Текст книги "Ах, Мишель, Мишель!.."

Автор книги: Натали де Рамон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава 7, в которой прошло полгода

– Знаешь, Эдит, я ужасно счастлива!

Я только что покормила Жюльет грудью, а теперь моя подруга докармливала ее из бутылочки. Ей так не терпелось взять на руки свою будущую крестницу! А я, позволяя себе чуть-чуть передохнуть от требовательных губенок, смотрела в окно. Мой садик, моя клумба, мои деревья… Конечно, сейчас под моросящим дождем и шквальными порывами зимнего ветра сад выглядел далеко не лучшим образом. Но я дома! Дома!

– Я невероятно счастлива, Эдит!

– Еще бы! Такие ангелы! – восторженно сказала она, а мадам Сифиз тем временем передала мне мою вторую девочку. Крошка выразительно вздохнула и тут же зачмокала, моментально поймав сосок и от нетерпения даже заметно прикусывая его деснами. – Но я и не предполагала, Полин, что их так много!

– Как это, много? – весело удивилась я. – Разве ты уже не видела их всех у меня в клинике?

– В клинике – это одно, они там все были завернутые и спящие, – вмешалась Мари, внучка мадам Сифиз, развлекавшая мою третью дочку в ожидании приема пищи.

Счастье, что у меня есть молоко, хоть и в весьма ограниченном количестве. Впрочем, и то, что внучка мадам Сифиз, моей домработницы, оказалась студенткой акушерского училища и не прочь подработать няней, тоже своего рода счастье.

Эдит вдруг пристально посмотрела на девочку у себя на коленях, а потом на ту, которая жадно сосала мою грудь.

– Слушай, Полин, а ты уверена, что у меня именно Жюльет? А как ты их различаешь? Они же совершенно одинаковые! Кстати, вы с Мишелем уже придумали имена для остальных?

– Придумали. Тебе понравятся, – кивнула я. – Мадам Сифиз, забирайте у меня Эдит и давайте скорее третью, а то бедняжке не достанется ни капли!

– В следующий раз, мадам Сарди, надо будет начинать с Мадлен, – наставительно сказала Мари, – чтобы она не подумала, будто вы ее не любите.

Мадам Сифиз смешно наморщила нос и басовито хохотнула.

– Скажешь тоже, внучка! Подумает! Тебе вон двадцатый годок пошел, а я сильно сомневаюсь, что ты уже умеешь думать.

– Они думают, ба! – обиделась Мари. – Наукой доказано. Мыслительный процесс начинается уже на определенной стадии формирования плода.

– Ишь ты! Стадия, наука!.. Кушай, кушай, девочка. – Мадам Сифиз старательно совала соску теплой бутылочки в ротик тезки моей подруги, но та мяукала, как котенок, и отворачивалась.

А Мадлен осторожно сосала мою грудь.

– Удивительно, – сказала я. – Правда. Такие крохи, а все разные. Жюльет с одинаковым усердием сосет и грудь, и бутылочку. Эдит вон, видите, от бутылочки воротит нос, а грудь даже прикусывает от жадности. Мадлен тоже не в восторге от бутылочки, но грудь берет очень бережно, словно боится сделать мне больно.

– Да. Удивительно, – кашлянув, отрывисто заговорила наконец большая Эдит, глядя куда-то в пустоту. Но тут же перевела взгляд на меня и весело добавила: – Спасибо, дорогая, за «Эдит». Я очень тронута. – А ее глаза, как в замедленном спецэффекте, из настороженных постепенно превращались в лукавые. – Значит, ты говоришь, что Мадлен боится сделать тебе больно?

– Да, мадам, Мадлен самая смирная, – вместо меня ответила Мари. – У Жюльет самый большой аппетит, а ваша тезка вечно всем недовольна.

В подтверждение ее слов маленькая Эдит выплюнула соску и что есть мочи завопила. Жюльет открыла глазки и тоже заплакала, видимо, из солидарности. Только Мадлен, также размеренно посапывая, продолжала тянуть из моего соска. Хотя, кажется, ее усилия были напрасны. Ей опять досталось меньше всех. Да, Мари права, в следующий раз нужно начинать кормежку именно с нее.

