Текст книги "Ничего личного (СИ)"

Автор книги: Настя Орлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

40

Дима

– Возьми, – поднимаю голову и вижу над собой внушительную фигуру Кирилла, который, умело балансируя на костылях, протягивает мне бумажный стаканчик с кофе.

Я киваю и принимаю из его рук ароматный напиток, который во всем контексте этой безумной ночи кажется чем-то вроде пальмовой ветви мира. Кто бы мог подумать... Устало потираю глаза, которые жжет от яркого больничного света, и делаю глоток крепкого эспрессо.

– Врач сказал, что помимо вывихнутого плеча и сотрясения, Ника отделалась лишь ушибами и царапинами, – говорит Кирилл и, вытягивая перед собой перебинтованную ногу, осторожно опускается в кресло рядом со мной. – Она будет в порядке.

Это я знаю. Она боец. Бесстрашно сражается до последнего, какими бы низкими ни были шансы на успех. А я всегда ее недооценивал.

– Она в сознании? – спрашиваю я, проглатывая ком в горле, когда перед глазами встает картина безжизненной Ники у покореженного автомобиля.

– Приходила в себя, но сейчас спит. О ней позаботятся. Ты можешь ехать домой, Дим. Если будут какие-то изменения, я тебе позвоню.

– Я хочу остаться, – говорю твердо, отвергая саму мысль о том, чтобы уехать, не убедившись, что с Никой все хорошо.

– Мы с Летицией побудем здесь до приезда родителей, – на несколько секунд он замолкает, а я вдруг чувствую себя лишним. – Когда Ника поправится и будет готова к перелету, они хотят забрать ее в Испанию.

Я резко дергаюсь, встречая изучающий взгляд Кирилла.

– Так будет лучше, – говорит он спокойно. – Она закончила университет. Ее здесь ничего не держит.

Смысл этих слов обрушивается на меня как гром среди ясного неба.

– Ей надо сдать экзамен, – напоминаю я, цепляясь за эту идею как за спасательный круг.

– Учитывая обстоятельства и ее успехи, уверен, она сможет сдать его без личного присутствия.

Я ставлю недопитый стаканчик с кофе на пол и тру лицо руками, пытаясь удержать мир, который стремительно рушится прямо у меня на глазах.

– Послушай, – говорит Кирилл, тяжело вздыхая. – Неважно, что и как произошло у вас с Никой, пока меня не было. Я ценю все, что ты сделал для моей сестры, но сейчас лучше, если ты не будешь подпитывать ее иллюзии относительно вас двоих. Она достаточно страдала. Ваша игра подошла к концу.

– Я никогда не играл с Никой, – возражаю я.

И я знаю, что это правда. С того момента, как я увидел Нику на танцполе в клубе, даже не зная, что это она, я больше не принадлежал сам себе. Ника заполнила собой все мысли и желания, вытеснив из сознания память о том, как я жил до этого. Чем бы ни было то, что произошло между нами за пошедший месяц, это никогда не было игрой.

– Разве это важно? – Кирилл задает этот вопрос с нотой раздражения в голосе.

– Для меня – да.

– Сколько, Дим? Сколько времени пройдет, прежде чем тебя начнут утомлять эти отношения? – спрашивает он, чуть повышая голос. – Прежде чем ты поймешь, что вмешательство в твою жизнь становится чересчур навязчивым? Прежде чем ты «начнешь задыхаться от неоправданных запросов» – это твои слова, верно? – друг говорит абсолютно серьезно, точно зная, на какие болевые точки надавить. – Ника всегда относилась к тебе по-особенному. Оставив ее сейчас, ты причинишь ей меньше боли, чем если бросишь через месяц. Поэтому подумай не о том, что хочешь ты, а о том, что будет лучше для нее.

– Ты понятия не имеешь, о чем просишь, – произношу я, с трудом выдавливая слова из стянутого спазмом горла.

– Правда? – он усмехается, а острый взгляд, который он меня вонзает, сеют в моей душе панику. – Ты любишь Нику?

