Текст книги "Вера в чудеса (СИ)"

Автор книги: Натали Лав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Глава 14.Чем заканчиваются страшные сказки.

Дина.

Вот прошел еще один месяц. Как ни странно, но нападений больше не было. Малыш развивается нормально. Я уже и имя выбрала. У меня будет сын, а у Еленки – младший брат. И звать его будут Матвей Витальевич Быстрицкий. Это будет еще одним напоминанием о моем отце. О человеке, который будучи настоящим мужчиной, мог любить так сильно, что весь мир казался мне родным. Такого ощущения у меня нет давно. А всякие Сергеи не заслуживают никаких сыновей. Поэтому отчество у Матвея будет Витальевич, в честь моего отца.

В воздухе пахнет весной, все-таки, конец марта. Снег почти везде растаял, да его практически и не было. Под ногами влажная земля, но меня и она не смущает. Солнце разгорается все ярче. И вместе с опьяняющим воздухом в меня проникает ошеломляющее желание жить несмотря ни на что. Жить, дышать, радоваться, любить, смеяться, заниматься любимыми вещами. Как много всего в одном коротком слове «жить». Особенно, когда тебе угрожает смерть.

Лекс с Еленкой уехали, чтобы купить ей обувь. Я тоже хотела поехать с ними. Но Лекс сказал, что не собирается сначала ждать полчаса, пока я сяду в машину, потом ждать еще полчаса, пока я из нее выйду, – и так при каждой остановке. Это конечно наглая ложь. Однако я осталась дома. Тем более эти двое очень хорошо поладили. Что и неудивительно. Если ты по характеру напоминаешь дикобраза, то тебе привычней в обществе таких же, как ты. А что Лена, что Лекс – еще те личности. Им ни в коем случае нельзя давать не то, что палец… Даже близко подносить к ним свои конечности не стоит. Съедят и не подавятся.

Со мной осталось двое ребят: Антон и Валера. Я поела и легла спать. Потому что, последнее время я напоминаю ленивца – ем и сплю, сплю и ем. Единственное неудобство, что прежде чем уснуть, нужно найти удобное положение для этого. Спать на спине мне не удобно, живот при этом напоминает какую-то гору. Спать на животе нельзя, а как хочется-то… Рожу, спать буду только на животе. Поворочавшись, я все же заснула.

Когда проснулась, то прислушилась. В доме царила тишина. Значит, Лекс и Лена не вернулись. Встала и пошла на кухню. Ребят не было видно. Подумала, что они на улице. Я решила сделать себе чай, поставила чайник на плиту, включила газ и, обернувшись, застыла от удивления. В дверном проеме стоял Самсонов. Мысли заметались как пойманные в силки птицы. Что он тут делает? Ни Олег Петрович, ни он никогда не приезжали туда, где я жила.

Мужчина молчал и стоял, не двигаясь. Я решилась задать вопрос:

– Что Вы здесь делаете?

Он лишь улыбнулся и стал подходить ко мне. Что мне не нравилось во всем этом? То, как он был одет? В спортивные черные штаны, в черную куртку с капюшоном, на ногах черные ботинки. В черном всегда приходил убийца. Да ну на фиг?!

Я не успеваю осознать, поверить в такую возможность до конца, как он подходит совсем близко и, запустив руку мне в волосы на затылке, стискивает их, оттягивая мою голову чуть назад.

– Да, малышка, это я, – отвечает на невысказанную мной догадку.

Вспоминаю отрезанную голову, отсеченные руки и ноги ребят, которые нас охраняли, истекающего кровью Лекса, и меня начинает заполнять ужас, всепоглощающий и темный, потому что передо мной не человек. Передо мною монстр, которого бесполезно умолять, просить пощады, потому что единственное, что ему нужно – это мои страх и боль. И что я могу сделать? Закричать? Что-то подсказывает мне – это бесполезно. Здесь нет уже живых, кроме нас. Только я и он. Сопротивляться? Я бы могла, но не в конце восьмого месяца беременности… Неужели это все? Конец сказки?

Монстр наклоняется ко мне еще ближе и начинает целовать открытую шею в районе горла. Не знаю, что нужно чувствовать и о чем думать. Я думаю о своем нерожденном сыне. Сдаться сейчас – значит перечеркнуть его еще не начавшуюся жизнь.

