Текст книги "Журнал Наш Современник №10 (2002)"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

С утра в своем кабинете Тыковлев поймал себя на мысли, что боится телефонных звонков. Заходили зав. секторами, докладывали бумаги. Он хотел заглянуть им в глаза. В ответ они смотрели на него с холодным удивлением или отводили глаза в сторону. Или только казалось? В обед в маленьком зале для руководящего состава никто почему-то к нему за стол не подсел. Здоровались, кивали головами, махали приветственно ручкой, но шли за другие столы. И даже официантка почему-то сегодня не улыбнулась, как обычно. Сказала, зуб болит. Врала, наверное.

“А собственно, почему ей врать? – разозлился на себя Тыковлев. – Чего ты разлимонился? Что с тобой случилось? Что произошло, что ты в штаны наклал?”

Саша решительно встал из-за стола и захромал к выходу. В дверях столкнулся с консультантом Колей Мишлиным. Привет... привет. Как дела? Нормально. Что нового слышно?

– Как чего нового? – Коля вздернул худое лицо и блеснул очками. – Да ничего. Статью вашу вот обсуждаем. Смело написано. Поздравляю. А то, что академики на вас нажаловались, так это рассосется. Они же понимают, что такие статьи не по личному наитию пишутся, – Коля подмигнул. – Желаю победить.

“Так вот оно что, – подумал Тыковлев. – Нажаловались. Сволочи! А кому? Если Суслову, то полбеды. Он все это дело ведь и затеял. Прикроет. А если не Суслову, а повыше? А если там личные знакомства или помощники подсуетились со своими пояснениями и комментариями? Тогда дело табак. Сдаст его Суслов. Струхнул ведь он перед публикацией. Явно струхнул. И ему бы, Тыковлеву, вовремя сообразить надо было, что не все у Суслова с этой статьей получается, как задумано, что подставляет он Сашу. Получится – значит, все хорошо, не получится – так за авторские статьи автор и отвечает. Через Секретариат ЦК его творение не пропускали, а разговоры с Сусловым к делу не пришьешь. Хотел, мол, и. о. зав. отделом пропаганды повыпендриваться. Ну, и угодил мордой в грязь. Бывает. Опыта не хватает, амбиций много, амуниции мало”.

Тыковлев окончательно скис. Он чувствовал себя, как, наверное, чувствует животное, доставленное на бойню. Стоишь себе в загоне и ждешь. Кажется, ничего не происходит. Солнышко светит, ветерок поддувает, даже сена в уголок загона положили. И все же все не то и не так. Что-то страшное надвигается. Чувствуешь, что надвигается, а объяснить не можешь. И люди, которые деловито снуют вокруг, кажется, глядят мимо невидящим взглядом. Нет тебя больше, Тыковлев. Перестал ты для них существовать, потому что судьба твоя решена. Остальное – вопрос времени. Минут или часов. Впрочем, не все ли равно?

Резко зазвонила первая вертушка. Тыковлев тяжело вздохнул и снял трубку:

– Тыковлев, слушаю.

– Здравствуй, Александр Яковлевич! – раздался в трубке высокий баритон Васваса Кузнецова. – Мне сказали, что ты к нам на службу в МИД переходишь. Что же, поздравляю. Рады будем пополнению. Наверное, встретиться и поговорить надо. Записку в ЦК хотим внести уже завтра. Проголосуют ее, думаю, быстро. Есть положительное мнение Генерального. Так что давай, подъезжай. Жду тебя на седьмом этаже.

– Постараюсь оправдать доверие партии на новом посту, – тусклым голосом ответил Тыковлев. – А куда меня назначают?

– Подъезжай, подъезжай, – повторил Кузнецов. – Обо всем поговорим, чайку попьем. Тебе ведь к новой роли подготовиться надо будет. Опыт у тебя большой, конечно, но послом ты еще не был. В общем, жду.

