Текст книги "Журнал Наш Современник №4 (2002)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Там выступал Кузнецов и говорил, что это не метод – противопоставлять всех и вся. Но, очевидно, секретарям и участникам этого важного заседания будет полезно узнать одно обстоятельство: роман “Драчуны” вышел в начале прошлого года, и с тех пор я получил полторы тысячи писем. И из этих полутора тысяч писем нет ни одного, которое выступило бы против идеологии героев этого романа.

И вторая, не менее существенная деталь. Казалось бы, раз Алексеев написал тяжелые детали о 1933 годе, западные издатели должны были бы наброситься на этот роман. Ничего подобного! А вы знаете, как они подхватывают, если есть хоть маленькая пропагандистская крупица против советской власти.

Если вы помните, противопоставление не только “Драчунам”, но и “Поднятой целине” в статье наличествует. А ведь Лобанов мог бы заметить, что в “Драчунах” учительница читает “Поднятую целину” и какой восторг это вызывает у героев.

По поводу двух статей, появившихся в “Литературной газете” и “Литературной России”. Мне показалось вначале, что, может быть, не нужно сразу из двух стволов ударять по Лобанову, потому что “Литературная газета” – это главный калибр, а потом уж “Литературная Россия”. Хотя было бы странно, если бы наша российская газета промолчала.

В чем я убежден: “Литературная Россия” могла бы подобрать критика более спокойного, более объективного и вдумчивого, чем Оскоцкий. Мы боимся признаться, что групповщина у нас все-таки существует. Даже “Литературная газета” и та вынуждена заметить, что этот критик за одни и те же ошибки разных писателей судит по-разному: одних карает, других милует. Пусть статья была бы в этом же смысле, но более спокойная, более объективная. В ней слишком много крика. На какой-то пронзительной ноте она написана. Если у Николаева хватило такта написать, что на роман Алексеева была большая критика в газетах и журналах, то Оскоцкий этого не заметил. Он готов меня соединить, слить воедино с Лобановым. Давняя сложившаяся неприязнь Оскоцкого прощупывается и тут. Я не говорю, что такие статьи не нужны. Они нужны. Но хотелось бы, чтобы это был другой, более объективный критик.

Я был бы нечестен, если бы сказал, что статья совсем неинтересная. При первом чтении она действует очень сильно. Лобанов – талантливый критик, от этого никуда не денешься. И потому статья произвела большой резонанс.

Ю. ДРУНИНА:

Феликс Феодосьевич сказал, что Лобанов знал, что идет на бой. У меня не было при чтении статьи такого ощущения. Я думаю, что он шел на сенсацию. Статей с элементами этого было довольно много. И я буду нечестной, если не скажу, что они мне нравились, потому что это был период, когда у нас все было благостно, прямолинейно, плоско. И когда появлялась такая критика, это было приятно, что мы не боялись ни в глазах собственных, ни в глазах наших друзей в кавычках никаких трудностей, не казались китайцами. Но нужно учитывать время, когда выходят те или иные статьи. Сейчас время сложное. Наступило время “холодной войны”.

У меня нет ощущения, что Лобанов хотел похвалить Алексеева.

Был трудный период в нашей истории. 33-й год. Голод. Но уж если говорить об испытаниях, почему же Лобанов не говорит об испытаниях войны? Снова у него получается перекос.

Я вовсе не призываю к примитивному, но надо нам подумать об общей линии. Здесь не может быть двух мнений.

 

В. ФЕДОРОВ:

Лично меня статья критика Лобанова очень огорчила, потому что я к Лобанову относился всегда с симпатией. Какая-то материальность в его размышлениях всегда присутствует, и в этой статье она также есть.

Я думаю, что статья написана не в расчете на сенсацию, он достаточно зрелый человек и искренний в своих верованиях, а какие это верования – это вопрос другой.

