Текст книги "Ах, Мишель, Мишель!.."

Автор книги: Натали де Рамон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Мадлен что-то невнятно промычала и углубилась в картинки вновь подсунутого ей подругой детства рекламного проспекта.

– А потом ты вернешься загорелая, отдохнувшая, полная… То есть наполненная ароматами океана. Какой восхитительной будет встреча! Расстояния только усиливают истинную любовь. И может быть, разлука подтолкнет Ми… его к более решительным действиям в смысле развода.

– Ммм…

И шелест глянцевых страниц. Вот зараза!

– Кстати, Мадо, ты мне не рассказала…

– Значит, получить деньгами нельзя, надо ехать, – вполголоса пробормотала Мадлен и недовольно вздохнула. – О чем, Диди? – рассеянно переспросила она.

– А как ты познакомилась с Ми… мужчиной твоей жизни?

– Ах, Диди! – Мадлен тут же забыла о проспекте, прижала ладони к лицу и томно передернула плечами. – Это было так волшебно! Так рыцарственно! Как в романе! – Она кокетливо всплеснула ладонями. – Ах! Я тебе сейчас все расскажу.

Глава 3, в которой Эдит докладывает мне по телефону

– Я вообще не понимаю Мишеля! – возмущалась Эдит на том конце провода. – Что может быть у него общего с этой претенциозной кретинкой! Сентиментальной и алчной одновременно! Встречаются каждую неделю, перезваниваются по сто раз на дню! О чем они говорят? О чем только Мишель может говорить с этой дурой? Как ему вообще пришло в голову познакомиться с ней?

– Подожди, Эдит, успокойся! – наконец-то мне удалось влезть в ее монолог. – Я не виновата в том, что Мишель…

– Полин, прости меня, это я, я виновата! Я расстраиваю тебя, а тебе нельзя волноваться! Но это ужасно!

– Эдит, ты всегда умела владеть собой.

– Да. – Она замолчала. В трубке слышалось ее дыхание. – Да, Полин, все. Я взяла себя в руки.

– Надеюсь. Теперь давай без эмоций. Или приезжай. Мишель вернется с работы не раньше семи.

– Хорошо. Хорошо. Нет, Полин, я не смогу сегодня приехать. Так, ладно. На чем я остановилась?

– Ты спросила ее, как они познакомились.

– Да. Спасибо. Ты молодчина, Полин. Я просто восхищаюсь твоей выдержкой!

– Эдит, как они познакомились?

– Примерно месяца два назад Мишель случайно подвез ее, когда она опаздывала на концерт. У нее была громоздкая виолончель в футляре. Мишель помог ей. Рыцарский поступок. Они обменялись телефонами. Мадлен верила и не верила своему счастью, когда «мужчина ее жизни» позвонил ей, а потом они встретились. И встречаются с тех пор каждую неделю! И перезваниваются по сто раз на дню!

– Эдит, это я уже слышала. Что дальше?

– Как ты можешь так спокойно спрашивать: «Что дальше?» Это же твой муж! Он встречается с какой-то стервой, а ты так меланхолично интересуешься: «Что дальше?» – Эдит шумно выдохнула.

– А, по-твоему, я должна кататься в истерике? Да? Или ехать к ней и таскать по полу за волосы? Я должна поступить так? Да? Так? Эй, ты меня слышишь, Эдит?

– Хочешь знать, что дальше? Ты точно хочешь знать это?

– Мне кажется, что я имею на это право.

– Да? Право? Так вот, дальше он разведется с тобой и женится на ней. На этой гениальной виолончелистке!

– Стало быть, свадьба завтра? А ты подружка невесты? В голубом или в розовом?

– Не иронизируй! Ладно, извини, Полин. Я действительно выгляжу смешно. Твой муж, а я переживаю.

– Вот именно.

– Но мне за тебя обидно! Ты моя подруга, а он…

– А он муж твоей подруги. Все правильно. Я бы тоже переживала, если бы загулял твой муж.

– Правда?

