Текст книги "Мой маленький каприз"
Автор книги: Натали де Рамон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)
– У тебя так много комнат? И ты сейчас одна?
– Да. У меня огромные покои, а вместо ванной – настоящая купальня с бассейном. И еще есть внутренний дворик. Там фонтан и разгуливает белый павлин, ну его фото я посылала дяде. – Стараясь говорить как можно спокойнее, я отыскала в гостиной пульт. – Вот, включаю. – Я нажала кнопку и захохотала.
– Что такое? – изумилась Марта.
– Ты не поверишь! На экране наш Жюль очень убедительно делится с кем-то творческими планами канала!
– Жюль?
– Честное слово! – фыркнула я и стала перебирать кнопочки на пульте. – Сейчас похожу по другим канатам. Слушай, а на всех остальных сплошная рябь! Берет только «Культюр»! Что за чушь?
– Кстати, чей это телефон? И где твой? Мы все тебе звоним, шлем эсэмэски, шлем письма на твою электронку, а от тебя ни слуху ни духу!
– Но я правда провела почти три дня среди настоящих кочевников в оазисе Ваха! Говорю же, там не берет мобильная связь. И вернулась во дворец только вчера поздно вечером. Понимаешь, все мои вещи вместе с мобильным и ноутбуком остались там, в оазисе. Произошла песчаная буря… – Теперь я сосредоточенно перещелкивала точно так же рябившие каналы телевизора в кабинете, периодически натыкаясь на кадры с собственным дядей. – Все засыпало, а я совершенно случайно была в это время в машине…
– В какой еще машине?!
– Ну я хотела соединиться по рации с эмиром, а связи не было, и мы ездили по пустыне…
– О боже!.. Но ты так и не сказала, чей это телефон, по которому ты звонишь.
– Его…
– Кого это его? Принца Гамида?
– Да. Черт, телевизор в кабинете тоже показывает только «Культюр»! Пойду попробую еще в одной комнате… Кстати, он предложил мне создать и возглавить образовательный канал в Рас-эль-Шафране! Представляешь?
– Тебе? Канал?
– Ну. Может, потому и телевизоры так настроены – один канал «Культюр». Забавно. Он вообще человек с юмором.
– Эльза, только честно: ты с ним спишь? У тебя ведь даже голос меняется, когда ты говоришь о нем.
– Да. Представь себе. Я его обожаю. Он изумительный! И необыкновенно меня любит.
– Мобильник подарил?
– Просто забыл его у меня сегодня ночью!
– Местный обычай – уходить после совокупления? Чтобы в гареме обработать побольше наложниц?
– Тетя! Ну зачем ты так? Нет у него никакого гарема! А ушел он потому… потому что храпит! Представляешь, идеальный во всех других отношениях мужчина жутко храпит!
– Ну-ну. – Она вздохнула. – Значит, говоришь, это мобильный самого монарха Рас-эль-Шафрана?..
– Тетя, не вздумай никому его сообщать! Я вообще очень жалею, что тебе позвонила. Хотела поделиться своей радостью, попросить тебя через пару часиков послать ему какую-нибудь невинную эсэмэску, было такое хорошее настроение… А теперь у меня нет гарантии, что ты не сообщишь его телефон каким-нибудь спецслужбам. Поверь, у меня все очень хорошо!
– Ну-ну.
– Слушай, я придумала, что сделать, чтобы ты поверила! Я сейчас возьму в библиотеке последние парижские газеты. Кстати, тут просто потрясающая библиотека! А какой архив! Так вот, я перезвоню тебе и почитаю вслух какую-нибудь нашу газету. Все. Пока. Я перезвоню.
Я отключилась, сунула мобильник в нагрудный карман рубашки и решила воспользоваться калиткой в углу дворика. Мой принц же говорил, что следующий внутренний дворик ведет в парк. И из окон библиотеки тоже вокруг был виден парк. Здание библиотеки белое, необыкновенное, я точно его узнаю.
А ведь все сходится: внезапный отъезд «на экскурсию» среди ночи, обилие военной техники и машин по пути в Ваха и там, постоянная дикая усталость моего принца, наконец, вместо старинных одежд военная форма… И у Нурали – ранение, а никакой не аппендицит!..