Когда все мои сокровища уснули и остались под присмотром Мари, мы с Эдит и мадам Сифиз спустились в кухню. Селестен и Бернар были в школе. Торжественно водворив меня с близнецами в дом, где уже ждали Эдит, вызванная по этому случаю мадам Сифиз и ее внучка, согласившаяся стать няней, Мишель отбыл в спешном порядке на слушание очередного дела в суде.

Мадам Сифиз выпила с Эдит черного кофе, – да, этот напиток непозволительная роскошь для кормящей мамашки, я вынуждена довольствоваться только молоком и кипяченой водой, – и ушла, заверив, что крохотули очаровательны и она готова в любой момент прилететь на помощь. Если что. И как-то особенно посмотрела на меня. Впрочем, может, и не особенно. Просто мне сейчас все казалось особенным, даже тишина в доме. Моя теплая, славная живая тишина в моем теплом, славном доме, в котором теперь стало живее еще на целых три души!

– Я тебе бесконечно благодарна, Эдит, – сказала я. – Если бы не ты, ничего бы не было.

Она откровенно засмущалась и характерным жестом поправила волосы.

– Правда, Эдит. Я бы не выдержала в постели полгода, и девчонок бы не было. Ты же знаешь, я активный человек, бездельничать и валяться в кровати – не мой стиль.

– Но, Полин, у тебя не было другого выбора.

– Почему? Был. Я могла сдаться и не доносить. Знаешь, какие только мысли не лезли в мою голову, когда я сутками отлеживала бока и смотрела все эти дурацкие телевизионные сериалы, а за окном шла нормальная жизнь?

– Ничего, Полин. Все позади. Ты выдержала! Ты – героиня!

– Это ты героиня, Эдит. Взвалить на себя чужую семью!

– Вы мне все совсем не чужие, но…

– А какое чудо ты сотворила на втором этаже!

– Но это не я.

– Не скромничай, Эдит. Вместо комнаты для гостей – дивная детская, рядом комната для няни и наша спальня. А комната Селестена и кабинет Мишеля – на другом конце, чтобы малышки их не беспокоили. И все с таким вкусом! Я бы и сама не сделала лучше.

– Это правда не я.

– Да ладно. Мишелю бы никогда в голову не пришло затеять такое великое переселение народов. И главное, ничего мне не сказали! Настоящий сюрприз. Я так суеверно боялась даже намекнуть ему на то, чтобы заранее оборудовать детскую, когда стало ясно, что там сидит тройня. – И показала на свой живот. Он был безобразным и складчатым, как у бегемота. Да еще этот шов от кесарева сечения. Из-за него пришлось лишнюю неделю провести в клинике. Я невольно вздохнула. Чужая, рыхлая, расплывшаяся фигура. Даже руки.

– Не переживай. Через пару месяцев все восстановится, – словно прочитав мои мысли, обнадежила Эдит. – Только это переселение народов, как ты назвала, вовсе не моя заслуга. Разве Мишель утром не признался тебе?

– В чем он должен был признаться?

– Ой, только, пожалуйста, не нервничай. И благоустройством, и, так сказать, надзором за твоими мужчинами занималась мадам Сифиз, а вовсе не я. И твоя свекровь, Анжели.

– Почему? Почему вы все мне об этом не говорили?

– Ну, – она вскинула брови, – сначала не знали, как сказать, чтобы не расстроить. Тебе и без того было не сладко изображать инкубатор. А потом решили не говорить вовсе до твоего возвращения. У меня была уверенность, что Мишель признается тебе по дороге из клиники.

Я задумчиво покачала головой.

– Теперь мне ясно, почему мадам Сифиз так странно смотрела на меня. Она ждала слов благодарности… Но, Эдит, я не понимаю все равно, почему я должна была расстроиться? Сказала бы, что тебе трудно следить за таким большим хозяйством. Ну и все. Я бы поняла.

– Ага, и тут же прибежала бы домой. Я тебя знаю. А потом, с хозяйством мне было нисколько не трудно, просто они все…

– Что они все? Кто они все?

– Ладно, вспоминать не будем. – Она натянуто улыбнулась. – Давай поговорим о чем-нибудь другом. Такие чудесные малышки! И ты напрасно переживаешь. Полнота тебе к лицу.

– Эдит, что у вас произошло?

– Да ну. Не хочется вспоминать.

– Говори. Я все равно не отстану.

– Понимаешь, они все как будто сговорились против меня. Как будто они – единое целое, а – лишняя, чужая.

– Кто они?

