Текст книги "Журнал Наш Современник 2007 #5"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Что в ответ на этот вызов в концепте Суркова? “Иновластие не допускается”. Россия – “суверенная демократия”. Власть выбираема и назначаема исключительно “российской нацией”. Она – самодержавие народа – на языке пращуров – и “правление свободных личностей” на современный “новорусский” лад. Здесь вовсе, на мой взгляд, нет тождества и возникает первая двусмысленность. России “предстоит испытать на себе (?) и обратить в свою пользу мощь глобализации”, – круто берет Владислав Сурков. Рискованное предприятие для страны, которая едва ожила после августовской 91-го года государственной катастрофы невиданных масштабов. Если уж сами Соединенные Штаты с их “мировыми деньгами” – долларом, дюжиной авианосцев на морях, фондовой биржей, союзниками и вассалами во всех частях света не могут удерживать глобализацию, так сказать, под уздцы, то каким чудом Россия либералов и компрадоров “обратит в свою пользу” мощь глобализации? Прокатимся зайцем?

Каков же тогда промысел и самоопределение России, ее притязания как великой нации? “Ради защиты собственных прав и доходов участвовать в поддержании баланса многообразия в мире”, – отвечает на этот главный посыл Владислав Сурков. “Доходы” и “баланс”… Это ведь и есть лексика буржуа. Еще конкретнее: “…быть на стороне сообщества суверенных демократий против каких бы то ни было глобальных диктатур”. Дескать, в этом и есть “миссия России”, а скорее, добавлю от себя, ее скромный удел?

Всё в “Национализации будущего” озадачивает и, на мой взгляд, имеет одну подоплеку – неприкаянность. Таково неизбывно состояние страны, общества, власти с самого злосчастного августа 1991 года. Его можно назвать политическим аутизмом, имеющим денежную, а не духовную природу. Проект “Национализация будущего” – поиск самоопределения элиты в пространстве, ограниченном этой самой неприкаянностью. Если снять дерзкие риторические обороты кремлевского идеолога, то ведь, рассудите сами, “золотой миллиард”, к которому надлежит якобы прибиться новой России, – это и есть та самая неприемлемая, глобальная диктатура над всем остальным миром!

Коли западные “партнеры” норовят наступить нам на ногу, суверенитет России не только не упраздняется, по-гайдаровски, а, напротив, Сурков тут прав, его следует блюсти как зеницу ока. Не понарошку, как наш доблестный МИД, готовый, за что бы ни брался, в лепешку расшибиться ради “консенсусов”. В параграфах Владислава Суркова суверенитет России – своего рода крест, нести который судили нам судьба и обстоятельства. Потому что есть-де кому позариться на наши запасы ядерного оружия, нефти, газа, леса, которыми “изобильна Россия”. Под сенью “суверенной демократии”, стало быть, процветут у нас свобода, справедливость и материальное благополучие…

Великодержавие, однако, осталось за скобками, потому что отягощено предосудительной “расточительностью”. Сугубая практичность новорусского буржуа вполне замещает имперские “фантомы”: “…Центры прибыли от международных проектов освоения российских ресурсов должны закрепиться в России”. Что такое “центр прибыли”? Если международные бизнес-проекты нам ко двору, то заправилы транснациональных компаний со своим уставом (ВТО) вломятся в наш “монастырь”, и “центр прибыли”, оглянуться не успеем, переместится в лондонский Сити и на Пятую авеню. Пример аргентинской элиты, тоже либеральной думкой одержимой в 90-е годы, показателен. Страна, слывшая самой зажиточной в Латинской Америке, приняв управительство мировых ТНК и монетаристскую модель экономики, оказалась в итоге обобранной дочиста, полуголодной, в неоплатных долгах… Таковы, цитирую по тексту Суркова, “мрачные парадоксы прогресса”.