– Тебе нравится, что ты беспомощна? М-м-м? Ничего не можешь сделать, чтобы спасти себя, – и, не дожидаясь моего ответа, продолжает. – Мне очень это нравится. От тебя было много проблем, малышка. А сейчас я тебя буду убивать. Буду это делать долго. Тебе будет очень больно. Вы все – шлюхи. И прежде чем умереть, должны страдать.

Он ненормальный, псих. Хотя о чем я? Разве нормальный человек сделал бы все это? Скольких он убил? Олег Петрович говорил, что убитых им женщин больше 30. Но учитывая, где Самсонов работает, наверняка их больше. Насколько, не хочу даже думать. И я должна стать одной из них. Нет, нет, нет!

Я не хочу.

– А потом я найду твою дочь и убью ее, – он начинает смеяться, и это самый страшный звук на свете, который я слышала – его смех.

Внезапно он кусает меня за основание шеи, кусает сильно, до крови. Я не могу сдержать вскрик. А он отстраняется от меня и смотрит прямо в глаза. Губы его испачканы моей кровью, и Самсонов начинает слизывать ее языком. От всего этого становится еще страшнее. Я чувствую, как меня бьет крупная дрожь.

Монстр видит, что я дрожу, что мне плохо и улыбается, а потом наносит удар рукой мне по щеке. Звук пощечины раздается по помещению кухни громко и отчетливо, а сознание вспыхивает болью. Я стискиваю ткань халата, в который одета, и нащупываю в кармане какой-то предмет. Озарение ударяет в меня надеждой. Это электрошокер, небольшой. Мне его принес Лекс. На всякий случай. И этот случай наступил.

Кирилл хватает меня за руку и швыряет к другой стене. Я, не удержавшись на ногах, падаю, стараюсь закрыть живот, потом опускаю руку в карман халата, нащупывая электрошокер. Мужчина подходит ко мне, не торопясь. Я распростерта перед его ногами. Для него я жертва, поверженная и беспомощная. А он всесилен. И только он решает здесь, кому жить, а кому умереть. Кирилл хватает меня за волосы и резким рывком поднимает с колен. Как же больно… От боли у меня выступают на глазах слезы.

Но сейчас Самсонов уверен в собственной победе. Я вижу в его глазах торжество. И в этот момент вытаскиваю электрошокер и наношу им удар ему в область сердца. Его бьет током. Монстр сгибается пополам, но сознание не теряет.

Что делать дальше? Убежать я не смогу. Я лихорадочно ищу способ спасти себя и своего ребенка. На столешнице я вижу нож с длинным лезвием. Не раздумывая, беру его в руку, и пока Самсонов не пришел в себя, бью его ножом снизу вверх под правое нижнее ребро. Там печень. Хорошо, что мужчина стоит ко мне правым боком, хорошо, что не видел у меня в руках нож.

Нож входит в рану до рукоятки. Поворачиваю его в ране и выдергиваю его, а потом бросаю на пол. Отхожу назад, встречаюсь с Кириллом взглядом. В его глазах удивление. Потом у него начинает идти кровь изо рта. Он пытается сделать шаг ко мне, но теперь уже он падает на колени. Я слышу, как он бормочет ругательства. Ругательства вперемешку с хрипами умирающего человека.

Я замираю. Не знаю, что чувствую. Вернее, не так. Я не знаю, что надо чувствовать. Потому что я ощущаю эйфорию. Облегчение и радость сплелись вместе и танцуют румбу. Это, может быть, плохо. Может быть, я плохая. Но в тот момент, когда монстр падает на пол и перестает подавать какие-либо признаки жизни, я счастлива. Я не буду больше бояться ни за себя, ни за своих детей.

Пусть я убила человека. Пусть! Я не жалею. Он сам во всем виноват. Я лишь защищалась. И я не буду мучиться раскаянием, я не буду видеть его во сне. Потому что слишком много зла он принес мне. Слишком много зла он причинил другим. А я не жертва. Никогда ею не была и не буду. Я смогу дать сдачи любому. И вот это, только это, правильно.