За вторым двориком оказался еще один, потом еще и еще. Справляясь с засовом очередной калитки – внутренний засов был у нее одной, причем сама калитка по сравнению с прежними выглядела более внушительно, без ажурного узора, тяжеленная, окованная железом. Может, зря я побежала в библиотеку? Надо было просто пойти к моему принцу и впрямую спросить?
Но эта тяжелая дверь мягко повернулась на петлях, и у меня перехватило дыхание от простора и красоты.
Парк был на французский манер. Редкие низкие фигурно подстриженные деревца в строгом порядке среди симметричных цветущих клумб и между ними – словно золотые, песчаные дорожки. По одной из них на белой лошадке ехала маленькая девочка – та самая, снимки которой мой принц хранил в телефоне, – своим ярким нарядом тоже напоминавшая цветок. Рядом шел живописный старик-кочевник, но он не вел под уздцы лошадь, а просто шел. Миниатюрная всадница сама с ней справлялась. Причем это была именно лошадь, а не пони, хотя и небольшая. Белая изящная арабская кобылка.
Неподалеку на ковре с подушками и подносами с фруктами размещались четыре женщины, которые наблюдали за девочкой и неспешно болтали между собой. Однако белого сахарного здания библиотеки поблизости не было видно. Наверное, я попала в какую-то другую часть парка или это просто другой парк. Надо поздороваться и узнать у женщин, как мне попасть в библиотеку.
Я затворила калитку и пошла вперед. Почувствовав, что все меня заметили и смотрят в мою сторону, я с улыбкой помахала рукой. Старик ответил поклоном, женщины склонили головы, а девочка вдруг, ловко пришпорив лошадь, прямо по клумбам с криком:
– Пери! Пери! – понеслась ко мне.
Это было совершенно неожиданно! Но еще неожиданнее над головой загудел вертолет. Звук вертолета вызвал у меня очень приятные ассоциации, кроме того – не исключено, что он везет мои откопанные из-под песка вещи. Я на мгновение подняла голову и машинально отметила, что вертолет не военный, на каком обычно летал эмир, а «скорой помощи».
– Пери! Пери! – кричала девочка, от меня ее отделяло уже не больше пары десятков метров.
Боже мой, вдруг она не справится с лошадью, мелькнуло у меня в голове, а с неба вдруг с дробным треском что-то посыпалось, сбивая головки цветов и вздымая фонтанчиками песок дорожек. Старик побежал за девочкой, споткнулся, взмахнул руками и упал.
По белизне лошади потекло что-то красное, и она с леденящим сердце ржанием тоже споткнулась и начала оседать. Женщины кричали и падали. Солнце сияло. Блестел песок.
Плохо понимая, что делаю, и чувствуя только, как обступает темнота и нечем дышать, я бросилась к девочке навстречу и успела подхватить ее прежде, чем кобыла перекатилась на спину и судорожно забила ногами в воздухе.
Я прижала девочку к груди и, кажется все-таки сумев среди полной уже темноты отскочить подальше от лошади, вместе с девочкой рухнула лицом на клумбу. Цветы одуряюще благоухали. Как бы ей не задохнуться подо мной…
Боли от автоматной очереди, прошившей ей спину, Эльза не ощутила, как не услышала и взрыва вертолета, который через две с половиной минуты был сбит и с громовым раскатом ослепительно вспыхнул над пустыней.
Хирург вышел из операционной почему-то с мобильным телефоном в руках.
– Имею честь доложить вашему высочеству…
– К черту церемонии, доктор! Она жива?
– Видите ли… Вот, – врач протянул эмиру его же мобильный и показал на пулю, засевшую в нем, – вот эта пуля должна была лишить жизни вашу племянницу, пройдя через госпожу ван Вельден навылет в трех миллиметрах от ее сердца. Просто удивительно…
– Доктор, она жива?
Хирург задумчиво кивнул.
– Мы сделали все возможное.
