355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наш Современник Журнал » Журнал Наш Современник №10 (2002) » Текст книги (страница 16)
Журнал Наш Современник №10 (2002)
  • Текст добавлен: 13 сентября 2016, 19:22

Текст книги "Журнал Наш Современник №10 (2002)"


Автор книги: Наш Современник Журнал


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

8

В этом, собственно, и содержится суть гражданской, человеческой, нравственной работы под названием семейный детский дом.

Да, Детский фонд инициировал идею – и она, слава Богу, оказалась востребованной людьми. Постановление Правительства – важная штука, у нас без бумаги никуда, но главное все же не она – а что за нею. А за ней – мощная человеческая самоорганизация.

Да, особенно поначалу, власть давала семейным детским домам сдвоенные, строенные, счетверенные квартиры, строила коттеджи – чемпионом стала Омская область, там было образовано больше 20 СДД, и как результат закрылся один государственный детский дом – мы в Фонде о том и мечтали.

Однако ведь эти квартиры и коттеджи никто на блюдечке не приносил. Надо было их заслужить своим действием! И заслужили. Я был на многих новосельях, к примеру, у Селезневых в Пензенской области. Семья была счастлива – огромный дом, на всех, усадебный участок, мини-трактор и прочая техника – с тех пор дети Селезневых стали полноценными сельскими хозяевами, все умеют, получили образование. Но меня больше интересовали тогда лица руководителей – районных и областных. В обстоятельствах, когда вокруг море проблем, прежде всего социальных, они на минуточку вышли из этого руководящего стресса, лица их просветлели и выражали явное: хоть один узелок для детей, да распутали.

Вот это, пожалуй, и есть суть солидного отчета Детского фонда, который мы выпустим под названием “Книга доброты” – отчета, написанного не перышками, не карандашами родителей, принявших под свое крыло не меньше пяти детей, – а есть и 15,18, 20 и даже 42! – написанного слезами, кровью, унижением, настоянным, как яд, на зависти и яростном нетерпении множества чиновников, бросавшихся во что бы то ни стало защищать “государственные интересы”, не вникая в действительную суть этих интересов.

А ведь не в один черный день, а постепенно, толчками, не по мере, допустим, эволюции семейных детских домов или ненужности этой идеи – нужность возрастала с каждым днем, ведь за годы реформ число государственных детдомов возросло с 500 до 1500, а количество детей-сирот до 720 тысяч, решительно обогнав послевоенную статистику (678 тысяч в 1945 году) – так вот, не по вине патриотов, подставивших свои плечи под государственный тяжкий сиротский крест, мир вокруг них стал сужаться, темнеть, становиться все более бесчеловечным, ожесточенным, отстраненным.

Как будто сорвавшись с цепи, чинoвники местного разлива от образования, словно состязаясь друг с другом, принялись не помогать СДД, как положено было по долгу службы и совести, а стращать, окорачивать, проверять, угрожать, что отнимут детей, это, мол, экономически выгодней, и уж непременно хамить людям, помогающим детям.

В годы реформ наступала эпоха возрождения щедринских типов: взяточников, мздоимцев, лжецов, и – увы! – время трусов.

За добрые дела стало некому заступаться. Они, эти добрые дела, стали мешать, выбиваться из структуры, в которой главное не совесть, не честь, не милость – а деньги. Мамона победил.

Семейные детские дома были – и остаются – дешевыми по сравнению с государственными заведениями, где множество сотрудников и накладных расходов. Когда пишутся эти строки, казенный сирота обходится местному бюджету в 2000 $ за год, а спасаемый семьей – в 3—5 раз дешевле.

Тем не менее народное сопротивление, преодолевая наступление чиновника, добилось многого: в 368 СДД России воспитано и воспитывается больше 2500 детей, и ни один подросший ребенок не пропал, не потерялся – все учатся, многие получили или получают высшее образование, семья дает профессию, бытовые навыки, среди выпускников нет алкоголиков или наркоманов, хотя понятие “выпускник” и не применимо к СДД – эти дети, хоть и разъезжаясь и выпархивая из гнезда, навеки к нему прилепились, навсегда у детей есть взрослые наставники – то, чего фактически не дает казенный детдом.