Второе, на что я хотел бы обратить внимание: очень грустно, да и не только грустно, прямо слов нет, когда вы читаете статью Лобанова и видите, что как будто изнутри она патриотична, и вы клюете на это. Вам кажется, что как будто он смелый человек, но какая же это смелость? Когда он бросает какие-то метафорические сравнения, что в революции происходили какие-то ужасные вещи и народ страдал, – и в это же время появился Павка Корчагин. У Лобанова это как-то так высвечено, что уходит Павка Корчагин.

Ю. БОНДАРЕВ:

К выступлению наших мудрых критиков добавить здесь нечего с точки зрения эстетической и теоретической. Мне хотелось бы сказать вот о чем. Жизнь дает повод для суеты, для злобы, для печали и радости, для ностальгии, наконец, для самого главного – я имею в виду состояние человека, когда он задумывается о смысле жизни. И думаю, что не нужно здесь вести разговор о неких сиюминутных маяках, а надо судить и ориентировать себя в реальности по звездам, по созвездиям, по главному в жизни. Юлия Друнина была права: мы живем в тревожное время. Упаси нас бог от стереотипного мышления – мысли по одной мерке. Я за дерзость в критике. А это разговор о жизни, о счастье, о смерти, о любви, ненависти и пр. Это ориентация по звездам.

А. АЛЕКСИН:

Мы выдвинули роман Михаила Алексеева “Драчуны” на соискание Ленинской премии, и правильно поступили, ибо это – явление в нашей литературе.

Я считаю, что статья М. Лобанова по сути дела никакого отношения к роману не имеет.

Попутно и походя критик изничтожает и нашу прославленную на весь мир детскую литературу – литературу Аркадия Гайдара, Корнея Чуковского, Виталия Бианки, Николая Носова...

Ю. СБИТНЕВ:

Я прочитал статью Лобанова с величайшим интересом. Дал мне прочитать ее М. Н. Алексеев, и я ее прочитал, повторяю, с большим интересом. Я увидел, что это статья, мимо которой мы не можем пройти.

Что в этой статье есть? Нет там никакой бердяевщины, никакой почвенности. Есть только лобановщина. Все подразумевают какую-то основу, какую-то выстроенную систему. Там системы никакой нет. Там крестьянин убивается. А он давным-давно не такой, каким его представляет Миша Лобанов. Он не может быть почвенником, потому что такой крестьянин 150 лет отсутствует.

Литераторов, которых совершенно верно и костромской критик Дедков рубил под корень, мы взяли под защиту. Мы говорим: чеканная проза Афанасьева или необыкновенные экзерсисы Кима, то есть я расцениваю это как выходки, совершенно непонятные критике.

Обрадовала меня эта статья тем, что нам надо заниматься нашим хозяйством очень серьезно.

Ф. КУЗНЕЦОВ:

Мазохистская радость, надо сказать.

 

Ю. СБИТНЕВ:

 Не случайно было постановление о критике. Мы говорим: мы выполняем его прекрасно. А что прекрасного? Наша литература, периодическая литература, которая существует сейчас, не освещена никак.

 

А. КЕШОКОВ:

Когда мы говорим о выдающихся, известных литературных образцах русской литературы, мы непременно затрагиваем и задеваем и художественные образцы национальных литератур, потому что многие из них возникли под непосредственным влиянием русской литературы. Я хочу сказать, что, замахиваясь на русских писателей, Лобанов также замахивается и на национальную литературу.

Критика должна быть преисполнена любви и уважения к тому предмету, который становится предметом исследования, то есть критика должна быть преисполнена любви к литературе, и прежде всего к носителям этой литературы. Без этой любви и уважения критика может быть только субъективной. Эта статья при всех ее других недостатках лишена любви и уважения к литературе вообще и к писателю в частности. Вот в этом, как мне кажется, и состоит вредность этой статьи.