Глава 20, в которой его королевское высочество Гамид Абдулла бен Ахмад Нияз эль-Кхалифа, эмир Рас-эль-Шафрана
Он никак не мог соединить воедино эту женщину с бескровным серым лицом, тусклыми бесцветными волосами, спутанными на подушке, руками, безвольно вытянутыми вдоль перебинтованного тела, и ту счастливую, полную жизни и неги пери, от которой он ушел ночью всего лишь потому, что хотел дать ей возможность просто выспаться. И себе тоже. За последние трое суток он почти не спал, если не считать того случая, когда беспомощно отключился, стоило лишь принять горизонтальное положение. Почему, за какие заслуги в те моменты, когда ему грозит реальная опасность, судьба погружает его в сон? Ведь это же он должен был закрыть собой свою племянницу. Это ведь ему кто-то звонил по мобильному, видимо угрожая или предупреждая. Недаром же пери побежала с его телефоном в парк… Кто мог звонить? Теперь этого уже не выяснить – в аппарате засела пуля. Почему судьба так заботится о его жизни? Почему за все расплачиваются самые дорогие люди, а он обязательно спит в это время?
Точно так же было и в тот трагический вечер, когда он наотрез отказался идти в оперу, заявив, что премьера – вовсе не такое уж значительное событие, чтобы княжеской семье присутствовать там в полном составе и тем более тащить куда-то на ночь глядя младших детей, которым полагается вовремя идти в кроватку.
– Сказал бы честно, что сам хочешь пораньше лечь, – обиделся Салтан, – я бы понял. Знаю, ты плохо переносишь разницу временных поясов. – (Утром «рас эль-шафранские близнецы» вернулись из Канады). – И не любишь музыку.
– Да, я к ней равнодушен, – согласился Гамид.
Из всех радостей земных он любил только женщин. Старый эмир даже порой мрачновато шутил, что Рас-эль-Шафран стал известен не столько благодаря нефти, сколько благодаря «донгамидским» похождениям в Европе его младшего сына, воспетым желтой прессой.
А Салтан обожал музыку. Не предназначь ему судьба стать эмиром, он прославился бы как великий пианист. И еще он обожал свою единственную жену. Их отец тоже не держал гарема, находя эту старинную забаву накладной для казны, и как бы на западный манер ограничился одной женой, с которой они составляли гармоничную пару, но такой нежной близости, как между Салтаном и Тамилей, у родителей Гамид не видел.
Как наследник, брат должен был жениться рано – какое счастье, что от самого Гамида этого не требовали! – и ему подобрали невесту, которую по традициям до свадьбы ему не полагалось видеть. Конечно, жениху с невестой все же устроили «случайную» встречу, и не где-нибудь, а в Миланской опере. Принцесса Тамиля тоже получила европейское образование, но не в Англии, как Салтан, а в Италии, причем образование музыкальное. Не исключено, что именно это обстоятельство оказалось решающим при выборе из прочих принцесс-претенденток на роль жены будущего эмира Рас-эль-Шафрана.
У них были соседние ложи, и Салтан сразу с огорчением понял, что фотографии Тамили – откровенная ретушь. Скрепя сердце, он все же заговорил с ней через перегородку между ложами, и тут произошло чудо! С первой же фразы Тамили, произнесенной мелодичным голосом, и по теплому свету ее глаз он вдруг понял, что их брак уже заключен на небесах! Позднее Тамиля призналась ему, что тогда в Миланской опере она испытала то же самое.
Молодожены купались в счастье – играли и пели, а потом коренастенькая, скуластая Тамиля начала рожать Салтану одного сына за другим. После четвертого на свет появилась девочка. Романтичные родители назвали ее Шахерезадой. К тому времени Салтан давно уже сменил на престоле отца и вместе с холостым по-прежнему братом рьяно занимался реформами и просвещением. Рождение Шахерезады совпало с открытием оперного театра, и Салтан цвел от гордости за оба своих детища.
– По-моему, ты рад дочери больше, чем даже первому сыну, – говорил Гамид. – Но какая необходимость тебе самому ее купать? Мужчина не должен видеть свою дочь голой. Это дурной знак.
– Ты суеверный старый ханжа! Ты не понимаешь. Она – моя женщина. Моя, моя! Моя плоть и кровь. Такая маленькая, а у нее уже все по-настоящему, как у женщины! Ну грудь вырастет потом. Она будет королевой!
– Ради нее ты готов изменить порядок престолонаследия?
– Я выдам ее за британского принца, и она станет королевой Англии!