– Мальчишки и Мишель. У меня и так сложные отношения с сыном, а тут он прямо совсем отбился от рук. Я не хочу сказать, что твой Селестен плохо на него влияет, но так же нельзя! Мишель, выходит, – единственный авторитет, а я – родная мать – так, пустое место! Бернар только что «отцом» его не называет! Ах, папаша Сарди, то, ах, папаша Сарди, се!

– И только-то? Все приятели Селестена зовут Мишеля папаша Сарди.

– Не только! Эта деревенщина мадам Сифиз тоже заняла его сторону и безо всякого стеснения принялась учить меня жизни! Ты только подумай! Кто она и кто я?

– Но, по-моему, мадам Сифиз очень дипломатичная и неглупая женщина.

– Да ее дело – помыть полы, а не заглядывать в холодильник и кастрюли! «Вы испортите им желудки, дорогая мадам Как-вас-там, вашими концентратами и пиццами!» – визгливо передразнила она мадам Сифиз. – Да ее это не касается! Еще никто не умер ни от сублимированных продуктов, ни от пиццы!

Я никогда не видела Эдит столь возмущенной, но чем больше она жаловалась, тем труднее мне было сдерживать смех.

– Кстати, Эдит. Я вообще-то голодная, – сказала я. – Может, правда, закажем пиццу по телефону?

– Тебе нельзя ничего острого, ты же кормишь грудью. – Она встала, подошла к холодильнику, вытащила оттуда стеклянную кастрюлю. – Вот, запеканка. Твоя камердама приготовила. – Эдит брезгливо водрузила кастрюльку на стол. Сквозь толстое стекло проглядывало аппетитное бело-кремовое нечто. – По рецепту какой-то бульварной писательницы. Специально, чтобы тебе перекусить после кормления. А обед Мишель заказал в ресторане. Диетблюда. Повар суперкласса. Доставят к трем часам.

Эдит демонстративно отказалась от запеканки и приступила к новой порции черного кофе без сахара. Она вообще не ест ничего сладкого, очень боится за фигуру. Рано или поздно мне тоже предстоит начать бороться за восстановление своей, с грустью подумала я. Я же заставила свой организм выносить девочек, теперь же, кто его знает, может, он решит в отместку навсегда оставить меня такой коровой? Но пока я смело наслаждалась кулинарным шедевром мадам Сифиз.

– Ты сама выбрала имя Мадлен или Мишель придумал?

– Нет, придумала я. Но Мишелю понравилось. Ведь его мать – Мадлен.

– Но, по-моему, его мать зовут Анжели. Заносчивая, кстати, тетка. Дура дурой!

– Матушка Анжели – его мачеха, но я бы не сказала, что она дура. – Я нашла нужным заступиться за свекровь. – Простоватая, конечно, но жизнь отдаст за Мишеля. Он к ней искренне привязан. А его родная мать умерла, когда ему было двенадцать.

– Вот как? А я не знала, – откровенно огорчилась Эдит. – Он никогда не говорил мне.

– Ну и что? – улыбнулась я. – Мишель не все говорит даже мне, хотя я его жена. Да и ты, как выяснилось, тоже не из особо откровенных. Не смотри на меня так и не вздыхай. Ты целых полгода держала меня в неведении по поводу того, что творится в моем доме. Но я же не обижаюсь. Перепланировка второго этажа – настоящий сюрприз!

– Ладно. – Эдит опять вздохнула. – Я действительно должна сказать тебе кое-что. Но опять не решаюсь.

– Ты поссорилась не только с мадам Сифиз, но и с кем-то еще? – усмехнувшись, предположила я. – Выкладывай!

Она пристально посмотрела мне в глаза, а потом выпалила на одном дыхании:

– Возьми себя в руки, дорогая, Мишель опять встречается с Мадлен.

Шов на животе заныл. Я набрала в легкие побольше воздуха и начала считать до десяти. Но сбилась. Начала снова. Сбилась опять. Только с четвертой или с пятой попытки мне удалось досчитать до конца и, приложив дополнительные усилия, заставить себя улыбнуться. Шов ныл по-прежнему.

– Извини, – забеспокоилась Эдит. – Зря я это сказала. Ты такая бледная! Помочь перебраться на кушетку? Тебе, наверное, тяжело с непривычки так долго сидеть в кресле?

