в стиле французской гостиной – с красными шторами, белой мебелью и изящными букетами на столиках, – почти никого не было. Один мужчина сидел с газетой и ждал ужина. Другой, помоложе, пришедший чуть позже, сидел, отвернувшись от всех и сосредоточенно ел, запивая еду большими глотками минеральной воды, которую все время подливал ему в высокий стакан официант.
На столе, за которым сидели Алена с Эммануилом, горела красная свеча и стояла большая ваза с виноградом разных сортов. Композитор пил маленькими глотками кофе, сваренный по особому рецепту, Алена несколько раз глотнула чай из тонкой прозрачной чашки.
Эммануил пригубил брусничный ликер из крохотной рюмочки.
– За ваше здоровье, милая девочка. Вам действительно понравился мой концерт?
Алена улыбнулась:
– Да, конечно.
– А вам все-таки хочется петь на сцене?
Эммануил оторвал несколько темно-красных тугих виноградин от большой грозди и протянул их на ладони девушке. Та взяла одну ягоду, подержала ее в руках и аккуратно положила на прозрачное блюдце. Эммануил, похоже, не заметил этого.
– Не знаю, – пожала плечами Алена. – Я же попала в музыкальный театр после института… Мне там не понравилось.
– Почему?
Старый композитор поправил красную, розу на лацкане идеально сшитого по его небольшой фигуре светлого парадного пиджака.
– Суета, склоки, вранье… Такое все… фальшивое. Мне там было душно. И скучно. И было страшно смотреть на стареющих актрис. Всем женщинам, наверно, страшно стареть. Но актрисы… Как они цепляются за молодость! У многих нет детей… Или дети заброшены… А они сидят часами на репетициях, чтобы спеть «Прилягте, барыня, уставший вид у вас…» – Алена негромко пропела строчку и сама засмеялась. – И все постоянно надеются: вот в этом сезоне спою, вот будет распределение ролей на новый спектакль… опять не дали роли, ну, в другом спектакле или в следующем году… И ждут, ждут годами, ненавидя друг друга… А примы – еще хуже. Держатся за свои роли до последнего, любой ценой. Петь мне нравилось, мне дали сразу две большие партии, но я была не готова попасть в такой террариум… Может, просто так неудачно сложилось… Еще такая история была, после которой мне вообще не хотелось ходить на спектакли и репетиции, видеть этих людей… Рассказать?