И самое печальное: многие выпускники государственных интернатов становятся алкоголиками и наркоманами, преступниками, у многих нет крыши над головой – этот расклад подтверждает своими проверками Генеральная прокуратура.

9

И все же, в чем – обобщенно – преимущества и недостатки семейных детских домов: объективные и, так сказать, организованные?

Плюсы:

энергетика родства , то, чего нет и не может быть в государственном интернате, когда взрослые не наемные, пусть доброжелательные, служащие, а просто-напросто мама и папа, к которым можно припасть в любой радости и печали, – дальнейшее разжевывание бессмысленно;

ощущение родного дома, а не казенной крыши , отсюда включение иного, не казенного отношения хоть к крышке унитаза, хоть к розетке, хоть к кошке, хоть к грядке; у детей, оставшихся в одиночестве, первая потребность заключена в обретении своего собственного, а не общественного, и домашнее они воспринимают именно таким;

семейный коллективизм , когда не спрашивают, кому чистить картошку, а кому мыть пол; любовь к общему делу (вспомним: res publika – общее дело);

родственное взаимодействие , когда дети включены в помощь друг другу в любых ситуациях; это доброе качество спасает человека от эгоизма, сплачивает детей, рождает чувство уверенности;

эффективность воспитания – трудом, песней, красотой, отношениями; здесь все впрок, и доброе дело, сделанное одним и поощренное родителем, тиражируется в других; это приумножение добра и стремлений действует здесь в полном объеме;

преодоление трудностей , например, отсутствие денег на самое нужное, которое случается по вине органов местного управления, вызывает повышение всеобщей сопротивляемости, формирует напряженную трудоспособность, стремление победить...

На этом я ставлю многоточие, признаваясь: нет, всех добродетелей не перечислить. Перечислять их – значит, написать толстый том.

Недостаток семейных детских домов – он же и великое достоинство – это участь взрослых, которые, впрочем, не просят, чтобы их по этой причине жалели: самопожертвование .

Взрослые люди, выбравшие путь служения покинутым детям, отдают себя им всерьез и до конца, порой даже теряя многие радости жизни, а то и саму жизнь. Не потому, что дело это беспрерывно, неустанно, навсегда. А потому, что жертва эта приносится ими всерьез.

Но давайте поклонимся всем и всяким добросовестным родителям: они ведь тоже рано или поздно уходят от нас. И мы плачем безутешно. И помним их навсегда.

В общем, из родителей нельзя уволиться. Можно только – предать, как сделали биологические производители этих ребят, или умереть.

Это, так сказать, главный “недостаток” семейных детских домов. И главное благо.

Все остальное – как во всякой многодетной семье: и обиды, и радости, и смех, и горе. Худо, когда кровные дети ближе приемных, но семейные детские дома чаще страдают прямо противоположным – кровные как-то естественно уступают дорогу новой родне, понимая и органически принимая: этим нужнее любовь и ласка.

10

В прежние годы мне не приходило в голову противопоставлять СДД сиротским госзаведениям. Теперь вынужден это делать. И причины здесь вовсе не личные.

Государственное дело сегодня обретает предательские черты. Отменены старые привилегии для сирот, например, почти повсюду им не дают закончить среднюю школу и напрямую поступить в вуз – отправляют в ПТУ. Причина – огромные очереди детей, которых надо определить в интернат или детдом. Ребятне, живущей под крышей государства, как бы говорят: давайте поскорей, нам (власти!) некогда. А дальше все труды воспитания насмарку – после ПТУ, даже самого хорошего, трудно пробиться в жизни и почти невозможно в вуз. Судьба сироты обречена на низкую долю по вине власти. Конкурент этому – семья, семейный детский дом. Таким образом, СДД следует поддерживать, защищать и уважать хотя бы как противовес массовому отвержению этой тяжкой части детства.

