Текст книги "Тайны великой пустыни"

Автор книги: Наиль Ахметшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Был сумрак ночной над моею страной.

В нем дьяволов рой забавлялся игрой.

Был нем и разрознен народ мой родной.

Но вот петухи возвестили рассвет,

И вот уже свет озарил нас дневной,

И житель прибрежный, степной и лесной

Явились на праздник семьею одной.

Где ж лучший источник для песен, поэт!

Нетрудно заметить, что слова о вышеуказанном городе отсутствуют в обоих текстах на русском языке. В действительности они опущены в переводе предпоследней строки второго стихотворения. Согласно оригиналу, «музыка звучит повсюду, есть она и в Юйтяне».

В середине 60-х годов прошлого века региону, как и всей стране, было уже не до веселья. Китай захлестнули волны вакханалии и насилия, безумия и мракобесия, получившие название «великая пролетарская культурная революция», или «десятилетие хаоса». Место закона и порядка в обществе уверенно занял бунт хунвэйбинов («красные охранники») и цзаофаней («бунтари»), инициированный и поддержанный группой Мао Цзэдуна; одна за другой следовали идеологические кампании.

Все это неистовство сопровождалось бесконечными массовыми судилищами и репрессиями, когда руководствовались не нормами права, а цитатами «кормчего» и наборами пропагандистских клише из газетных передовиц. Навешивание ярлыков, шельмование и расправы с политическими оппонентами стали обыденным явлением. Государство вдруг оказалось наводнено «контрреволюционерами» и «предателями», «реакционерами» и «спецагентами», «каппутистами» («идущие по капиталистическому пути развития») и «ревизионистами», «внутренними шпионами» и «штрейкбрехерами».

Одновременно, абсолютно игнорируя иные варианты решения социально-экономических и политических проблем, организаторы «культурной революции» выдумали и энергично эксплуатировали жупел «советской угрозы». К сожалению, китайским лидерам объективно подыграли руководители СССР, занявшие в ответ неоправданно жесткую позицию.

Страшный урон в те годы был нанесен многонациональной духовной культуре, яростной травле подверглись религиозные убеждения граждан. В Пекине, например, на стенах висели дацзыбао («газета больших иероглифов»), призывавшие к полной отмене мусульманских обычаев. Авторы одной из них требовали от властей: «Закрыть все мечети. Распустить мусульманские ассоциации. Отменить изучение и чтение Корана. Отменить браки на религиозной основе. Отменить обрезание». В другом таком плакате были изложены 10 пунктов программы по искоренению ислама, которая, в частности, предусматривала: «Немедленно отменить исламские организации в Китае. Муллы должны работать в трудовых лагерях. Традиционный мусульманский обряд погребения следует заменить кремацией. Отменить все мусульманские праздники».

В Синьцзяне хунвэйбины и цзаофани разрушили памятники культуры и искусства, глумились над национальными обычаями и традициями, оскверняли мечети, сжигали книги известных уйгурских, казахских и других писателей, разгромили Музей древних рукописей в Урумчи, многие экспонаты которого безвозвратно исчезли.

Знаменитая кашгарская мечеть Идках в годы «десятилетия хаоса» была закрыта, ее опустошили «красные охранники». Как писал в середине 80-х годов один из непосредственных участников и активистов «культурной революции» в регионе, мечети преобразовывались в «музеи классовой борьбы», а некоторые из них использовались как свинарники. О масштабах войны с культовыми сооружениями можно судить хотя бы по ситуации в Кашгаре. Согласно материалам китайских СМИ, в результате необузданного варварства и жестоких погромов там функционировали лишь 2 из 90 городских и 600 из 5000 районных мечетей.

Объектом острых нападок хунвэйбинов и цзаофаней в Синьцзяне стал целый ряд местных руководителей, в том числе первый секретарь парткома Ван Энымао. В начале 1967 года «красные охранники» и «бунтари» создали главный штаб с целью «захвата власти». Активисты «культурной революции» взяли под свой контроль редакции ведущих газет – «Синьцзян жибао» и «Синьцзян гезити», предприняли силовые попытки захватить власть в партийных и военных структурах, производственно-строительном корпусе. Чтобы отразить их натиск, в дело вмешались армейские подразделения. 23 января 1967 года в городе Шихэцзы были убиты 120 хунвэйбинов и цзаофаней, свыше тысячи человек получили ранения.

Сложное экономическое положение, возникшее вследствие неоправданных хозяйственных экспериментов, и политические потрясения 60-х годов привели к миграции значительной части населения Синьцзяна в Советский Союз. Только в мае и июне 1962 года границу с Казахстаном и республиками Средней Азии перешли более 65 тысяч казахов и уйгуров.

К счастью, мрачные события тех лет канули в прошлое. Со времени прихода к власти Дэн Сяопина– выдающегося политика XX века – пекинское руководство ставит и решает уже совершенно иные задачи. Оно сумело в кратчайшие сроки увлечь население страны реальной программой кардинальных преобразований. Хочется верить, что у граждан Китая все получится именно так, как они задумали.

На экране телевизора в салоне автобуса закончился художественный фильм на уйгурском языке о производственных и бытовых проблемах горожан, авторы которого довольно ловко использовали российские музыкальные композиции 90-х годов групп «Дюна» и «Браво». Вслед за ним водитель поставил очередную видеокассету с темпераментными и зажигательными, лиричными и изящными национальными песнями и танцами.

Жители региона всегда отличались жизнерадостным характером и умением веселиться от души. Об этом с нескрываемым энтузиазмом рассказывал Марко Поло: «Народ веселый, то и дело, что играют на инструментах, поют, пляшут да ублажают свою плоть». Отечественный этнограф Н. Н. Пантусов в конце XIX века писал следующее: «Все среднеазиатцы, можно сказать, – народ филармонический, а таранчи и кашгарцы– в особенности. В Кашгарии во всяком почти доме есть дутар (музыкальный инструмент. – Н. А.). Среди таранчей половина мужчин умеет играть, женщины же почти все, ибо они… от безделья выучиваются музыкальной игре, служащей им одним из главнейших развлечений и забав». О себе уйгуры, кстати, шутливо поют:

…вышли из песков,

хваля Аллаха за спасение,

но настолько увлеклись развлечениями,

что совсем забыли о нем.

С давних пор гремела слава о музыкантах и танцорах Западного края. Их мастерство ценилось настолько высоко, что в особых случаях правителям соседних стран в качестве почетных даров посылали талантливых исполнителей. В могущественном танском Китае VII века даже возникла мода на тюркские танцы, поэзию и музыку.

Принятие ислама в какой-то степени оказало сдерживающее влияние на развитие народного творчества, однако уже сложившиеся к тому времени у местного населения эстетические вкусы и идеалы в целом удалось сохранить. Частично это было обусловлено своеобразным окраинным положением региона в мусульманском мире. Средневековые авторы и зарубежные исследователи конца XIX– начала XX века, посещавшие Синьцзян, практически в один голос отмечали исключительную любовь его жителей к музыке и танцам, удивительную одаренность профессиональных исполнителей.

Особенно следует сказать о национальном искусстве уйгуров. Своим классическим произведением они считают песенно-музыкальный цикл «12 мукамов». Их музыка тесно связана с танцами. Зачастую исполнители одновременно поют, танцуют и играют на инструментах. Из танцев наиболее известны санам (свадебный лирический танец), назыргум, сема (старинный танец, исполняемый в замедленном темпе), женский танец с пиалами и тарелками– тахса усули. Любопытно, что до середины XX века танцовщицы исполняли санам с опущенными веками, а их руки не должны были подниматься выше бровей, что символизировало женскую покорность.

На память о музыкальном творчестве многонационального населения Синьцзяна я приобрел компакт-диск «Не мучай меня, дорогая», где собраны самые популярные народные песни. Многие страницы настоящей книги написаны под мелодии этих замечательных композиций.

Глава 12
ЗАГАДКИ ЗАПАДНОГО КРАЯ

Известны многочисленные предания о том, что караваны и армии были поглощены гигантскими волнами дрейфующих барханов пустыни Такла-Макан. Таинственным образом в песках пропадали города и целые государства. Читатель уже знает о том, что в 1900 году экспедиция шведа Свена Гедина обнаружила среди ее бескрайних просторов к северо-западу от озера Лобнор руины древнего Лоуланя (Крорайна) – столицы одноименного государства. Его следы теряются в начале V века.

Первое упоминание о Лоулане в китайских хрониках относится к 176 году до н. э. В послании, отправленном ханьскому императору Вэньди, шаньюй (чаньюй) – правитель сюнну – заявлял, что усмирил в том числе и это княжество. В данном письме впервые говорится о вторжении кочевников-сюнну в Западный край и утверждении их власти в регионе.

Как известно, в конце II века до н. э. Китай резко активизировал свою внешнюю политику на западном направлении. В Лоулане во время долгих странствий побывал Чжан Цянь. Численность его населения составляла тогда примерно 14 тысяч человек. Жители занимались скотоводством, разводили верблюдов, овец, ослов и лошадей. Песчаные и солончаковые почвы в целом были мало пригодны для земледелия, но в западной части – район Исюня близ современного Мирана с его «тучными и плодородными почвами»– климатические условия какое-то время позволяли выращивать сельскохозяйственные культуры, фрукты и даже виноград.

Государство в результате оказалось в центре военного противостояния китайцев и сюнну. В 108 году до н. э. император Уди направил в регион армию под командованием генерала Чжао Пону, который занял столицу Лоуланя и захватил в плен его правителя. В сложившейся ситуации он направил в Чанъань посольство с дарами, но порвать с сюнну не осмелился, послав своих сыновей в качестве заложников и в ставку шаньюя, и к ханьскому двору. Согласно сведениям, которые приводит основоположник отечественного китаеведения Никита Яковлевич Бичурин (в монашестве Иакинф) (1777–1853 гг.), в ответ на упреки Уди он сказал следующее: «Небольшое государство, лежащее между двумя сильными державами, если не будет под зависимостью обеих, то не сможет наслаждаться спокойствием». Император «нашел сей ответ справедливым».

В 77 году до н. э. в результате заговора правитель Лоуланя был убит, на престол возвели его младшего брата Вэйтуци, который ранее долгое время жил в ханьской столице. Перед отъездом в княжество, переименованное, кстати, в Шаньшань, он обратился к китайскому императору с просьбой учредить на подвластной ему территории воен-но-земледельческую колонию «для заготовки хлеба, а я буду иметь опору и силу в них». По свидетельству летописца, с этого времени «в Исюне появились (китайские) чиновники».

Во второй половине I века до н. э. китайское военное поселение играло уже ключевую роль на этом участке Шелкового пути. Так, гарнизон опорного пункта Цзюйлуцзыцан, где находился продовольственный склад, обеспечивал безопасность перехода из Дуньхуана по северному маршруту и регистрировал всех проезжающих, в том числе и официальных лиц. Однако в связи с внутриполитическими смутами на рубеже новой эры Поднебесная временно утрачивает контроль как над регионом в целом, так и над указанным государством в частности.

О том, что происходило в Лоулане в первой половине I века н. э., почти ничего неизвестно. В 73 году туда прибыл хорошо знакомый читателю ханьский генерал Бань Чао. Узнав о присутствии в княжестве посольства сюнну, он расправился со старым противником и вынудил правителя Гуана заявить о подчинении Китаю, а также отправить заложником в столицу империи собственного сына. В то же время высказанная идея воссоздания военного поселения в Лоулане поддержки тогда не получила.

К данному вопросу вернулись несколько позже. Как считает российский востоковед М. В. Крюков, имеющиеся документы позволяют наметить хронологические рамки существования в княжестве китайского поселения– III–IV века, точнее, 252–330 годы. Его численность составляла не менее 200 человек, т. е. была примерно на том же уровне, что и 300–400 лет назад. Здесь располагалась и канцелярия верховного администратора Западного края (кит. Сиюй чжанши), подчинявшегося наместнику округа Дуньхуан.

В 1909 году японский ученый Татибана Дзуйтё в развалинах городища, обнаруженного С. Гедином, нашел письмо верховного администратора Ли Бая, отправленное правителю государства Яньци (Карашар) и датируемое первой половиной IV века. Оно вызвало долгие споры и широкую дискуссию в научных кругах. В дальнейшем археологи раскопали большое количество текстов III–IV веков на китайском языке и выполненных письмом кхарошти. Благодаря им стало очевидно, что китайское название государства Лоулань представляет собой транскрипцию топонима Kroraimna (Krorayna).

Буддийский монах Фасянь на пути в Индию достиг Лоуланя (Шаньшань) в 400 году. Вот выдержка из его дневника: «Выйдя из Дуньхуана, шли 17 дней, покрыв примерно 1500 ли пути, после чего добрались до страны Шаньшань. Земля там неровная и бесплодная. Одежда мирян схожа с китайской, но отличается тем, что шьют ее из шерстяной ткани».

Вскоре местные жители навсегда покинули древний Лоулань– столицу княжества. Трудно сказать, что произошло на самом деле, но более вероятной выглядит все-таки гипотеза о тотальном наступлении пустыни. Не случайно Фасянь писал об этих местах: «В песчаном потоке есть злые гении, и ветры настолько жгучи, что когда с ними встречаешься, – умираешь, и никто не может этого избежать. Не видишь ни птиц в небе, ни четвероногих на земле». По его словам, вокруг «нет никаких ориентиров, и дорогу отмечают лишь кости мертвецов». Повсюду «протянулись сыпучие пески; летом там дует горячий ветер, убивающий путников; только старые верблюды чувствуют приближение ветра и оповещают о нем ревом». Город, а потом и государство исчезли, казалось, навсегда.

_{Небесное озеро}

В этом затерянном уголке пустыни находки С. Гедина, а позднее экспедиций англичанина А. Стейна и шведа Ф. Бергмана дали обширные сведения о жизни и быте, обрядах и материальной культуре лоуланьцев. Выяснилось, например, что значительную роль у них играла шерсть. Кроме пошива одежды, шерстяные изделия – пряжа, шнурки, веревки – применялись для самых разнообразных целей. Веревки употреблялись при изготовлении ручек и крышек для корзин. Шнурками украшались одежды, головные уборы и амулеты. Они широко использовались при производстве браслетов, обуви, предметов культа. Основная часть изделий выполнена из шерсти кавказской породы, как правило, неокрашенной. Доминирующим цветом в палитре красителей был красный.

Высокое мастерство обработки шерсти, характеризовавшее жителей Лоуланя, наиболее полно выразилось в развитом искусстве плетения и ковроткачестве. Местные мастерицы использовали как технику гладкого плетения, когда один шнур идет под другим, так и саржевое плетение. При изготовлении ковров для прибивания утков применялись деревянные гребни. Изделия имели разнообразный цветовой орнамент.

Многое об исчезнувшем государстве рассказали захоронения, обнаруженные А. Стейном, и особенно Фольке Бергманом. Наибольший интерес представляет могильник № 5, обнаруженный им в 1934 году неподалеку от «маленькой реки» на крупном ярданге. Ее высохшее русло находится у северо-западной оконечности озера Лобнор.

Ярданги (тюрк.) – это вытянутые вдоль господствующих ветров узкие, прямолинейные с асимметричными крутыми склонами гряды и желоба в пустыни, образующиеся в результате выдувания в суглинистых отложениях прежних рек и озер. Стоит подчеркнуть, что в китайском языке данное понятие обозначается фонетическим эквивалентом, увязываемым непосредственно с территориями вокруг Лобнора. Правда, с августа 2001 года для туристов под Дуньху-аном (провинция Ганьсу) функционирует компактно устроенный Национальный геологический парк ярдангов, где гиды показывают посетителям нагромождения блоков из глины и песка под условными названиями «сфинкс», «фазан», «юрта» и даже «Титаник». В действительности у них мало общего с лобнорскими оригиналами.

Высота указанного ярданга оказалась порядка 7 м, площадь – 70 на 35 м. Согласно подсчетам шведского ученого, всего в могильнике было, вероятно, около 120 захоронений, но остались только 8—12. На поверхности ярданга, особенно его склонах, выявлено довольно много фрагментов деревянных конструкций (включая гробы), человеческих костей, полностью или частично разрушенных мумифицированных усопших, остатков одежды. Там же удалось обнаружить всевозможные женские украшения, деревянную посуду и дощечки с письменами, бронзовые и железные сосуды, предметы мебели и другую утварь.

На западной оконечности размещалась слегка искривленная редкая ограда из не очень прямых деревянных шестов (столбов). Почти через центр ярданга шел мощный и достаточно высокий частокол из толстых круглых столбов примерно одного уровня. У основания они соединялись барьером из бревен, которые были прикреплены к столбам крепкими веревками из лыка.

По мнению Ф. Бергмана, малая (западная) ограда обозначала территорию погребального комплекса, а центральная, возможно, разграничивала группы могил. К востоку от центрального частокола выделялись отдельные столбы. Их высота в среднем составляла 4,25 м, диаметр – 25 см. Столбы оказались многогранными – 7—13 граней. В нижней их части, засыпанной песком, сохранилась красная краска.

Ученый назвал указанный могильник «колонным залом мертвых». У него не было полной ясности по вопросу о предназначении столбов, поскольку какой-либо системы в их расположении он не выявил, но считал более вероятной версию о подпорках для легкой камышовой крыши. С учетом полного отсутствия предметов китайского происхождения погребения датировались III–II веками до н. э., т. е. до периода энергичного проникновения в Лоулань китайцев.

В 2000 году, через 60 с лишним лет после экспедиции Ф. Бергмана, археологи КНР вышли на «тот самый» могильник № 5 у «маленькой реки». Дело в том, что после прекращения всех изысканий в регионе в конце 30-х годов прошлого века пески Такла-Макан, естественно, засыпали следы раскопок в древнем государстве. С помощью карты Ф. Бергмана удалось-таки определить местонахождение захоронений, о которых поведал шведский специалист. К сожалению, в моем распоряжении только газетные публикации и впечатления от просмотренного по центральному китайскому телевидению двухсерийного документального фильма о первых результатах раскопок. Однако даже они дают возможность говорить об идентичности находок: те же многогранные столбы высотой от 4 до 5 м, расположенные по центру ярданга, та же красная краска у их основания, те же предметы материальной культуры Лоуланя и др.

Кто же были те люди, населявшие оазисы Западного края в далекой древности? Отсутствие в регионе каких-либо конкретных данных о физическом типе ископаемых людей способствовало возникновению всевозможных гипотез об их антропологической принадлежности. До сих пор в этом чрезвычайно сложном вопросе ясности нет.

Читатель уже знает о европеоидных чертах «лоуланьской красавицы», которая жила у озера Лобнор примерно 4 тысячи лет назад. В Музее Синьцзян-Уйгурского автономного района в Урумчи находятся мумифицированные останки другой женщины, обнаруженные под Хами в 1978 году. Она умерла около 3200 лет назад в возрасте 20 лет.

У нее были каштановые волосы, тонкие лицо и губы, глубоко посаженные глаза, резко очерченный нос. Ее принадлежность к европеоидной расе также не вызывает сомнений.

В то же время в Хамийском музее экспонируется мумия ее современника и возможного соседа – мужчины, у которого присутствуют как европеоидные, так и монголоидные черты. Кстати, ученые в ходе археологических раскопок, производившихся в 1978, 1986 и 1991 годах в местечке Упу (Убао), что в 75 км к юго-западу от упомянутого города, выявили более ста могил (113), которым свыше 3 тысяч лет.

Интересный материал для скрупулезных и комплексных исследований дали останки, обнаруженные в местечке Цемо (юго-восток пустыни Такла-Макан) в 1985–1997 годах, всего 167 захоронений. Три мумии выставлены сейчас в Урумчи, еще пять – в Музее области Ба (Бачжоу) в Курле. Их отличительная особенность – превосходная сохранность, хотя почти всем им тоже около 3 тысяч лет. Обратил внимание на мумию ребенка, его глаза покрыты тонкими каменными пластинками (Музей Синьцзян-Уйгурского автономного района).

_{Потомки кочевников}

Песок, уничтожавший целые города и страны, был и остается превосходным консервантом. Он оказывает настолько мощное мумифицирующее воздействие на усопших, что сохраняются даже черты лица. А. Стейн при описании своей широко известной находки 1915 года подчеркивал: «Кожа на всей поверхности тела погребенного обтягивает кости, и от тела исходит еще резкий запах». На ученого обнаруженные останки произвели неизгладимое впечатление: «Казалось, будто человек заснул, и я нечаянно оказался лицом к лицу с представителем народа», жившего некогда в районе Лобнора. Захороненные предметы, в частности изделия из дерева или плетеные корзины, которые в иных условиях неизбежно разлагаются, в пустыне тысячелетиями остаются целыми и невредимыми.

Учитывая особое географическое положение региона в Евразии, можно предположить, что древнейшее население Синьцзяна содержало в своем составе как европеоидные, так и монголоидные компоненты, было смешанным в антропологическом отношении. Так, лоуланьцы в начале I тыс. н. э. в основной своей массе занимали промежуточное положение между монголоидами и европеоидами. Англичанин А. Ките считал, что этот тип возник «не путем гибридизации», но в результате «естественного процесса эволюции». Пустыня Такла-Макан составляет часть «великого расового водораздела», по обеим сторонам которого расположены зоны промежуточных типов. Поэтому «лоуланьская популяция также должна была иметь промежуточный характер».

Российский ученый Н. Н. Чебоксаров в целом соглашался с выводом А. Китса относительно монголоидно-европеоидного характера расового типа лоуланьцев, однако полагал, что он сформировался не в ходе естественной эволюции, а вследствие метисации. Он утверждал, что монголоиды и европеоиды в бассейне Тарима встретились в конце I тыс. до н. э. и именно в это время на территории нынешнего Синьцзяна «началось смешение местного, по всей вероятности европеоидного, ирано– или тохароязычного населения с проникавшими с востока монголоидами, среди которых могли быть как центрально-, так и восточноазиатские популяции».

В то же время результаты археологических раскопок и научных изысканий на протяжении нескольких десятилетий в регионе показывают, что во многих древних захоронениях обнаружены останки европеоидных людей «с крупной, длинной и высокой головой, умеренно низким и широким, достаточно остро профилированным лицом, сильно выступающим носом». Воодушевленный этой информацией отечественный автор В. П. Алексеев явно спешит с выводами, подчеркивая «подавляющее преобладание европеоидов в Восточном Туркестане и в эпоху заселения края человеком, и в эпоху поздней бронзы, и в эпоху раннего железа вплоть до рубежа новой эры». Правда, он все же вынужден признать, что окончательный выбор между существующими точками зрения о расовом типе древнейшего населения Синьцзяна – дело будущего. Представляется, что последующие новые находки и удивительные открытия помогут специалистам дать ответы на многие возникшие вопросы.

К слову сказать, Г. Е. Грумм-Гржимайло в одной из своих публикаций изложил любопытное, но весьма спорное мнение, что «народ уйгурский» возник в результате смешения тюрков с динлинами, которые, некогда населяли долину Желтой реки, а затем переселились на север – «в Маньчжурию, к озеру Байкал и в Алтайско-Саянский горный район». У них были рыжие волосы и длинные головы, что сближало их с европейской расой. В качестве подтверждения своей замысловатой теории он ссылался на рисунок, где уйгур изображен «с толстым носом, большими глазами и с сильно развитой волосяной растительностью на лице и всем теле и, между прочим, с бородой, начинающейся под нижней губой, с пышными усами и густыми бровями». По его словам, «уйгуры, подобно древним киргизам, носили серьги– обычай, распространенный у динлинов, но не у тюрков».

Возвращаясь к погребениям, обнаруженным Ф. Бергманом и его коллегами, следует заметить, что ученые в процессе археологических работ раскопали не только могилы китайцев, но и индийцев. Последние швед датировал 100 годом до н. э. – 330 годом н. э., сопоставив их с аналогичными находками А. Стейна.

На сегодняшний день нет точных данных о начале проникновения в регион выходцев из Индии. Тем не менее уже в первые века нашей эры они играли значительную роль в политической и социально-экономической жизни Лоула-ня (Крорайна). Из найденных документов на кхарошти (индийское письмо) известны имена пяти правителей княжества: Таджака, Пепийа, Амгока, Махири и Вашмана. Возможно, это индийские имена, хотя некоторые сомнения на сей счет остаются.

Их разнообразные титулы и употреблявшиеся вместе с ними эпитеты очень близки индийским вариантам эпохи Кушанского царства (I–III вв.). Однако в выявленных древних источниках отсутствуют какие-либо упоминания о наличии контактов с указанным государством. А. Стейн по данному поводу писал, что исследователи должны решить, являются ли все эти факты культуры результатом политических связей и зависимости от Кушанского царства, которое в определенный период распространило свою власть на бассейн Тарима, или они привнесены как из Индии, так и из Бактрии помимо кушанов.

Индийцы, безусловно, внесли серьезный вклад в распространение в регионе буддийской идеологии, которая в значительной степени способствовала интеллектуальному сближению весьма удаленных друг от друга оазисов и приобщению местного населения к единым духовным ценностям. Нельзя не признать их важной роли в постепенной эволюции догматов учения, что в дальнейшем оказало существенное влияние на развитие буддизма в странах Дальнего Востока и Центральной Азии. Они также привнесли элементы индийской культуры в местную живопись, скульптуру, архитектуру и т. д.

По мнению некоторых отечественных ученых, проникновение индийцев в Синьцзян, появление их многолюдных общин ускорили создание в крае государственных образований (М. И. Воробьева-Десятовская). Во всяком случае наличие смешанного населения объективно содействовало процессу социально-экономических и политико-идеологических преобразований, создавало благоприятные условия для процветания тех или иных княжеств и поддержания в них обстановки стабильности.

Ныне исчезнувшее озеро Лобнор с давних пор притягивало к себе путешественников, историков и географов. Отважный Чжан Цянь, в 126 году до н. э. вернувшийся в столицу Чанъань из Западного края, куда был направлен с конкретным поручением, в докладе императору сообщал: «Городские стены Лоуланя и Гуши располагаются на берегу соленого озера». В «Истории династии Хань», написанной в I веке н. э., о нем сказано следующее: «В безбрежном озере окружностью 150 км воды не выходят за берега, сток воды устойчивый и зимой, и летом». Древние китайцы, кстати, ошибочно считали Лобнор истоком Хуанхэ (Желтая река).

Во второй половине XIX века значительный интерес к нему проявили зарубежные специалисты. Загадочное озеро оказалось в центре внимания второй экспедиции в Центральную Азию (1876–1877 гг.) Н. М. Пржевальского. Несмотря на внезапное и мучительное заболевание (зуд Pruritus scrofi), постоянно напоминавшее о себе, путешественник продолжал исследования и радовался плодотворным резуль – татам своей работы: «Бассейн Лобнора, столь долго и упорно остававшийся в неведении, открылся для науки». Заканчивая отчет по первому этапу экспедиции, он писал: «Оглянувшись назад, нельзя не сознаться, что счастье вновь послужило мне удивительно. С большим вероятием можно сказать, что ни годом раньше, ни годом позже изучение Лоб-нора не удалось бы…»

Видный западный географ и геолог Ф. П. В. Рихтгофен (1833–1905 гг.) так оценивал результаты наблюдений русского исследователя на Лобноре: «Описание быта, обычаев и рода занятий лобнорцев и тяжелых климатических условий, в которых они живут, самая завлекательная и интересная из этнографических картин, нарисованных новейшими путешественниками». Следует, может быть, напомнить, что именно немецкий специалист в 70-е годы XIX века впервые ввел в научный оборот ныне общеупотребительный термин «Шелковый путь» в отношении системы караванных путей, связывавших на протяжении многих веков культурные центры огромного пространства Евразии между Китаем и Средиземноморьем.

Отчет о лобнорской экспедиции был переведен на немецкий и английский языки. Любопытно, что в английском варианте он вышел со вступительной статьей неоднократно упоминавшегося в настоящей книге Т. Д. Форсайта, который ранее возглавлял две британские военные миссии в Кашгарию. Примерно в это же время Берлинское географическое общество наградило Н. М. Пржевальского золотой медалью имени Александра Гумбольдта.

Он первым из европейских путешественников увидел и подробно описал озеро, расположенное в восточной части Таримской впадины. Читателю наверняка известны его книги «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лоб-нор» и «От Кяхты на истоки Желтой реки» (подготовлена по материалам четвертой экспедиции 1883–1885 гг.). В них Н. М. Пржевальский, например, сообщает чрезвычайно интересные сведения о пребывании на берегах водоема староверов из России.

По его уточненным данным, в 1860 году у озера неожиданно появились четверо русских. После осмотра местности двое из них отправились обратно. Через восемь месяцев сюда пришли около сотни человек, включая женщин и детей. Они объяснили, что прежде жили в районе Алтая, а причина их переселения– гонения на веру; с местными жителями жили в согласии, однако «мало или вовсе не помогали друг другу, так что некоторые побирались милостынею…»

На Лобноре колонисты не задержались. Спустя год из Турфана прибыли солдаты, которые разрушили их дома. Староверы намеревались оказать сопротивление и даже призвали местных жителей к совместным действиям. Пытаясь склонить их на свою сторону, они уверяли, что у них есть колдунья, которая «может сотворить сколько угодно воинов». Лобнорцы пообещали поддержку, но сначала потребовали продемонстрировать чудо.

Хитрая женщина сказала, что для колдовства ей необходимо редко встречающееся растение. На ее беду местные жители раздобыли целый мешок указанного растения. Тогда плутовка объявила, что потеряла волшебную книгу и не помнит заклинаний на память. Обманутые и возмущенные лобнорцы наотрез отказались помогать русским.