Положив трубку, Тыковлев несколько минут не мог прийти в себя. Обидно было до слез. Все. Карьера кончена. Теперь один путь – в этот МИД на Смоленской. Штаны просиживать. Загонят куда-нибудь послом, отсидишь лет пять. А что потом? Ни богу свечка, ни черту кочерга. Какой из него дипломат? Как из говна пуля. “Мидаки” это про партработников отлично знают. Пока он посол, будут на цырлах вокруг него бегать, а потом засунут куда-нибудь на Гоголевский бульвар или в Управление планирования, и будешь там коптить до конца дней своих. Конечно, может быть и другой вариант: назначат по завершении загранкомандировки заместителем министра. Но для этого надо сначала послом в большую страну попасть, в Китай, или во Францию, или в Англию. Но ничем таким, как видно, и не пахнет. Громыко быстро вес набирает. На кой ему в замы штрафники из ЦК. Сунут куда-нибудь. Хоть бы не в Африку. А назад в ЦК пути уже не будет. Никогда. Чудес не бывает.

И охватила в этот момент Тыковлева злость: “Сволочи! Старперы проклятые. За что? Ведь верой и правдой... все годы. Думал, что своим стал, членом семьи, так сказать. А выбросили как паршивого котенка и глазом не моргнули. Вот был вчера Тыковлев человеком и крупным руководителем, над теми же мидовскими снисходительно посмеивался, а сегодня нет Тыковлева. И как будто так и надо”.

Захотелось завыть и заматериться, как тогда, лежа на заснеженном поле с простреленной ногой. Родина, партия, комсомол... Дурак, кто в это хоть раз поверил. Не зря он тогда усомнился. И правильно немца на помощь звал. Как система к нему, так и он к ней. Они у него дождутся. Он им сумеет быть благодарным. Он им наработает. Погодите все, и Михаил Андреевич, и Леонид Ильич. У Тыковлева одна жизнь, другой не будет. Теперь эту жизнь ломают. Так. Ни за что. В рабочем порядке и с полным равнодушием к его судьбе. Раз так, то и он имеет право стать равнодушным. А может, и не только равнодушным...

“А как же других учил, что на родину и партию не обижаются? – поймал себя на мысли Тыковлев. – Сколько бывшим репрессированным вдалбливал, что нельзя свои обиды ставить выше общественного интереса, что надо уметь отделять богово от кесарева. Они ведь соглашались. Да только соглашались ли? Не прощает в действительности человек зла, которое ему причиняют, не забывает о нем. Всегда ждет удобного часа. Не зря церковь вот уже вторую тысячу лет зовет научиться прощать врагов своих. И каков результат? Нулевой. Не переменится человечество никогда. Не прощают люди. За исключением святых или юродивых. Но он-то, Тыковлев, юродивым, а тем более святым быть не может. Он не простит, не подставит левую щеку, не смирится.

Стой, – спохватился Саша. – Выброси это из головы! Забыл, что нет ничего тайного, что бы не становилось явным. Отомстить... Ишь, чего захотел! А если под трибунал? Не на Колыму же тебя шлют. Посол – он всегда посол, даже в Африке. Повара дадут, машину, виллу, горничную. Зарплату валютой платить будут. Чего разорался? Чего слюни распустил? Благодарным быть надо. При Сталине, глядишь, на Лубянку уже свели бы. А тут первый заместитель министра иностранных дел поговорить приглашает. Жизнь продолжается, Саша. И все же, какие сволочи и подонки!”

Тыковлев нажал на кнопку под нижним обрезом письменного стола. На пороге появилась пожилая секретарша.

– Машину вызовите, пожалуйста, Валентина Николаевна. Если кто спрашивать будет, скажите, что в МИД уехал. Надолго.

Глава V

ЗА БУГРОМ

Выйдя из здания посольства, Саша в нерешительности остановился. Смеркалось. На Райзнерштрассе зажглись немногочисленные фонари. В отдалении маячили одинокие фигуры прохожих. Куда пойти? Собственно, куда-либо идти нужды не было. Хотелось просто прогуляться и подышать свежим воздухом. От проклятого фена или еще от чего болела голова. Скучно в этой Вене. Сидишь себе целый день в своем кабинете на втором этаже. Языка не знаешь. День изо дня одни и те же лица видишь. Одни и те же проблемы обсуждаешь.