Можно сравнить так: сиротское заведение – завод, массовая штамповка усредненно-опущенных судеб; семья, СДД – штучное, артельное мастерство и спасение. Да еще и родители на всю их жизнь! Только тупоголовые не желают видеть разницу!

Наконец, я вынужденно противопоставляю СДД (сейчас ДДСТ), потому что чиновный люд Минобраза в 1996 году вообще прихлопнул эту систему, и лишь усилиями Фонда, в 2000 году, статус такой был внесен в Семейный кодекс России. Но снова подпал под чиновный обман: детский дом семейного типа (ДДСТ) – теперь вы понимаете, почему я за СДД? – правительственной инструкцией превращен в учреждение!

Слышите, слышите, как бесталанно, глухо к звуку – и смыслу! – чиновничество? Семейный детский дом (пусть и по имени ДДСТ) создавался как особый род семьи, которую власть, передавая ей часть своих попечительских обязательств перед сиротами, признает рабочим и работающим инструментом, финансируя его естественные затраты, признавая труд спасения высоко нравственной работой и обеспечивая этим бескорыстным труженикам социальные гарантии.

Но теперь такая семья должна стать учреждением, читай – конторой. Мама – директор, например. Ей бы носки ребятам заштопать или суп варить, а она с печатью в руке регистрируется в налоговой инспекции.

Вот ведь как дело-то можно загубить. Где вы, милый Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин? Вам такое и не снилось!

И все же – я верю и надеюсь. Прежде всего, в тех людей, которые поверили Детскому фонду тогда, четырнадцать – двенадцать – десять лет назад. В исповедях родительских, которые мы получаем, найдешь много горьких строк, и, соединенные вместе, они звучат как претензия власти. Но найдешь и главное: ответ на незаданный вопрос: “Вы жалеете, что ввязались в такое дело?” – “Да что вы, – звучит ответ. – Без этих детей наша жизнь была бы неполной!”

О щедрости человеческой есть христианская притча. Приносят в храм люди свои пожертвования. Богатый богатого старается перещеголять – дело происходит перед очами Христа. А бедная вдова кладет всего две лепты (достоинство монеты) – все, что у нее есть. Богатые ждут, кого самым щедрым назовет Христос, а он называет самой щедрой вдову. Богатые недоумевают: почему? “А потому, – отвечает Господь, – что она отдала все, что у нее есть”.

Наши семьи не раз пытались заподозрить в корысти. Смешно! Это то же, что заподозрить в корысти ту библейскую вдову, ведь эти люди отдали своим детям все, что у них было и что не купишь ни за какие деньги, – любовь.

Любовь такого рода – не продается и не покупается.

11

Люди много душевных сил тратят на поиск смысла жизни, ее цели. И хотя чаще в молодости мы больше всего бьемся над этим, герои и участники социальной практики, предложенной Детским фондом, выбор свой сделали в годы уже не юные. И хочу сказать, что за немногими исключениями это был мудрый человеческий опыт.

Есть такая православная поговорка: “Сироту пристроить – что храм построить”.

Люди, которые пошли по пути Детского фонда, пристроили только в России 2500 сирот. Сколько храмов возвели!

Слава им! Они исполнили важное человеческое предназначение – защитили слабых. И каждому из них, поименно, да воздастся добром за добро.

Николай Кузин • “... Страдать и радоваться тысячью сердец...” (Наш современник N10 2002)

Николай КУЗИН

 

К 150-летию со дня рождения

Д. Н. Мамина-Сибиряка

“...СТРАДАТЬ И РАДОВАТЬСЯ

ТЫСЯЧЬЮ СЕРДЕЦ...”