– Но ведь пока я лежала в клинике, ты регулярно знакомила меня со всеми перипетиями ее жизни, – медленно заговорила я, не двигаясь с места. Мое нынешнее тело было слишком большим, сейчас я ощущала это особенно явственно. – Ты ведь старательно не выпускала ее из поля зрения, дружила с ней по моей просьбе. И знаешь, там, в палате, в обществе сплошных персонажей телевизионных сериалов, Мадлен сделалась для меня тоже одной из них, и просто по-человечески, по-женски, я начала ей сочувствовать, как если бы бросивший ее любовник был тоже героем сериала, ну, неким условным мужчиной, а вовсе не моим мужем…

Я говорила медленно, но Эдит не перебивала меня. Где-то глубоко внутри меня зрело странное убеждение, что чем больше слов в защиту Мадлен я скажу, тем скорее Эдит признается, что просто грубовато пошутила и все совсем не так.

– Согласись, ведь это ужасно, – продолжала я, – когда одинокая, бедная, но тонко чувствующая женщина начинает встречаться с кем-то, влюбляется, а потом внезапно делает глупый шаг – ради того, чтобы бесплатно побывать на Канарах, расстается с ним на месяц, даже не успев толком предупредить. Что такое сообщение на автоответчике для пусть и влюбленного, но женатого мужчины? Ничто!

– Никакого сообщения для Мишеля на автоответчике не было. Я обманула тебя для твоего же спокойствия, – сухо сказала Эдит. – Они встречались перед ее отъездом. Поссорились, ей даже не хотелось ехать. Но я позвонила очень вовремя. Как чувствовала! И на своей машине отвезла ее в аэропорт.

– Но потом-то они не виделись! – с надеждой выпалила я. – Или ты опять обманула для моего спокойствия?

– Нет. После ее возвращения встреч у них действительно больше не было. Мадлен звонила ему, но он так и не смог вырваться.

– Ну да, я же помню, ты рассказывала мне, как она переживала. – У меня опять затеплилась наивная надежда. – Как потом уехала в турне со своим квартетом, как там случилось несчастье с ее пальцем.

Эдит согласно кивала, а я уже не могла остановиться и поспешно извлекала из своей памяти все, что только было связано с Мадлен, словно от того, как много я вспомню, принципиально зависела вся моя дальнейшая жизнь.

– Ты сама утверждала, что твоя подруга – невзрачная на вид, с жидкими бесцветными волосами, но с выдающимся нижним бюстом. И что из всех мужчин она предпочитает жгучих брюнетов с усами.

– Да, Мишель явно не оправдывает ее пристрастий, – вставила Эдит, но я не обратила внимания, продолжая рассуждать о Мадлен, как о персонаже из сериала:

– Сейчас, как ты сама утверждала, у нее полная катастрофа, хотя и так в квартете последнее время относились к ней хуже некуда. Первая скрипка интриговала, чтобы выжить ее и пристроить свою племянницу, которая «вообще играть не умеет» по сравнению с нашей виртуозкой. Но бедолага Мадлен нечаянно прищемила дверью мизинец левой руки, чем и воспользовалась интриганка, да еще плюс к тому пустила в музыкальных кругах Парижа такие гнусные сплетни, что теперь Мадлен не берут никуда. Хотя из-за травмы пальца она не сможет играть даже в кабаке, впрочем, кому нужны там ноктюрны и рапсодии?

– Слушай, – прищурилась Эдит. – К чему ты пересказываешь мне это все? Ты что, действительно переживаешь за эту стервозину?

– Оставь, пожалуйста, свои характеристики, Эдит. А то мне начинает казаться, что и обо мне ты говоришь за глаза с таким же красноречием.

– Что, не стерва, по-твоему? Бедная девочка?

– Просто я попыталась посмотреть на все со стороны. – Но вовсе не со стороны я видела, как Эдит буквально трясет от моих рассуждений. Зато шов-то на моем животе совершенно перестал ныть! – И думаю, что такая утонченная и наверняка обидчивая особа, как твоя подруга детства, возобновила отношения с бросившим ее любовником не от хорошей жизни. Окажись я на ее месте, одна, без средств к существованию, тоже бы наверняка поступила точно так же.