А. БЕЛЯЕВ:

Здесь некоторые товарищи говорили, что с огромным интересом читали эту статью. Я должен сказать, что я читал эту статью со все возрастающей тревогой, так как видел, как все глубже и глубже Лобанов запутывался в поднятых им вопросах. Здесь уже отмечали, что статья, в сущности, ставит под вопрос пользу и необходимость проведенного социалистического переустройства нашей деревни и советскую литературу, которая болела за это социалистическое переустройство и поддерживала его. Несостоятельна и сама методология этой статьи. Она далека от марксистско-ленинской и выявляет слабости мировоззренческой позиции автора.

Я присутствую на втором секретариате, где поднимаются подобные проблемы. Нельзя, однако, не обратить внимание на то, что статья Лобанова была опубликована в октябре месяце. Прошли октябрь, ноябрь, декабрь, январь, все читали с интересом эту статью и молчали. Потребовалось решение ЦК партии, чтобы этот интерес повернулся в правильную сторону.

Я понимаю, что нужно было время, чтобы переварить все эти “концепции”, но ошибочные тенденции, которые уже не раз проявлялись у Лобанова, они всем давно известны. О них говорили, о них писали, и на статью надо было сразу обратить внимание и забить тревогу

Не может не возмущать недостойное обращение Лобанова с молодым талантливым писателем Крупиным. Лобанов ругает его за то, что Крупин честно, по-партийному, по-человечески отнесся к критике своих товарищей и воспринял ее. И непонятно, за что его Лобанов подвергает такому грубому и беспрецедентному поношению в своей статье.

Это должно быть приостановлено. Так мы далеко не уйдем.

Тут говорили уже: непонятно, откуда у Лобанова столько презрения к писателям.

Я согласен с Юлией Друниной, что пора кончать играть в политические игры. Они до добра не доведут. Постановление ЦК КПСС о журналах требует от секретариата СП РСФСР сделать очень серьезные выводы и по каждому российскому журналу внимательно разобраться.

Обратите внимание, все скандальные публикации, не прошедшие в Москве, где-то появляются на периферии. На моей памяти второй такой разбор. Один по “Простору”, когда была прекращена публикация. И второй по журналу “Волга”, где очень некритически отнеслись к столичному критику и прямо “с колес” он пошел в печать. Редактор журнала членов редколлегии не поставил в известность – привыкли.

Я думаю, что постановление секретариата СП РСФСР будет разослано всем журналам, и с учетом последнего постановления ЦК о творческой связи журналов с практикой коммунистического строительства, необходимости повышения требовательности, дисциплинированности оно будет помогать нам успешно выполнять решения XXVI съезда КПСС и указания ЦК о высокой мере ответственности каждого за порученное дело.

С. МИХАЛКОВ:

Мы, дорогие друзья, собрались сюда не для того, чтобы судить Лобанова, а для того, чтобы обсудить работу редакций наших журналов, ошибку редакции “Волги”. Я думаю, что “Литературная Россия” может дать хороший, подробный отчет о нашем секретариате.

Возражу Юрию Бондареву. Когда я говорил о маяках, я имел в виду идеологические маяки. А наши идеологические маяки не могут превратиться в столбы.

Тут кто-то сказал: надо бороться за Лобанова. Сегодня надо скорее бороться за молодого писателя Крупина. У Лобанова сложившийся характер, философия.

Мы рассчитываем на Московскую организацию, потому что это самая сильная организация. Мы рассчитываем на то, что там надо дать бой выступлениям, подобным лобановской статье. Не нужно закрывать глаза на то, что статья Лобанова, напечатанная в “Волге”, имеет и своих апологетов, которые его поздравляют с этой статьей, чьи групповые интересы и чьи тенденции он разделяет. Они разделяют его позицию. Есть люди, которые находятся в боевой готовности, но не на нашей, а на его стороне. ЦК партии посчитал статью “Освобождение” вредной. Если бы она была безликой, может быть, ЦК не стал бы обращать на нее такое внимание. Но она вредна, потому что она спекулятивно-провокационна. А по отношению к Алексееву критик поступил бесчестно. Лобанов не такой глупый и необразованный человек. Он понимал, что делает.