Девочка росла и становилась очень похожей на бабушку, их красавицу-мать, и неожиданно Гамид стал чувствовать, что завидует брату и даже ревнует малышку к нему. Ведь если она плоть и кровь Салтана, а тот его родной брат, значит, Шахерезада и его самого плоть и кровь!
Гамид использовал любую возможность, чтобы побыть с племянницей. И радостно чувствовал, что девчушка тоже всегда рада поиграть именно с ним. Когда Шахерезаде пошел четвертый год, он предложил брату, что сам начнет учить ее верховой езде, а заодно и европейским языкам. Тот рассмеялся.
– Отличная идея! Но я просто не возьму в толк: если ты теперь наконец так полюбил детей, почему бы тебе самому не жениться и не завести своих?
– Зачем? Не хватало еще, чтобы они, не приведи аллах, затеяли междоусобицу с твоей четверкой, когда нас не станет!
Тогда Гамид искренне думал так. Но не стало их всех. Он – единственный мужчина в роде эль-Кхалиф. И у него нет наследника. Требовалось срочно решать матримониальную проблему, но у него не было на это ни времени, ни сил. Все навалилось сразу. Во-первых, после удачного теракта активизировались фундаменталисты, во-вторых, следовало продолжать начатые братом реформы и развивать страну, и, в-третьих – Шахерезада. Или все-таки во-первых?
В тот вечер Гамид действительно улегся спать, что называется, с петухами, радуясь такой возможности. С тех пор как его брат взошел на престол и он сделался его правой рукой, время будто сжалось. Братья пошучивали, вот, мол, их двое, и так двадцати четырех часов в сутки не хватает, как же управляются те, кто правят в одиночку? Наверное, вообще не спят, засыпая, с улыбкой думал Гамид, и еще о том, что вообще-то гораздо приятнее засыпать, когда рядом теплая, ласковая женщина. Душистая, с нежной кожей и длинными шелковистыми волосами. Как, например, те особы из канадского бюро сопровождения ВИП-персон, с которыми он спал прошлую и позапрошлую ночи в Торонто. Первая была блондинкой в красном белье, а вторая – креолкой в голубом…
Жениться, что ли? Это же невозможно: позволять себе спать с женщинами только за границей и с кучей предосторожностей, как бы не пронюхала желтая пресса… Но, если жениться, значит, всю оставшуюся жизнь спать только с одной-единственной женщиной! Со скуки сдохнешь! Тем более что она обязательно будет периодически беременной и еще стареть… Ну да, можно завести четыре жены, можно даже гарем с наложницами. Но это же бешеные деньги! Салтан ему такого никогда не позволит. Эх, хорошо было в старину, когда на Востоке не скупились на гаремы…
Но помечтать-то можно!
Вот он заходит в сераль, и все женщины гарема бросаются ему навстречу. Они все разные! Всех цветов кожи и всех пропорций, и все ему безмерно рады. Все целуют, ласкают и снимают с него одежду. Ведут к бассейну и все плавают с ним – такие приятно голые, как большие теплые рыбы, – ласкают и периодически отдаются прямо в прозрачной воде. Пусть и настоящие рыбы тоже плавают в бассейне: золотые, оранжевые, серебристые… Они только сначала рыбы, а потом – раз! – и превращаются в женщин. В женщин-русалок! С длинными волосами, с гибкими эластичными хвостами вместо ног, но там, где начинается хвост, у них, как у женщин, все в порядке.
Они обнимают его, целуют, но вдруг начинают трясти и орать голосом Нурали:
– Гамид! Гамид! Да проснись же ты!
Он вздрогнул и открыл глаза. Над ним стоял Нурали и тряс за плечи. Выражение его лица было совершенно безумным.
– В чем дело?! – Гамид резко сел на кровати. – Кто тебя звал? Убить, что ли, меня собрался?
– Простите, мой господин. – Нурали сложил руки на груди и с поклоном попятился.
Желваки на скулах Нурали ходили ходуном, сложенные на груди руки подрагивали. Гамид шумно выдохнул и зло спросил:
– Ну и? В чем все-таки дело?
– В оперном театре – чрезвычайная ситуация. Первый телеканал вел прямую трансляцию спектакля, и поэтому картинка событий сразу попала в эфир.