Я смотрю на труп и ничего не хочу делать. Приедет Лекс и разберется. Я поймала его маньяка. Причем поймала раз и навсегда.

Моя страшная сказка закончилась.

Глава 15. Новая жизнь.

Дина.

Жизнь – странная штука. Чем дольше живу, тем сильнее в этом убеждаюсь. И вроде бы всем понятно, что случилось. И вроде бы правда на моей стороне – я защищалась. Однако по факту гибели Самсонова проводится проверка, меня попросили не покидать Москву. Хорошо, что уголовное дело не возбудили. Назначили генетическую экспертизу – если образцы ДНК Самсонова совпадут с образцами ДНК, изъятыми в день нападения на Лекса, то мне повезло. Я защищалась от нападения серийного убийцы, следовательно, предпринятые мною действия были полностью в рамках необходимой обороны. Если же нет… Но я уверена в стопроцентном совпадении.

Меня и Еленку поселили в служебной квартире следственного комитета. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я могла куда-то сбежать на девятом месяце беременности. Но со мной было много проблем, поэтому следственный комитет все еще не может выдохнуть после такого количества трупов. Лекс ищет еще жертвы. Он уверен, что у Самсонова где-то есть безымянное кладбище жертв. Я, с одной стороны, не хочу в это все влезать, а с другой стороны мне все происходящее интересно. Есть какой-то особый кайф в том, чтобы ловить таких, как Самсонов. Чтобы оказаться умнее и быстрее, чтобы одержать верх.

26 апреля принесло новые заботы. Я проснулась во втором часу ночи, встала и пошла в туалет, как вдруг по ногам потекла жидкость. Отошли воды. Пока особой боли не было. Только живот время от времени становился каменным, и ныла промежность. Сумка в роддом у меня была собрана. Я чувствовала страх перед болью, но она была неизбежной. Просто мой сын решил появиться на свет. Я очень хочу увидеть тебя, житель моего живота. Какой ты? И каким станешь?

Но поразмышлять мне не дала Еленка, которая проснулась и, увидев меня в коридоре в мокрой ночнушке, просто вызвала скорую.

Еще и подбодрила в дорогу:

– Давай, давай, рожай уже мне братика. Хочу посмотреть, какой он.

А когда я хотела спросить, как же она, то и тут она меня успокоила:

– Сейчас дядя Лешечка приедет, так что не бойся, не унесет меня никакой бабайка.

Приехала скорая, мне помогли дойти до машины, а потом повезли в роддом. Когда я добралась до приемного покоя, там быстро оформили документы, загнали на кресло, что при начавшихся схватках было похоже на подвиг. Потом сделали клизму и отправили меня в предродовую палату. Боли при схватках усилились, время между ними сократилось. На что похожи роды? Для меня – на нахождение в каком-то безвременном пространстве, где есть только боль и больше ничего. В предродовой было еще две женщины. Но в таком состоянии ни до кого никакого дела тебе нет. И терпеть сил тоже нет. Единственное, что ты никак не можешь повлиять на то, что происходит. Остается только смириться. И ждать, когда же это закончится. Акушерка сказала, что лежать все время нельзя, нужно ходить. И я ходила, так как так правда становилось легче, а во время схваток хваталась руками за спинку кровати. Сама не замечала, как стискиваю руки, а ногти впиваются в ладони. Сказать, что рожать это больно, значит не сказать ничего. Время от времени подходил врач – здоровый рыжеволосый мужик, который проверял раскрытие матки. А я терпела и про себя материла Давлатова, который где-то там в своем идеальном мире, а я здесь рожаю его сына. Сначала я старалась не кричать, потом стала подвывать, а затем, уже не особо стесняясь, и орать в голос. Я думала, что эта боль никогда не закончится.

Наконец врач, осмотрев меня, приказал.

– В родзал.

Меня повели в родзал, причем от боли я могла идти, только согнувшись, меня под руки поддерживали акушерки. Я плохо соображала, меня подвели к родильному столу.

Акушерка сказала:

– Залезай, только боком. Не вздумай садиться, а то повредишь ребенку.

Я кое-как забралась на стол. Мужчина-врач скомандовал:

– Тужься!