– Конечно. Так когда же мне ждать приглашения на развод? Что там поведала тебе еще наша гениальная виолончелистка?

– Что несчастный Мишель страдает от гнета ужасной супруги, но безумно любит сына и не хочет травмировать его неокрепшую психику. Это я цитирую ее, слово в слово. Он не бросит сына, пока тот не подрастет.

– Ну-ну.

– Что «ну-ну»?

– Значит, и дочь не бросит.

– А ты, значит, будешь терпеть Мадлен! Ты же не собиралась терпеть?

– Эдит, я всего лишь просила тебя помочь мне выяснить, кто такая эта его новая пассия, а вовсе не учить меня жизни.

– Я выяснила!

– Спасибо. Я тебе очень благодарна. Когда она улетает на Канары?

– Послезавтра. Да, извини, что забыла сказать сразу. От твоих денег после всего у меня осталось двадцать четыре евро с мелочью.

– Замечательно! А я все боялась спросить, хватило ли тебе, не пришлось ли вкладывать свои? Я знаю твою щепетильность. А ты все так замечательно устроила! Значит, послезавтра я со спокойной душой смогу лечь в клинику.

– Боже мой! Зачем?

– На сохранение. Ты ведь не откажешься пожить у нас со своим Бернаром? Приглядеть за моими мужчинами? За Селестеном и Мишелем?

– Подожди, Полин. Это так неожиданно. Почему ты не сказала мне про клинику утром?

– Если честно, Эдит, то утром меня слишком волновала Мадлен. А сейчас я немного успокоилась, могу рассуждать более здраво. Пожалуйста, выручи меня. В клинике мне будет гораздо легче, если я буду знать, что дома все хорошо.

– Полин, – протянула Эдит, – но Мишель…

– Пожалуйста, очень прошу! На тебя я могу положиться. Мальчишки дружат, и Мишель не будет против! Он ведь знает, что ты мне почти сестра. Ты же самый верный друг нашей семьи!

Эдит на том конце провода несколько раз глубоко вздохнула.

– Пожалуйста, Эдит! – повторила я.

– Это надолго? – спросила она.

– Не знаю. Может быть, даже на полгода.

– Какой кошмар!

– Ничего. Главное, не потерять Жюльет.

– Жюльет… – кротко согласилась Эдит.

Глава 4, в которой мы ужинаем при свечах

Стол для интимного ужина мы с Селестеном, посовещавшись, сервировали в кухне. Однотонная темно-синяя – «ампирная» – скатерть, белый фарфор, столовое серебро, серебряное блюдо для жаркого и канделябр на пять свечей.

Эти антикварные вещи – блюдо с крышкой и канделябр работы Парижской гильдии серебряных дел мастеров – Мишель подарил мне на десятилетие нашей свадьбы. Мы мечтаем подобрать к ним еще серебряные ведерки для шампанского, но все как-то не получается: вечно подворачивается что-то другое за весьма умеренную цену – то пастель Дега, то небольшой Матисс, то русская икона или прижизненное издание Мопассана. А недавно Эдит – она работает в Лувре, в фонде средневековой миниатюры – устроила нам совсем недорого замечательный по красоте рукописный молитвенник пятнадцатого века. Точно так же, по случаю, мы приобрели замечательную коллекцию фикусов для моего зимнего сада и вот этот белый столовый сервиз на двадцать четыре персоны. Авторская эксклюзивная работа в классическом стиле – тончайший полупрозрачный фарфор безо всяких намеков на роспись. Мишель вел тогда какую-то тяжбу между Севром и кем-то там еще…

На белом сервизе для интимного ужина настоял Селестен. Я же предполагала воспользоваться расписным китайским с золотыми драконами, он великолепно смотрелся бы на шелковой зеленоватой скатерти. Да, если кто-то скептически заметит, что, мол, это за интимный ужин – в кухне да еще в присутствии ребенка? Это, дескать, семейный ужин. Так вот, я возражу с полной категоричностью. По моему глубочайшему убеждению, интимно все, что происходит внутри семьи. Интимно и свято в известном смысле.