А проблем кот наплакал. Австрийский нейтралитет. Государственный договор. Две священные коровы. Гляди в оба, чтобы австрийцы и то и другое блюли днем и ночью. Не давай им злоумышлять и придуриваться. Не проморгай, чтобы немцы, не дай Бог, новый аншлюс не учинили. От скуки можно еще побороться с опасностью возрождения в Австрии нацизма. Хотя какой там нацизм? Кому он сейчас нужен? А остальное время – хождение по приемам, где все друг другу давным-давно приелись и примелькались. Работа с завхозом и бухгалтером. Это отдушина. Тут хоть фантазию можно проявить: квартиру перекрасить, стол новый купить, одну уборщицу нанять, другую – уволить.

Татьяна с детьми сидит на даче в загородной резиденции в венском пригороде Пуркерсдорф. Там, конечно, хорошо. Сад, зелень, беседки. Правда, запущено все до безобразия в строгом соответствии с русской манерой не жалеть чужого. Но скука там еще большая, чем в посольстве. Шофер, да жена шофера, да пустой огромный дом со скрипучими деревянными лестницами. Чего в нем делать? Ждешь не дождешься, когда понедельник опять настанет. А настанет понедельник, опять все то же самое. Аншлюс, госдоговор. Тьфу! Разве сравнить с жизнью в Москве? Какой там круг проблем! Какой круг общения! Сослали в деревню. Наплевали на весь его опыт партийной работы, на учебу в ВПШ, на диссертацию. Никому это все, оказывается, не нужно. И сам он, получается, партии не нужен. Прекрасно без него она может обойтись.

Обида опять подступила комком к горлу. Тыковлев резко повернулся и заковылял по улице по направлению к английскому посольству. Не успел пройти и ста метров, как его нагнал пресс-атташе посольства Петр Пеев, вежливый, седой, хозяйственный мужик. Остановил машину, поздоровался:

– Не подбросить ли куда, Александр Яковлевич?

“Куда подбросить? – подумал Тыковлев. – Он ведь в жилой дом посольства едет. Чего мне в доме делать? В лавку нашу зайти? Зачем? Ничего покупать не надо. Только продавщицу напугаешь. По дому разговоры начнутся. Посол пришел. К кому пришел? Кто пригласил? Кто успел подлизаться? А если никто не пригласил, то как же так, что посла никто не привечает. Воронья слободка этот дом на Штернвартештрассе”.

– Спасибо, Петр Иванович, – улыбнулся Тыковлев. – Я так покручусь по улицам возле посольства, посмотрю на витрины, воздухом подышу, да и вернусь чай пить. Не беспокойтесь. Мне полезно походить пешком и с городом познакомиться. Из окна машины многого не видно.

За английским посольством решил повернуть налево вниз. Начал накрапывать дождик, но возвращаться назад не хотелось. Собрался дойти до площади Шварценберга, поглядеть на памятник советским воинам. Под гору шагалось легко, но улица была неинтересной, пустынной, темной.

Тыковлев внезапно поскользнулся и чуть не упал. Вполголоса выругался. Вляпался. Эта волшебная, изысканная, цивилизованная Вена на самом деле густо покрыта дерьмом. Не убирают венцы за своими четвероногими друзьями. Как куда выйдешь вечером, так гляди в оба. Тыковлев начал чистить ботинок о бордюр тротуара, понимая, что прогулка испорчена. Вонь усиливалась, настроение быстро портилось.

Саша двинулся к уличному фонарю. Скрести дальше башмак в темноте, вслепую не имело смысла. Хоть бы какую-нибудь щепочку найти или старую газету. Но ничего такого вокруг не просматривалось. Тыковлев в нерешительности остановился.

– Добрый вечер, господин посол, – внезапно услышал он голос сзади. – Какая неожиданная встреча. А я думал, что вы в Москве. Давно сюда приехали?

Тыковлев вгляделся в лицо прохожего. В слабом свете уличного фонаря он не сразу узнал его, а узнав, почему-то не удивился. Перед ним стоял Никитич.

– Здравствуйте, господин Бойерман, – сказал Саша без энтузиазма. И затем неожиданно для себя добавил: – Видите, какое невезение, вляпался я.

– Зря расстраиваетесь, – не понял Бойерман, – разве уж так плохо попасть послом в Австрию, посмотреть на мир с другой стороны? Вам будет интересно здесь.