Я начала выталкивать ребенка из себя, меня сотрясала крупная дрожь, зубы стучали, холодный пот лился с меня, а еще было такое ощущение, что я никак не могу сходить в туалет по-большому.

– Не кричи, – командовал врач, – тужься.

И я тужилась, при этом не сразу поняла, что на каждой потуге я кричу в голос, так что я даже не узнаю звук собственного голоса. Но на пятой или шестой потуге я почувствовала, что ребенок покинул мое тело. Я увидела, как его забрали, он был весь красный, даже бордовый. А потом Матвей чихнул и заплакал. Боль не прекратилась, но приобрела терпимый оттенок, пока меня не стали заставлять тужиться снова, чтобы вытолкнуть плаценту. Но что-то пошло не так, поэтому врач вручную извлек ее, отчего я едва не закричала снова. Ребенка унесли, а меня оставили на столе, положив на живот лед.

Я еще не поверила до конца, что все позади, и теперь у меня есть сын.

Два часа я лежу на родовом столе, иногда вижу, что из-под него забирают металлическую миску с моей кровью. Мне холодно, на животе продолжает лежать пузырь со льдом. Но хорошо уже то, что никто больше не лезет внутрь меня. Заснуть не получается, но хотя меня перестало трясти. Когда ко мне подносили ребенка, честно сказать, я его даже не рассматривала, мне было не до него. Через два часа мне суют между ног «седло» – закипяченную тряпку неизвестного происхождения светло-коричневого цвета – стерильную, но ее цвет вызывает во мне определенные сомнения в ее чистоте. Потом меня перекладывают на каталку и везут в послеродовую палату, причем на порогах меня хорошенько встряхивает, а при заезде в палату каталка врезается в дверь. В палате уже пять мамочек, которые уже более-менее пришли в себя после родов.

В палате меня сгрузили на свободную кровать. Ура, я накроюсь одеялом. Прошло еще четыре часа, меня осмотрела женщина-врач. Она сказала, что все нормально и можно встать, чтобы помыться. Аккуратно поднимаюсь. В голове туман, в ногах слабость, между ног такое ощущение, что я выдавила из себя грузовик, а не ребенка. Теперь нужно дойти до душевой. Иду медленно, держусь за стеночку. Душевая, как я и предполагала, не закрывается. Заползаю под воду, становится чуточку легче. И почему женщины должны так мучиться? Вот хотя бы один мужик узнал на своей шкуре, как это выносить и родить ребенка. На секунду представляю Давлатова с животом, а потом – и в родзале. От этой картинки у меня улучшается настроение. Пока моюсь в душевую, несколько раз заходит санитарка. Да что же это такое, даже помыться спокойно нельзя.

Возвращаюсь в палату. Матвея привозят только к вечеру. На каталке стоит лоток, в нем лежат запеленатые дети, похожие на поленья. Каждой мамочке вручают по такому красненькому "полену". Божечки мои, а он еще и пищит. Разглядываю продукт стараний Сергея. Крохотное, сморщенное личико, голубые глазки, носик, ротик, щечки. Больше ничего не видно, потому что ребенок завернут как мумия фараона. Сыночек мой!

Из чего вырастают люди?!

Я подношу сына к груди, и он открывает ротик, пытаясь поймать сосок. Это точно чудо. Молока еще нет, только молозиво. Но Матвею пока хватит. После кормления сына забирают. Так в заботах о новом человеке проходит 4 суток, и нас выписывают.

Встречают меня Лекс и Лена. Лекса принимают за отца, но собственно говоря, это его волнует мало, так как он несколько дней тусил с Еленкой. Я подозреваю, что сейчас он готов назваться кем угодно, только бы избавиться от меня и моих отпрысков. Но торт, шампанское и цветы он привез. Какой молодец! Еленка пытается выхватить голубой конверт с братом, но я решаю отложить эксперименты до дома.

Он отвозит нас на ту же квартиру, где мы жили до родов. И начинаются будни, потому что вырастить человека – это прежде всего адский труд.

Меня начинают одолевать и финансовые заботы, потому что деньги, позаимствованные мною у Давлатова, заканчиваются. А кормить меня и моих детей некому.

И тут происходит удивительная вещь.