Слова друга режут меня по живому, потому что на этот вопрос у меня нет ответа. Она дорога мне. Я одержим ею. Но любовь? Я давно пообещал себе, что больше никогда никого не полюблю. Любовь – это передать власть над собой другому человеку. А на такое самопожертвование я больше не способен. То, что я чувствую к Нике – это нечто совершенно особенное, ни одна девушка не затрагивала меня таким образом. Она вошла в мою жизнь, в сознание, в кровь, и я не могу выбросить ее оттуда. Но было ли это любовью?

– Я бы хотел увидеть ее, – говорю я, прочищая горло.

– Она спит, – напоминает Кирилл. Он говорит это спокойно, но я слышу в его голосе недовольство.

– Это неважно, – я поднимаюсь с места. – Я не пробуду у нее долго.

В палате Ники царит полумрак, но хрупкая фигура в больничной пижаме сразу приковывает мой взгляд. Я подхожу ближе, стараясь не шуметь, и жадно впитываю в себя ее образ. Из тонкой руки торчит иголка капельницы, лицо бледное, на щеке огромный бордовый синяк, на лбу ссадина, рассечена губа. Она выглядит измученной и уязвимой, но даже в таком состоянии у меня перехватывает дух от ее красоты и внутренней силы.

Она не заслужила ничего из этого.

Внутри меня что-то больно сжимается, когда я представляю, что могло бы произойти, если бы Ника не действовала, а ждала, что ей помогут. Она всегда говорила мне, что готова к нападению, но я никогда не воспринимал эти слова всерьез. И до сих пор не понимаю, как в той ситуации она смогла спасти себя. Находясь на волосок от смерти, в машине, ведущей ее к пропасти одержимым психом, связанная по рукам и ногам, она не сдалась.

Я хорошо помню тот миг, когда по координатам, которые передали мне Владимир и Даня Благов почти одновременно, я доехал до места аварии. Увидев огромный пожар и искалеченную груду металла, которая когда-то была моим Гелендвагеном, я похолодел от ужаса. Все померкло. Спина покрылась бисеринками пота, ноги отяжелели и отказывались слушаться. На миг я перестал что-либо слышать: гул пожарных сирен, какофония переговоров полиции, треск огня, – все исчезло, словно я оказался в безвоздушном пространстве. Все, что было во мне – это оглушающе громкий стук сердца.

Только потом я заметил склонившихся над тонкой фигурой полицейских, и со всех ног побежал вперед, чтобы убедиться, что каким-то чудом Ника осталась жива. Позже была скорая, звонки Кириллу. И эта больница. Седой главврач, который лично осматривал Нику по звонку Благовых. И пустынный коридор, в котором я провел часы ожидания. Надежда, что все обойдется. И вера, что с самоубийством Самохина весь этот кошмар для Ники навсегда закончится.

Заходя в ее палату, я хотел просто посмотреть на нее издалека и уйти. Это было бы единственно правильным и здравым решением. Но, глядя на нее сейчас, я меньше всего хотел принимать правильные решения.

Почти вплотную приблизившись к кровати, я протягиваю руку и нежно провожу пальцем по светлой пряди, упавшей Нике на лоб. Изучаю миловидное лицо с тонкими чертами. Глубоко вдыхаю в себя аромат тропиков, притушенный запахом лекарств. Больше не позволяю себе ничего лишнего, как и не должен был позволять с самого начала.

Кирилл прав. Ника заслуживает большего. Самого лучшего. И это, конечно, не я и мои извращенные взгляды на отношения между мужчиной и женщиной.

Сжав руки в кулаки, я отступаю на шаг, потом еще и еще, пока не оказываюсь у самого выхода из палаты. Не дав себе шанса передумать, я последний раз бросаю взгляд на Нику, и ухожу прочь ни разу не обернувшись. Но еще до того, как покидаю здание клиники, меня начинает мучить жестокая боль потери чего-то очень важного и настоящего.

41

Ника

С невероятным трудом разлепляю тяжелые веки, морщась от яркого дневного света, который бьет по глазам. Во рту стоит противный привкус ржавчины. Голова безбожно гудит, и ощущение такое, словно я все еще сплю. Превозмогая тупое давление в затылке, настороженно обвожу глазами безликую светлую комнату с выкрашенными бледно-голубой краской стенами и не узнаю ее. Сознание похоже на бездонную черную дыру, но единственное, что в чем у меня нет сомнения – это место мне решительно незнакомо.