– В говно я вляпался, в собачье. Темно тут у вас. Теперь вот воняет, не знаю, как от запаха избавиться, – буркнул Тыковлев. В его голове пронеслась мысль, что не прошло и недели, как он приехал в Вену, а Никитич уже тут как тут. Как раз под тем фонарем, где он башмак от дерьма отчищает. Случайность? А не все ли ему равно, случайность или нет. Еще чего? Этого Бойермана-Никитича бояться. Он не жук на палочке, а посол Советского Союза. Попробуй подойди, попробуй тронь.

Подумал и сразу повеселел. Даже улыбнулся Боейрману. Тот, увидев улыбку, приободрился:

– Извините, господин посол, я не понял. Бывает такое и с их превосходительствами. Сочувствую. Давайте, однако, поздороваемся. – Бойерман протянул руку Саше. – Я вас в Москве искал.

– Рад видеть вас, – баском ответствовал Тыковлев, пожимая руку Бойермана. – Вы тут в Вене надолго ли?

*   *   *

Тыковлев к венской жизни скоро приноровился. Летели дни. Делами посольским он занимался не очень. Зачем, собственно? Кому и что он докажет своим старанием? Тут ему карьеры не делать. Судьбу его дальнейшую решать не Громыко. Не он его сюда послал, то бишь сослал. Не он и позовет назад, если позовет. Это там в ЦК решать будут. Сейчас-то, конечно, не позовут. Надо пересидеть. Про Брежнева говорят, что совсем плох стал. С трудом соображает. Без бумажки говорить не может. Простуды у него какие-то бывают. Авось Бог приберет, тогда новый Генеральный, может, вспомнит и простит. Но не вспомнит и не простит, если Суслов на месте останется. Тоже парень не первой свежести. Но худой, жилистый. Аскет. Не то что Генеральный. Да, видно, сидеть здесь да сидеть. Но это тоже уметь надо, долго-то сидеть. Самое правильное: не привлекать к себе внимания и интереса ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Там, наверху, знать должны, что в Вене все в порядке. Никаких ЧП. Посол работает, коллектив работает, Вена посольством довольна, заезжие советские делегации не балуются, но и никто на посла не жалуется.

А то Вена – место сладкое. Подарочный фонд. Вдруг кого-нибудь из обкомовских секретарей “выдвигать” с партработы надумают или кто-либо из цековских начальников проштрафится, так в тот момент про Вену думать не должны. В Вене наш сидит, крепкий посол. Подарки надо к праздникам ребятам в ЦК посылать, приветы передавать, в гости звать. Это помогает. Впрочем, не всегда. Можно и просчитаться. Очень внимательным надо быть. Знать, что там в Москве. Да только от кого узнаешь? Кто с тобой сейчас из серьезных людей откровенно разговаривать будет? А если и будет, так ведь можно ли верить? Иной специально наврет и насоветует, чтобы подставить. Нет, слушать можно, конечно. Но чуть что, если кто на откровенность переходит, то сразу рыбий глаз ему и каменное лицо: “А моя точка зрения, Иван Иванович, простая, знаете, и всегда такой была, всю жизнь. Я за линию ЦК”. Вот и пусть думает, что ты думаешь. Не надо бояться, что обидится. Если не дурак, не обидится. Таковы правила игры. А если дурак, то все равно долго головы не сносит.

Сказать, что за линию ЦК, и тут же выпить предложить. Многозначительно улыбнуться. Пусть думает, что ты с ним согласен, только вслух сказать не можешь. Оно и простительно. Подслушивает противник, дорогой товарищ, а мы за рубежом как-никак, в капиталистической стране. Понимать надо. Ну, а дальше сам смотри, как со сказанным обращаться.

Кстати, подслушивают действительно. Наверное, и противник. Но свои-то уж точно подслушивают. Не может быть, чтобы не поручили посмотреть, как новый посол входит в курс дел, не затаил ли в душе чего, с кем дружит, что говорит. Да, да! Служба есть служба. Он-то эту службу, ее повадки и возможности хорошо еще по Москве знает. А здесь, за границей, все на десять помножить надо. Стучат офицеру безопасности все или почти все работники технического соста-ва – шофера, слесари, секретарши и горничные. А куда им деваться? Великое счастье ведь вырваться на вольные хлеба за границу, прибарахлиться, денег поднакопить и уехать домой с надеждой, что еще раз в загранку пошлют. А офицер безопасности и говорит, что будешь стараться, так он тебя непременно в следующую командировку порекомендует. И действительно порекомендует. Зачем ему врать? Зачем с новыми людьми каждый раз возиться? Они ведь “соседи”.