– Утонченная? – Эдит явно нарочно сделала ударение не там. – Без средств? Возобновила? Плохо ты знаешь своего муженька, дорогая. Это он возобновил! Потому-то я и не смогла жить с ним под одной крышей, зная, чем он занимается на стороне, пока его родная жена мужественно ждет в клинике родов! Откуда я знаю? Да эта жучка заставила меня сто раз прослушать его страстные мольбы о рандеву на автоответчике! Она прыгала от счастья! «Ах, мой Мишель меня любит! Ах, Мишель, Мишель! Он каждый день звонил мне, пока я была в турне! Ты права, дорогая Эдит, расстояния закаляют чувства!» Тьфу!..

И тут я поймала себя на мысли о том, что мне очень хочется нажать кнопочку на пульте и уменьшить звук. Я воспринимаю ее темпераментный монолог как заученный текст роли очередной героини телесериала! И все это никоим образом не относится ко мне лично…

– Тише, Эдит, ты кричишь на весь дом.

– Ты бы хоть поинтересовалась, во сколько Мишелю обходятся эти чувства!

– Ну и во сколько? Только, пожалуйста, тише.

– Да эта стер… Мадлен не берет у него ни су! Ни су она не берет, – повторила Эдит, определенно с трудом понизив голос. – Это же, получается, любовь?..

– Может быть, – сказала я. – Но на что же она тогда живет? Пошла работать в школу?

– Она не выносит подобные заведения, – хмыкнула Мадлен. – «Микроклимакс» школы нашей утонченной не подходит. Она помещает объявления в газетах – ищет место няни или гувернантки с музыкальным образованием. Только без толку. Все требуют рекомендательных писем, а где ей их взять? Я предложила написать липовые. Что ты! Ни в какую! Она честная! Насилу вчера уговорила. Может быть, не сегодня завтра кто и купится.

– Но все это время на что же она жила?

– До чего же ты все-таки странная, Полин. На твоем месте я бы при первой возможности застала ее с Мишелем и вообще… Убила!

– Ну и убила бы сама! – улыбнулась я. Не поверите, но мне на самом деле стало очень смешно. Как она прошипела это «Убила!»… – Что же ты до сих пор с ней общаешься и не убиваешь?

– Я не жена, права такого не имею. – К моей радости, Эдит немного повеселела, видимо, заразившись улыбкой от меня. – А потом, знаешь, как я ее увижу, дуру такую, становится жалко.

– Надо понимать, ты ее и подкармливаешь?

– Как же! Так она и позволит. Утонченная! Нянчится с соседским младенцем за гроши.

– С младенцем? – удивилась я. – Это же так трудно!

– Да я и сама ошалела, когда узнала. Сказала ей то же самое, не поверишь, слово в слово. А она так ручками взмахнула, – Эдит показала, как взмахнула ручками Мадлен, – и говорит: «Что ты! Младенцы – это прелесть, розовые попки, крошечные пальчики, я их обожаю!». Оказывается, она сидела с младенцами в юности, чтобы подработать, когда училась в консерватории. При младенцах можно было репетировать на виолончели, – они сладко засыпали, – тогда как с детьми другого возраста такое совмещение деятельности невозможно.

– Потрясающе! – сказала я.

– Ну! – согласилась моя подруга. – Только ты как хочешь, а, по-моему, это клиника. Она так гордится, что у Мишеля родилась тройня, как если бы родила ему сама. Только, кажется, она еще не знает, что одна из твоих дочек – ее тезка.

– Узнает, – пожав плечами, сказала я.

Эдит смерила меня взглядом и покачала головой.

– Жаль, Полин. Я не думала, что ты сдашься.

– А я не думала, что ты можешь подумать так. Слушай, а какое у нас сегодня число?

– Восьмое, а что?

– То! У тебя ведь через… Через… – Я сосчитала на пальцах. – Через семь дней день рождения! Что ты хочешь в подарок?

– Полин! Какие условности. Придете ко мне в гости, и все.

– Какие гости, дорогая! Мне уже опять пора исполнять обязанности коровы. – Я показала ей на часы над камином. – Предлагаю попраздновать у нас. Но, пожалуйста, скажи, что тебе подарить? Не изображай нашу «утонченную» знакомую.

Эдит вздохнула и промолчала. Но затем словно опомнилась:

– Спасибо, Полин, за предложение, но я не сказала тебе еще кое-что.

Почему-то меня уже больше не волновали никакие ее недоговоренности.

– Я думала, что вы с Мишелем придете ко мне, и я вам всем его тогда и представлю. В смысле, Макса. Макса Валанси… То есть Селестен его, конечно, знает, ты, наверное, тоже. И твой муж. Макс преподает в коллеже астрономию. Но еще окончательно не ясно…

Я погладила ее руку.