Через месяц после родов днем ко мне приезжает Лекс. Он пьет чай на кухне. Видно, что хочет что-то сказать.

Мне это надоедает:

– Лекс, говори, зачем пришел.

– Э-э-э, такое дело. Дин, с тобой хочет поговорить начальник следственного комитета по Москве Каверских Олег Романович.

– О чем? В прошлый раз со мной Самсонов хотел поговорить. И как-то это все закончилось неожиданно.

– Каверских точно не маньяк.

– Да-а-а? А вдруг у них там в следственном комитете секта? Один не добил, так теперь другой за дело возьмется.

– Дина, хватит чушь пороть. А потом я уверен, ты и с этим справишься, – Лекс ухмыляется.

– Ладно. Когда?

– Поехали сейчас.

С Матвеем оставляем Еленку, которая за месяц приспособилась очень ловко управляться с мелким. Сами отбываем в названное учреждение, которое вызывает во мне неоднозначные чувства.

Кабинет начальника комитета производит давящее впечатление. Особенно то, что от входной двери до его стола надо пройти столько же, сколько по красной дорожке за Оскаром.

За столом расположился мужчина лет 50. Он предлагает мне присесть, что я и делаю.

– Дина Витальевна, не буду ходить вокруг да около. На меня произвело впечатление, как Вы повели себя в ситуации с Самсоновым.

Мне бы научиться молчать, цены бы мне не было. Но…

– Что именно Вас так впечатлило? Что я не позволила ему себя убить? Или то, что, в конце концов, я его убила?

– Хм. Вот об этом я и говорю. Ваша решительность, Дина Витальевна. Я предлагаю Вам работу в отделе по расследованию серийных убийств. Достойная зарплата, служебная квартира. Затем предоставление собственного жилья в Москве за счет бюджета. Работа, конечно; специфическая. Но я уверен, Вы справитесь.

У меня в голове тем временем проносится целый вихрь мыслей. Хорошая зарплата очень нужна. Очень нужно жилье. Еще нужна защита от Давлатова. Этот господин предлагает мне решение многих моих проблем.

Я соглашаюсь на предложение Каверских. Единственное его условие – я выхожу на работу через два месяца. Значит, придется нанять няню.

Глава 16. Возвращение в начало.

Прошло 2 года.

Сергей.

Я смотрю на племянника и не знаю, как поступить. Сестра улетела в Штаты по делам неделю назад, и заставила меня пообещать, что я присмотрю за ее охламоном, которому через месяц исполняется 18 лет. Вообще Кирилл парень не проблемный, самостоятельный, нянька ему точно не нужна. Напряженная ситуация сложилась три месяца назад, когда в их престижный лицей перевели дочь какого-то следователя следственного комитета. Не знаю, что не поделил практически уже совершеннолетний лоб с четырнадцатилетней сикухой, но в лицее между этими двумя завязалась война не на жизнь, а на смерть. Причем, несмотря на то, что Кирилл был практически самым популярным парнем в школе и мог устроить новоприбывшей вертихвостке «сладкую» жизнь, девочка оказалась не промах. Как результат, сестра разве что не жила в кабинете директора. Мама девочки в лицее появлялась реже, но ей как-то удавалось от него отбиться. Регина без конца жаловалась на это безобразие. Однако пока вмешиваться меня не просила, я не лез.

Мы стоим у кабинета директора и ждем вторую сторону. Девочка ушла встречать мать. Когда они придут, нас ждет совместная беседа у директора.

Я спрашиваю Кирилла:

– Ты можешь объяснить мне, что случилось?

Кирилл, играя желваками на скулах, понимает, что играть в молчанку бесполезно, и начинает рассказывать:

– Я у этой малахольной лифчик утром забрал и в спортзале его на потолке повесил с запиской, что это ее.

– Так, интересно…

– А потом она мне тряпку с какой-то дрянью под нос сунула, когда я в коридоре один был. Я отключился. Она меня раздела догола и к перилам на втором этаже пристегнула, засняла все на телефон и выложила в сеть. Когда началась перемена… Ну, сам понимаешь.

– И ты ее не прибил?

– Мне директор не дал, – парень хмурится.

Что там за девочка-то? Терминатор, что-ли? Я смотрю на Анатолия. Он все понимает без слов:

– Я разберусь, Сергей Владимирович.