Увы, грезы и вожделение новорусской буржуазии – вот что проглядывает за такой “национализацией” будущего. Ведь даже индусы, недавно еще босоногие, смекнули, что не “центр прибыли”, а сама прибыль – яблоко раздора. Три четверти национального дохода РФ, которые приходятся на природную ренту, при “интернационализации” российского капитала в чьих руках окажутся? Это прямая дорожка к колонизации некогда развитой индустриальной страны, но таков, увы, бизнес-план либерального крыла правящей группировки, ничего не попишешь. Если наложить риторические обмолвки концепции Суркова на поведение путинского режима, то прослеживается некоторое смещение. Для Суркова-идеолога “иновластие недопустимо”. А для политической практики Кремля суверенитет страны, как до последнего времени повелось, если не разменная величина, то и не имперская сверхценность, как скажем, для Китая. А вот экономические, денежные интересы большого российского бизнеса – тут, что называется, “от винта”! Ретивости хоть отбавляй. Здесь Кремль проявляет строптивость и несговорчивость в пикировках с Западом.

В чем проглядывает, если присмотреться, непростой норов “суверенной демократии”?.. Кремль не раз поступался геополитическими интересами и позициями России, пусть со вздохами и попреками дяде Сэму, – на Балканах, в Средней Азии, на Кубе, во Вьетнаме, – но “другу Джорджу” не удалось умолить “друга Владимира” под сурдинку “стратегического партнерства” пойти, к примеру, на попятную в вопросе о строительстве АЭС в Бушере. Здесь Россия заручилась почином в предвкушении будущих иранских, и не только, крупных заказов на поставку реакторов для АЭС. Такой же оборот дела с поставкой Тегерану современных подлодок и систем ПВО “Тор”. Путин это вам не пан Кучма, которого Гору играючи удалось уломать. “Гетман” незалежной покорно и опрометчиво, не за понюх тютюна, силком вывел харьковский “Турбатом” и другие заполучившие субподряды из России машиностроительные предприятия из Бушерского проекта. Киев попал впросак, не получив и цента в возмещение убытков. На памяти и другие примеры… Российские истребители Су-30 для Китая, системы ПВО для “недружественных” Америке режимов, боевые вертолеты и “калашниковы” для “смутьяна” Чавеса… Тут у российской стороны интерес “купецкий”, не прошибешь: “живые” деньги, барыш, перспектива закрепиться на рынках, солидный профит производителей и маржа посредников. Экспортеры – акционерные общества с участием российского частного капитала, у которого сильные и влиятельные лоббисты в российских верхах.

“Мякина” и “суровье” – так соотносятся две повадки российской власти во внешних делах.

“Конкурентоспособность” – универсальный символ веры кремлевского идеолога. Ведь это нечто из области бизнеса! Какой же это краеугольный камень государственной доктрины? Есть в параграфах кое-что и с человеколюбивым подтекстом – “идея сбережения народа”, позаимствованная у КПРФ. И даже производные – “народосберегающие” технологии. Правда, нацпроекты упомянуты вскользь, потому что ничего системного за ними нет. Зато появляется пафосное утверждение: “демократия справилась с нищетой”. Словом, жить стало лучше, жить стало веселей…

Ни социология, ни статистика доходов, ни обыденный взгляд на реальности не подтверждают эту воображаемую викторию либеральной власти над “пандемией нищеты”. Одни лишь лукавые ухищрения статистики “вызволяют” из-за черты бедности российскую глубинку, которая перебивается на медные гроши. Зато, будто во искупление незамоленных грехов “грабительского капитализма”, в статье Сурикова следует череда забористых антисоветских пассажей. Это метание каменьев в былое советское величие более чем странно выглядит. К примеру, “освоение космоса и атомной энергии достигалось упорством советского крепостничества”. На мой взгляд, за этим выпадом не просто неуместное обличительство, но и неведение действительных драматических исторических обстоятельств послевоенного СССР. Народ наш напрягал все силы и терпел лихо, чтобы упредить Третью мировую войну. Курчатов и Харитон в Сарове были “крепостными”? Гагарин – “холопом” Политбюро? А дядя Сэм и впрямь доброхотски, дабы Сталин не запятнал себя “крепостничеством”, ссудил бы нам денежки на ракетно-ядерный щит? Тогда в солончаковой степи под Тюратамом не в бараках и палатках ютились бы строители космодрома, а в коттеджах с теннисными кортами, как в Лос-Аламосе? Только как быть с пентагоновскими планами атомной бомбардировки СССР? По рассекреченным документам Белого дома, при Трумэне счет до дня икс шел на месяцы и недели.

Нет, на такой неблагодарной напраслине и поношении великого прошлого СССР, справедливого общежития народов, подвига строителей сверхдержавы не “соединить ментально расколотый” российский социум.

Полегче, господа, с ярлыками и дефинициями, коли “Национализация будущего” и в самом деле притязает на новую возрожденческую идеологию для России, восстающей из праха ельцинизма.

(Окончание следует)

Василина Орлова Русский остров

Путешествие на родину

Я из богатой семьи. Богатой своей роднёй. – Ты из Москвы? – Да. – С Украины? – Да. – Из Сибири? – Из Сибири. – С Дальнего Востока? – И оттуда тоже… Я практически отовсюду. Хотя родина моя – Дальний Восток. Родилась я в посёлке Дунай, это под Находкой, но двадцать лет уже не была там. Потому поездка на Дальний Восток на празднование Дней славянской письменности и культуры во имя святых равноапостольных Кирилла и Мефодия стала для меня возвращением на родину, на остров моего детства…

18 мая 2006 г. Домой, в Приморье

Возвращаюсь на родину. Лечу из Москвы в Приморье. Вжимаюсь в мягкое кресло самолета. Вот-вот заложит уши, и это самое неприятное для меня в перелётах.

– Сумочку не хотите наверх? – спрашивает, перекрывая гул реактивных двигателей, пассажир мою соседку.

– А не мешает, – тоже громко отвечает та, заталкивая сумку глубже под сиденье, – у меня ноги короткие…

Самолет на Владивосток полон. В основном это дальневосточники, которых приводили в первопрестольную какие-то дела. И вот они тоже – домой…

Мы с братом много раз летали на самолете. А Василий с Аленкой – нет. Мама возила нас с грудного возраста через всю тогдашнюю страну: Владивосток – Борисполь; Приморье – Украина. К бабушке, Василию, Аленке.

Самолет до Киева в ту пору делал две или три посадки, прямого рейса не существовало. Но летать мы любили, несмотря ни на что. Летали в основном втроем – мама и мы с братом, совсем дети. Жаль, что больше нам уже не летать тем маршрутом. Слишком сложно представить, чтобы все вместе мы оказались на Дальнем Востоке, и еще сложнее, что оттуда нам надо было – в Киев.

Улетали мы с Дальнего Востока на Запад (так это называлось) каждое лето. Отец провожал нас и оставался. Он служил тогда на подводной лодке и присоединялся к семье, когда у него это получалось. Почему-то младшим офицерам принято было давать отпуска зимой, изредка – поздней осенью.

А Василий и Аленка, наши двоюродные киевские сверстники, завидя в небе любой самолет, всегда кричали бабушке Софье: “Это наши, наши летят!”

Когда в 1984 году мы переезжали из Владивостока в Москву – мне исполнялось тогда пять лет, – я на зеленые обои в кухне приклеила картонную плоскую куклу. Мальчика с очень яркими голубыми глазами. В реальности таких глаз не встретишь – в пол-лица и голубые…

О чем это я? Да просто так. Самолет уже в воздухе, и мысли – с ним вместе… Случайные, необязательные. А Василий, мой уже совсем взрослый киевский брат, по-моему, до сих пор так и не летал на самолете…

Когда мама узнала, что ее старшая сестра назвала сына Васей, она огорчилась. Она была еще беременна мной и заранее знала, что назовет своего будущего мальчика – Вася. Ждали именно мальчика и, понятное дело, имя приготовили соответствующее – в честь деда. Который и дедом-то не стал – погиб, ушел под лед на бульдозере, едва справив тридцатилетие.

Тогда мама только вышла замуж. И улетела в далекое-далекое Приморье. А так была укоренена в своей прежней большой семье, наверное, и представить не могла, что может надолго покинуть этот дом под вишнями, свое село близ Киева, Украину…

Потом, уже своей семьей, вжилась в Приморье, в Дальний Восток. Чтобы через шесть лет снова сняться с места и начинать всё сначала уже в Москве – совершенно незнакомой.

Закат

Эта ночь, пожалуй, будет памятна самым длинным в моей жизни закатом. Он начался за самолетным окном около девяти часов вечера и никак не кончался.

Временами я теряла ощущение, сплю или бодрствую. Солнце не заходило. По левую руку, точнее, по левое крыло, краснели облака, цвет то спадал, то нарастал – они алели и так, и сяк, на разные лады, но так и не погасли, не померкли, а набрали нового света, побелели, обратились в утро. В новое утро, уже на Дальнем Востоке.

Семь с половиной часов сплошного заката.

Или – рассвета?

Это с какой стороны России глядеть.

Владимир Тыцких

В автобусе до терминала почти любовно оглядываю стриженый затылок и загорелое ухо молодого водителя: наш. Приморский.

Не была в Приморье двадцать лет, что по меркам человеческой жизни ведь довольно солидно. Большая часть моей жизни прошла в Москве, а почему-то приморец – наш. Приморец-то, может, и наш, да вот я – их ли? Как еще примут? Признают ли за свою?

…В аэропорту меня встречают. Кряжистый, слегка медвежистый в движениях Владимир Тыцких и тоненькая, стройная Людмила Качанюк. Владимир Тыцких и пригласил меня сюда. Не просто как землячку, а официально, как коллегу, человека пишущего. И это, ей-ей, хорошо. Потому что терпеть не могу чувствовать себя туристкой, а когда приезжаешь по делу, на душе уютней.

Тыцких – поэт, известный не только в Приморье. Он автор многих поэтических и прозаических книг, руководитель департамента печати и информации Морского государственного университета имени адмирала Невельского. И, между прочим, старинный друг моего отца, тоже подводник, даже более матёрый, чем папка, и тоже капитан какого-то ранга.

Наши с ним поэтические, литературные связи насчитывают тоже почти десятилетия. В детстве он меня раззадоривал на то, кто лучше напишет стихи про ведьм. Сначала утверждал, что уж он-то ведьм поболе моего видел и потеснее с ними общался, но потом на забаву всей ребятне вокруг вылепил свистульку:

Я ведьмины рожал стихи,

Нескладно выходило, длинно.

Чтоб не плодить стихов плохих,

Решил: пусть пишет Василина.

Где-то у меня хранится тот листок, отпечатанный на пишущей машинке, где острая точка пробивала дырочку…

Владимир Тыцких в юности во время студенческих каникул познакомился с девушкой, жили они в разных городах. Его призвали на флот. Переписывались до свадьбы четыре года, встречались редко. Он окончил военно-морское училище, они были счастливы. Она тяжело болела – с детства, к тридцати годам почти ослепла. Он служил на подводной лодке. Когда экипаж на берегу – сам колол ей инъекции. Когда был в море, Таня колола себя сама. Когда ослепла, не могла набрать дозу. Но запрещала ему думать о том, чтобы бросить флот.

Он, однако, списался на берег, стал военным журналистом, сотрудником газеты Тихоокеанского флота “Боевая вахта”. Возил жену по врачам – в Алма-Ату, в Москву… Спасти её было невозможно.

После похорон в Усть-Каменогорске попал в неотложку. В больнице его поднимала врач-кардиолог, Ольга. Случай… Менее чем через год она переехала во Владивосток. К нему. И стала женой. Нашлись люди, осудили. Как, мол, скоропалительно…

“Надо так понимать, если бы мужик по бабам ходил, вы все бы ему сочувствовали: страдает, – резко пресек такие разговоры его сослуживец. – Не мешайте, все у них правильно”…

Теперь у Владимира и Ольги Тыцких – двое сыновей. Красавцы. Ростом и плечами не подкачали. И характерами.

Людмила Качанюк

Людмила Качанюк – это отдельный разговор. И особый. Она – директор издательской программы “Народная книга”. Она общалась с геологами и любит камни. Показывала мне свою коллекцию минералов, перебирала их, сыпала названиями, только музыка от фраз остается. В геологии все фанаты.

Что касается издательской программы, то они изобрели и вытачали ее вдвоём с Тыцких. И за девять лет работы выпустили более сотни книг самых разных приморских и неприморских авторов.

Действует эта программа, смеётся Людмила Ивановна, по простому принципу: “наскреб по сусекам – книжка”. Книжные затеи этих двух энтузиастов поддерживает Морской государственный университет имени адмирала Невельского в лице его ректора профессора Вячеслава Седых. Красивый человек. Не мыслит себя без моря и, как настоящий морской человек – таких людей навидалась я в окружении отца, – носит в себе какую-то особую тихость или как это определить… Есть в них что-то такое, чего мы, люди, не так тесно с морем связанные и на сухопутье воспитанные, не всегда понимаем. Не торопятся они никуда, не суетятся. Что вокруг ни происходит – спокойно делают свое дело. Не громкое. А потом оказывается, что это не только их дело. И очень важное. Во всяком случае, поважнее других многих, “громких”.

В Партизанск

– А мы не во Владивосток. Нам сегодня в другую сторону. Там все уже собираются. Нас ждут, – сказала Людмила Ивановна.

– B Партизанске сегодня – открытие выставки нашего дальневосточного художника Иллариона Палшкова. Он – законодатель, а точнее, как считается, родоначальник пейзажной живописи в Приморье. Сын его, талантливый живописец, погиб в Великую Отечественную войну, – рассказывает Людмила Ивановна.

…Дорога неблизкая. Перекусили вблизи аэропорта, расстелив клетчатую скатерть прямо на капоте автомобиля. Когда-то мне рассказывали, что в морских походах, в кают-компаниях обедают на мокрых скатертях. Иначе посуда в качку гуляет по столу. Я еще спросила: а матросы тоже на скатертях? Что у них на столе – с чашками, ложками? “У них? – переспросили. – У матроса чашку-ложку не вырвешь!”

– Это правда – про мокрые скатерти? – спрашиваю сейчас Тыцких.

– Не видел. Зато столы разборные и в штормовую погоду крепятся к палубе. На тральщиках, да и на всех малых кораблях, которые сильно раскачивает волна. В сильный шторм и на больших. Если штормит от завтрака до вечернего чая, столы собирают по четыре раза в сутки.

…Все новые и новые повороты пространства наплывают, дорога очень широкая, редко – признаки цивилизации: даже столбы с проводами вдоль трассы видны не везде.

…В Сучане – так назывался Партизанск до известных событий на Даманском – нас уже ждали.

Почетный работник морского флота СССР Геннадий Несов в белом костюме, поэтесса и руководитель местной литературной студии Лидия Калушевич, председатель Совета ветеранов Владимир Комаров, научный сотрудник музея Людмила Чащина и другие.

От увиденного в музее – двойственные впечатления. Здесь хранится то, что составляет пусть скромную, но гордость сучанцев. Но в помещениях сыро, темно – портятся акварели, осыпается масло.

“Долой интервентов и белогвардейцев!” – гласит сбереженный кем-то плакат на видном месте. Под такие лозунги нынче кто денег даст…

Внимание привлекают старинные фотографии: “Е. Г. Беляевская – горный инженер, проработала на шахтах города 22 года, занималась научно-исследовательской работой”. В угольный прах превратились старания не одного поколения людей. Шахты в Партизанске – стоят.

Отщелкала “пленку” цифрового аппарата, интересуюсь – как тут с Интернетом? Всплескивают руками. Еще бы спросила, где у вас тут летающие тарелки.

– А в школе?

Несколько лет назад, за один только 2002 год, в городе закрылись три школы. Выяснилось, что школы в Приморье “объединяют”. То есть попросту заколачивают окна.

19 мая 2006 г. Университет Невельского

Морской государственный университет имени адмирала Невельского стоит на Эгершельде, полуострове, с которого широко открываются с одной стороны – Золотой Рог с его острыми кранами, кораблями, зеленым противоположным берегом и нависшими облаками, а с противоположной стороны – Амурский залив.

Курсант в белых перчатках и с красной повязкой на рукаве у входа – дежурный. Группа его собратьев – в сторонке, покуривают.

В департаменте информации и печати Морского университета на стенах афиши выступлений, на полках книги. И маленький листок на входной двери: “Уважаемые сотрудники! Убедительная просьба к тем, кто по утрам приходит чуть пораньше, держаться в коридоре правой стороны, чтобы расходиться с теми, кто по вечерам уходит чуть попозже!”

Отсюда, из университета, с широкого плаца между учебными корпусами на днях будет стартовать автопробег по городам Дальнего Востока, посвященный Дням славянской письменности и культуры.

Амурский залив

С Людмилой Ивановной мы спускаемся по Русской улице к морю. Улица довольно большая, ветвится, растекается на несколько улочек, а всё называется Русская. Может, это единственная в своем роде городская улица, которая разрослась таким пышным кустом.

На Русской улице: “Белорусский трикотаж”. Автомастерская, у которой сидят рабочие с темными лицами и раскосыми глазами – боюсь ошибиться в национальности, не буду гадать.

Вот и Амурский залив. Железная дорога с разводами проводов, исчеркавших небо, кисловатый запах ржавчины и раскаленного солнцем металла. На самом берегу почему-то россыпи битого стекла и полынь.

Волна серо-стальная, вороная. Таким и приличествует быть морю. Таким я узнаю его.

“Боевая вахта”

В газете “Боевая вахта” в восьмидесятые годы работал мой отец. Вместе с Владимиром Тыцких, Виталием Аньковым, фотокорреспондентом, которого, как и отца, потом перевели в Москву, и многими другими…

Над входом – выцветшая вывеска с прекрасной, еще тех времен, инверсией: “Ордена Красной Звезды редакция, издательство и типография газеты Краснознаменного Тихоокеанского флота”. И над вывеской – барельеф: звезда, флаги, колосья. А ныне не тот флот, ножки да рожки остались от типографии и издательства.

Справа свежий щит: “Святое дело – Родине служить. Приглашаем на военную службу по контракту”.

Я поднималась этаж за этажом и везде встречала заколоченные двери с покосившимися табличками.

– А вон там, – сказал Сергей Юдинцев, который сопровождал меня, – раньше сидели корректоры.

– А сейчас?

– Сейчас мыши, наверное.

Полутемный коридор редакции. Знаю заранее, по рассказам отца, что здесь с незапамятных времен стоит большой зеленый бильярдный стол, которому крепко досталось от жизни.

Встречает дежурный по редакции – высокий офицер в светлой рубашке, с повязкой на рукаве: “Как и кому о вас доложить?”

Преодолевая некоторую робость, стучу в дверь редактора. “Войдите!”

Я представляюсь и говорю, что мой отец здесь работал. И я собираюсь полистать подшивки. Редактор Юрий Михайлович Тракало принимает с распростертыми объятиями.

По-моему, ему еще и скучновато в этом просторном и добротном, хотя и несколько запущенном кабинете. Впрочем, разве нельзя то же самое сказать почти о всякой редакции, рассвет которой пришелся на советские годы. Рыночные отношения оставили на них свои многочисленные отметины.

С интересом озираюсь: грамоты в рамках, корабельный колокол, какие-то круглые приборы, которые не могу опознать, тоже, конечно же, корабельные. И ни много ни мало – “Экран творческого соревнования”, где заботливо вписано фломастером количество строк напротив фамилий сотрудников.

Заметив, как я с неподдельным любопытством изучаю сей документ начала двадцать первого века, Юрий Тракало смеется:

– Сейчас, наверное, в строках никто не считает?

– Да, сейчас уж чаще в знаках.

– А флот не быстро расстается с традициями…

Библиотека газеты

В пыльной библиотеке я старательно мусолю объемистые подшивки 80-х годов. И нигде не встречаю фамилии отца, зато в изобилии – имена его друзей и сослуживцев, многих из которых я знаю лично, разумеется, с детства. Рисунки Виктора Андреевича Ваганова, старейшего графика, работающего в газете более полувека, фотографирую – так, на память. Я уже подключила и библиотекаря, но отцовых публикаций так и не вижу. Решаюсь позвонить в Москву, хотя там сейчас пять утра. “В каком году ты начал публиковаться в “Боевой вахте”?” Заспанный голос: “Это еще зачем? Не помню…”

А ведь именно за публикации в “Боевой вахте” отца перевели в Москву, в “Красную звезду”. Куда он не рвался. Предложение повторяли дважды, и принято оно было больше мамой, чем им. Во Владивостоке он был своим.

Редактор раскладывал передо мной выпуск юбилейной брошюры с картой СССР, где красовались размашистые стрелки от Владивостока, знаменующие боевой путь издания, – Калининград, Североморск, Ленинград, Москва, и – Чукотка, Хабаровск, Советская Гавань; Камрань (это – Вьетнам). Под картой горделивое: “На этой карте России показаны города, края и области, в которые доставляется наша “Боевая вахта”. Так было с самого ее рождения. И так, надеемся, будет всегда!..”

Мироточащая грамота

Времени уже почти не оставалось, и я, с сожалением отложив подшивки, завершив разговоры, возвращаюсь к редактору – прощаться.

В кабинете редактор и его заместитель – Виктор Иванович Щербина. Угощают чаем. Сушки, шоколад.

– Где кто, – говорит Юрий Тракало, – распатронило, разнесло жизнью… Иных, как говорится, уж нет. Вот Александр Радушкевич умер. А Виталий Полуянов стал казачьим генералом…

– Открывал нашу газету Аркадий Маркович Арнольдов, – редактор разворачивает ко мне его портрет, – батальонный комиссар. Руководил “Боевой вахтой” недолго, но это были 1936-37-е годы. Потом он жил в Москве, но уже умер, вероятно, остались дети… Вам бы разыскать их. Представляете, какой материал мог бы получиться!..

– Да, – вяло говорю я.

Мы беседуем обо всем подряд.

– Сейчас все не так. На ремонтных заводах были рабочие династии, а сейчас в любом морском училище – все бы хорошо, но нет, понимаете, морской косточки. Конечно, при них есть храмы, где курсант может поставить свечку, помолиться, исполнить какой-то культовый обряд, будем так говорить… И везде показуха. Когда лет пять назад президент первый раз приехал сюда, по Океанскому проспекту выставили елки в кадках! Вы представляете, что это такое? В таежном городе – елки! В кадках. Вы знаете, что такое елки в кадках? Посадите елку в кадку! Что с ней произойдет? Правильно, погибнет…

Незаметно разговор перекидывается на курьезы.

– Купался один в таком месте – туда даже чайки не садятся, там мазут в пять сантиметров…

Звонок: папа. “Ну, нашла что-нибудь?” – “Ты же мне не сказал, в каких годах искать”. – “С 83-го!” – “Уже нет времени…” – “А кто там? Щербина? Дай трубку…”

Пока они разговаривают по телефону, звучит еще одна невероятная история:

– В Николаевке недавно был случай: сидит мой приятель, чистит карабин на балконе. Видит, соседская бабка по воду пошла. Ну, пошла и пошла. Продолжает заниматься своим делом. Вскинул карабин – проверить оптику – глядь, бабулька ведра побросала и бежит, да так быстро, словно на олимпийских соревнованиях. Проследил – а за ней медведь гонится… Хорошо, карабин был в руках.

– Выстрелил?

– Уложил!

– Да ладно… – мне совершенно не верится.

А на прощание, еще раз обведя рукой кабинет, редактор показывает: “Грамота патриарха. Благословение. Мироточит. Смотрю раз – мокрое, другой раз – мокрое. Думал, вода. Нет. Мироточит, что ты будешь делать с ней! Бумажкой слегка вот закрыл…”

24 мая 2006 г. Выступление в Университете Невельского

Впервые увидела почти всю ту команду, которая участвует в автопробеге. В самом сочетании слов “Автопробег, посвященный Дням славянской письменности и культуры, святым равноапостольным Кириллу и Мефодию” – некий юмор.