Особенно ужин. Когда мы всей семьей вечером собираемся за столом, наслаждаемся едой, расслабляемся и делимся друг с другом всем тем, что произошло за день, – так сказать, радостями и печалями. Выражаясь современным языком, мы – команда. Это прекрасно осознает и понимает наш Селестен. В отличие от большинства своих сверстников и даже Бернара – сына Эдит.

Впрочем, что требовать понимания святости семьи от сына Эдит, если она сама сторонница разводов? Нет, не подумайте, я не осуждаю ее, каждый имеет право на собственное мнение. Но когда ее Бернар живет с нами, он, честное слово, в восторге от традиций нашей семьи.

Итак, как я уже сказала, по вечерам мы собираемся за столом все вместе, а вот утро безраздельно принадлежит моим мужчинам. Я занимаюсь на тренажере – он стоит прямо в нашей спальне, – и через открытую дверь до меня доносятся голоса и смех моих Селестена и Мишеля. Они сами готовят «мужской» завтрак: зеленый салат, помидоры с майонезом… В микроволновке разогревают что-нибудь мясное с гарниром – каштанами, картошкой. На столе у них всегда паштеты, сыры и обязательно козий или овечий йогурт. А когда они приступают уже к горячему шоколаду с печеньем, я спускаюсь к ним.

Потом Мишель отвозит Селестена в коллеж и едет в свою контору. «Гранд Жюст» – знаменитейшая в Париже юридическая фирма мэтра Ванве. Вам наверняка приходилось слышать об этой необыкновенной личности. Так вот, мэтр Ванве – патрон моего Мишеля, кстати, Мишель уже входит в совет директоров. Мы с Селестеном очень гордимся этим, хотя наш мальчик и не собирается продолжать дело отца. В общем-то, еще рано говорить об этом, но, скорее всего, Селестена ждет научная карьера. Вероятно, филология или даже древние языки. Только не подумайте, что наш Селестен – безвольный «домашний» сыночек. Ничего подобного! Вполне современный парень, активно экспериментирующий с прической и цветом волос, и к тому же капитан команды коллежа по волейболу. Надеюсь, вы поняли, какого он у нас роста?

По субботам мы все вместе ходим на каток, между прочим, с компанией Селестена. А субботние вечера – по субботам мы ужинаем поздно, иногда в ресторане, – Мишель нередко провидит вместе с ним и его друзьями в боулинге. И, честное слово, друзья Селестена в восторге от его отца! Они зовут его «папаша Сарди» и ставят в пример своим родным папашам. Мишель рассказывает мне – естественно, под страшным секретом, – что мальчишки делятся с ним своими проблемами. В основном это разводы родителей или появление «новых» матерей и отцов. Они доверяют «папаше Сарди» больше, чем кому-либо другому из взрослых.

Знали бы они, что натворил этот примерный семьянин! Нет, нет, мадам Сарди! Думать только о хорошем! К вашей проблеме подключилась верная Эдит, все будет в порядке!

Да, именно, в порядке – о'кей! – как сейчас принято говорить, копируя лексику героев пошлого Голливуда. Скажете, что наша образцовая семья тоже со стороны выглядит пошло, архаично, что в европейских городах, тем более в столицах, давно покончено с понятием семьи? Говорите, что хотите, но кроме зависти в ваших репликах я не расслышу ничего!

Так вот, о хорошем. По воскресеньям, независимо от погоды, и даже если у Мишеля куча дел, с которыми нужно ознакомиться срочно, к понедельнику, а у Селестена не выучена латынь или не написан доклад, скажем, по биологии и тоже к понедельнику, мы хотя бы час-другой гуляем в Булонском лесу, благо живем совсем рядом. Одно время мы пристрастились ходить на бега…

– Мам, – сказал Селестен, – кажется, папаша Сарди приехал. – Мы тоже называем так Мишеля между собой. – Слышишь, открываются ворота?

– Не только слышу, но и вижу. – Я выглянула в окно. Машина Мишеля уже заезжала в гараж; автоматика неторопливо закрывала за ней ворота.

– Мам, ну не стой у окна! Быстро зажигаем свечи, гасим свет и садимся за стол! Ты управляйся здесь, а я проложу «дорожку»! – Сын побежал в гостиную.

От входной двери через всю гостиную до кухни мы уже расставили на полу плавающие свечки в плошках с водой – «дорожку в подземное царство». То есть наш папа открывает дверь и попадает в темный дом, светятся только влажные огоньки на полу, которые и приведут его «на пир в подземелье». Эту игру мы с Селестеном придумали, когда он был совсем маленьким, а его отец еще не работал у пунктуального мэтра Ванве и частенько задерживался в конторе. Честно говоря, когда сын вступил в переходный возраст, я немного побаивалась, захочет ли он продолжать играть в «подземное царство»? Но огоньки в темноте вызывают восторг не только у маленьких детей. И романтическому ощущению жизни нисколько не мешает ни серьезное отношение к учебе – а Селестен порой даже чересчур усердно корпит над учебниками, весь в отца. Ни рациональный взгляд на многие явления окружающего мира. Что уж тут говорить о его крашеных волосах и подвергшемся пирсингу ухе…

Мишель явился с цветами. Это были лилии. Точнее, пять цветков на одном стебле. Конечно, его поступок можно расценить по-разному: и как проявление телепатии между нами – возможно, он почувствовал, что сегодня я сообщу ему нечто неординарное, и как выражение ощущения собственной вины. Хотя, в сущности, Мишель именно такой – он знает, что я люблю цветы, вот и дарит их мне без всякого повода. Не забывайте, мы, как-никак, образцовое семейство!

– Супер, папа! – восхитился Селестен. – Белые цветы к белой сервировке! – У нашего сына отменный вкус. Кто знает, может быть, в нем кроется вовсе не филолог, а дизайнер или даже выдающийся кутюрье… – Как ты угадал?

– А как вы угадали, что к белым лилиям потребуется синяя скатерть и… – Мишель заглянул под серебряную крышку.

– Зайчатина, – подсказала я.

– Да, зайчатина?

– Легко, папаша Сарди. – Селестен, комично изображая бывалого человека, похлопал отца по плечу. – Просто мы тебя любим. Правда, мам? Мы любим нашего бестолкового папашу Сарди?

Они оба смотрели на меня. В теплом свете свечей лицо Селестена казалось значительнее, а лицо Мишеля – моложе.

– Очень, – поспешно согласилась я.

– Вот видишь, – развел руками Селестен.

– А вы ничего не скрываете от бестолкового папаши Сарди? – лукаво-обиженно поинтересовался Мишель. – У вас вид заговорщиков.

– Это ты скрываешь от нас с мамой кое-что, – подкашлянул Селестен.

– Что же? – Или мне это показалось, или Мишель действительно напрягся. – Что я скрываю?

– Во-первых, дыню. Я видел, как ты оставил ее у входной двери, а во-вторых, ты до сих пор не признался, что любишь нас с мамой.

– Боже мой, Селестен! – не удержавшись, фыркнула я. – Ты прямо как маленький!

– Почему, мам? Папа должен сказать. Так полагается. Он всегда сообщает нам эту новость, когда приходит с работы.

Неожиданно Мишель застучал вилкой по фужеру.

– Тише, дамы и господа! Папаша Сарди просит слова!

Мы с Селестеном переглянулись и одобрительно закивали.

– Да, что уж скрывать, папаша Сарди очень любит свою жену Полин и своего сына Селестена… – Веселые глаза и исключительно серьезный тон. – И смеет надеяться, что они дадут ему кусочек зайца. – Мишель скромно потупился и более симметрично расположил столовые приборы возле своей тарелки.

– Дадим ему, мама?

– Конечно, давно пора, пока все не остыло окончательно. – Я сняла крышку с жаркого.

– Боже мой, наконец-то! – Мишель потянул носом. – Папаша Сарди так проголодался!

– Можно, я сам открою шампанское? – спросил Селестен.

– Извольте, господин сомелье, – кивнул Мишель. – А я провозглашу тост за нашу, лучшую в мире, семью!

Мы какое-то время молча наслаждались зайчатиной, отрываясь лишь для того, чтобы сделать глоток «за лучшую в мире маму», «за лучшего в мире папу», «за лучшего в мире сына»…

– За лучшую в мире дочь, – сказала я.

Мои мужчины замерли с бокалами в руках. Я добавила:

– И лучшую в мире сестру, соответственно.

– То есть? – спросили они в один голос.

– Ее зовут Жюльет, – представила я. – Она уже с нами, вот здесь, – и показала на свой еще вполне плоский живот.

Селестен быстро-быстро захлопал ресницами. У него такие длинные, темные ресницы, как у меня самой.

– Жюльет? – склонив голову набок и удивленно округлив глаза, переспросил Мишель. – Ха! Правда, Жюльет? Честно? Ты не шутишь?

– Да, именно Жюльет, – гордо улыбаясь, кивнула я.

– Наша долгожданная девочка? – Мишель выскочил из-за стола и кинулся меня обнимать. – Какое счастье! Полин! Какое счастье!

– Осторожнее, папа, – заволновался очнувшийся наконец Селестен, когда Мишель подхватил меня со стула и на руках закружил по кухне. – Не вздумай теперь спать с мамой!

– Что ты сказал? – Мишель чуть не уронил меня на пол.

– То! И прекрати ее тискать! А то от твоих игр у мамы опять выскочит ребенок!

– Селестен! – ужаснулась я, невольно высвобождаясь из объятий Мишеля. – Откуда ты знаешь?

– Я не маленький! – Сын поднялся во весь волейбольный рост, как бы подтверждая свои слова. – Я слышал, как ты плакала, когда не смогла родить в прошлый раз. Из-за него! Из-за его козлиных игр!

Бело-серебристый натюрморт на столе в слабом освещении походил на картину старых мастеров. Нежные, как будто бумажные, лилии… И эти совершенно дикие слова Селестена! И его взгляд. Тонкая высокая фигура, освещенная сзади, лица не видно. Может быть, это говорит не он? Мой сын не может говорить такого!

– Сопляк! – взорвался Мишель.

– Не смей так разговаривать с отцом!

– А пусть он оставит тебя в покое! Ты сама виновата! Ты позволяешь ему вытворять с собой все, что ему вздумается!

Я рванулась к сыну. Единственное желание – влепить пощечину. Вероятно, Мишель интуитивно почувствовал это и сжал мою руку, прошептав, как мне показалось: «Спокойнее!».

– Он только притворяется, что любит тебя! – уже со слезами в голосе выкрикивал Селестен. – А на самом деле он даже не в состоянии произнести вслух эти слова! И меня он не любит! Если бы любил, разве бы стал издеваться над моей матерью! Ненавижу! – И почти бегом бросился к лестнице на второй этаж.

Я опять рванулась ему вслед, но муж не выпустил мою руку.

– Мне больно! – сдавленно прошептала я; почему-то мне отказал голос.

– Извини. Я не хотел. – Муж заглянул мне в глаза, но не отпустил. – Пожалуйста, успокойся.

Мы услышали, как наверху хлопнула дверь.

– Я должна поговорить с ним! Что он себе позволяет?! В нашем доме никогда не было ничего подобного!

– Лучше это сделать мне самому. Пожалуйста, я тебя очень прошу, успокойся. Нельзя волновать Жюльет.

– Да, да, конечно! – Я почувствовала, как всхлипываю и уже больше не могу сдерживать слезы. – Мишель… – Я зарылась лицом в рубашку у него на груди. – Что же это такое? Что происходит с нашим сыном?

– Ничего. Во-первых, возраст, а во-вторых – ревность.

– К кому? – Я подняла глаза и заглянула в лицо Мишеля. Его глаза и губы были близко-близко. Уголок губ слева чуть-чуть подрагивал.

– Интуитивная ревность на уровне подсознания.

– Но к кому? Понимаю, если бы к сестренке. Но к тебе, к родному отцу?

– А ты не допускаешь, что так, опосредованно, он ревнует меня?

Мне стало страшно. Не хватало еще, чтобы Мишель начал сейчас каяться передо мной в своих похождениях. После сцены, которую устроил мне сын, я не вынесу никаких исповедей.

– Ты рассуждаешь прямо как психоаналитик, – сказала я. – Опосредованно, интуитивно, на уровне подсознания!

– Да, Полин. Именно так. Я не имел права называть его сопляком.

Последняя фраза имела мало отношения к высказыванию про «опосредованную ревность», но, во всяком случае, не грозила никакой исповедью.

– И не нужно было давать ему вина, – добавила я.

– Да брось ты! Бокал шампанского такого качества не может повредить даже младенцу! Кстати, ты не допила. – Мишель протянул мне мой бокал.

– Ох, Мишель, как бы не навредить Жюльет, – засомневалась я. – Лучше пойди, посмотри, как там наш сын?

– Схожу, схожу. Только давай выпьем за… – Он задумчиво уставился на огоньки свечей, но я не торопила.

– За нас! – донесся сверху из темноты голос Селестена. Щелчок выключателя, и лестницу залил свет, а сын, перегнувшись через перила, виновато попросил: – Предки, не злитесь на меня, я вас люблю!

– Спускайся к нам, – сказал Мишель. – И тоже не обижайся, я сам не знаю, как из меня вырвалось это слово.

– Ну, пап! «Сопляк» – ерунда по сравнению с тем, что я тебе наговорил. Мам, давай включим нормальный свет. Ну их, эти свечи. Это, наверное, из-за мрака на меня такое нашло.

– Бывает, сынок, – согласился Мишель.

Я молча включила обе кухонные люстры и дополнительно – бра над барной стойкой. Канделябр сразу превратился в неуместную декорацию. Я решительно задула свечи.

– Нет, правда, пап. Точно – из-за темноты. – Селестен плюхнулся на стул и деловито начал намазывать паштетом кусок хлеба. – Я вошел в свою комнату, зажег свет и увидел в зеркале свое отражение. Но ведь полный придурок с этими синими волосами! Как я раньше этого не замечал?

– Ну-у, – протянул Мишель, пожимая плечами и тоже приноравливаясь к паштету.

– Нет, правда, пап! Почему ты не мог сказать мне об этом раньше?

– Видишь ли, прическа – личное дело каждого. Мы в мою юность тоже по-всякому старались эпатировать окружающих.

– Как, пап?

– Скажем, отращивали длинные волосы, стремились пройтись в людном месте босиком…

– И ты ходил босиком? – с неподдельным ужасом спросил Селестен.

– А тебе слабо? – отозвался Мишель.

– Пап, но это негигиенично! Можно же придумать что-нибудь другое.

– Можно. Например, залезть на Вандомскую колонну.

– Только не босиком, а в ластах!

Мне вдруг показалась, что я на спектакле. Не потому, что уж слишком идиотской была беседа, а потому что мне в ней не было места. Нет, меня не изгонял никто, и никто не запрещал мне вставить слово, просто им было хорошо и без меня. Глупейшая тема! А они оба рассуждают всерьез, и я чувствую, как им важно то, что каждый услышит в ответ от собеседника. Или я что-то не понимаю, или это так и должно быть? Например, я, общаясь с Селестеном, ни на секунду не забываю, что он мой ребенок. А они болтают как два приятеля, причем два не очень далеких человека. Или чужая беседа со стороны всегда кажется глупой?..

– Мам, – наконец, сыто облизнувшись и допив свой бокал шампанского, Селестен обратился ко мне. – Я, пожалуй, больше никогда не буду краситься и сделаю прическу, как у папы. Ведь есть какой-то шампунь, чтобы восстановить цвет волос?

– Есть, конечно, – улыбнулась я.

– Вот и отлично, – сказал Мишель. – Вы тут не скучайте, поболтайте про шампуни и разрежьте дыню. Селестен, сынок, принеси-ка ее из прихожей. А я пойду просмотрю кое-какие бумаженции. Дивный ужин, Полин! Спасибо. – Мишель послал мне воздушный поцелуй и удалился.

Мы с Селестеном принялись укладывать фарфор в посудомоечную машину.

– Мам, правда, не обижайся на меня. Ну, мам, не молчи!

– Малыш, давай больше не будем об этом. – Я взлохматила его ярко-синие вихры. – Сама виновата. Надо было как-то по-другому сказать тебе про сестричку.

– Как, мам? На ходу? «Эй, Сел, ты забыл свои кеды! Да, кстати, я беременная!» Так, что ли?

Я оторопело усмехнулась. Было ужасно странно и в то же время не особенно приятно слышать такие рассуждения от сына. Мне всегда казалось, что мы достаточно близки, и вдруг выясняется, что он циничный и взрослый.

– Ты все правильно сделала, мам. Новый человек – это крутое событие, супер. Надо праздновать и поздравлять друг друга.

– Значит, ты рад?

Сын виновато вздохнул, наклонился, обнял меня и прижался щекой к моей щеке.

– Не знаю… Наверное, мам… – Еще один вздох прямо мне в ухо. – Только чудно. Знаешь Жан-Поля из нашего класса? Знаешь? Ну вот. У него девчонка залетела, и вдруг ты – тоже.

– Господи, ей же пятнадцать лет!

– Ну! Молодая. А тебе-то почти сорок.

– Тридцать восемь, сынок.

– Все равно, мам. Вдруг ты от этого умрешь, что я буду делать?

– Что за глупости, Селестен? – Мне стало не по себе.

– Никакие не глупости, мам. Ты прекрасно знаешь, что у нашего папаши Сарди не мама, а мачеха, потому что его родная мать умерла от того, что тетя Адель лежала в ней как-то не так. И я совсем не хочу, чтобы папа женился потом на Эдит.

– На Эдит? – Я невольно хмыкнула. – С чего ты взял, что в случае моей смерти он женится именно на ней?

Неожиданно Селестен посмотрел на меня с удивлением.

– Мам, а разве вы все уже не договорились об этом?

– То есть?

– Бернар звонил и сказал, что они на днях перебираются к нам, потому что ты ложишься в клинику.

– То есть… То есть ты уже знал, что я…

– Нет, нет, мамочка! – перебил сын. – Я думал, что ты действительно заболела! Я так боялся тебя спросить!

– Подожди, подожди, Селестен. Ну, все нормально, я не больна, успокойся, малыш.

– А почему ты им первым сказала? Почему Бернар и Эдит знали про клинику, а я – нет?

– Слушай, угомонись, а? – Я взяла его за запястья и слегка встряхнула. Запястья были тонкими, совсем детскими. – Про клинику ничего еще толком не ясно. Я даже папе пока ничего не сказала. Просто на всякий случай предварительно спросила у Эдит, сможет ли она подменить меня на какое-то время.

– На какое еще «какое-то»?!

– Я не знаю. Правда. Но мне не хочется бросать вас одних. Как вы будете справляться с хозяйством? – Селестен обиженно промолчал. Мне это совсем не нравилось: никогда прежде с ним не случалось истерик. – Пойди, сходи за дыней, сынок.

Дыня оказалась такой огромной, что едва уместилась в раковине.

– Мам, – продолжил он разговор, внимательно наблюдая, как вода катится по ее бокам. – Мам, мы с папой справимся одни. Без Эдит. Ну ее, она все равно не умеет готовить и к тому же зануда.

– Что-то я не замечала.

– Просто она твоя подруга, потому ты и не замечаешь. А на самом деле – ужас! Она все время ворчит на всех и придирается из-за пустяков. Да. Мы как-то занимались с Бернаром у него, ну, не занимались, а перезагружали компьютер. Бернар сделал нам кофе, принес чашки и этот кувшин от кофеварки. Короче, мы что-то там двигали у него на столе, и кувшин свалился. Понятно, вдребезги. Но в нем уже не было никакого кофе! Так что ковер совершенно не пострадал, а осколки мы сразу собрали пылесосом. Знаешь, что она устроила?