Впрочем, обижаться не на что. Конечно, если резидент – человек порядочный и поклепов попусту не возводит. А они разные бывают. Правда, с приходом Хрущева и разоблачением культа личности поклепы на посла стало писать небезопасно. Проверки учиняют с пристрастием по линии ЦК, несколько раз резидентов выгоняли за неумение сработаться с послом. Умные резиденты с послами предпочитают не связываться. Можно проявить бдительность и на более слабых объектах. Так-то оно так, но все же.

Тыковлев вздохнул и посмотрел на часы. Была почти половина двенадцатого. Скоро на обед. Вызвал шифровальщика. Отдал ему телеграммы. Подумал, что наслали из Москвы опять разных мелких поручений. Это все творчество клерков. Министр об этих поручениях, скорее всего, и не знает. А в ЦК не только не знают, но, скажи им, усомнятся, надо ли делать то, что в этих телеграммах понаписано. Разумеется, он, посол СССР Тыковлев, эти поручения выполнять не пойдет. Он уже написал наискось на телеграммах, кому, куда и с чем идти. Улыбнулся про себя, вспомнив встречу с заместителем министра иностранных дел Семеновым, который курирует Австрию: “А ты, Александр Яковлевич, сам-то без нужды не лай. У тебя собаки будут, чтобы лаять...” Старый циник, службу свою здорово знает.

До отъезда на обед оставалось совсем немного. Тыковлев снял трубку внутреннего телефона и набрал номер резидента от “ближних”:

– Привет, как живете-можете? Ну, ну, рад за тебя. А как насчет того, чтобы сегодня вместе поужинать? Моя Татьяна будет рада видеть тебя вместе с Лидой. Кто еще будет? Да никого не будет. Можно было бы, конечно, и посланника нашего позвать. Что он, кстати, за парень? Хороший... и я так думаю. Только мне кажется, что сегодня он будет занят на мероприятии у венгров. Оно, может быть, так и лучше. В следующий раз соберемся в более широком составе. Ну, ждем...

Тыковлев на минуту задумался. С посланником у него отношения не очень складывались. Нет, никаких размолвок. Николай Мукаров – знающий дело дипломат из карьерных. Хорошо говорит по-немецки, имеет в Вене кучу знакомых, часто ездит по стране. Пишет, в общем, тоже прилично. Можно было бы считать, что с посланником ему повезло. Но настораживал некоторый холодок во взгляде Николая, упрямый характер, желание возражать там, где заместителю следовало бы подчиниться авторитету начальника. Со временем, как надеялся Саша, все должно притереться. Если Николай не дурак, то быстро поймет, что не он будет руководить послом, а посол – им. Но могло быть и так, что кто-то сказал Мукарову, что ему надо помогать послу и присматривать за ним, что сейчас Тыковлев посол, а завтра, глядишь, директор избы-читальни, что оценивать работу Николая будут, в конце концов, начальники в МИДе, куда ему рано или поздно возвращаться... Если это так, то от Николая на определенном этапе придется избавиться. Тогда важна будет позиция резидента. Нет, на сегодняшний ужин Мукарова звать не надо.

Приняв решение, Тыковлев вышел в приемную, улыбнулся секретарше, спросил у Миши-атташе, занимавшегося протоколом, не звонили ли от канцлера, надел на лысеющую голову серую мягкую шляпу и двинулся к выходу из посольства, по привычке слегка выкидывая вперед хромую ногу.

– Чего он вечно эту свою шляпу надевает? – спросила секретарша. – Никто ведь уже шляпы не носит. Это как из американских фильмов про гангстеров. Смотрел последнюю серию “The untouchable”?

– Понимать надо начальство, – усмехнулся Миша. – Громыко тоже вечно в “стетсоне” ходит. Все Политбюро в габардиновых пальто и шляпах. Один раз научились, что шляпу надо носить. Так до сих пор разучиться не могут. Или не хотят. Впрочем, тебе-то не все ли равно? Может быть, у него голова мерзнет.