Я считаю, что убеждать его не нужно. Убеждать нужно редакторов быть внимательными, заведующих отделами критики, молодых литераторов, которые следуют за такими критиками и писателями, которые исповедуют эти же позиции. Мы не в детском саду, чтобы перевоспитывать Лобанова! Да, спорить с ним нужно, но убедить его вы не убедите. Дементьев сказал уже, что на совете в Литинституте он не отказался от своей позиции.

 

Ф. КУЗНЕЦОВ:

Бороться против идей, но за людей.

 

С. МИХАЛКОВ:

Посмотрим, какие будут результаты. Напишет ли он что-то честное и искреннее? Если он напишет это сейчас, это будет неискреннее.

Низвергаются маяки. С каких позиций? С наших позиций? С партийных позиций? Пересматривают Горького. Не успел Симонов умереть, его уже ниспровергают. Кожинов ревизует всю нашу литературу об Отечественной войне. Что это такое? ЦК партии не будет спускать нам таких идеологических просчетов, серьезных ошибок. Редакторы должны отвечать.

Мне кажется, сегодня прошел деловой секретариат, все выступили и сказали свое мнение. Мне очень жаль, что Викулов не пришел.

Ю. БОНДАРЕВ:

Викулов свое отношение уже высказал.

С. МИХАЛКОВ:

Во всяком случае, было бы хорошо, если бы он тоже присутствовал, потому что “Современник” мы обсуждали на секретариате примерно за такие же ошибки.

Я предлагаю принять следующее постановление секретариата:

“Проект постановления секретариата правления Союза писателей РСФСР от 8 февраля 1983 года.

В постановлении ЦК КПСС “О творческих связях литературно-художественных журналов с практикой коммунистического строительства” указывается, что редколлегии, партийные организации журналов и авторский актив призваны работать с большей мерой ответственности. Отмечается, что на страницах журналов появляются историко-литературные и литературно-критические работы, авторы которых явно не справляются со сложным материалом, обнаруживают мировоззренческую путаницу, неумение рассматривать общественные явления исторически, с четких классовых позиций.

Эти положения постановления ЦК КПСС были нарушены редакцией журнала “Волга”, опубликовавшей статью М. Лобанова “Освобождение” (“Волга”, 1982, № 10).

Обсудив статью М. Лобанова “Освобождение”, секретариат правления Союза писателей РСФСР ПОСТАНОВЛЯЕТ:

Считать серьезной ошибкой журнала “Волга” публикацию статьи М. Лобанова “Освобождение”.

Обратить внимание главных редакторов на их личную ответственность, а также на ответственность редколлегий и редакционного аппарата за качество и идейно-художественный уровень публикуемых материалов.

Активизировать работу редакционных коллегий, обеспечивая тем самым полную коллегиальность при отборе материалов для печати.

Проводить мероприятия по неуклонному укреплению трудовой дисциплины в аппарате редакций.

Данное решение довести до сведения всех руководителей писательских организаций, главных редакторов и редакций литературных журналов и альманахов СП РСФСР”.

Вот такое постановление есть предложение принять. Нет возражений? (Нет.)

Я очень благодарен Ф. Кузнецову за его выступление и что на Московском идеологическом активе будет дан бой этой статье, а у вас есть могучие критические силы.

 

Ф. КУЗНЕЦОВ:

Надо найти серьезных критиков, а это – проблема. Здесь создалась очень сложная ситуация.

С. МИХАЛКОВ:

Но, дорогой Феликс, почему нельзя попросить выступить на этом активе Суровцева, Кузнецова, Николаева, Дементьева, Озерова, Туркова и др.?

На этом разрешите закончить обсуждение”.

*   *   *

Интересные встречи и разговоры были у меня впоследствии с участниками этого обсуждения.