– Накричала на вас?

– Лучше бы накричала, мам. А то явилась и часа полтора скрипучим голосом рассказывала Бернару, какой он мот и бездельник, и, мол, от него одни убытки, точно как от его отца, который и такой, и сякой, и всяко разный. И представляешь, все это при мне, как если бы меня не было в комнате! Ужасно противно. А как она выговаривает ему за вещи? Ты же знаешь, что на тренировках кроссовки моментально рвутся и протираются. А Бернар так и ходит. Зашьет сам нитками через край наверху, а на подошве – дыра насквозь. Над Бернаром и так все смеются – он в команде самый маленький, да еще в очках. А с чего ему расти? Она кормит его одними бульонами из пакетов. Бернар умный. Самый умный в классе. А она его пилит и пилит, что, мол, из-за него пожертвовала и карьерой, и личной жизнью, и, если бы не он, она давно была бы замужем по меньшей мере за членом парламента.

– Господи, Селестен, мне казалось, что она безумно любит сына. Почему ты мне никогда об этом не рассказывал?

– Она твоя подруга, ты же не говоришь плохо про моих друзей. И папа никогда…

– Я поговорю с Эдит!

– Не надо, мам. Бернару будет только хуже.

– Так что же делать? Мне ведь действительно придется лечь в клинику. Не выписывать же бабушку из Тура?

– Ой, мама, только не бабушку! Я ее, конечно, люблю. И ее, и деда, только, пожалуйста, не их! Пусть будет Эдит, если уж ты так хочешь! При нашем папе она будет вести себя прилично. Она всегда заискивает перед ним.

Мы разрезали дыню. Она, как я и предполагала, оказалась чудесной. Что-что, а выбирать спелые дыни Мишель умеет. Нежный аромат сразу настроил нас с Селестеном на более спокойный лад. Первый кусок мы с ним съели, как в детстве, – откусывая по очереди от длинной дольки. Потом я наложила на тарелку уже очищенные от шкурки и косточек куски дыни и предложила отнести отцу в кабинет.

– Мам, а сделай мне тоже так. Я пойду к себе почитаю.

Естественно, мне было интересно узнать, что он читает.

– Миллера, мам. – Сын выхватил из-под ножа кусочек дыни и с наслаждением положил себе в рот.

– Генри Миллера? Но у нас, кажется, нет его книг.

– Я купил. – Еще один кусочек отправился туда же. – Разве я тебе еще не говорил?

– Нет. Когда ты успел?

– В среду. Мы ходили всем классом в Лувр.

Эдит устроила для нас экскурсию. Теперь будем ходить раз в месяц. Коллеж платит.

Надо же, подумала я, а мне ничего не сказала. Вот ведь, какая! Не упустит ни единой возможности подработать!

– А мы с Бернаром что там не видели? И пока Эдит заливала нашим идиотам про культурные ценности, мы проинспектировали букинистов на Сене. Я одолжил Бернару денег на атлас звездного неба, а себе купил разрозненные томики Миллера. Ну, мам, я тебе скажу! Супер. Написано в прошлом веке, а такой класс!

Литературная наивность сына умиляла. В свое время он, точно так же как новую планету, открыл для себя Цезаревы «Записки о Галльской войне». Хотя уже проходил это произведение, изучая отрывки из него на уроках латыни.

– Вообще-то Миллер действительно считается классиком, – улыбнулась я.

– Правда, мам? А почему же его нет в школьной программе по литературе?

– Ты, наверное, невнимательно читаешь, Селестен.

– Я понял, мам! – мгновенно развеселившись, хохотнул он и вдруг так же резко засмущался: – Неужели ты тоже его читала? И папа?

– Насчет нашего достопочтенного мэтра от юриспруденции я не уверена. Но лично я перечитаю «Черную весну» с удовольствием. Одолжишь?

– Она уже твоя, – щедро заверил сын.