1. Маленькая загадка

Псевдоним его, наверное, всегда вызывал некоторую озадаченность у многих, более или менее знакомых с биографией и творчеством писателя. Действительно, почему это плоть от плоти коренной уралец вдруг решил назваться “Сибиряком”, в отличие, скажем, от его известных приятелей-земляков – художника А. Денисова-Уральского и поэта Заякина-Уральского, которые, к слову сказать, провожали Мамина-Сибиряка в последний путь? Между прочим, даже исследователи творчества писателя не дали вразумительного ответа на сей вопрос. Признаюсь, что и сам я тоже пребывал в довольно тяжком недоумении, пока не обратил внимание на следующие авторские рассуждения в рассказе “Золотая ночь”:

“Екатеринбург – бойкий промышленный город уже сибирского склада (выделено мной. – Н. К. ). Здесь нет чиновничества, как в других городах, дворянство не играет никакой роли, зато всем ворочают промышленники... Сибирь не знала крепостного права, и настоящие “господа” попадают туда только в качестве администраторов, на особых основаниях или по независящим обстоятельствам. Во всяком случае, вся Сибирь – промышленная, купеческая сторона, и Екатеринбург является ее первым аванпостом”.

Итак, Екатеринбург, по мнению писателя, это не только уже не совсем уральский, а больше сибирский город. И Мамин-Сибиряк, пожалуй, прав, если смотреть на вопрос и с географической точки зрения: ведь уже станция Хрустальная, находящаяся на семнадцать километров западнее Екатеринбурга, считается первым азиатским (а значит, и сибирским) населенным пунктом. А с Екатеринбургом у Дмитрия Наркисовича связано очень и очень многое: здесь он учился, жил, сформировался как писатель, здесь были созданы обессмертившие его имя романы “Приваловские миллионы”, “Горное гнездо”, “Три конца”, “Дикое счастье”, значительная часть четырехтомного сборника “Уральские рассказы”, циклы очерков “От Урала до Москвы”, “От Зауралья до Волги”, “Золотое гнездо”, пьеса “Золотопромышленники” и др. А коль град этот, по Мамину, из числа сибирских, то и псевдоним “Сибиряк” органически вписывается в бытийную канву писателя.

2. Многотрудный зачин

 

Там, на Урале, должно быть, все такие: сколько бы их ни толкли в ступе, а они все – зерно, а не мука. Когда, читая его книги, попадаешь в общество этих крепышей – сильных, цепких, устойчивых черноземных людей, – то как-то весело становится...

А. П. Чехов о Д. Н. Мамине-Сибиряке

“Мое детство прошло в далекой глуши Уральских гор, захватив последние годы сурового крепостного режима, окрашенного специально заводской жестокостью”, – так несколько “по-казенному” вспоминал Дмитрий Наркисович свое родовое гнездо – поселок при Висимо-Шайтанском заводе, где он появился на свет 25 октября 1852 года в семье священника Наркиса Матвеевича Мамина.

Поселок, где родился и провел детство будущий писатель, находился в сорока трех километрах от Нижнего Тагила, а население его составляло немногим более двух тысяч человек. Жители поселка – из раскольников-староверов и вывезенных Демидовыми крепостных крестьян из Тульской и Черниговской губернии – селились вокруг поселкового пруда тремя отдельными поселениями (об этом подробно рассказано в романе “Три конца”): старообрядцы – по левую сторону пруда, крестьяне-туляки – по правую, а черниговцы – по правой стороне реки Висим. Все взрослое мужское население поселка трудилось на железоделательном заводе, в кузнице, на меховой фабрике, на платиновых, золотых приисках и на заготовке дров, зарабатывая по десять-двенадцать рублей в месяц (для сравнения: управляющий заводом получал пятьдесят две тысячи в год). Рабочий день длился до 15 часов. Тяжелый труд жителей поселка – со многими из которых юный Митя был хорошо знаком – видимо, и послужил поводом тому нелестному отзыву о “заводской жестокости”, что приведен в начале главы. Впрочем, любознательному мальчику доводилось наблюдать не только картины изнурительных работ земляков. Окружающая природа поселка с зелеными зубчатыми горами, бойкими горными речками навсегда запала в душу впечатлительного ребенка, способствуя формированию его светлого, поэтического миросозерцания, а изобилующий яркими пословицами и поговорками сочный образный язык будущих маминских произведений (“настоящие слова”, по определению Чехова) несомненно почерпнут не из словарей, а из кладовой живых речений обитателей его родного гнездованья.