– Хочешь, чтобы я пока не говорила Мишелю?

– Да, – ответила она.

Глава 8, в которой моя любимая спальня…

Моя любимая кровать, моя любимая спальня! За стеной тихо дышат во сне мои сытые девчушки, у меня тоже есть возможность поспать пару часиков до ночного кормления. Какой длинный был сегодня день. Но я дома! Как же я соскучилась по своей спальне…

Вообще-то, если быть точной, это теперь совсем другая комната – одна из бывших комнат для гостей, кстати, та самая, где тогда бессонной ночью лежал и курил Мишель. Но заботливые руки моих добрых фей – мадам Сифиз и матушки Анжели – с потрясающей точностью воспроизвели здесь мою спальню: точно такие же нежно-сиреневые обои, картина Матисса в золоченой раме… Она специально висит так, чтобы можно было ее рассматривать, лежа в постели. Из окна падает прямоугольник лунного света, обои и рама кажутся серебряными. Тени деревьев размытой графикой колышутся на стене: на улице сильный ветер. А дома, под одеялом, так уютно и тихо. Особенно рядом с Мишелем. Горячее, сильное тело. Может быть, только одеколон резковат. Я принюхалась. Нет, тот же, просто я, наверное, отвыкла за полгода.

Я потерлась щекой о его плечо.

– Устала? – ласково прошептал он, слегка касаясь губами моих волос.

– Так хорошо! Я дома… – Глаза слипались, по всему моему измученному организму разливался мягкий покой.

– Спи, родная. У тебя был сегодня такой длинный день.

– Знаешь, я только что подумала то же самое.

– Не разговаривай, спи. Спокойной ночи. – Он поцеловал мой лоб. – Зря ты не прилегла после обеда.

– После обеда пришел Селестен, а потом твоя матушка Анжели. Я ей так благодарна!

– Я рад, что вы наконец-то нашли общий язык. Но, пожалуйста, постарайся уснуть. Тебе нужны силы. Скоро ведь опять кормить.

– Ты так здорово ассистировал нам с Мари во время последней кормежки! Можешь смело работать патронажной сестрой.

– Тогда уж братом, – ласково усмехнулся он. – Я подумаю над твоим предложением.

– Все-таки зря ты не захотел попросить Мари остаться на ночь. Хотя бы сегодня. Я боюсь, что не справлюсь с ночным кормлением без нее.

– А патронажный брат на что? Не придумывай, мы прекрасно справлялись с Селестеном безо всякой няни.

– Мы были намного моложе, и потом – Селестен был один, а их трое.

– Справимся, Полин, не переживай. Утром придет мадам Сифиз, а после обеда – Мари. Если хочешь, можем вызвать матушку Анжели. Она будет только рада. А сейчас, ну прошу тебя, спи.

– Хорошо, хорошо. Только еще два слова. А то усну и забуду сказать. У Эдит через неделю день рождения.

– Боже мой, Полин! Далась тебе эта Эдит! О подарке поговорим завтра. Спокойной ночи!

– О подарке – само собой. Я о другом. Только – это секрет. Если что, ты ничего не знаешь. У нее появился кавалер.

– С ума сойти! – Мишель хохотнул, иронично, по-моему.

– Ничего смешного. Это Валанси. Ты его знаешь. Мсье Валанси, который преподает астрономию в коллеже Селестена. Насколько я поняла, у него серьезные намерения.

– Этот кучерявый очкарик? Пустое! С ней ни один мужчина не будет жить, даже такой чокнутый звездочет.

– Почему? – Спать хотелось ужасно, но любопытство было сильнее.

– Потому что невозможно построить серьезные отношения на голом сексе.

Я чуть не икнула от формулировки Мишеля!

– На голом сексе? Откуда у тебя такие выводы?

– Но ведь она думает только о себе! И ничего не умеет делать. Ни готовить, ни слушать нормально, ни даже гладить! Представляешь, она прожгла утюгом мою самую любимую рубашку. Ну ту, которую ты, помнишь, подарила мне на прошлое Рождество?..

– А почему это Эдит взялась гладить? Почему не мадам Сифиз? Я же договорилась с ней, что всю глажку та целиком берет на себя. И потом, твои рубашки мы всегда отдавали в…

Мишель не дал мне договорить.

– Да из-за твоей драгоценной подруги старуха Сифиз чуть не взяла расчет! Я вообще не понимаю, как тебе только могло прийти в голову поселить у нас эту… – Мишель закряхтел. – Эту зазнайку! Все, Полин, достаточно. Давай спать.

– Но я хотела отпраздновать день рождения Эдит у нас дома.

– Пожалуйста, дорогая, не надо! Я видеть ее не могу!

– А я не в состоянии выходить никуда, пока…

Он опять перебил меня, но на этот раз не словами, а поцелуем. Хорошим поцелуем, долгим и многообещающим.

– Мишель! – Я перевела дыхание и открыла глаза. В полутьме его лицо было таким красивым. – Мишель, я ведь не гожусь на это пока. – Он все так же смотрел на меня. Так художник смотрит на свое произведение. – Правда, я сейчас вообще ни на что не гожусь…

– Глупая! – Он как кошке почесал мне переносицу. – Родная моя, я люблю тебя, и ты рядом. Что еще нужно?

– То…

– Спи. – Он обнял меня и подтянул одеяло. – Спи, моя красавица.

– Не смейся. Я похожа на бегемота. Из всех вещей на меня лезет только шуба.

– Тогда уж на бегемотицу. На самую красивую бегемотицу в мире. Самую, самую! Самую большую, мягкую, шубную бегемотицу.

Он шептал мне еще какие-то глупости. Было так приятно чувствовать на шее, возле уха, его дыхание и губы.

И вдруг все сразу: пронзительный детский плач, яркий свет, побагровевшее от крика личико одной из моих девочек и виновато-испуганные глаза Мишеля.

– Проснись, Полин! Ну, просыпайся, пожалуйста!

Вылитый Селестен! До чего же они похожи! С точно таким же выражением сын смотрел на меня, когда годика в три умудрился извлечь из часов кукушку. Из бесценных прабабушкиных ходиков позапрошлого века.

– Полин! В самом-то деле! Очнись! Сделай хоть что-нибудь! Ну, пожалуйста! Я сойду с ума…

– Давай, скорее! – Усевшись на кровати, я достаточно проворно, хотя все еще в полусне, справилась с пуговицами ночной рубашки. – Иди ко мне, моя маленькая! Иди к маме, Диди!

– Разве это Эдит? – искренне удивился Мишель. – Или я успел перепутать кроватки?

– О чем ты? – Девчушка уже вцепилась ротиком и пальчиками в мою грудь. Краснота с личика быстро спадала. Из-за стены по-прежнему доносились рыдания остальных, но вроде бы тише. Или мне кажется, что тише, потому что замолчала Эдит? – Как это перепутал? И не стой столбом! Иди, подогрей бутылочки, постарайся дать остальным. Хотя бы Жюльет, она спокойно берет соску. Да не стой же ты! – От беспомощности я уже чуть не плакала сама. – Они же охрипнут от крика!

– Но у тебя точно Эдит? – Мишель бледнел на глазах, но не двигался с места. – А не Жюльет? Точно?

– Точно, точно! Давай, скорее, неси мне бутылочку для нее! И тащи Мадлен! Иначе эта маленькая жадина никому не оставит молока! Ну, Мишель, скорее!

– А как я угадаю, которая из них Мадлен?..

– Боже мой, мне все приходится делать самой! – Я начала осторожно, чтобы не побеспокоить сосавшую малышку, спускать ноги с кровати, раздражаясь на свое огромное, неповоротливое тело. Но маневр мне не удался, Эдит потеряла сосок и мгновенно завопила с удвоенной энергией!

– Держи! Она уже не самая голодная! – Я решительно протянула плачущую бедняжку Мишелю и бегом – как это только удалось мне? – ринулась к распахнутой двери.

– Мама, что здесь происходит? – спросил Селестен. Я даже не поняла, откуда он взялся. – Зачем вы их мучаете? Почему они ревут? Что… – и запнулся, видимо увидев мою вытащенную поверх рубашки грудь.

Не раздумывая, я схватила его за руку:

– Скорее, сынок, ты мне поможешь! – И поволокла в детскую.

Жюльет и Мадлен почему-то лежали вместе в одной кроватке – тут же валялись три полные бутылочки, – и дружно рыдали. Эдит вторила им на руках Мишеля. Причем бутылочки были еще вполне теплые!

– Что это значит, мам? – растерялся Селестен.

– Потом, сынок! – Я извлекла Жюльет и одну бутылочку. – Бери на руки!

– Я боюсь. Вдруг ее уроню.

– Сядь! – Я придвинула ногой стул, сын послушно выполнил мой приказ. – Держи! Вот так, молодец. Теперь даем ей соску… Ну, бери, бери, моя маленькая! Не плачь! Очень вкусно! Ну, ну, вот умница, вот молодчина! – Девчушка зачмокала; голосящее трио превратилось в дуэт.

Я осторожно передала бутылочку Селестену. И тут же почувствовала, как он напряжен, как неуверенно действуют его пальцы, принимая бутылочку из моей руки. Но его глаза, немного припухшие ото сна глаза моего любимого сына, которые только что были встревоженными и испуганными, засветились радостным умилением.

Я взгромоздила свою тушу на другой стул и приложила к груди Мадлен. В отличие от остальных, она притихла сразу, стоило мне лишь взять ее на руки. Прежде чем начать сосать, она как обычно глубоко и как-то осознанно вздохнула. Дескать, предстоит дело серьезное, надо собраться с мыслями.

Плакала и все еще отказывалась от бутылочки только Эдит на коленях Мишеля. Но наконец и ему удалось впихнуть ей соску. Третью бутылочку я поставила в прибор для нагревания. Мои добрые феи так хорошо продумали детскую, что этот смешной электростакан всегда оказывался под рукой.

Какое-то время мы сидели молча в прекрасной, уютной тишине, наблюдая каждый за своей питомицей.

– Это я виноват, – тихо произнес Мишель.

– Догадываюсь, – кивнула я. – Надо было разбудить меня сразу, а не пытаться изображать кормящего отца.

Селестен хмыкнул и с одобрением посмотрел на меня.

– Я не пытался. Просто хотел посмотреть, как они спят. Имею же я право полюбоваться на своих родных дочек?

– Имеешь, – согласились мы с Селестеном.

– И для удобства любования наш бестолковый папаша Сарди сложил их всех в одну кроватку, – добавил сын.

– Ничего подобного, – обиделся Мишель. – Это потом так получилось. А сначала я просто ходил на цыпочках от одной кроватки к другой и напевал им нашу колыбельную. Ты ее помнишь, сынок? «Рыцарь спит, конь тоже спит, сокол в колпачке сопит…» – фальшивя, запел мой муж.

По семейной легенде Мишеля выходило, что в незапамятные времена его некая прародительница якобы служила кормилицей у какого-то рыцаря, только что не герцога, и баюкала его чадо упомянутой песенкой. Мишель страшно гордится этим культурным наследием своей семьи.

– Пожалуйста, папа! – взмолился Селестен. – Твои музыкальные таланты опять доведут девчонок до слез! А мне завтра, на всякий случай, в коллеж. И контрольная по алгебре.

– Двоечник! – сказал Мишель. – Да я в твои годы…

– У-у!.. – протянул сын. – Второй дедушка Жероним!

– Что ты имеешь против родного деда?!

– Не ссорьтесь, – потребовала я. – У отца тоже завтра рабочий день, сынок. Всем надо выспаться. Давай мне Жюльет и забирай Мадлен. Докормишь, бутылочка уже согрелась.

– Мам, а как ты их различаешь? Ой, мам! А, моя, по-моему, уже спит. – Селестен осторожно отнял пустую бутылочку и перешел на шепот. – Правда, мам, все выпила и уснула.

– Тогда аккуратно отнеси ее в колыбельку и тоже иди спать. Спасибо, сынок, что бы мы без тебя делали! – То, как сын заботливо и нежно укладывал сестренку в постель, было ужасно трогательно. – Спасибо, подойди, я поцелую тебя. Милый! – Я чмокнула его теплую щеку. – Спокойной ночи!

– Нет, правда, мам, как ты их различаешь? Они же совершенно одинаковые.

– Ну да! – вместо меня отозвался муж. – Я теперь их тоже никогда не спутаю. Если только Жюльет с Мадлен – они обе тихони. Но зато Эдит! – Он покачал головой. – Никогда. Самая крикливая и беспокойная. Я же всего-то навсего поцеловал ее, а она завопила! И эти тоже проснулись. И как давай все плакать! Ну, думаю, переполошили всю округу. Надо кормить. Я же помню, что ты, Сел, всегда ревел, когда был голодный.