Память возвращается ко мне так внезапно, как удар молнии. Все произошедшее накануне накрывает меня лавинной волной, и на секунду мне кажется, что я задохнусь под тяжестью этой ноши. Последнее, что отпечатывается в сознании – грязная бетонная стена в десятке метров от моего лица и звенящая боль, которая пронзает все тело.

Неужели, я умерла?

Инстинктивно напрягаю мышцы в попытке приподняться, но от боли, которая пронзает левое плечо и затылок, вынужденно откидываюсь обратно на подушку, не в силах сдержать громкий стон.

– Никуся!

Сквозь пелену слез, вступивших на глазах, различаю смутно знакомое лицо, склонившейся надо мной женщины.

– Мам? – шепчу недоверчиво, все еще стараясь прийти в себя от яркой вспышки боли. – Как ты здесь оказалась?

– Шшш, доченька, успокойся, – мама ласково касается моего лба. – Все хорошо. Ты в безопасности. Мы с папой приехали, как только узнали, что случилось.

– И папа здесь? – превозмогая шум в голове, спрашиваю звенящим от удивления голосом.

– Конечно, – мама продолжает успокаивающе гладить меня по голове. – Он вышел в буфет, но скоро вернется.

– Значит, я не умерла? – предполагаю я.

– Нет, Ника, – говорит мама ласково, но в ее голосе я слышу ноты горечи. – Ты спаслась.

– А он? – слова застревают в горле, но я все же задаю этот вопрос, не в силах произнести имя своего мучителя.

– А его больше нет.

Прикрыв глаза, я конвульсивно сжимаю пальцы вокруг простыни, которой оказываюсь укрыта. Испытывая одновременно глубокую печаль и облегчение, стараюсь осознать, что произошло. Я больше никогда не буду бояться, я смогу забыть этого человека, как страшный сон… И все же, никто не заслуживает такого конца, который он для себя выбрал.

– Мам, можно мне попить? – прошу я, немного успокоившись.

– Конечно, – она расстроено всплескивает руками. – Извини, Никусь! Я так обрадовалась, что ты пришла в себя, что сама немного растерлась.

Через мгновение мама подносит к моим губам стакан воды, и я делаю несколько больших глотков, смачивая пересохшее горло.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает мама.

– Так, словно по мне проехался танк, – отвечаю с глухим смешком, который неприятной дрожью отдается в затылке. – Кто знает, что я в больнице?

– Кирилл, разумеется, – говорит мама, поправляя мою подушку. – Его друзья. Даня Благов с женой навещали тебя утром, но ты спала.

– А Дима? – меня охватывает смутное беспокойство.

– Платов? – на лице мамы появляется сосредоточенное выражение. – Его я не видела. По крайней мере, с тех пор, как мы приехали.

– А давно вы приехали?

– Вчера днем, Никусь.

– Я так долго была без сознания? – восклицаю удивленно.

– Ты приходила в себя несколько раз, но врач предупреждал нас, что из-за сильного обезболивающего, ты можешь ничего не вспомнить, – мама вдруг хмурится. – Ой, мне же врача позвать надо.

Я киваю, но перед тем, как мама уходит, спрашиваю:

– Мой телефон… Не знаешь, его нашли?

– Да-да, – мама лезет в пакет и достает мобильный, который я узнаю по яркому чехлу. – Только экран разбился, малышка.

– Ничего, дай мне, пожалуйста.

– Может лучше повременишь со связью? – интересуется она робко.

– Мам! – восклицаю я.

Тяжело вздохнув, мама вкладывает в мою руку телефон, а сама выходит из палаты.

Я несколько мгновений смотрю на экран, испещренный мелкой паутинкой трещин, и ввожу пароль. На экране отображается масса пропущенных звонков, сообщений в мессенджерах и уведомлений в соцсетях. Мне хватает двадцати секунд, чтобы понять, что от Димы за все это время не было ничего.

Неясные ростки тревоги в моей душе начинают превращаться в полноценную панику. Сердце бьется быстро и гулко, а ладонь, которой я держу телефон, становится влажной.

Я нажимаю на его имя в записной книжке и жду, пока тишину разрежут длинные гудки. Дима берет трубку на третьем.

– Ника, – говорит он взволновано. – Это ты?

От такого знакомого, ставшего родным голоса, у меня перехватывает дыхание. Я вдруг чувствую несвойственную мне сентиментальность, и вместо того, чтобы поздороваться, истерично произношу:

– Почему ты не приходишь ко мне?

Мой голос звучит сдавленно и сипло, а сама я отчаянно борюсь с непрошенными слезами.

– Когда ты пришла в себя? – требовательно спрашивает Дима. – Я разговаривал с Кириллом час назад, он был уверен, что ты еще спишь. Как ты себя чувствуешь?

– Ты придешь? – повторяю я, игнорируя его вопросы.

На другом конце провода раздается тяжелый вздох, который, по неясным причинам, мне совсем не нравится. Пауза затягивается, и пока я жду ответа, в голове начинают стучать тревожные молоточки.

– Нет, Ника, я не приду, – его сухие слова звучат как приговор. – Так будет лучше.

– Лучше для кого? – нервно сглатываю, пытаясь унять все возрастающее беспокойство. Я должна успокоиться – после всего, что было между нами, он, конечно, не имеет ввиду то, что мне показалось.

– Ник, я…

– Что ты? – ошеломленно спрашиваю я, но, так и не дождавшись ответа, почти кричу: – Говори же, черт возьми!

От неопределенности мои нервы напрягаются, как струна, и я до боли закусываю губу.

– Ты теперь свободна, – произносит он, наконец. – Можешь делать все, что хочешь. Он больше не причинит тебе зла.

Как же меня бесит это его спокойствие! Голос, начисто лишенный эмоций, нейтральные слова, произнесенные ровным тоном. Все это свидетельствует о полном безразличии, но это ведь не так! Где мой Дима? Тот, который хотел увезти меня в путешествие, который не мог дождаться, чтобы заняться со мной любовью? Кто этот незнакомец?

– О чем ты говоришь? Причем здесь он? А как же мы?

– Я тебе больше не нужен.

– А я тебе? – спрашиваю с глупой надеждой, чувствуя, как, в ожидании ответа, спина и руки покрываются гусиной кожей, а глаза, полные слез, начинают гипнотизировать стену напротив.

– Береги себя, Ника, – раздается в трубке прежде, чем Дима отсоединяется. – До свидания.

Какое-то время я невидящим взглядом смотрю на замолкший телефон, пытаясь осознать услышанное. В конце концов, силы покидают меня, и я безвольно откидываюсь на подушку, выпустив из онемевших пальцев телефон, который с глухим стуком падает на пол. Мне становится жарко, все тело покрывается испариной, в голове начинается болезненная пульсация. А потом плотина самообладания, которым я так гордилась все эти годы, рушится, слезы потоком текут по щекам, и я начинаю рыдать, совершенно обезумев от действительности, которая обрушивается на меня.

Комната перед помутневшим взглядом начинает кружиться. Где-то на задворках сознания я понимаю, что в палату возвращается мама с медсестрой. Заметив мое состояние, они начинают хлопотать вокруг меня, стараясь успокоить. Что-то холодное опускается мне на лоб. Вена на руке начинает пульсировать, очевидно от укола. Но все это уже не кажется мне сколько-нибудь важным.

42

Дима

Чем больше времени проходит, тем отчетливее я понимаю весь ужас того, что совершил. Всегда знал, что жить нужно своей головой, почему же в этот раз послушал Кирилла? Конечно, семена сомнения, который он посеял, попали на благодатную почву, ведь сама мысль о том, что я могу оказаться уязвимым перед человеком, который много значит для меня, всегда приводила меня в ужас. Именно поэтому, я боялся пускать Нику в свою жизнь – не из-за ложного долга и обязательств перед другом, а потому что с самого начала чувствовал, что с ней все будет по-другому. И трусливо уйти было для меня проще, чем рискнуть.

Но, боже, разве Ника не стоила этого риска?

Без нее все утратило смысл. Работа, новая машина, спорт – все, что интересовало меня раньше, вдруг стало пресным и скучным. Прошло почти две недели… Нет, одиннадцать дней, двенадцать часов и сорок восемь минут с тех пор, как я ушел из больницы, но вместо того, чтобы забыться, я только и делаю, что думаю о ней, вновь переживая каждый бесценный момент, проведенный в ее обществе.

Все это время я почти не появлялся дома, потому что все там напоминает мне о Нике. В офисе ничуть не легче, но дошло до того, что я несколько ночей подряд провел на диване в своем кабинете, не в состоянии вернуться в пустую квартиру, в которой все еще витал до боли знакомый аромат тропических фруктов.

Я разговаривал с Кириллом. Много раз. Знал, что Ника в порядке, что ее давно отпустили домой, а родители вовсю планируют ее переезд в Испанию. Так лучше, повторяю я про себя как заклинание. Ничего уже не вернуть. Но лучше мне не становится.

Пока я занимаюсь самобичеванием, на столе разрывается брошенный мною телефон. Уже глубокий вечер, в офисе никого нет, а мне нет никакого дела до того, кто звонит. Но мобильный не унимается, и, в конце концов, мне приходится подняться с насиженного места на диване – хотя бы просто для того, чтобы перевести его в беззвучный режим.

На экране светится имя Ивана Сафронова – моего приятеля и давнего клиента, владельца сети спортивных магазинов.

– Дим, привет! Как дела, дружище? – раздается бодрый голос, как только я снимаю трубку. – Надеюсь, не отвлекаю тебя от чего-то или кого-то очень важного, – говорит он, прозрачно намекая на мою бурную личную жизнь, которая давно осталась в прошлом.

– Привет, – отвечаю коротко, не желая вдаваться в подробности своих унылых дел.

– Слушай, – деловито начинает Сафронов. – В папке, которую ты скинул, есть один ролик, который выбивается из общей канвы. Это не то, что мы просили, но точно то, что мы бы хотели. Можно продолжить в том же духе?

При мысли о том, что парень, чей вкус я очень уважаю и чье мнение ценю, по достоинству оценил работу Ники, у меня сжимается сердце. Одновременно от радости, гордости и тоски.

– Извини, Вань, – говорю сухо, взглядом сверля дырку в полу. – Это была разовая акция. Мы не сотрудничаем с человеком, который делал этот образец.

– Может, по-товарищески поделишься контактом? – предлагает он. – Я сделаю предложение, от которого он не сможет отказаться.

– Она не будет этим заниматься, – говорю устало.

– Она? – в голосе приятеля проскальзывают нотки интереса.

– Вань, нет, – говорю категорично. – Забудь об этом.

Когда спустя минуту безрезультатных торгов Сафронов отключается, я вдруг запоздало думаю о том, что возможно Нике было бы интересно поработать с ним. Напрямую. Без меня. Ваня отличный специалист с прогрессивными взглядами. Разве я вправе лишать Нику этого шанса?

С другой стороны, ее ждет Испания, а Ваня очень богат, очень талантлив и хорош собой…

Пока я веду этот увлекательный диалог с самим собой, телефон снова оживает. Я почти уверен, что звонит Сафронов, придумавший уловку, чтобы выманить у меня контакт Ники, но на экране высвечивается номер Даниила Благова.

– Даня, – говорю я вместо приветствия.

– Слушай, Дим, Мирослава ужин готовит, приедешь? – спрашивает друг, сразу переходя к делу.

В его предложении нет ничего особенного – я много раз ужинал у них, но сейчас я точно не в настроении смотреть на семейную идиллию этой парочки.

– Нет, брат, спасибо, – отказываюсь мягко.

– Мира расстроится, – говорит он, явно манипулируя мною. – А мне поговорить с тобой надо. И это не телефонный разговор.

– Что-то случилось? – спрашиваю настороженно.

– Дим, не по телефону.

Я тру глаза, и устало вздыхаю, вспоминая, что с обеда ничего не ел, а уже почти восемь. И Дане я многим обязан. Он друг. Он помог спасти Нику. Дважды.

– Ладно, я буду.

Через сорок минут я захожу в квартиру к Благовым, натыкаясь на заставленную коробками прихожую.

– О, извини за этот бардак! – весело говорит Мира, целуя меня в щеку. – Мы переезжаем.

– Почему? – спрашиваю я скорее из вежливости, чем из-за реального интереса.

– Малыша ждем, – самодовольно говорит Даня, обнимая красавицу-жену так, что его ладони оказываются на ее пока еще плоском животе. – Дом купили недалеко от родителей.

– Мои поздравления, – говорю я скованно, как всегда при виде чужого счастья ощущая себя не в своей тарелке.

– Не стой в дверях, – говорит Мира. – Пойдем на кухню. Сегодня я приготовила плов по рецепту Даниной бабушки.

Мы едим, неспешно беседуя о делах, пока я, улучив момент, когда Мирослава выйдет из-за стола, наконец, не задаю вопрос о цели своего визита:

– Ты хотел поговорить, – напоминаю я Дане.

– Ага, хотел, – говорит друг, доливая в мой опустевший бокал виски. – Но тебя увидел, и разговор сам собой отпал. Выглядишь паршиво.

– Это комплимент, что ли? – спрашиваю я, откидываясь на спинку стула и складывая руки на груди.

– Это факт, – Благов оценивающе разглядывает меня синими глазами. – Не поделишься, что у тебя случилось?

– Почему у меня должно было что-то случиться? – говорю я, изображая широкую улыбку. – Ты в мозгоправы решил податься?

– Я не первый день тебя знаю, – без тени улыбки отвечает он. – Уверен, что тут Ника Гордеева замешана.

При имени Ники, мое сердце болезненно сжимается.

– Кирилл говорил, что ты присматривал за ней, пока он был в Германии, – как ни в чем, ни бывало, продолжает Даниил.

– Хорошо присмотрел, – усмехаюсь я мрачно. – Так, что тебе вновь пришлось пользоваться связями родителей, чтобы помочь спасти ее.

– Я не это имею в виду, – перебивает меня друг. – Ника, как я понял, у тебя жила?

– Дань, говори прямо, что ты хочешь спросить, – не выдерживаю я.

– Между вами что-то было? – предполагает он, хотя, судя по хитрому выражению лица, он уже знает ответ на этот вопрос.

– Было, – говорю я. – Мне не очень приятно обсуждать это. Это наше с Никой дело и…

– Она так давно влюблена в тебя, я подумал, что ты, наконец…

– Ты знал? – ошарашено спрашиваю я.

– Ну, ты серьезно, Платов? – брови Даниила в изумлении ползут вверх. – Надо было быть слепым и глухим, чтобы не замечать, что девчонка от тебя без ума.

Чувствую, как кровь отливает от лица, а кадык судорожно дергается. Все вокруг знали, а я просто терял время.

– И что теперь? – не сдается Даня.

– Ничего, – я неопределенно пожимаю плечами. – Ника уезжает в Испанию. Между нами все кончено.

– И поэтому ты вторую неделю изображаешь печального нигилиста?

– Я никого не изображаю, – огрызаюсь я, собираясь поспорить, но потом понимаю, что это не имеет никакого смысла. Потому что я, черт возьми, в печали, и без светловолосой феи мне все не мило.

– Послушай, Дим, – во взгляде друга, обращенном на меня, отчетливо читается сочувствие. – Это вообще не мое дело, но остаться в стороне я тоже не могу. Мирослава мне не позволит. Ты херню делаешь. Ника офигенная девчонка – тебе цинику именно такая и нужна. Судя по тому, что я узнал от Кирилла и Миры, которая вчера навещала младшую из Гордеевых, и по тому, что вижу сейчас, могу сказать, что ты не прав. Эта девушка – не твоя бывшая, и не твоя мать. Но она – единственная, кто смогла пробраться через твою броню. Перестань жить прошлым, а подумай о будущем в котором, если ты сейчас прохлопаешь эту ситуацию, не будет Ники.

– Ее и так не будет, – говорю я, глядя на свои пальцы, судорожно обхватившие бокал с виски. – Я все испортил.

– Ну, так подними свой зад и исправь. Конечно, если ты предпочитаешь остаться одиноким, вечно недовольным стариком, то я умываю руки.