*   *   *

Ресторан назывался “Белый трубочист”. Была у этого странного названия какая-то своя история. Подробности ее Тыковлев не помнил. Помнил суть: когда-то, по преданию, провалился тут трубочист в каминную трубу и попал то ли в кадку с мукой, то ли еще во что-то. Не суть важно. В общем, вывалялся в муке и стал вдруг белым. А теперь вот в этом примечательном месте ресторан. Да не просто ресторан – весьма фешенебельное заведение. У входа за роялем – тапер. Тоже не просто тапер, а из каких-то известных раньше пианистов. Играет в основном американские вещи. Красиво выходит. Перед тапером блюдечко. Выходящие кладут деньги. Кто сколько. Тыковлев напрягает глаза, чтобы разглядеть, что за купюры. Мало дашь, вроде неудобно для посла. Дашь много, денег жалко. Наверное, сто шиллингов хватит, решает про себя и перекладывает купюру из бумажника в правый карман брюк. На выходе небрежным движением сунет руку в карман и, не глядя, бросит деньги на блюдце. Что попалось в кармане, то и бросил. Он не хуже этих других, что сидят вокруг при зажженных свечах в клубах не по-нашему пахнущего табачного дыма. Специфический, острый запах вирджинского табака. Он тут везде. Западом пахнет. Разлагающимся капитализмом.

Саша улыбнулся краешками губ и поднял глаза на собеседника. Бойерман внимательно изучал меню, чуть-чуть шевеля губами, иногда прижмуриваясь и причмокивая. Это он вино выбирает. Знатока из себя строит. Говорит, что за годы жизни в Германии понял вкус ихнего вина. Любит порассуждать о мозельском, рейнском, франконском. Тыковлеву все это кажется выпендрежем. По нему, так и в этого “Трубочиста” вполне можно было бы не ходить. Лишняя трата денег. Поехали бы лучше в венский пригород Гринцинг. Душа радуется. Трактир на трактире. Один одного лучше. Цыгане играют. Вино литрами. Еда обильная, вкусная. Хочешь ветчина, хочешь набор колбас, хочешь жареные свиные или телячьи ножки. Шум, гвалт, песни. Народ общительный. В основном туристы со всего света. Весело и сытно. Ну, да ладно, надо марку держать.

– Как, Александр Яковлевич, улиточками побалуемся? – вопрошает Бойерман, дружески подмигивая.

– Да ну их, – отмахивается Тыковлев, – жирные больно, их водкой запивать надо, а то живот заболит.

– Нет, нет! Не водкой. Я тут такое мозельское нашел. Не Mosel, a Mцselchen!

– Ну, если Mцselchen, – отзывается Тыковлев, – то и ешьте себе своих улиток. А я лучше шварцвальдской ветчины с дыней, а потом, как всегда, шницель по-венски. Самое вкусное здесь блюдо.

– Это при таком-то великолепном меню и шницель по-венски! Фу, Александр Яковлевич. Даже стыдно как-то, – деланно возмущается Бойерман. – Стоило сюда идти.

– Бросьте, дорогой. Не надо экспериментов, – отмахивается Тыковлев. – Меня тут научили немецкой пословице: чего крестьянин не знает, того он и жрать не будет. Остаюсь верен простой пище и думаю, что прав. И вам тоже советую. Небось в детстве-то разносолов не кушали, здесь развратились...

– Да, надо признать, развратился. Во вкус вошел. И выходить не собираюсь, – самоуверенно рассмеялся Бойерман. – Во-первых, мне здесь нравится, во-вторых, назад меня никто не ждет, и лучше судьбу не испытывать. В общем, я свой выбор сделал, еще когда в 1942-м в плен сдался. Назад пути нет. Да оно, видать, и к лучшему. Был я недавно у вас в Москве, походил, посмотрел. Тянет назад, конечно. Тоскливо становится. А с другой стороны, куда возвращаться. Где мои теперь? Живы ли? Нужен ли я им? А вдруг мое появление им всю жизнь испортит? Явилось власовское чудовище с того света. Позор, наверное. Людям в глаза смотреть стыдно за такого родственника. Нет, я уж лучше так Бойерманом и умру. Жена тут, дети тут, все к Германии, к буржуйскому, как вы говорите, миру печенками приросли. Нельзя их вырывать и пересаживать на советскую почву. Завянут они там. Я это сразу понял, как пожил в ваших гостиницах да постоял в очередях. Это меня к русским и русскому тянет. У меня временами ностальгия. У них никакого отношения к России нет. Да и откуда взяться? А что до меня самого, то был и остаюсь русским. В коммунизм, конечно, не верю. Не будет никакого коммунизма ни у вас, ни здесь. На кой он черт, ваш коммунизм, немцам или австрийцам нужен? Красивая идея? И только. А жить им при капитализме лучше. Знают это и они и вы прекрасно. А коли жить лучше, то человек за хорошую жизнь любую благородную идею, не моргнув глазом, предаст. Я имею в виду весь класс человеков. Бывают среди этого класса иногда исключения. То и дело кто-то пытается переделать человеческую натуру. Все они плохо кончают. Как со времен Иисуса Христа это повелось, так и до наших дней продолжается. Стараются, стараются сотворить добро людям, научить жить по-иному, по-хорошему, а люди их послушают, послушают да и на крест, или на виселицу, или под топор. И за свое опять. До следующего пришествия.

Бойерман довольно хрюкнул.

– Давайте, Александр Яковлевич, за жизнь выпьем. Она, как говорил Николай Островский, дается нам один раз, и надо прожить ее как следует. А что такое – как следует, решать нам самим. Сейчас не 1918 год! Условия другие стали. В общем, нужен творческий подход. Как мы вас в Лондоне тогда поняли, вы не догматик. Да и не только вы. В Москве новые люди наверх выходят. Хоть и ругаемся друг с другом по-прежнему криком, но ведь не сравнить с двадцатыми годами. Горло друг другу перегрызть больше не рвемся. Войны никто не хочет. Если бы Советский Союз еще помягчал, не выглядел так страшно для здешнего обывателя со своими армиями, ракетами, большевиками и КГБ, то началось бы движение навстречу друг другу. Как здешний канцлер Крайский любит говорить, конвергенция на базе демократизации. Еще один такой же в ФРГ появился, Эгон Бар. Тот говорит, что нужно сближение двух мировых систем: социализма и капитализма. Правда, каждый думает при этом, что поворот будет в его пользу. Ну и что? Хрущев ваш говорил, что давай, мол, сосуществование и мирное соревнование, а потом мы вас закопаем. Здесь таких Хрущевых тоже до ядреной матери. А все равно сближаться надо. Никуда не денешься. Иначе всем крышка. А в конце концов, может быть, никто никого никогда и не закопает. А?

– Мир и дружба! – Бойерман вторично глянул на Тыковлева. – Я за то, чтобы идти на сближение. И все мои друзья за это же. Надо не пропустить момент. Действовать двойной тягой. Здесь для этого подходящее место. Нейтральная Австрия. Мост на Запад и на Восток. Калейдоскоп идей и людей. А? Как думаете, Александр Яковлевич? Это же, вообще-то говоря, линия вашего ЦК.

– Ну, если не совсем линия, то что-то похожее на нее, – улыбнулся Тыков-лев. – Только у нас в ЦК тоже есть разные точки зрения. Социализм отнюдь не предполагает серость, всеобщую унификацию, одноликость. Как и везде, в борьбе мнений у нас рождается истина, принимаются политические решения, за которыми затем стоит уже вся мощь партии и страны. Но вы должны понять, что наша страна свой выбор сделала и с социалистического пути не свернет. Но сказать “социализм”, это еще не значит сказать, какой он, этот социализм. Вот, например, что есть вода? Абстракция. Вода в каждой речке и каждом озере своя по цвету, вкусу, запаху, химическому составу. А морская вода не такая, как пресная. Вам не нравятся какие-то формы социализма, вы не готовы сотрудничать с тем или иным социалистическим режимом. И нам политика одного капиталистического государства нравится больше, чем политика другого. Давайте же искать пути совмещения интересов, идти на взаимные уступки, меняться и приспосабливаться друг к другу во имя главного – мира и утверждения общечеловеческих ценностей. Уверен, что это можно делать, не отказываясь от принципов. А через лет сто история нас рассудит.