Н. Доризо. В Дом литераторов я не любил ходить и крайне редко, случайно оказывался там. Но однажды зашел туда посидеть за столиком в ресторане с дочерью Мариной и моими добрыми знакомыми – профессором-медиком Александром Сергеевичем Бобровым и его милой женой, Людмилой Михайловной, тоже медиком. У себя дома она была такой гостеприимной хозяйкой, что, казалось, ей некогда присесть к столу, и теперь мне было приятно видеть, как, веселая, не занятая гостями, она отдыхала в нашей маленькой компании. Доволен был и Александр Сергеевич, похваливая давно не пробованную копченую “сталинскую колбасу”, аппетитно жуя и дивясь качеству писательской трапезы. Но недолго длилась эта идиллия.

Неожиданно около стола появился Николай Доризо. Глядя на меня туповатым, нетрезвым взглядом, он протянул мне руку: “Привет, Лобанов!” Не вставая с места, я громко ответил, что не подаю руки тому, кто в мое отсутствие обливал меня грязью.

 – Сто граммов без сдачи! – крикнул Доризо стоявшей рядом официантке, выхватывая из кармана бумажку и тут же требуя ответа, почему я не подал ему руки. Я повторил свои слова.

 – Мерзавец! – прохрипел он, багровея мясистой физиономией, и когда я вскочил, он быстро отпрянул в сторону, встал около женщины, видимо, из администрации ресторана, что-то осторожно говоря ей. Тут я заметил, что сидевший поблизости от нас за столиком Евтушенко с любопытством поглядывал в нашу сторону, став зрителем забавной сцены. Сдерживавший меня Александр Сергеевич жаждал узнать, кто же это такой – нарушитель нашего спокойствия.

 – Слышали такую песенку: “Парней так много холостых, а я люблю женатого”? Так вот, автор этой песенки по фамилии Доризо и есть нарушитель нашего спокойствия.

 – Доризо? Боже мой, разве я могла бы подумать... такая песенка... – искренне сокрушалась Людмила Михайловна, а ее супруг, как-то двусмысленно улыбаясь, покачивал головой: “Вот это Доризо”.

Вскоре после стычки в Доме литераторов в мае 1985 года я очутился вместе с Доризо в группе писателей, ехавших в Париж. Там он большей частью, сказавшись больным, отсиживался в гостинице. А когда мы были в маленьком левом издательстве с выставленными книгами Троцкого и других революционеров и издатель вспоминал своих знакомых из московских писателей, то назвал он и отсутствующего Доризо.

Николай Шундик. На VIII съезде писателей РСФСР, в 1989 году, С. В. Михалков принес мне извинение за свою, как он выразился, “необоснованную критику” моей статьи “Освобождение” на секретариате СП РСФСР в феврале 1983 года. Выступивший тогда же на съезде Вл. Бондаренко сказал с трибуны, что невредно было бы и другим извиниться, назвав в их числе и Н. Шундика. И я тогда же поведал, как Николай Алексеевич, встречаясь со мною, бьет челом, чуть не касаясь головой земли, и этим самым как бы уже подает сигнал к согласию. И вот на трибуну важно поднимается Шундик и, водрузив очки на косящие глаза, сообщает залу, что он человек вежливый, всегда здоровался и будет здороваться с Лобановым и хочет сейчас сделать то, что его давно мучит, – извиниться перед Кардиным, которого он в свое время несправедливо критиковал за известную статью в “Новом мире”. В статье той космополит Кардин ядовито иронизировал над русской, советской историей, пустив в ход эффектную фразу, что “никакого выстрела “Авроры” не было”. Не было и самого Кардина в зале, где извинялся перед ним “русский патриот”, но это и не имело значения, главное – зафиксировано извинение перед евреем, а значит, снято возможное подозрение в “шовинизме”, “антисемитизме”, что страшнее всего для карьериста. А какая польза от извинения перед Лобановым? Одна морока. Вот так и лавировали эти казенные “русские патриоты”, всегда готовые ради секретарства, Государственных премий, “собраний сочинений” идти на поклон к кардиным.