Племянник заметно напрягается и смотрит на выход с лестницы. Там появляется высокая стройная барышня в спортивной футболке. Видно, что без лифчика. Но ее это не смущает. Красивая мелкая зараза. Увидев Кирилла, ее губки растягиваются в нахальной улыбке, а в глазах черти танцуют зажигательный танец. Ее не волнует даже наличие двух взрослых мужчин. Я прикидываю, сколько парней уже успело покататься на этой кобылке, потому что впечатления «я вам не дам» она уж точно не производит.

Вдруг раздается детский голосок:

– Ен, подозди меня.

Девица оборачивается:

– Матвей, давай догоняй.

Из дверного проема показывается карапуз лет двух, который старается догнать девочку, но спотыкается и падает. Девчонка срывается с места, подбегает к мальчику, подхватывает его на руки и взволнованно спрашивает:

– Ушибся? Где болит?

Мальчишка старается не разреветься:

– Ничего не боит. И пйакать я не буду. Я бойсой.

Девочка, осмотрев его, заметно успокаивается:

– Ладно, суп с лапшой, иди сам. Только за ручку.

Она опускает его на пол, он протягивает ей ладошку, и они вместе идут к директорскому кабинету. В это время из приемной выглядывает секретарь и интересуется, разглядывая парочку:

– Лена, где твоя мама?

Девочка смотрит ей прямо в глаза и отвечает:

– Уже идет, Альбина Валерьевна.

– Как только подойдет, заходите. Директор очень вас всех ждет, – при этом Альбина окидывает нас всех кровожадным взглядом.

Я стою спиной к лестнице, поэтому не вижу мать девочки. Меня настораживает лишь то, что Воропаев застывает как статуя. Я оборачиваюсь… Не может быть! Я застываю изнутри также, как Воропаев. А на лице каким-то чудом удерживаю маску безразличия. По направлению к нам идет Дина в шортах и майке, ни капли не изменившаяся за два с лишним года. Замечая нас, ее губ касается та же наглая улыбка, которой раньше улыбалась ее дочь. Только улыбка не трогает глаз, они смотрят холодно и оценивающе. Она абсолютно уверена в себе. Но это зря.

В тот же момент мальчик заметив Дину, обращается к ней:

– Мамоцка, ты не надойго? Я хотей покататься на пони.

Вот тут я замечаю, как Дине становится не по себе. Она кидает взгляд в мою сторону. Видно, как сильно ей хочется забрать мальчишку и свалить отсюда.

Но ее голос звучит спокойно:

– Конечно, раз я обещала, то мы обязательно пойдем кататься на пони. Только я с дядей поговорю.

Не знаю, с каким именно дядей она собирается разговаривать, но нас с ней точно ждет интересная беседа. Я жадно вглядываюсь в лицо мальчика. Сколько ему? Два года? Темные волосики, серые глаза. Похож? Не похож? Чей это, бл**ь, ребенок?

Чувствую, как во мне поднимается гнев. Единственное, на что я сейчас способен, это напоминать себе, что мы в лицее и хватать за горло и душить стоящую поблизости суку нельзя по целому ряду причин. Во-первых, я напугаю ребенка (а если он мой, то этого делать не стоит), во-вторых, после такого представления Кирилла точно исключат из лицея за месяц до его окончания, а Регина выест мне мозг чайной ложкой, в-третьих, Быстрицкая теперь работает в следственном комитете, а поступать так с сотрудником правоохранительных органов при куче свидетелей неразумно.

Дина, кажется, не замечает того, что происходит со мной. Она вообще старается не смотреть на меня. Она собирается зайти в приемную директора и оказывается слишком близко от меня. Я ощущаю ее запах. Как по команде, член встает, бешеное желание оказаться в ней опаляет все мое существо. Как я сдерживаюсь, не понятно.

Она смотрит на дочь и говорит:

– Еленка, погуляй здесь с Матвеем. Я не долго.

Я делаю шаг к ней, приближаюсь слишком близко и шепчу ей в ухо:

– Э-э-э, нет, кукла. Боюсь, тебе придется задержаться.

Услышав меня, она замирает, но не реагирует, а просто заходит в приемную.