– Чрезвычайная ситуация? Картинка? Эфир? – плоховато соображая спросонья, переспросил Гамид.
– Уверен, что другие каналы уже перекупают у первого этот ролик и он пойдет во всех новостях! По всем каналам! – Нурали с отчаянием развел руки и яростно замахал ими. – Надо что-то делать! Да очнись же ты, Гамид!
– Я вообще не понимаю, чего ты от меня хочешь? В оперном театре сам эмир! Наверное, он разберется, как поступать в чрезвычайных ситуациях?
Нурали пристально смотрел на него и тяжело дышал.
– Ладно, я все понял, – примирительно сказал Гамид и показал на стол. – Дай-ка мне мобильный, вон лежит. Я сейчас ему позвоню, оденусь и поеду туда для моральной поддержки. Что хоть за ЧП? Занавес рухнул, пришиб примадонну? Ну чего ты стоишь? Дай телефон.
– Мой господин… Гамид… брат… – Нурали вдруг стремительно шагнул к нему, обнял и прижал к себе. – Держись, брат. Экстремисты взорвали ложу эмира. Теперь эмир ты.
– Нет!!! Я тебе не верю!!!
Нурали обнял его еще крепче и похлопывал по спине.
– Я тебе не верю, – простонал Гамид.
– Позволь, брат, я включу телевизор. Ты все увидишь собственными глазами.
– Подожди! Сначала ответь. Все?
– Все.
– И мама?
– Да.
– И твой брат и племянники?
– Да. И еще много людей в театре.
– А сколько сейчас времени?
– Начало десятого. Так я включу телевизор?
– Нет. – Гамид кашлянул, проталкивая застрявший в горле комок, тоже похлопал Нурали по плечам, отстранился. – Не нужно тебе это опять смотреть. Поехали туда. И вели начальнику аппарата, чтобы на двадцать три ноль-ноль собрал кабинет министров. Попробуем жить дальше.
Дальше была самая длинная и страшная ночь в жизни Гамида. Потом вдруг наконец наступило утро. Гамид распорядился подать в свои покои завтрак на двоих.
– Разве ты не хочешь побыть один? – попробовал возразить Нурали.
– Не хочу. И не могу, если честно! А ты хочешь?
– Не знаю. Прости, но я дико устал. Как никогда в жизни.
– Дальше будет еще тяжелее, Нурали.
– Знаю. Только я к этому совершенно не готов.
– Ты? Это я не готов. И ты это прекрасно знаешь. Садись, ешь. Ну садись же. Забудь про все условности. Давай как в детстве! У меня же теперь больше никого нет, кроме тебя.
– Есть. Шахерезада.
– Да уж… – Гамид вздохнул. – Ох, напиться бы сейчас! И женщин сразу бы штуки три-четыре…
– Даже не думай!
– Тебе легко говорить, ты спиртного никогда в рот не брал, правоверный мусульманин. Но вот как ты всю жизнь обходишься без женщин?
– Тени эмира нельзя иметь привязанностей.
– При чем здесь привязанности? Просто физиологическая потребность организма.
Нурали закряхтел и потер глаза.
– У меня сейчас одна потребность – спать. Слушай, проведал бы ты свою племянницу. Как она там?
– В пять утра? Спит, конечно.
– Лучше сходи.
– Нет. Надо собраться с мыслями. Поесть. Вздремнуть пару часиков… Нужно же будет как-то объяснять ей. Она ведь спросит, где мама, папа, братики…
Сразу перед глазами всплыла гудящая толпа перед оперным театром. Растерянные суетливые полицейские, пытающиеся ее сдержать. Пожарные, солдаты, медики с носилками, машины «скорой», репортеры всех сортов. Его не хотели пускать внутрь якобы из-за опасности обрушения конструкций. Но они с Нурали надели чьи-то каски и вошли.
Обилием раненых и врачей фойе напоминало лазарет и одновременно – съемочную площадку боевика-блокбастера: сотрудники телеканала, транслировавшего оперу, рьяно снимали все подряд. Завидев Гамида, они бросились к нему, и смазливый парень, провозгласив в камеру:
– Мы продолжаем репортаж с места событий! В театре появился сам наследник престола! – бесцеремонно посыпал вопросами: – Уже начато следствие? Будет ли введено военное положение? Как вы чувствуете себя на новом посту?..