Юрий Грибов. Осенью 1999 года мне довелось отдыхать вместе с Юрием Грибовым в санатории “Карачарово” Тверской области. Жили мы  с ним три недели в одной комнате, что было для меня не очень удобно, потому что мне надо было писать, а какое писание при соседе? Поэтому я уходил в лес, подальше от аллей, где он мог меня увидеть и опять затеять все один и тот же политический разговор. В комнате, прохаживаясь взад-вперед, он выставлял перед собой ладонями вверх руки с трепещущими пальцами и допрашивал неизвестно кого. Откуда появилась Хакамада? Почему Немцов говорит, что они люди – не бедные? Откуда у него деньги? Почему народ молчит? Почему нет наших, русских террористов? Я помалкивал, зная, что в противном случае будут только плодиться эти бесконечные “почему”.

Но больше всего он вспоминал свое секретарство. Какое было время! Он был секретарем СП СССР по издательским делам. Когда уезжали куда-нибудь Марков или Верченко, он принимал иностранные писательские делегации. “Надо было их занимать разговором часа два-три за столом. За мной была зарезервирована бутылка шампанского, ничего другого не пил. Сижу с ними, выйду по делам, вернусь, опять разговоры, налью шампанского из своей бутылки”.

“Четыре месяца в году секретарям союза полагался отпуск, бесплатные путевки в санатории, – вспоминал Юрий Тарасович. – У меня ежегодно был такой распорядок отдыха. В марте – Пицунда. В мае – Карловы Вары. В августе-сентябре – правительственный санаторий “Объединенные Сочи” в Сочи. Там видел через железную решетку, как ходил к морю по лесенке Брежнев, махал рукой.  В ноябре-декабре – Дубулты. Рядом была правительственная дача, видел, как гулял Косыгин”.

Вдруг задумавшись, Юрий Тарасович произносит тихо: “Жена у меня умерла в прошлом году. Плохо без нее”. Видимо, это точило его, и, казалось, он отгонял мысли о жене воспоминаниями о том, где, в каких заграницах, в каких местах нашей страны он бывал и чем там его угощали. Сейчас, при “демократах”, будучи на голодном пайке, когда-то сытым писателям остается только предаваться ностальгии по прежним временам. Итак: в Чехословакии было пиво и горы мяса. В Италии его учили, как надо чистить апельсин – срезать верхушку, надрезывать кожуру на дольки. На Кубе пили ром в смеси – двести граммов желтого и пятьдесят граммов гранатового сока с прибавкой травки – и двумя кусочками льда. В Румынии пили вино  о п о э ш т ы  – “мы говорили  о б о л д э ш т ы  – голова ясна, ударяет в ноги”. Во Вьетнаме – крабы, кальмары. “Как нас принимали под Парижем французские коммунисты, сколько было вина!” В Казахстане секретарь обкома пригласил Юрия Тарасовича к себе на дачу и угощал жеребенком (а гость думал, что это телятина). В Бурят-монголии секретарь обкома угощал его пареными пельменями. В Костромской области председатель колхоза послал за ящиком пива, заедали его свежей копченой свининой. В Пошехонье на сырном заводе угостили ложечкой закваса с бактериями – очень полезная штука, этой ложечки хватает на бочку сырной массы. Об этом Грибов написал в “Правду”, когда был там спецкором. Прочитал министр пищевой промышленности, позвонил ему и сказал: приезжайте на любой завод выбирать любой сыр.

Голова шла у меня кругом от этого гастрономического клубления и винных паров, пока вдруг не отрезвел от мысли: чем-то важным, видимо, приходится человеку платить за искус подобных маленьких праздничков, которые остаются в памяти разве что забавами, когда нас постигают утраты.