Я иду следом вместе с Кириллом. Заходя в приемную, я оглядываюсь и отдаю молчаливый приказ Воропаеву. Куда бы не собиралась Дина сейчас, уедет она только со мной.

***

Дина.

Вот это я попала! Сколько времени прошло?! И что теперь?

То, что я влипла, я поняла, идя к кабинету директора и увидев сначала Воропаева, а потом и Давлатова. Но что я могла сделать? Развернуться и сбежать? Не выход. Мне нравился лицей, куда перевелась Лена по целому ряду причин. И меня ждал директор. Я не могла допустить, чтобы дочь отчислили. Кирилл Гордеев, с которым не поладила Лена, в этом году выпускается. Так что все проблемы уйдут с ним.

Да и увести детей незаметно я бы не смогла.

Как назло, я была в отпуске, и Матвей был со мной. Это называется – почему так не везет, и как с этим бороться. Давлатов явно заинтересовался мальчиком. Ну, еще бы, считать он умеет. И сын очень похож на своего отца.

Однако сейчас меня без хрена не сожрет даже Давлатов. Так что я никак ему не ответила, а зашла в приемную.

Что я испытываю, снова увидев его? Кидаться ему на шею я не собираюсь, это точно. Не так мы расстались. А то, что он также по-мужски притягателен? И что с того? Станет невтерпеж, куплю вибратор.

Но все равно стараюсь на него не глазеть.

Интересно, кто ему Гордеев?

Я захожу в кабинет Ивана Петровича, не дожидаюсь приглашения, отодвигаю стул и сажусь. Сергей отодвигает соседний стул и садится рядом. Чтоб тебя…

Иван Петрович спрашивает у меня:

– А где Елена?

– Она с братом в коридоре. Мне не с кем было оставить сына. А разбираться при маленьком ребенке, мне кажется, не стоит.

Но тут встревает Давлатов:

– Маленьком? И сколько ему?

Я перевожу взгляд на Сергея:

– А Вам-то что?

Но выяснять отношения нам мешает Иван Петрович, который задает вопрос:

– А Вы дядя Кирилла?

Сергей надменно хмыкает:

– Сергей Владимирович Давлатов, к Вашим услугам.

Директор чуть смешивается, вероятно, пытаясь представить величину его счета в банке.

– Мне бы хотелось, чтобы Лена тоже присутствовала, но я думаю можно обойтись и без нее, – продолжает Иван Петрович.

– А я думаю, что было бы неплохо, если бы она все же присоединилась к нам, – вмешивается Кирилл.

Наглость – это наследственное, кто мне скажет? Но терпеть выходки этой семейки я не стану:

– Она побудет в коридоре, – отрезаю я.

Парень собирается мне что-то возразить, но Сергей останавливает его взглядом.

Иван Петрович начинает свою пламенную речь. Я понимаю, у него накипело. Но Лена не будет подстраиваться под этого мажора и ходить по одной доске.

– Сегодняшняя ситуация просто из ряда вон. Кирилл, когда уже это прекратится? Ты же был гордостью лицея! И вдруг такие выходки! Объясни мне, зачем тебе понадобился лифчик Новиковой? – директор от возмущения не может успокоиться и переключается на меня, – Но то, что потом устроила Ваша дочь, Дина Витальевна! Привести Кирилла в бесчувственное состояние, пристегнуть наручниками к лестнице на всеобщее обозрение. Голым! Это, это…

Мужчина начинает заикаться, а я представив картину, наклоняю голову вниз, пытаясь скрыть улыбку. Молодец Еленка! Так их, мажоров. Тоже мне гордость лицея! Да он с дружками запугал всех учеников. А когда попытался то же самое проделать с Еленкой, обнаружил, что не тут-то было. Еленка за эти два года стала еще более резкой, чему способствовало ее увлечение единоборствами. Я сначала отнеслась к этому скептически, но она сказала "хочу", и я уступила. А потом и мне самой пришлось заниматься, так как иногда из-за специфики работы я оказывалась в ситуациях, когда помочь себе могла только я сама.