Родители Д. Н. Мамина-Сибиряка – Наркис Матвеевич Мамин и Анна Семеновна Степанова – из исконных уральцев (писатель у предков по отцовской линии отмечал башкирские корни, а по материнской – называл наследников плененного при Полтавской битве шведа, впоследствии посланного “Петром Великим на Урал для насаждения горного дела”). Наркис Матвеевич, окончивший в 1848 году Пермскую духовную семинарию и переведенный летом 1852 года священником в церковь Висимо-Шайтанского завода, относился к тем священнослужителям, интересы которых отнюдь не замыкались клерикальными рамками, и в меру возможностей всегда стремился не только “следить за всеми движениями и проявлениями просвещения и прогресса”, приобщая к тому и своих детей, но и практически способствовать просвещению жителей поселка, в частности, организовал для детей своего прихода школу, в которой, кстати, прошли обучение и оба его сына: старший Николай и Дмитрий. Мать будущего писателя Анна Семеновна, хотя и не получила систематического образования, всю жизнь очень тянулась к знаниям, любила отечественную литературу.

В детстве Дмитрий много читает. Карамзин, Загоскин, Пушкин, Гоголь, Аксаков, Некрасов, Помяловский – в числе его любимых писателей, произведения которых тревожили до глубины души и скрашивали безотрадное двухлетнее пребывание в стенах Екатеринбургского духовного училища, куда Дмитрий вместе со старшим братом был отправлен учиться за казенный счет и где, как отмечал он позднее, “не приобрел никаких знаний”. В 1868 году после окончания училища поступил в Пермскую духовную семинарию, где проучился четыре года, испытывая, как и в училище, отвращение к схоластике и зубрежке, доминировавших в семинарских занятиях. Однако годы учебы в семинарии – это и время формирования самостоятельного мировоззрения будущего писателя, мировоззрения, в основе которого, как свидетельствуют письма Дмитрия той поры, – глубоко уважительное отношение к трудовой деятельности человека: “Труд – гордость нынешнего поколения, то есть реалистов”, – замечает он в одном из писем к родителям в 1870 году.

Будущий писатель серьезно озабочен тем, что семинарские занятия дают чрезвычайно мало знаний об окружающем мире, поэтому основную задачу свою видит в изучении естественных наук. Под влиянием литературно-критических и публицистических статей Д. И. Писарева, работ одного из виднейших идеологов народничества П. Л. Лаврова семинарист Дмитрий Мамин много размышляет о выборе будущей своей дороги. Его письма к отцу и родным пестрят рассуждениями о свободе воли, детерминизме – все это свидетельствовало о том, что он вовсе и не собирался посвятить себя священнослужительству. В этот же период Дмитрий пробует сочинять беллетристические вещи, подспудно, видимо, надеясь найти свое призвание в литературе, хотя еще и без той категоричности, которая определится чуть позднее, когда он скажет в письме к отцу осенью 1875 года, что литература для него “специальность, специальность не по исключительным занятиям, а по складу головы”.