Егор Исаев. Прихожу домой, жена говорит: “Звонит Егор Исаев, приглашает на свой юбилей. Сказал, что не представляет его без тебя”. Знаю Исаева с конца 50-х годов, когда он еще работал в отделе поэзии издательства “Советский писатель”, читал на ходу отрывки из своей поэмы “Суд памяти”, которую долго писал. Мне нравились в ней стихи о нашей планете Земля, несущейся в мировом пространстве, увиденной как бы с космической высоты. Меня всегда восхищало его устное словотворчество, неиссякаемость образного словоизвержения, выступал ли он с трибуны, на эстраде или же импровизировал в разговоре. Мне даже кажется, что он не говорит, а именно импровизирует, кто бы ни был перед ним и о чем бы ни шла речь. Иногда так увлекается, что даже как бы и не воспринимает слушателя. В таком положении однажды оказался я. Еще недавно выходила “Библиотека российской классики” (ныне деятельность этого уникального по размаху издания приостановлена из-за финансовых трудностей). Председатель редакционного совета этого издания – Егор Александрович Исаев, в числе других членов совета – и я. С выходом первых томов, где-то в 1994 году, была устроена “шикарная” презентация в гостинице “Космос” около метро “ВДНХ”. И вот поздно ночью, в ожидании машины, чтобы отправиться домой, мы сидим с Егором одни за столом в огромном зале – и еще только несколько человек неподалеку. Поднимается Егор с места, с бокалом в руке, обводит отсутствующим взглядом стол и громко обращается к пустым стульям: “Товарищи! Сегодня мы много говорили о великой русской литературе. Это литература...” Мне жутковато стало. Около трех часов ночи, все товарищи и господа давно разъехались, одни мы за столом в огромном, почти безлюдном зале... Но вскоре, сидя в машине, Егор Александрович был уже самим собой, щедро, красочно философствуя, бодря шофера энергичным присказками, оставляя нам заряд своего красноречия и на обратный путь – от Переделкино ко мне на Юго-Запад.

Но вернусь к его юбилею в мае 2001 года. Был он сперва в Государственной думе – куда пускали по спискам, а потом на окраине Москвы, в поселке Сходня, в Российской Международной академии туризма, где его щедро одарили и морально, и материально. На банкете, по его просьбе, я должен был выступить в числе первых. И вот он, сам объявляя о моем выступлении, начал негодовать на тех, кто “преследовал Лобанова” за его статью “Освобождение”. Было как-то трогательно слышать это: мне показалось, что он и сам забыл о своем участии в том “обсуждении”, может быть, искренне считает, что все прошлое – чепуха, как те пустые стулья на презентации. Но, глядя на Егора, сидевшего во главе стола рядом с Михаилом Алексеевым, я с грустью подумал, как быстро пронеслась наша жизнь и сколько этих юбилеев мешается ныне с похоронами.

В. Ф. Шауро. Бывшие заведующие отделами ЦК КПСС – культуры В. Ф. Шауро и отдела пропаганды Б. И. Стукалин – после появления моей статьи “Освобождение” написали докладную записку в Секретариат ЦК КПСС с осуждением этой статьи. В. Шауро я видел в лицо только раз в жизни – перед отпеванием Леонида Максимовича Леонова в храме Воскресения, 10 августа 1994 года. О Шауро я раньше слышал, что он “великий молчальник”, всегда уходил от общения, разговоров с писателями. И здесь, у паперти, он стоял особняком, приглядываясь, видимо, к необычной для него обстановке.  В храме я оказался рядом с ним – простояв недолго, он как-то незаметно вышел.

Работавший в отделе культуры ЦК Геннадий Михайлович Гусев рассказал мне, как уже при “перестройке”, будучи с ним в одной компании, Шауро отвел его в сторону и сказал, что в  этой истории с “Нашим современником” (когда журнал в начале 80-х подвергся идеологическому осуждению) был прав не он, Шауро, а журнал. По словам Геннадия Михайловича, узнав от него об этом признании бывшего зав. отделом ЦК, один наш известный умный историк литературы “был потрясен”. И в самом деле: в этом отступничестве от прежних взглядов, в добровольной переоценке их есть нечто знаковое, бросающее тень обреченности на наше прошлое с его официозной идеологией.