Смешение стилей, времен, эпох. Однако я надеюсь, что жизнь, сверкая лаковыми крыльями, не пронесется мимо меня. Многого ожидаю.

Выступают Владимир Тыцких, Геннадий Несов, молодая поэтесса Татьяна Краюшкина, певица Ирина Невмержицкая, лучший, как сказано, бас Владивостока Игорь Волков, бард Виктор Костин поет под гитару, я читаю два стихотворения, Владимир Листровой развернул выставку живописи, заслуженный артист России Анатолий Калекин исполняет нечто бравурное. В парадном костюме, с наградными знаками, с аксельбантом, ладный, стройный мужчина, он произвел на меня поистине неизгладимое впечатление. Своими орденоносными усами и залихватской дирижерской манерой поведения – чего он только ни делал, чтобы зал начал волноваться в такт его лирическому маршу – хлопал в ладоши, отбивал ритм ногами, кричал: “Все вместе!..” Это было здорово, как будто ребенком присутствуешь на концерте.

Штурвалы

Накануне отъезда в большое путешествие по Дальнему Востоку – шутка сказать, от Владивостока до Хабаровска и обратно – решаю зайти в ГУМ, приобрести какие-нибудь сувениры. А то ведь потом не останется денег! Да и будет ли время, как знать.

Владивостокский ГУМ производит впечатление печального магазина, расположенного где-нибудь в провинции: каменные полы, сиротливые рулоны ткани неясной расцветки и скучающие продавщицы, которые ради такой мелочи, как покупатель, не прерывают зевоту. В отделе оптики – китайские компасы и линзы, рядом – палехская игрушка, калининградский янтарь, гжель да оренбургские платки.

– А есть что-нибудь такое? – спрашиваю, пошевелив для наглядности пальцами. – Что-нибудь местное? Что здесь производится?

– Здесь? Производится? – продавщица глянула на меня с подозрением.

И не очень уверенно проговорила:

– Ну, штурвалы тут производятся… Не хотите – пару штурвалов?..

– Что вы, зачем мне штурвалы! Тем более пара…

– Так они же декоративные!..

25 мая 2006 г. Уссурийск

Рано утром автопробег стартовал. Под настоящий духовой оркестр, напутственные речи, белые платочки – только что не шляпки со слезами – с плаца Университета имени Невельского. Шло семь машин, все как на подбор “Тойоты”. Вообще-то в путь, затеянный ради дней славянской письменности и культуры, сподручней было бы отправляться на “Катюшах”. Памятуя об одной из двух вечных бед России. Или, в крайнем случае, на “Победах”.

Около двух мы уже подъехали к библиотеке имени Горького в Уссурийске. Поблизости на прохожих взирал памятник Некрасову. Не знаю, пришлось бы двоим великим по нраву соседство. А впрочем, наверняка нашли бы общий язык.

Нововладимировка

Разместились в “Центре семейного и коллективного отдыха”. В рамах заклеенных окон сантиметра по два – мертвых божьих коровок, очень крупных. Бедняги, как они туда попали?

С Ниной идем на разведку, срываем по лопуху и обмахиваемся от мошки. Одна влетела мне в глаз, и я в темных очках. Видно не очень. Тащу свой полуторакилограммовый фотоаппарат. Деревянные ставни, штакетник забора, китайские спутниковые тарелки.

У калитки трое пацанов. Физиономии в серых яблоках. Жгут сено, сидят в дыму, спасаются от мошки.

– Чего это вы фотографируете?

– Красиво у вас тут! Только вот – мошка.

– А вы откуда?

– Из Москвы.

– А что, у вас нет мошки?

– У нас? Нет. У нас другое.

– Ну да!.. Не надо.

Выходит мама.

– Ваши? – ненужный вопрос.

– Мои. Сейчас-то пока за материну юбку держатся, а там подросли и фить-фирю.

– Вечером у нас выступление, приходите. Пацанов приводите.