Довольный собой Тыковлев пожевал кусочек дыни и запил мозельским, не чокаясь. Лицо Бойермана выражало внимание, интерес и уважение. В знак согласия он то и дело кивал головой.

– Вам, Александр Яковлевич, надо много говорить с влиятельными людьми здесь. Для этого у вас сейчас будет и время и возможности. Если вы не против, я помогу. Я понимаю, что у вас главное внимание на министров, генералов, дипломатов. Но для таких откровенных и честных бесед, для поиска нестандартных решений нужен другой круг. Ученые, писатели, деятели культуры, крупные предприниматели, меценаты. Вы были бы готовы?

– Разумеется, – кивнул Тыковлев. – Буду признателен. Вы кого конкретно имеете в виду? Я уже тут со многими успел познакомиться...

Тыковлев еще не договорил до конца, когда Бойерман внезапно встал и вышел из-за стола. Он тряс руку какого-то длинного типа в сером в тонкую полоску костюме и массивных роговых очках. Разговор шел по-английски, и Саша не очень улавливал, про что говорили. Видимо, Бойерман случайно столкнулся в ресторане с кем-то из своих знакомых. Но все же вскакивать и обрывать на полуслове посла... Тыковлев насупился.

Заметив его косой взгляд, Бойерман спохватился. Взяв под руку очкастого, он потащил его к Тыковлеву.

– Извините, Александр Яковлевич. Сто лет не виделись. Это мой хороший знакомый...

– Джон Паттерсон, корреспондент европейского представительства “Уолл-стрит джорнал” в Брюсселе, – отрекомендовался длинный на неожиданно приличном русском языке с сильным американским акцентом. – Очень рад познакомиться с советским послом. Как вы поживаете?

*   *   *

Жизнь в Вене становилась все более привычной и приятной. Работы было не так уж много. Что она, эта Австрия, в конце концов сотворить может? Да ничего особенного. Войну против Советского Союза не начнет. Не американцы они, не немцы и даже не та англичанка, которая всегда нам гадит. Конечно, не любят они нас, но со страхом вспоминают 1945 год и то, как безуспешно уговаривали нас вплоть до 1955 года увести свои войска. Обещали при этом быть нейтральными. Врали, понятно. На самом деле целиком с тех пор сидят в кармане у Запада, но делают вид, что свои обязательства по государственному договору соблюдают. Если и хамят, так только исподтишка с милыми улыбками. Можно их, конечно, в ответ каждый раз об стол мордой возить и приговаривать. Они ничего, стерпят и даже извиняться будут. Так с ними предшественник Саши поступал. Не любили его наследники Меттерниха за это.

Тыковлев так не делает. Горбатого могила исправит. Ругай их или не ругай, все равно австрийцы свою линию гнуть будут. Не по пути им с Советским Союзом. Да, если разобраться, так и на кой черт они нам сдались? Слишком часто ругаться будешь, австрийцев против себя восстановишь, да и в Москве умники найдутся, которые скажут, что этот новый посол из партработников не сумел наладить отношений с австрийским руководством. А оно ведь нейтральное, конструктивное. Как приедет канцлер Крайский в Москву, как наговорит, так от умиленья плакать хочется. Что же ему, штрафнику Саше Тыковлеву, доказывать обратное? Нет уж. Ищите, товарищи, дураков в другом месте. У вас, дорогой Леонид Ильич, все хорошо с австрийским канцлером? Значит, и у меня тем более. Если скажете, что что-то не так, что пришла пора его вздрючить, то все будет исполнено самым наилучшим образом. Не извольте сомневаться. Только сам я вперед не полезу. У посла Тыковлева в Вене все спокойно, все в порядке. Слышите, товарищи Суслов, Громыко и прочие? Так-то. Я вам здесь наработаю, старперы чертовы. Страной пора вам заниматься, а не международными делами. В стране застой, утрата иллюзий, ржа взяточничества и кумовства. А вы только про пурген да Кремлевскую больницу еще в состоянии с интересом думать. Да ордена раздавать друг другу. Ни одной светлой голове наверх пробиться не даете. Расселись на всех этажах...