Но как бы там ни было, а к концу четырехлетнего обучения в семинарии Дмитрий Мамин твердо решает порвать с клерикализмом и развернуть свою деятельность на поприще далеком от религии – в августе 1872 года он поступает в Петербургскую медико-хирургическую академию на... ветеринарное отделение, хотя заявление подавал на медицинское. Здесь, в академии, где царил дух свободомыслия и братства, двадцатилетний юноша с огромной увлеченностью окунается в столичную атмосферу, откуда “можно далеко видеть вокруг”, и уже более основательно задумывается о своих литературных занятиях. В этот же период Дмитрий Мамин сходится с членами народовольческих кружков, принимает активное участие в спорах и дискуссиях о путях развития России, во многом разделяя именно народническую точку зрения об историческом долге интеллигенции перед народом и обществом. И ощущая в себе способность выразить волновавшие его проблемы с помощью художественного слова, Дмитрий Мамин начинает упорно работать над “идейным” произведением о “новых людях” – то был оставшийся неопубликованным роман “Семья Бахаревых”, в котором писатель пытался показать чистоту, прекрасные душевные порывы и благородство людей, связавших свою судьбу с революционной деятельностью. Роман этот писатель чуть позже неоднократно перерабатывал, предлагал различным редакциям, которые отвергали его по причине идейно-художественных изъянов. В конечном итоге сей студенческий роман лег в основу “Приваловских миллионов”.

О первых своих литературных опытах Дмитрий Мамин подробно расскажет десятилетия спустя в автобиографическом романе “Черты из жизни Пепко”, где выскажет многие свои заветные мысли о сущности литературного труда, о становлении писателя, о таинственных процессах “зарождения героев”, о психологии творчества, о необходимости для писателя “высокой нравственной чистоты” и сознания им обязательного присутствия положительных начал жизни. “Несовершенство” нашей русской жизни – избитый конек всех русских авторов, но ведь это только отрицательная сторона, а должна быть и положительная. Иначе нельзя было бы и жить, дышать, думать... Где эта жизнь? Где эти таинственные родники, из которых сошлась многострадальная русская история? Где те пути-дороженьки и роковые росстани.., по которым ездили могучие родные богатыри? Нет, жизнь есть, она должна быть...”

Правда, на первых порах литературной деятельности Мамину приходилось и жертвовать столь возвышенными требованиями: материальная нужда заставляла его “творить” и литературную поденщину, когда он в 1874 году стал репортером, публикуя в газетах “Русский мир”, “Новости”, “Петербургский листок” и других заметки и статьи о всевозможных заседаниях различных научных обществ (“Деньги, деньги и деньги... вот единственный двигатель моей литературной пачкотни, и она не имеет ничего общего с теми литературными занятиями, о которых я мечтаю и для которых еще необходимо много учиться, а для того, чтобы учиться, нужны деньги”, – сетует Дмитрий в письме к отцу). Впрочем, и репортерская журналистика не была всего лишь обрыдлой, унылой и бесполезной обузой – то была хорошая школа в познании людей. “Я прошел тяжелую репортерскую школу, и земной ей поклон, – скажет позже писатель. – Она дала мне, прежде всего, знание жизни с ее подноготной, умение распознать людей, несмотря на их репутацию, страсть окунуться в гущу повседневности, где на дне можно найти такие “жемчужины”, что сам Лев Толстой подскочил бы от восторга”.

В эту же пору Мамин пробует писать рассказы, публикуя их в журналах “Сын Отечества”, “Кругозор”. В рассказах оных, опирающихся на фольклорный материал, уже ощущаются зачатки тех художественных принципов, которые будут питать дальнейшее творчество писателя: опора на народно-поэтическую фактуру, широкое использование пословиц и поговорок – в этом смысле первые маминские рассказы, хотя и не принесли автору литературного успеха, послужили хорошим прологом к его будущим этапным произведениям.

3. Уверенный взлет

 

Только золотая посредственность довольна собой, а настоящий автор мучится роковым сознанием, что мог бы сделать лучше...

Д. Н. Мамин-Сибиряк. 

Черты из жизни Пепко.