Сергей во время речи директора не сводит с меня глаз, и я начинаю думать, что еще немного, и он меня испепелит. Но выполнять его хотелки я не собираюсь, поэтому незаметно достаю телефон и отправляю короткое условное сообщение Лексу, который руководит оперативным сопровождением работы моего отдела, а также обеспечивает безопасность следователей и членов их семей. На телефоне установлена программа слежения, поэтому при необходимости мне не надо даже сообщать свое место нахождения. Все делается автоматически.

А Иван Петрович тем временем все говорит и говорит, про то, что так нельзя, что есть определенные нормы морали, и так далее, и тому подобное. В результате мне хочется послать его в пешее путешествие. Далеко. Судя по лицу Гордеева, он хочет послать его еще дальше. Наконец директор спрашивает, обращаясь ко мне:

– Что будем делать, Дина Витальевна?

Отвечаю честно:

– Да ничего не будем. Через месяц господин Гордеев выпустится наконец из лицея, и наступит тишь и благодать.

Кирилл смотрит на меня, сощурив глаза, и спрашивает:

– А дочь Вы воспитывать не пробовали?

– А она у меня воспитанная. Не она же у тебя трусы первая стащила?

Парень чуть не задыхается от возмущения:

– Я не таскал ее трусы.

– Ну, лифчик. Какая разница? Если бы ты не трогал ее белье, то и она бы не стала тебя раздевать и пристегивать к лестнице.

Давлатов хмыкает.

Кирилл раздраженно сопит, а я добавляю:

– Вообще не понимаю, из-за чего столько шума. Будем считать, это был внеплановый урок анатомии.

Директору это тоже не нравится, поэтому он мычит:

– Но…

Я его перебиваю:

– Иван Петрович, не переживайте Вы так. У Кирилла и Лены просто психологическая несовместимость. Вот разойдутся через месяц, и будет все у нас хорошо. У меня, у Вас, у Кирилла, у Лены. Главное – не драматизируйте.

Теперь недовольно сопеть начинает уже директор:

– Но я бы попросил, чтобы Вы такого поведения не допускали больше.

– Конечно, конечно, о чем речь, – успокаиваю я его.

– Кирилл, я очень надеюсь, что ты меня понял.

– Да, – цедит парень сквозь зубы, ни на кого не глядя.

Что он там понял, это большой вопрос, тем более, что такие встречи продолжаются с завидной регулярностью последние месяцы. Мне Иван Петрович уже как родной, я ему скоро пирожки приносить начну.

Директор встает, давая понять, что разбор полетов закончился. Я тоже встаю и бодро топаю к двери. Давлатов не спешит. Он уверен, что верный Воропаев все уже сделал, как надо. Но сейчас будет нежданчик.

В коридоре Еленка занимается ловлей Матвея. Главное, что оба заняты. Я без всякого удивления замечаю еще трех мужчин охранной наружности, помимо Воропаева. Подготовился…

Хочу пойти к Еленке, как вдруг обнаруживаю на своем локте руку Сергея. И держит он меня совсем не нежно.

– Куда собралась, Дина-а-а, – тянет мое имя, – А поговорить?

Кирилл тоже приходит к выводу, что происходят странные вещи:

– Вы знакомы, что ли?

Но Сергей не в духе:

– Тебе какое дело?

Я борюсь с желанием – нет, не вырвать свою руку, а сломать ему его конечность – да, этому меня тоже научили. Оказывается, это не сложно на самом деле. Но Матвей… Он маленький. А такие вещи детей пугают.

Поэтому отвечаю вопросом на вопрос:

– О чем?

Мужчина мне улыбается, но так, что я боюсь, что у него заболят скулы:

– О разных вещах.

К нам подходят Еленка и Матвей. Дочь переводит взгляд с меня на Сергея, рассматривает его чуть дольше, чем принято, потом выразительно смотрит на руку Сергея на моем локте:

– А что это Вы мою маму за руки хватаете?

Давлатов отвлекается, а я выдергиваю локоть из его хватки.

Потом Еленка, явно издеваясь, обращается уже к Гордееву:

– Кирилл, ты лифчик-то мне верни.

Мне почти жалко парня, который от злости белеет. Видно, что все слова, которые он сейчас помнит, они матерные:

– Ты вообще, мелочь, обнаглела? – отвечает, правда, без мата.