Развязность парня ошеломляла, но Гамид вдруг почувствовал, как Нурали сжал его руку, и поэтому нашел в себе силы, чтобы сделать в прямом эфире свое первое монаршее заявление. Сейчас он уже не помнил, что говорил тогда, стараясь сохранять достоинство и успокоить свой народ, с ужасом и отчаянием понимая, что от этого интервью зависит будущее. Будущее его самого, его страны и этого расторопного репортера, который завтра проснется знаменитым на весь мир.
А потом был зрительный зал оперы и правительственная ложа. Вернее то, что от этого осталось… Пахло гарью. Телевизионщики трудились и тут, снимая, как солдаты и пожарные растаскивают завал, извлекая окровавленные человеческие останки – обгорелые куски, ноги, руки. Он испытывал ужас и дурноту. То, что эти бесформенные куски лишь совсем недавно были людьми, и не просто людьми, а самыми близкими его людьми, не укладывалось в голове. Он оторопело смотрел на возню гигантского муравейника.
Двое пожарных дружно подняли большой обломок стены, и из-под него покатилась голова с высокой прической… В ушах блеснули изумрудные серьги, и, зацепившись волосами за обломки, голова замерла лицом вверх… Тамиля! Жена брата!.. Гамид почувствовал, как пошатнулся, но опять рука Нурали, сжавшая его руку, придала ему сил.
Потом он говорил что-то оптимистичное толпе перед театром, потом проводил заседание кабинета министров, потом – комитета по чрезвычайным ситуациям, затем бесконечно беседовал и намечал действия с силовиками, принял присягу у полка дворцовой охраны, пережил пресс-конференцию, в прямом эфире сделал официальное заявление к мировой общественности – и когда только аппаратчики успели что-то написать? – заслушал первую информацию по расследованию теракта, уточнил с референтом планы на сегодняшний день, в том числе время встречи со службой протокола по поводу похорон и собственной коронации. При любой возможности Гамид ловил руку Нурали и сжимал ее, стараясь подпитаться его силой…
– Ешь, Нурали, и думай, что мне сказать Шахерезаде?
– Не знаю, мой повелитель! – с неожиданным вызовом заявил тот. – Я ваша тень, ваш слуга! Откуда мне знать?
– Нурали, я спрашиваю тебя как брата. У меня теперь ближе тебя никого нет. Помоги мне. Что бы сказал лично ты?
– Лично я… – Нурали кашлянул. – Лично я вообще не ломал бы себе голову над такой проблемой: что сказать ребенку, которому и пяти лет нет. Тем более девочке! Ну уехали, улетели. Они же часто уезжали из страны.
– Но она ведь будет их ждать!
– Пусть ждет. Вырастет, сама разберется.
– Она никогда не простит мне вранья.
– Да она их забудет! – Нурали махнул рукой. – Вот увидишь, через полгода будет называть тебя папой.
– Ты серьезно?
– Слушай, не заморачивайся. Пойди сходи к ней. Увидишь родную кровь, самому легче сделается.
Гамид вздохнул и встретился с Нурали глазами.
– Очень хочешь повидать родственников? Прости, брат, но сейчас я не могу тебя никуда отпустить. Я один пропаду.
– Я и не прошу. – Нурали помолчал и добавил: – Я бы с тобой вместе к ней сходил, но она точно почует неладное, если ты с телохранителем заявишься на женскую половину. А ты не тяни, сходи. Дело говорю.
– Нет. – Гамид виновато улыбнулся. – Сначала посплю и часиков в восемь схожу. Как раз она проснется. Заведи мне будильник на половину восьмого.
Он провалился в сон, стоило лишь коснуться подушки. Потом сразу же заверещал будильник. И тут же Нурали, толкая его в плечо, громко крикнул:
– Гамид! Десятый час! Министр внутренних дел давно в приемной! Забыл? Ему назначено на девять!
Гамид вскочил, оделся. Бриться было уже некогда.
– Успокойся, – сказал Нурали, – у тебя траур. Имеешь право забыть про бритву.
– Еще чего! Пришлешь парикмахера ко мне, пусть побреет в кабинете, – раздраженно бросил Гамид, и день понесся быстроногим верблюдом.
Из своего кабинета он не выходил: выслушивал бесконечные доклады, рапорты, проводил консультации, комиссии, заседания, принимал решения, отдавал распоряжения. От вереницы сменявшихся людей рябило в глазах, голоса раздражали, и он даже сам не осознавал, каким чудом умудрялся вникать во все проблемы. Наконец оставшись один и разбираясь с какими-то бумагами, он зажег настольную лампу и вдруг понял – уже вечер, а он до сих пор не ел и даже не побрился!
Он тут же вызвал Нурали.
– Кажется, я просил прислать парикмахера?
– С самого утра сидит в приемной, мой господин.
– Так давай его сюда! Я не намерен больше пугать людей своей щетиной!
– Подождите, мой господин. Есть одна проблема.
– Ну пусть он бреет, а ты излагай! У меня выкроилось окошко, а я не могу в таком виде навешать племянницу!
– Может, в таком виде как раз и лучше. Она все знает.
– Вот как?! – Гамид со сжатыми кулаками взвился с кресла. – Кто ей рассказал?! Как ты мог допустить, чтобы…
Нурали перехватил его руки и сильно сдавил запястья.
– Тихо, тихо. Ты же сам рассказывал, как она любит смотреть телевизор и включает сразу, как только встает.
– О-о-о… – простонал Гамид. – Чтобы увидеть своего отца…
– Можешь меня казнить, но я от твоего имени запретил всем каналам пускать в эфир кадры с головой Тамили…
Шахерезада перестала есть, спать и разговаривать. Медики уверяли, что со временем последствия шока должны пройти, а в таком юном возрасте – достаточно скоро. Но и через полтора года девочка молчала, а ела и все-таки засыпала, только если рядом с ней был Гамид. Но каким образом уложиться в двадцать четыре часа, если ты должен руководить страной и одновременно выхаживать ребенка? Как ему это удавалось, Гамид едва ли сумел бы ответить. Он мечтал лишь об одном – выкроить себе для сна не четыре часа, а хотя бы пять. Во всех телевизорах дворца он велел завести на кнопку французский канал «Культюр» – никаких кровавых новостных программ, никакой рекламы, и ничего страшного, что малышка пока не понимает языка. Скорее выучит в дальнейшем.
И вот однажды в полдень, с месяц назад, он сидел рядом с Шахерезадой у себя в кабинете перед тарелкой каши и уговаривал ее проглотить хоть чуть-чуть, замирая при мысли, что если через двадцать две минуты он не войдет в тронный зал, то заставит ждать премьер-министра Дании.
На пороге возник Нурали.
– Ваше высочество! Явился Абу Рашид из нашего клана Ваха и нижайше просит об аудиенции.
Гамид чуть не взорвался. Ох уж эти дремучие дальние родственники! Неужели так трудно понять, что сейчас не Средневековье и нужно элементарно заранее обговорить дату и время? И какие такие могут быть у кочевников проблемы, чтобы их решал сам эмир? Но он только крякнул и произнес:
– Ладно, распорядись, чтобы пропустили. Пусть его покормят. Освобожусь – приму. Часа через три.
– Он уже в приемной. Я сам провел его через все ворота.
– Тогда давай его сюда! И в темпе! – рявкнул Гамид, мысленно радуясь возможности побыстрее отделаться от условного родственника, и заговорил нежно: – Шахерезада, девочка моя, ты только посмотри какая вкусная кашка! С инжиром, с абрикосиками! – Он зачерпнул ложку из ее тарелки, съел и с радостным видом зацокал языком: – Ай-ай, как вкусно, ты только попробуй!
И подумал: проклятье, до чего же есть хочется, а теперь уж точно не успеть перекусить до беседы с датским премьер-министром. Хотя можно вопреки протоколу угостить его чаем, дескать, традиция, и погрызть хотя бы печенья, а то легко и осрамиться на весь мир, если от голода заурчит в животе.
Нурали ввел старика-кочевника в неимоверно ветхом, пропыленном одеянии. От него определенно воняло. Гамид заскрипел зубами – только инфекции Шахерезаде не хватало. Зря он поспешил: ничего бы не случилось с этим грязным стариканом за пару часов его беседы с датчанином.
Старик поклонился, а Шахерезада вдруг вскочила и бросилась к нему.
– А где пери? Почему ты ее не привел?
Гамид онемел. Малышка заговорила! Молчала полтора года и вдруг заговорила не с ним, не со своим любящим дядей, а с каким-то диким немытым стариком!
– Потому что она еще не спустилась с гор, моя госпожа, – как ни в чем не бывало ответил Абу Рашид.
– С зеленых гор? – уточнила девочка.
– С зеленых. – Старик кивнул. – Моя госпожа хорошо знает эту пери с зеленых гор?
– Да! Она очень красивая! Изумрудная!
У Гамида сжалось сердце – «изумрудной пери» называл свою жену его брат.
– Так и есть. Она очень красивая, – подтвердил старик.
– Да! Да! – Шахерезада запрыгала и захлопала в ладоши. – Она придет и спасет! Моя изумрудная пери! А когда она придет?
– Скоро, моя госпожа.
– Сегодня? Завтра?
– Нет. Немного позже. Я скажу, когда она придет.
– А ты сам от меня не уйдешь?
Старик с опаской покосился на эмира.
– Конечно, не уйдет! – тут же заверил Гамид и осторожно добавил: – Если ты будешь кушать и засыпать сама.
– Буду, буду! – Малышка схватила ложку и моментально справилась с кашей.
Оставив Шахерезаду на попечении старика и поручив Нурали вымыть того и принарядить, не отходить ни на шаг и докладывать по телефону обо всех его действиях, Гамид все равно очень нервничал, хотя поступали самые замечательные новости. Шахерезада съела персик и захотела еще, потому что старик сказал, что персики – самые любимые фрукты пери. Шахерезада поет, потому что старик сказал, что пери любит петь. Шахерезада вместе с кормилицей подбирает ткани для чалмы старика, пока тот совершает омовение. Шахерезада и старик в полдник пьют шербет и едят виноград, так что эмиру нет нужды бросать государственные дела и мчаться ее кормить. Шахерезада катается на лошади, которую под уздцы ведет старик. Шахерезада захотела на ужин кебабы и шашлык, а пока она рисует старика и пери – мелками на стене во внутреннем дворике.
– Поздравляю, мой господин, – добавил Нурали. – Вы нашли идеальное лекарство от ее недуга.
– А вот у меня большое подозрение, что это твоя находка. Уж не ты ли подучил старого проходимца, как себя вести?
– Я?.. Каким образом? Я понятия не имею, что это за пери!
– Ладно. Но вообще, чего ему надо? Зачем он приперся?
– Пригласить вас на свадьбу своего правнука.
– Иными словами, дать ему денег? Понятно. На ужин кебабы и шашлык, говоришь? Губа не дура у нашего чародея. Проследи, чтобы была и нормальная детская еда. А на мою долю пусть сделают осетрину под соусом бешамель или амбер. Не важно. Рыбы что-то захотелось. Ты и себе тоже блюдо закажи. И чего-нибудь праздничное для кормилицы и нянек. Надо же отметить чудесное исцеление моей племянницы.
– Изволите ужинать со всеми за одним столом?!
– Посмотрим. Все-таки мы все – некие родственники.
Он разъединил связь и подумал, что золотом готов осыпать этого старика за чудо с Шахерезадой, проблема лишь в том, сколько времени придется терпеть во дворце старого проходимца. Еще и ужинать в его компании! Впрочем, он на все готов, лишь бы его кровиночка была счастлива.
В покои племянницы он входил с самыми противоречивыми чувствами, но, завидев дядю, малышка с разбегу бросилась ему на шею, а столов оказалось сервировано два – один для них с Шахерезадой, второй – для всех остальных. Гамид благодарно улыбнулся Нурали, тот ответил понимающим взглядом.
Девчушка устроилась у него на коленях и уплетала за обе щеки, а потом заявила:
– Дядя, давай как будто ты племянник, а я твоя тетя. Ты грустный, потому что пери никак не прилетит, и не хочешь кушать. Но так нельзя, потому что если не кушать, то можно заболеть. Твоя тетя о тебе заботится и кормит фруктами. Вот так! – Она схватила виноградину. – Открывай рот!