Б. И. Стукалин. С Борисом Ивановичем Стукалиным я познакомился на квартире Л. М. Леонова в начале девяностых годов, где собрались близкие Леониду Максимовичу люди, которых он хотел видеть в качестве хранителей своего литературного наследия. Выйдя потом на улицу, мы прошлись немного вместе, на ходу поговорив кое о чем (помнится, он сказал мне об отсутствии “стратегии” у Ельцина), я отметил мысленно, видя воочию вчерашнего зав. отделом пропаганды ЦК, как, видимо, была важна наверху, для того же Ю. Андропова, в подборе кадров “русская мягкость”. После этого Стукалин звонил мне, очень просил в качестве редактора поработать с Леонидом Максимовичем над рукописью его “Пирамиды”. Было видно, с каким пиететом Борис Иванович относится к патриарху русской литературы. И этому он остался верен и впоследствии, когда, уже после смерти Леонова, взял на себя основное бремя по организации его юбилея в мае 1999 года – столетия со дня рождения писателя. “Демократическая” власть устранилась от юбилея, не дала ни копейки, и Стукалину, пользуясь прежними связями, пришлось “шапочно” добывать деньги.

Перед торжественным заседанием мне как члену юбилейного комитета сказали, что я должен сидеть в  президиуме. Вот уже чего мне не хотелось! Но вдруг я вспомнил книгу Фейхтвангера “Москва. 1937 год”, что в том же Октябрьском зале Дома Союзов, где будет торжественное заседание, проходил в 1937 году процесс над троцкистами, и я тут же решил: “Ну, конечно же, сяду в президиум!” Сидеть на той же самой сцене, на том же самом месте за столом, где сидел Вышинский, допрашивая скученных напротив на скамье подсудимых, всех этих радеков-пятаковых-крестинских-раковских, а пред этим, в 1936 году, – зиновьевых-каменевых, а позже, в 1938 году, – бухариных, прямо-таки огромное удовольствие сулила мне возможность представить это! И, признаюсь, пока шло заседание, мысли мои были заняты тем славным временем, когда загнанную в этот угол перед сценой троцкистскую банду настигло справедливое возмездие.

После заседания ко мне подошел Стукалин и, заговорив о моем интервью в газете “Советская Россия” в связи со столетием Леонова, несколько смущенно сказал: “Крепко вы по ним ударили”. “И вы по мне в свое время тоже”, – подумал я, но сказал другое, повторил сказанное в газете: о его решающей роли в устроении леоновского юбилея.

*   *   *

Уже цитированный мной немецкий исследователь Дирк Кречмар пишет в своей книге: “Ввиду того, что сам генеральный секретарь выразил неудовольствие статьей Лобанова, СП РСФСР должен был так же четко отреагировать на нее. 8 февраля 1983 года, т. е. уже через четыре месяца после публикации, секретариат правления СП РСФСР созвал специальное совещание для обсуждения статьи Лобанова. Несмотря на то, что все секретари правления отдавали себе отчет в политическо-идеологическом размахе лобановской статьи, их речи оставляли впечатление скорее беспомощности и неуверенности”.

Приведу мнение и нашего отечественного талантливого критика, главного редактора журнала “Кубань” Виталия Канашкина: “Уровень суждений и представлений в статье М. Лобанова оказался таким, что после “Освобождения” сочинять и размышлять так, как это делалось до ее появления, стало невозможно”. Это, конечно, большое преувеличение достоинства моей статьи, так же, как и слишком суровы, хотя по-своему и верны слова критика о выступлениях писателей при обсуждении моей статьи на секретариате правления СП РСФСР: “Мы как бы открываем комод, из которого на нас пышет нафталином и залежалым тряпьем. Ощущение возникает “обрыдлое”. Но такое, от которого никуда не деться. Ведь перед нами некто иной, как мы сами” (журнал “Кубань”, 1990, № 10).

Такой же “залежалостью” веяло и от обсуждения статьи в московской писательской организации. Автор книги “Счастье быть самим собой” В. Петелин с подкупающим простодушием признается, как он готовился выступать там на парткоме в поддержку некоторых положений моей статьи, но не решился этого сделать из-за запрета начальства. Непросто, выходит, дается “счастье быть самим собой”!