В 1876—1877 годы в жизни Дмитрия Наркисовича происходят весьма существенные перемены: он охладевает к естественным наукам (“Я слишком дорого заплатил за скромное желание сделаться непременно мыслящим реалистом”, – заметит он позднее), принимает решение уйти из Медико-хирургической академии и переводится на юридический факультет университета. Однако долго изучать юриспруденцию ему не довелось: тяжелая болезнь (плеврит; а сначала подозревали туберкулез) вынуждает его взять по совету врачей отпуск, и 23 июня 1877 года Дмитрий Мамин выезжает на Урал, в Нижнюю Салду, куда переехали его родители. Здесь, на крупном демидовском заводе, вчерашний студент и репортер, испробовавший себя и на беллетристическом поприще, поправив здоровье, как бы заново начинает (при содействии друга Наркиса Матвеевича и управителя завода, широко образованного инженера К. П. Поленова) по-настоящему изучать, а не созерцать, как это бывало прежде, быт и нравы уральской жизни, именно изучать , опираясь на собственные неплохие знания социологии и экономики. Только благодаря дотошному “обследованию” тогдашней уральской действительности и откроет он вскоре “неведомую” всероссийскому читателю “целую область русской жизни”, как заметил потом А. М. Горький.

Но такое “открытие” еще чуть впереди, а пока будущий летописец Урала – в поисках работы, чтобы обеспечить более или менее сносное материальное положение родственников: зимой 1876 года в возрасте пятидесяти лет умирает Наркис Матвеевич, и все заботы о содержании матери, младшего брата и совсем юной сестры ложатся на плечи Дмитрия Наркисовича. О возвращении в Петербург для продолжения учебы теперь не могло быть и речи.

Не найдя постоянного места в Нижней Салде, он отправляется в Нижний Тагил, а затем в Екатеринбург (в марте 1878 года), где в течение пяти лет будет заниматься репетиторством, давая частные уроки “по двенадцать часов в день”, как вспоминал впоследствии. Однако несмотря на большую занятость, он не прекращает работу над своими новыми литературными произведениями: пишет роман “Омут” (роман не был опубликован, но некоторые его событийные ситуации перейдут потом в роман “Горное гнездо”), сюжетной основой которого послужили факты личной биографии, в частности, трудная история его женитьбы на тридцатилетней Марии Якимовне Алексеевой, замужней женщине, матери троих детей, знающей литературу, наделенной тонким редакторским чутьем. Мамин познакомился с ней в Нижней Салде, горячо полюбил ее и получил взаимность. Много позже писатель признавался: “Я слишком многим обязан Марии Якимовне во всем, а в моих рассказах добрая половина принадлежит ей”.

Почти одновременно с работой над романом “Омут” Мамин перерабатывает роман “Семья Бахаревых” и интенсивно трудится над очерками и рассказами для московской газеты “Русские ведомости”, от которой получил предложение быть корреспондентом по Уралу. Этот период можно считать вторым и довольно успешным выходом Мамина на литературную дорогу. Именно в это время псевдоним “Д. Сибиряк” становится неотъемлемой частью его литературного имени. Осенью 1882 года редакция журнала “Дело” принимает его повесть “Максим Бенелявдов” и роман “Приваловские миллионы”, который публикуется в журнале с января по октябрь 1883 года.

То, что этот период имел исключительное значение в его творческой судьбе, Мамин-Сибиряк неоднократно отмечал сам. Его художественная проза и публицистика, перед которыми распахнулись двери столичных журналов и газет, можно сказать, пропитаны тревожными проблемами горнозаводского края той пореформенной поры, пронизаны любовью к отчей земле, к народу, населявшему эту землю. “Родина – наша вторая мать, а такая родина, как Урал, – тем паче”, – восторженно писал он брату Владимиру. И любовь к родине большой – России – немыслима для Мамина без сыновнего чувства к родившей и как бы заново воскресившей его уральской земле, где, как опять же не без гордости заметил один из героев романа “Три конца”, сложилась особая “заводская косточка”. И писатель находил представителей этой “косточки” не только среди непосредственно заводских инженеров и мастеров, но и среди рабочих приисков, лесозаготовителей, сплавщиков и даже бурлаков – то был действительно своеобычный “разнообразный человеческий материал”...

