Текст книги "Прекрасная Беатрис"

Автор книги: Натали де Рамон

Глава 18, в которой щелкнул рубильник

На потолке дружно зажглась вереница лампочек. Подслеповатых, правда.

– Заходи, – сказал Алекс. Загулили потревоженные светом невидимые голуби. – Ну и духотища! Передохнуть хочешь?

И показал на допотопную банкетку возле окна. На пыльном подоконнике виднелась кривая консервная банка. Окна здесь были точно таких же размеров, как и на других этажах, только вряд ли кто-либо мыл их когда-нибудь изнутри.

– Осторожнее, смотри под ноги, не зацепись за воздуховод. – На полу захрустели осколки цемента и битых кирпичей. Алекс перелез через короб и протянул мне руку. – Держись.

– Некогда отдыхать, Алекс. Пошли. Где твоя пожарная лестница?

– Успеется. Перебирайся сюда. Посидим, перекурим.

– Я не курю. И как это успеется? Ты решил сдаться?

– Погоди. – Он похлопал себя по карманам. – Похоже, я тоже не курю. Все в офисе осталось.

– Ну и не кури. Ты же не курил у меня дома. Идем!

– Потому что забыл купить сигареты по дороге.

– Ты и в первый раз в машине не курил. Идешь ты или нет?

– Хватит меня воспитывать. Лезь сюда! Кто из нас начальник?

– Ты, ты начальник. – Я перебралась на его сторону. Алекс тут же устремился к окну и заглянул в консервную банку. Одинокий древний окурок на дне. Алекс плюхнулся на банкетку.

– Эх! Садись! Поговорить надо.

Я села к нему спиной и лицом к окну. За моим мутным отражением в стекле – темные силуэты высотных, темных зданий на фоне темного, безлунного и беззвездного от туч неба. Только на крышах – предупредительные цветные огни, наверное, для самолетов или для птиц. И дождь, колышущий и смазывающий контуры и очертания. А голуби продолжали старательно ворковать в недрах технического этажа.

– Чувствую себя полной идиоткой!

– Ладно. Расслабься! – Не поднимаясь с банкетки, Алекс тоже перевернулся к окну и громко хлопнул себя по колену. – Прав Гастон.

– Как скажете, мсье патрон. – Я кивнула его отражению в окне. – Только я увольняюсь.

– Я серьезно, Беа, – возразило его отражение моему.

– Я тоже.

– Почему? – Отражение Алекса развело руками.

– Надеюсь, мне не придется возвращать аванс?

– При чем здесь аванс? – Отражение рук всплеснуло. – Я спрашиваю, почему ты хочешь бросить меня?

– Потому что я профессионал. Я не привыкла работать в фирме, где хозяин сам стеклит окна, и мобильник для него – главная часть тела! Пошли. – Я встала на ноги и с высоты своего роста обратилась уже не к отражению, а к Алексу. Сверху вниз. – Нечего тут рассиживаться, выведи меня на улицу.

Но Алекс не шевельнулся, а по-прежнему сосредоточенно смотрел в стекло. Голуби ворковали. Алекс молчал.

– Да идем же! – Я нетерпеливо потрясла его за плечо.

Он ловко схватил мою руку.

– Подожди. Я открою окно. Там такая красотища!

– Ты ненормальный! – Я выдернула руку. – Пошли отсюда!

– Да подожди ты! Сама уходить не захочешь. – Алекс обеими руками одновременно повернул оконные задвижки и с силой дернул никогда прежде не открывавшуюся раму. Рама посопротивлялась и, металлически лязгая, сдвинулась с места. – Ты ведь никогда не видела такого!

Сразу ворвался ветер. Оконный проем был огромным, и ветер с наслаждением тут же присвоил все пространство этажа себе, прихватив с собой за компанию, сколько получилось, дождя. Приятелю ветра тоже досталось с полметра территории возле окна, которая моментально потемнела от влаги. Мое лицо намокло тоже сразу, и я хотела инстинктивно отскочить в сторону, но то, что открылось, то, что прежде было спрятано за ширмой стекла, не отпустило меня!

Я попала в удивительный, ошеломляющей своей геометрически правильной выверенностью мир. Темные коробки зданий ожили, задорно поглядывая на меня своими разноцветными огоньками на крышах. Между ними гулял ветер, обдувая их гладкие, лоснящиеся стеклом бока. Они радостно подставляли свои железобетонные тела дождю, не умея добежать до моста Нейи и окунуться в Сену. Они все были простодушно живые! Как гигантские детские игрушки: кубики, шары, брусочки, поставленные вертикально… Просто это была какая-то другая жизнь, может быть, жизнь другого измерения. Но тоже жизнь! А я стояла и, как из башни замка, удивлялась и любовалась этим миром. И ветер, оценив мою радость, решил добавить всей картине еще большего восторга. На несколько секунд он раздвинул тучи и дал мне возможность поприветствовать луну, горсточку звезд и увидеть весь этот геометрически-бетонно-стеклянный мир в лунном освещении! У меня перехватило дыхание.

– Потрясающе!

– Вот видишь, – гордо произнес Алекс, – а собралась уйти.

Я не нашла что возразить, да, собственно, и возражать-то не хотелось. Я лишь повторила:

– Потрясающе! Просто потрясающее зрелище! – Давай еще немного посмотрим и пойдем. – Он передвинул банкетку за пределы владений дождя. – Садись, ты вся промокла.

Я послушно села. Подоконник закрыл часть пейзажа, но неба стало видно больше, и опять на мгновение выглянула луна. Алекс устроился со мной рядом.

– Прямо как в театре, – сказала я.

– Нравится?

– Я же говорю, потрясающе!

– Слушай, – он взял меня за руку. – Только ты не будешь смеяться?

– Почему я должна смеяться? – Я обернулась к нему. Алекс покусывал кончики усов и пристально смотрел мне в глаза из-под прилипшей ко лбу мокрой челки. – Над чем? Над твоей старомодной челкой? – Пальцами свободной руки я откинула его челку и только потом поняла, что мой поступок – чрезмерное амикошонство, патрон он мне или уже нет. – Извини, но так лучше, Алекс. У тебя хороший лоб, закрывать не стоит.

– А ты можешь еще? – вдруг попросил он, не сводя взгляда и не выпуская моей руки из своей. Без дурацкой челки он выглядел гораздо интереснее.

– Что «еще»?

– Ну еще. Еще раз… Еще погладь меня.

– Вот так?

Я снова провела пальцами по его мокрым волосам, а он вдруг стремительно притянул меня к себе, обхватил за плечи и поцеловал! Основательно, уверенно, дыша мне в рот и закрыв глаза. Я тоже закрыла глаза и не противилась. Поцелуй был хорошим, основательным, каким-то надежным, если так можно сказать о поцелуе. Так целует меня отец, касаясь усами, нет, конечно, не в губы, а вообще… Вот эта надежность и уверенность, что он рядом и всегда поцелует меня, что бы ни случилось…

– Ты с ума сошел! – Я вскочила. – Что это такое?!

Он непонимающе вылупил глаза и облизнул губы – усам досталось тоже, – напомнив мне Геркулеса.

– Что это такое, я спрашиваю?!

– Ну в общем… Тебе ж понравилось?

Теперь глаза вылупились у меня.

– Иди сюда. – Он похлопал рукой по банкетке. – Будем целоваться до рассвета!

– Даже не думай! Отвези меня домой!

– Давай посидим еще. – В глазах была мольба. – В кои веки выпадет возможность вот так посидеть в тишине, посмотреть на небо, без этого дурацкого мобильника. Моя главная часть тела? Так ты, кажется, сказала? Ну садись. Пожалуйста!

– А ты… Ты будешь себя хорошо вести?

– Хорошо, хорошо. – Он еще раз похлопал ладонью по банкетке. – Садись. Если обещаешь не смеяться, я почитаю тебе стихи. Ты должна любить стихи. Ну, садись!

Я заняла место максимально, насколько позволяли размеры банкетки, подальше от Алекса. Дефанс за окном завораживал. Алекс начал читать, хрипловатым от явного волнения голосом.

 
– Ветер стонет злобно: «Скучно!
Город, город! Нет простора!»
Спаяны ущелья улиц
Теоремой Пифагора.
 
 
С криком раскрываясь, окна
Ловят души занавесок,
Разбивают насмерть стекла,
Улететь пытаясь с ветром.
 
 
И, присев от напряженья,
Только б не поддаться ветру,
Город шепчет: «О, Планета!
Не отвергни, не отвергни!»
 
 
Хрупкими цепями света
Всех фонарных отражений
Он цепляется за землю,
За земное притяженье.
 

– Ты сам написал? – Я первой нарушила тишину, если не считать шума дождя и голубиных разговоров.

– Тебе понравилось?

– Не думаю, что ветер и город так враждебно настроены друг к другу. – Я была не в силах оторваться от зрелища за окном и чувствовала на лице прикосновение редких долетавших до меня капель. – Посмотри. – Рукой я показала на панораму города. – Они определенно испытывают взаимную симпатию.

– Это сейчас, потому что ночь и дождь идет. Днем совсем по-другому.

– Может быть.

– Ладно. Глупости. Я все равно ужасно благодарен тебе.

Я промолчала. Задавать риторический вопрос мне не хотелось. Мне вообще хотелось не разговаривать, а просто смотреть и смотреть на Дефанс под дождем. Конечно, чашка кофе вовсе бы не помешала.

– Ты даже не спрашиваешь, за что?

– Не хочу услышать какую-нибудь мужскую банальность. Ты задумал любым способом трахнуть меня…

– Что?!

– …а мне этого не надо. – Я взглянула ему прямо в глаза, и, похоже, метнуть молнию у меня получилось. – Вот и все.

– Тебя Кларис против меня настроила?

– Кларис? При чем здесь она? Она даже не подозревает о твоем существовании.

Он вдруг усмехнулся и вздохнул.

– Допустим, она не знает, что ты работаешь на меня. Но о моем существовании! Сомневаюсь!

– Ну конечно, вы же некогда дружили с Гастоном. Только на свадьбе среди его друзей я почему-то не видела тебя!

– Потому и не видела. Кларис была моей девушкой. Он увел ее от меня. Что мне было делать на их свадьбе? – И добавил, потому что я промолчала: – Теперь все понятно?

– Мне непонятно только одно почему сестра никогда не рассказывала о романе с тобой? Мне казалось, что мне известны все ее романы…

– Думаю, у нее их было немало. О! – Он восторженно вздохнул. – Она же такая!..

– Какая? – Вот так: только что целовался со мной, а теперь изливает восторги по поводу моей сестры! – Ты всем женщинам расхваливаешь их предшественниц?

– Но она же твоя сестра! Если бы кто-то похвалил мою сестру, мне было бы приятно.

– А если бы я переспала с твоим братом, а потом расписывала бы тебе его мужские достоинства?

– Ты что? Он же ребенок!

– В девятнадцать-то лет? Девушка, с которой у него сегодня рандеву, вряд ли так считает.

– Хм…

Он наморщил нос и почесал усы. Поднялся и начал медленно закрывать окно. Было заметно, что делал он это с неохотой. Дождь и ветер тоже неохотно возвращались в фантастический пейзаж, краски которого, надвигаясь пыльноватым занавесом, поглощало оконное стекло. Я зачарованно наблюдала за метаморфозой окна и поэтому не сразу сообразила, что все, что представление окончено.

– Пойдем, – в подтверждение моих мыслей сказал Алекс. – Хватит тут сидеть. Хорошего понемножку.

– Слушай, а может быть, мы, прежде чем ехать, позвоним Гастону? Поднимемся в твой офис и позвоним.

– Ты сначала на первый этаж спустись. Осторожнее. – Алекс протянул мне руку, помогая пробираться между всякими коробами и механизмами. – Я потом на тебя посмотрю, захочешь ли ты после этого куда-либо подниматься. Даже на лифте.

– Сколько здесь этажей? Тридцать?

– Тридцать в Монмартрской башне. Здесь куда больше.

– Сколько? – спросила я еще раз и тут же испуганно вскрикнула, от неожиданности прижавшись к Алексу: надо мной крылато прошумела темная тень, роняя перья прямо на мое лицо.

– Не бойся, это всего лишь голубь.

– Гадость какая. – Я отерла лоб и щеки.

– Честное слово, завтра же вставлю стекло и всех ликвидирую.

– Как? Убьешь? Не надо.

– Да не буду я их убивать. Не переживай. Просто вставлю стекло, когда они днем улетят. Они не смогут вернуться.

– Кстати, Алекс. Как это ты собираешься вставлять стекло такого размера? Здесь же витрины, а не окна!

– Точно так же, как ты собиралась везти на грузовике перекрытие для дома Маршана.

– Ладно. Хватит. Я же не технолог, чтобы знать такие мелочи. Ты-то о чем думал?

– Не заводись. О тебе.

– Обо мне?

– Я же попросил тебя? Не заводись.

– Далеко еще?

– Вон. Видишь дверь рядом с разбитым окошком?

– Ну. Так это оно и есть?

– Конечно. Стал бы я корячиться с витринными стеклами?

– Но оно же ведет на лестницу.

– Правильно. – Он распахнул передо мной дверь; освещение пожарной лестницы не отличалось приветливостью. – Осторожнее, здесь темновато. Нет наружных окон.

– Я о том и говорю. Как же голуби залетают?

– Как-то залетают. Я не голубь, я не знаю.

Глава 19, в которой пол практически пустого гаража

Серый асфальт, расчерченный на участки для машин, подписанные метровыми цифрами, – походил на гигантские детские классики в каком-нибудь сверхъестественно огромном школьном дворе. Я сразу же вспомнила циклопические кубики, шары и брусочки инопланетной архитектуры Дефанса и то, как все эти высотные строения радовались ветру, луне и дождю. Старинные дома так не умеют. Они очень боятся, что могут потерять кусок лепнины, какой-нибудь причудливый конек или просто-напросто полинять от дождя и ветра. И на самом деле теряют и линяют, сдаваясь в плен серому цвету. А этим не грозит парижский «гри» note 3Note3
  Серый ( искаж. фр.).


[Закрыть], каким бы изысканным, перламутрово-жемчужным он ни был. Времена суток окрашивают их стеклянные стены: утро – в розовый, вечер – в рыжеватый. Белизна облаков и синева неба отражаются в них днем; кобальтовая чернота – ночью. А еще солнце, луны и звезды…

– Мне нравится Дефанс, – сказала я.

По бульвару Циркулер мы ехали в сторону моста Нейи.

– Всегда или теперь, когда ты увидела его с высоты?

– Сейчас уже сказать трудно, – призналась я. – Раньше не думала об этом, а теперь кажется, что нравился всегда. А тебе?

– Я привык. Просто сегодня как будто увидел заново. – Алекс помолчал. – Вообще-то, может, так оно и есть. – И включил «дворники». Ширк-ширк – задвигались они по лобовому стеклу. – Устала?

Я смущенно кивнула; у меня все еще подрагивали ноги, а «ненадежная» – так и вовсе затекла. Алекс оказался прав: ни о каком возвращении в офис после пешего спуска с вершины банка-айсберга не могло быть и речи.

– Вы, правда, были друзьями с Гастоном? Или просто так, приятели?

– Гастон, Гастон… Да что вы все нашли в этом Гастоне? – проворчал Алекс, покосившись на меня, чтобы не отрываться от дороги. Я не ответила. Он неожиданно усмехнулся. – А вообще-то, если бы он не утащил ноутбук, ничего бы не было.

– Ты о чем?

– Ты бы не увидела город с птичьего полета, я бы – не разглядел тебя.

– А теперь разглядел?

– Разглядел. – Он закашлялся. – Курить охота. Посмотри, нет там чего в бардачке? Нету? Жалко. На самом деле ты очень похожа на свою сестру.

– Она же брюнетка, мелкая – в своего отца, а я – белая и высокая в папу и в бретонскую мамину породу.

– Вот почему у вас разные фамилии. Я-то думал, ты успела побывать замужем и оставила фамилию мужа.

– Не успела. Я туда и не спешила особенно.

– А вот мне следовало бы быть попроворнее. Мы только-только начали тогда встречаться с твоей сестрой, и я сдуру показал ее Гастону. А он, трах-бах, как гром среди ясного неба: приходи, говорит, дружок, шафером на мою свадьбу. Мы с Кларис женимся, она ждет ребенка. Как же так, старина? Почему же она сама мне ничего не сказала? Мы же виделись пару дней назад. Когда же это вы могли с ней видеться? – спрашивает. Я, говорит, каждый день ее вечером с работы домой везу, а утром – на работу. Ты, говорит, не держи меня за дурака и не оскорбляй мою невесту. Я спрашиваю: а ты уверен, дружок, что твой ребеночек? Тут мы с ним и подрались. Прямо как мальчишки…

– Неужели правда, дети не от него? Они же на Гастона так похожи, прямо как вылитые, как клонированные. Я сейчас тебе покажу. – Я полезла в сумочку за портмоне. Там под прозрачной пленкой у меня была фотография моих родителей и автоматный снимок близнецов. – Это зимой, я водила их в театр, на детское представление. И по дороге мы нащелкались в автомате.

– Хмм… – Алекс внимательно изучил карточку, пока мы стояли на странно пустынном даже для этого времени суток перекрестке, и вернул ее мне. – Правда, вылитый Гастон. Он был точно таким, когда был маленьким.

– Вы знакомы с пяти лет?

– Немного меньше. Лет с девяти. Мы ровесники. Но он был очень маленького роста и страшно негодовал, когда его принимали за первоклашку. Почти до окончания коллежа я был выше его. А потом Шанте вымахал за одно лето и сразу сделался первым красавцем класса. Да, пожалуй, и всего коллежа. А уж в институте-то ему вообще не было равных! Все девушки были его. Нет, конечно, я тоже не страдал от невнимания женской половины человечества. Я играл на гитаре и прилично пел в отличие от нашего героя-любовника, у которого не только совершенно нет голоса, но еще и слон на ухо наступил.

– Ты играешь на гитаре? – Я недоверчиво посмотрела на его огромные ручищи.

– Не только. Еще на аккордеоне, на флейте и немного на фоно. Правда, по слуху и по памяти. У меня вообще хорошая память. Я помню наизусть все телефоны, имена, расценки, габариты, объемы, а стихи я запоминаю, стоит прочитать пару раз.

– Стихи про город ты тоже запомнил за два раза?

– Как ты догадалась? – Алекс неожиданно покраснел.

Это было тем более неожиданно, что покраснел тридцатишестилетний мужчина.

– Просто тебе нравится городской пейзаж, а автор стихов явно предпочитает дикую природу. Зачем ты соврал?

– Мальчишество. Извини. Хотел произвести впечатление. Стихи производят на твой тип женщин магическое впечатление.

– Какой еще тип?

– Практически-романтический, самый надежный и симпатичный. Во всяком случае, для меня.

– Я должна тебе верить?

– Но я же верю тебе.

– Ладно, – примирительно сказала я. – Когда же ты со своим удивительным стилем работы находишь время еще и для стихов? Читаешь, пока звучит «Болеро»?

– Хорошо, что напомнила. Приедем к тебе, надо сразу подзарядить мобильник. Я маме читаю, когда захожу повидаться с родителями.

– Маме? Она что, неграмотная или, не дай Бог, слепая?

– Нет! – Алекс рассмеялся. – Она у меня самая красивая и замечательная. Это у нас так с детства. Я ленился читать, потому что запоминал все со слов учителя, и мама заставляла меня читать ей вслух, когда готовила или занималась какими-нибудь делами. Мы не пережевываем по сто раз всякие житейские проблемы – что случилось, кто что сказал, какие все плохие. Я прихожу к маме в магазин, она работает в книжном магазине, покупаю, что ей понравится, а потом читаю. Она слушает и делает что-нибудь по хозяйству. Бенедикт тоже слушает. Иногда читает Ролан, и мы все слушаем. И нам всем хорошо.

– Бенедикт?

– Отец Ролана и мой отчим. Я его очень люблю, я даже ношу его фамилию, своего отца я все равно никогда не видел. А Бенедикт замечательный! В молодости он работал крановщиком; произошла авария, и его парализовало ниже пояса. Но он не сдался, заново научился ходить и изобрел себе работу.

– Как это «изобрел»?

– Он же все равно передвигается с трудом и практически не выходит из дому. А коротать дни перед телевизором да читать газеты не в его характере. Поэтому вместо газет он читает энциклопедии и составляет кроссворды. Еженедельники за них неплохо платят! Очень даже неплохо. Мама вполне могла бы не работать. Но она жить не может без своего книжного магазина!

– Удивительно. Бывший крановщик составляет кроссворды, мама продает книги, а у сына-гитариста какая-никакая строительная фирма. – В которой на странных условиях обязанности сметчика исполняет несостоявшаяся балерина, мысленно добавила я.

– Знаешь, мне и самому перед ними неловко. Они же отдали мне все свои сбережения, чтобы я смог открыть фирму, а мама всю жизнь мечтала о собственном книжном магазине. А сначала они все вгрохали в мое образование: все, что она сумела накопить, да плюс еще деньги, которые Бенедикту за увечье выплатил старик Шанте…

– Старик Шанте? Ты имеешь в виду старину Шанте или отца Гастона?

– Отца. Бенедикт работал у него, а потом, когда произошел несчастный случай, старик Шанте лично навестил его в больнице и, не дожидаясь судебного иска, положил на счет Бенедикта сумму, значительно большую, чем могло бы достаться по суду.

– А страховка?

– Само собой. Но, согласись, ведь не каждый же хозяин большой строительной фирмы потащится навещать какого-то крановщика. А старик Шанте пошел, и это очень много значило для Бенедикта, ведь тогда он только что познакомился с моей мамой. Понимаешь, Бенедикт на пять лет моложе моей мамы, полупарализован, а она – красавица, она и сейчас красавица, и тут является самый верховный патрон, приносит ему цветы, фрукты, говорит всякие слова. Знаешь, как Бенедикт после этого вырос в своих глазах? Это же происходило при нас. Мне было девять, а я как сейчас помню улыбку старика Шанте и тяжелую, надежную ладонь, погладившую меня по голове. Обычно я не терпел подобных выходок со стороны взрослых, а тогда вдруг мне очень захотелось, чтобы он погладил меня еще. Алекс усмехнулся, наверное, вспомнив, как пару часов назад просил меня о том же самом. – Вообще-то мсье Шанте был тогда не старше, чем сейчас я, просто совершенно седой и очень высокий.

– Подожди, что же выходит: твоя мама не была тогда замужем за Бенедиктом? Как же она решилась связать свою судьбу с калекой?

– Ты бы не решилась?

– Я? Вряд ли.

– А вот моя мама решилась. Вернее дала обет.

– Она настолько религиозна?