Особенно концентрированное выражение жизненные наблюдения и взгляды Мамина-Сибиряка этого периода получили в романе “Приваловские миллионы”, над которым он работал в общей сложности десять лет, если вести отсчет от студенческого романа “Семья Бахаревых”. В этом первом крупном произведении на примерах судеб героев – уральских купцов-заводчиков Привалова, Бахарева, буржуазных дельцов новой формации типа Ляховского, Половодова дается убедительная картина развития капиталистических отношений в России второй половины XIX века со всеми ее противоречиями и особенностями. Естественно, одна из самых коренных проблем, волновавшая Мамина всегда, – это народ, его роль в жизни страны, тревожные раздумья о бесправной доле трудового люда, о загубленных дарованиях, исковерканных судьбах в паразитическом мире капитала. Да, я, грешный, несмотря на возрождающиеся ныне в России капиталистические (или рыночные, как их еще “величают” сегодняшние “реформаторы”) отношения в нашем обществе, называю эту тенденцию паразитической, как, впрочем, обозначал ее еще 130 лет назад и Д. Н. Мамин-Сибиряк.

Возможно, моя точка зрения на первый маминский роман кому-то покажется чересчур “идеологизированной”. В частности, не совсем убедительным, могут возразить мне, выглядит заявление о главенствующей роли народа – ведь непосредственные представители трудового люда занимают в романе вроде бы весьма второстепенное место, появляются эпизодически. Но я смею утверждать, что объективно именно народ – главный герой “Приваловских миллионов”, потому как все размышления, помыслы, думы автора да и главных героев о народе.

Скажем, Сергей Привалов, стремящийся получить в свои руки наследственные заводы, вовсе не нацелен на личное обогащение; напротив, он, чувствуя себя “должником” народа, всерьез озабочен стремлением расплатиться с последним, как-то: разделять прибыль, получаемую от заводов, между рабочими и крестьянами, обслуживающими эти заводы. И хотя столь благородные идеи капиталиста-народника неизбежно терпят крах (в обществе, вступившем на путь хищничества, филантропические приваловские попытки “вернуть долг народу”, естественно, не могли осуществиться – хочу обратить на это особое внимание нынешних апологетов “рыночного капитала”!), как не дают ощутимых реальных результатов и другие его попытки оказать помощь трудящимся в духе народнических проектов, появление в литературе фигур такого типа говорило прежде всего о том, что озабоченность лучших, честнейших представителей из племени “собственников” судьбою народа – не случайная прихоть, а осознанное понимание ими, что именно народ является подлинным хозяином жизни и страны. Вот о чем не мешало бы постоянно помнить и современным “новым русским”, “прихватизировавшим” народное богатство! Это была, если хотите, “национальная особенность” именно русского капитализма. Характерно, что даже противник Привалова, пропагандист “свободного капитала” Константин Бахарев, тоже исполнен желания избавить народ от невежества, нищеты, готов признать в коллективных формах труда перспективу обновления жизни в лучшую сторону. Это был совершенно новый взгляд в литературе на взаимодействие движущих сил общества, и в этом заключается, бесспорно, новаторский характер маминского романа, к сожалению, почти не замеченный тогдашней критикой, литературной общественностью (исключение, пожалуй, составил Глеб Успенский, давший в письме к брату высокую оценку “Приваловским миллионам”). Именно в этом, на мой взгляд, состоит особая, исключительная актуальность романа для нынешней российской действительности, его “вечная” злободневность в будущем. Причем не просто для специалистов-литературоведов, но и для широкого читателя: роман щедро насыщен народной фразеологией, полон иронии, пропитан народным здравым смыслом, а характеры героев напрочь лишены романтического флера.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю