Текст книги "Победа для Александры"
Автор книги: Надежда Семенова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Два человека, соединившие свои судьбы, снова расстались. Саша отправилась заканчивать обучение, а Иванов вернулся домой, где его ждала Евгения Мартыновна. Всем троим решение казалось правильным. После второго выкидыша врачи советовали Иванову поберечь здоровье молодой жены. Евгения Мартыновна окончательно взяла на себя бразды домашнего хозяйства, для нормального Сашиного трудоустройства требовалось законченное высшее образование, и посему свекровь отпускала невестку с легким сердцем. Неясные сомнения были лишь у Александра, но после посещения вокзального туалета он вышел с чувством колоссального облегчения: морального и физического. Он на время лишился жены, но снова приобрел способность творить!
Намеренно или случайно, но река времени течет мимо некоторых мест, щадяще огибая благословенные островки. Зелень, не тронутая безжалостной рукой, остается юной, сияет вечной молодостью и красотой. Прах и тлен – неизбежные спутники времени – не успевают осесть, и даже самые старые деревья легкомысленно пускают молодые побеги. Саша вернулась на факультет и поразилась. В ее отсутствие ничего не изменилось. Все тот же давяще низкий потолок, щербатые каменные ступени, теснота аудиторий и бесконечное бурление жизни. Даже лица в студенческой столовой казались прежними. Ой, не только казались, они и были прежними. Бородатый дяденька в растянутом свитере, подозрительно знакомой внешности, эдакий вечный студент, флегматично поедал салат, рассеивая часть свекольных брусочков по обширной растительности. Глаза за толстенными стеклами по-жабьи таращились на окружающий мир, вспыхивая особенным интересом, если в радиусе обзора появлялись девушки. Девушек было много. Подавляющее большинство студентов составляли разнокалиберные, разномастные и разнаряженные особи женского пола. Саша улыбнулась, когда-то и она принадлежала к славному факультетскому племени и ее так же увлеченно пожирал глазами вегетарианец-любитель. Когда-то…
– Разрешите пройти… – за спиной зажурчал смутно знакомый голос, ласково скользнул по шее и дыбом поднял мельчайшие волоски. «Это что за фокусник?» – подумала Саша, оборачиваясь и невольно хватаясь за воротник расстегнутой на верхнюю пуговку блузки.
Как много иногда нужно времени, чтобы просто повернуть голову, и как мало, чтобы понять, что все пропало. Темный силуэт, обрисованный ослепительным сиянием солнца. Оранжевые на излете лучи ворвались внутрь окликнувшего Сашу незнакомца, апельсиновым отблеском заполыхали в его зрачках, огненными чертиками запрыгали по подносу и утонули в жарком мареве солянки.
– Саша? – в чудесном голосе прорвались ликующие трубы. Нет, не трубы. Молодой человек смешно сморщился, стремительно уткнулся носом в собственное плечо и звонко чихнул. Обескураженно посмотрел на Сашу и отшагнул смущенно в сторону, оказавшись в тени колонны: – Пардон.
И тут Саша его узнала:
– Габриэль?
Невероятно, спустя столько времени Саша без усилий вспомнила имя чернокожего юноши.
– Саша, – снова повторил тот и заулыбался.
На темном лице цвета крепкого кофе с молоком засияли ровные, ослепительно белые зубы. Габриэль поставил поднос на ближайший свободный столик и сделал приглашающий жест:
– Кофе, пирожное… солянка?
В этом невероятном наборе было что-то обезоруживающее. Мужчина, готовый поделиться обедом со случайно встреченной давней знакомой, заслуживал некоторого доверия.
– Спасибо, – сказала Саша, усаживаясь.
– Спасибо – да или спасибо – нет? – осведомился Габриэль, разгружая поднос.
Саша не ответила.
– Это? Это? – Он прикасался то к одному, то к другому, вопросительно заглядывая ей, в глаза. – Может, принести воды?
Тоненький, изящный, не мужчина, скорее, юный курчавый мальчик улыбался открытой распахнутой улыбкой, и Саша почувствовала себя… королевой. Не такой юной, как собеседник, но все же… недостаточно пожилой, чтобы не чувствовать себя польщенной. Ощущение собственного неожиданного могущества заполнило все сопротивляющееся существо, заставило затрепетать давно и, кажется, безнадежно сложенные крылья. Сердце дрогнуло, жарко забилось, вспыхнули щеки. Кровь добежала до кончиков нежных пальчиков, окрасив перламутром каждый ноготок.
Разбуженные чувства ошеломляли своей непредсказуемостью. И… Сашу по-настоящему испугало, что источником сумасшедшего вихря ощущений стал малознакомый, непростительно молодой, ЧЕРНЫЙ парень. «Нет, – подумала она, злясь на собственную слабость, – я не должна поддаваться на дежурные негритянские ухаживания! Для них все по-другому. Сколько русских девушек уже пало жертвой таких невинных на первый взгляд попыток залезть в душу, а на самом деле в постель!»
При мысли о постели Саша сердито кашлянула и отрицательно покачала головой.
Улыбка тихо сползла с лица Габриэля.
– Что-то случилось?
Он произнес это упавшим, каким-то подрубленным голосом. Растерянный, с неловко опущенными руками, с виноватым выражением лица, Габриэль меньше всего походил на завзятого сердцееда. В его больших выпуклых темных глазах потухло радостное сияние, вместо него во влажно мерцающей глубине затеплился огонек сочувствия! Да, да, того самого сочувствия, от которого вдруг застонала огрубевшая, одичавшая за время замужества душа. Одичавшая настолько, что Саша не чувствовала ее присутствия. Словно все это время она жила без души, не очень понимая, что с ней, собственно, происходит. И почему-то беглянка именно в этот самый момент решилась вернуться к Саше. В момент, когда она растерянно смотрела в незнакомые чужие глаза. Запершило в горле. Превозмогая себя, Саша вежливо улыбнулась деревянной улыбкой и ответила делано непринужденным тоном:
– Случилось? С кем?
Она лгала в эти теплые карие глаза, в эти неправдоподобно теплые глаза, обливающие ее ласковым светом. Лгала и чувствовала, как внутри, где-то за ноздрями, вскипают непрошеные слезы. Навстречу потянулась смуглая рука с белоснежным носовым платком. Саша приложила его к глазам. Горькие слезинки мгновенно впитались в тонкую ткань.
Габриэль произнес, словно решившись:
– Я очень долго тебя не видел.
Саша равнодушно пожала плечами. «Какое это имеет значение», – думала она.
– Я искаль тебя. – От волнения Габриэль заговорил с отчетливым акцентом.
– Зачем? – Саша слышала свой сухой надтреснутый голос как будто со стороны.
Молодой человек опустил голову, тонкими нервными пальцами раскрошил кусок хлеба, задумчиво собрал крошки…
Саша напряженно смотрела ему в переносицу.
Дрогнули тонкие, почти девичьи брови, Габриэль поднял взгляд и посмотрел Саше прямо в глаза:
– Ты сама знаешь зачем…
Саша усмехнулась. Ей вдруг стало жалко этого молодого наивного юношу, убежденного, что давняя встреча имела значение.
– Это было давно.
– Очень давно, – убежденно подхватил он.
– Слишком давно, – со значением сказала она.
– Не для меня, – ответил Габриэль.
Саша выдохнула и промолчала. «Разве можно ему верить?» – с тоской думала она, сжимая под столом вспотевшие ладони. Надо было немедленно сказать, что она замужем. «Что я другому отдана и буду век ему верна…» Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
– Ты стала совсем беленькая, – задумчиво произнес Габриэль, улыбнулся, нежно, одними глазами, и грустно добавил: – Как больной цветок.
– Цветок? – растерянно переспросила Саша. – Какой цветок?
Габриэль задумался, пошевелил губами:
– Лилий. Ты – как белый лилий.
– Лилия, – машинально поправила она.
– Ты улыбаешься, – сказал он довольным голосом.
– Разве? – удивилась она.
– Твоя улыбка не изменилась… и характер тоже. Ты – вредная, – усмешливо заключил Габриэль.
Он смотрел на Сашу с глубокой нежностью и в этот момент выглядел гораздо старше. Габриэль протянул над столом руку, и показалось, что он хочет погладить ее по голове. Саша прикрыла глаза. Она ждала прикосновения и не понимала, чего в этом ожидании больше. Сопротивления или надежды.
Раздался негромкий голос, Саша почувствовала легкое, едва ощутимое прикосновение к руке.
– Я думаю, ты хочешь кушать, – сказал непостижимый африканец и… пододвинул к ней горшочек с солянкой.
Саша ошарашенно заглянула в гостеприимный керамический зев. Оттуда густо несло упаренной капустой, помидорной поджаркой, а на поверхности супа переливались оранжевые кружки жира. Солянка выглядела до того аппетитной, что Саша и впрямь почувствовала прилив голода.
Объявлять о своем согласии во всеуслышание не пришлось. Габриэль чутко уловил перемену в настроении и галантным движением подал даме своего пылкого южного сердца алюминиевую столовскую ложку.
Глава 27
«Не сегодня», – думала Саша, просыпаясь.
«Не сейчас», – говорила она, отворяя дверь. На пороге стоял Габриэль, свежий, едва уловимо пахнущий парфюмом. Они вместе ездили на занятия, обедали, сидели в читалке. В хорошую погоду пешком шли до общежития. Дорога занимала не меньше двух часов. Чистенькая Фурштатская с разноцветными флагами посольств. Литейный с дребезжащими трамваями.
Шум города сливался со стуком сердец. Никогда прежде Саша не чувствовала себя так спокойно. На улице Пестеля находилось кафе «Шоколадница». Габриэль поливал горячим шоколадом белоснежный пломбир и лукаво посмеивался: «Похоже на нас». Саша невольно заражалась его весельем, умением находить смешные стороны в самых простых вещах. Улицы, дома, каждый кусочек тротуара, пройденный вместе, становились близкими и понятными.
Горбатый Пантелеймоновский мост через Фонтанку. Ворона, важно усевшаяся на золоченое кольцо, в котором некогда восседал гордый двуглавый имперский орел. Облетевший Летний сад, полупрозрачный и до странности маленький. С одного края легко просматривалась дорога, шумели машины, уныло пустело Марсово поле. Было удивительно думать, что летом тенистые аллеи дарили горожанам покой и уединенность. Выкрашенные в зеленую краску ящики укрывали прекрасные, местами облупившиеся тела скульптур и походили на грубо сколоченные гробы.
Саша и Габриэль шагали по набережной вдоль безмятежной Невы, любовались шпилем Петропавловской крепости, пронзающим небо ликующим перстом, подолгу стояли на Дворцовом мосту, глядя в темную воду. Река настойчиво облизывала опоры, образовывая завихрения, и временами казалось, что они находятся на громадном корабле, несущемся вдаль. Впереди багровели Ростральные колонны, желчно зеленел небольшой купол Кунсткамеры. Родной Васильевский остров с замызганными линиями, обшарпанными углами домов, темными парадными и дворам и – колодцами.
Они шли, едва соприкасаясь плечами. Он и она. Черный и белая. Влюбленный Отелло и прохладная Дездемона. Почти одного роста и общего телосложения – хрупкого и сильного одновременно. Как две согласные гибкие лозы, они одновременно поворачивали головы, вместе смеялись и вместе грустили. Долгая прогулка домой, в которой они были не просто попутчики, они были вместе. Они смотрели вокруг и видели лишь свое отражение. Мир был лучист и ясен, покоен и тих, даже если на улице моросил серый дождь. Они смотрели вокруг, а город смотрел на них.
Большой город, величественный Петербург видел много, может, даже слишком много влюбленных пар. Они проносились по улицам в сверкающих автомобилях, на лицах блистали улыбки, на пальцах – драгоценности. Шли пешком, сплетались в жарких объятиях, томились на скамейках и целовались под шум фонтанов. И город радовался, молодел, изгибая в улыбке твердые гранитные губы.
День побеждал ночь, и голубые стыдливые сумерки накидывали на город покрывало грез. Ликующе блестела позолота, нежно голубели небеса, ангелы поднимали отрешенно склоненные головы, снова мечтая вернуться в покинутую обитель.
Но очень скоро наступала неизбежная осень, и вместе с нудным дождем возвращались тусклые серые будни, в которых уже не было любви. И город тускнел, над мутными глазами каналов надменно замирали брюзгливо приподнятые брови мостов. Чахлые бледные дети, плоды нерасцветшей любви, унылыми муравьями спешили по протоптанным дорожкам. Над городом наливался, темнел металлический смог – порождение невыплаканных слез, невысказанных обид и горького ночного шепота, обращенного в темноту.
Город следил за новыми парами, в ногу и не совсем шагающими по его улицам. Следил и молчал. И каждая новая пара чувствовала себя Адамом и Евой, землю вокруг находила совершенной, а свою любовь – истинной. И это давало городу новую надежду.
Прогулки давали силу Габриэлю. После них он чувствовал, что Саша становится ближе. Что она все меньше сопротивляется его жаркому желанию быть вместе. Она уже не вздрагивает, когда он прикасается к ее руке, в разноцветных глазах не вспыхивает тревога. Ледяной голубой глаз оттаивает, в нем плещется живая вода. Правда, еще прохладная соленая, но в ней все меньше горечи, и, может, вскоре ему удастся осушить ее совсем. Коричневый же глаз все чаще искрится весельем.
Он заметил эту девушку очень давно. Строгая северная Сашина внешность обнажала, подчеркивала каждую ее черту. Стройный стремительный силуэт. Нежная гибкая шея, непостижимо прямые легкие белые волосы. Маленькая, острая, как у девочки, грудь, округлые бедра, переходящие в восхитительные длинные ноги со стройными, как у антилопы, коленками. Она казалась ему совершенством. Гениальным творением природы. Правда, другой природы. Белой.
Саша умела смотреть прямо в лицо, она, не смущаясь, задавала вопросы, она разговаривала как мужчина и вела себя так, будто природа не предназначила ей быть нежной матерью и ласковой подругой. Она не носила украшений и не красила ногти и губы. Ее кожа была настолько белой, что Габриэлю хотелось провести по ней ладонью, чтобы убедиться, что она теплая. С самого первого раза, когда он увидел ее рядом с одногруппницей – маленькой пухленькой арабкой Сулимой, она поселилась у него где-то внутри. В сердце или в печени. Каждая мысль о ней вызывала боль, похожую на ожог. Очень скоро стало казаться, что он покрыт рубцами. Он заговаривал с Сашиной соседкой, осторожно выводя разговорчивую девушку на интересующую его тему. Его интересовало все: чем Саша занимается, где бывает, с кем общается. Он ревниво рассматривал Сашиного друга, такого же белого, как она. Широкоплечий, спортивный парень. Огромный и надменный. Рядом с ним белокурая Саша выглядела еще более хрупкой. Она доверчиво вкладывала руку в громадную мужскую ладонь, и у Габриэля сводило желудок. «Могучий грубый носорог и быстрая антилопа – плохая пара», – мстительно думал он.
После единственной встречи лицом к лицу его охватил огонь, будто к сжатому газу поднесли горящую спичку. Резко поднялась температура. Голова раздулась, как пустой шар, наполненный болью и одной-единственной мыслью: «Теперь я смогу к ней подойти». А потом она пропала. Недалекая Сулима отделывалась общими фразами. Мысли о Саше стали навязчивыми, как зубная боль. Саша исчезла. Исчезла без следа, как видение, как бледная тень. Прошла сквозь стену воспоминаний и превратилась в призрак. Габриэлю стало казаться, что она ему просто приснилась…
Габриэль мотнул головой и радостно засмеялся. Они сидели у него в комнате. Работал телевизор. На маленьком сервировочном столике на колесах стояли чашки с чаем, на тарелке разрезанный батон и сливочное масло.
Саша вопросительно подняла брови.
– Я радуюсь, что ты здесь. Со мной, – сказал Габриэль и сжал ее плечо гибкой кистью.
«Завтра. Я все скажу ему завтра», – подумала Саша и погрозила пальцем:
– Не так сильно. Мне больно.
Габриэль шутливо округлил глаза и осторожно прикоснулся губами к пострадавшему плечу:
– Прости… Так лучше?
– Чуть-чуть, – смеясь, сказала она.
Габриэль посмотрел на ее дерзко приподнятый подбородок, приблизился и, сжав Сашу в объятиях, крепко поцеловал в насмешливо изогнутые губы.
Саша дернулась, ойкнула и замерла.
Габриэль не останавливаясь покрывал лихорадочными поцелуями все ее лицо – лоб, губы, щеки, подбородок. Саша раскрыла глаза. В памяти услужливо нарисовался образ законного супруга. Иванов, сложив губы слюнявой красногубой трубочкой, тянулся к ней, вожделенно прикрыв глаза. Саша недовольно нахмурилась.
– Я люблю тебя, – нежно сказал Габриэль. Иванов обиженно скривился и пропал. Слова щекотно протекли в ямку за ухо, Саша блаженно поежилась, и в этот момент Габриэль легонько прихватил зубами мочку уха. Острое, слегка болезненное сладкое чувство стреножило волю, она почувствовала себя дикой круглобокой лошадью, пришпоренной умелым ездоком. На ее лице появилось странное отсутствующее выражение, словно все, что происходило с ее телом, проходило сквозь сознание, не тревожа его. Так звонкая напружиненная стрела пронзает влажный воздух. Выпущенная сильной рукой, она летит к своей цели, трепеща оперением, но лишь очень тонкий или обученный слух может распознать этот звук.
Много звуков, тепла, растекающегося по телу. Саша тихонько рассмеялась. Почему-то вспомнилось, как после долгой тренировки юные лыжницы набивались в душевую. Переход от сухого мороза, царапающего открытые участки лица колючими ноготками, к утробно теплой влажности душевой сбивал ориентиры. Самая горячая вода казалась еле теплой, замерзшее тело не чувствовало жесткой мочалки и лишь потом, отогревшись, начинало болеть. Тогда Саша и придумала этот способ. Она вставала под холодный душ, оберегая только голову. После полутора минут под обжигающими, обманчиво горячими каплями воды тело возвращалось в привычную систему координат. Становилось холодно, холодно до ломоты в зубах, посиневшая Саша торопливо крутила ручку крана, и на нее обрушивалась спасительная лавина горячей воды.
То же самое она чувствовала сейчас. Руки, скользящие по ее телу, возвращали в него жизнь. Глубоко запрятанное сморщенное Сашино «я» вытряхнулось из тайника, и новое, свежее, легкое заполнило мраморное тело. Ожили длинные ноги, стройные бедра, руки с розовыми ноготками, на щеках зацвели пунцовые цветы, а губы налились вишневой спелостью.
– Иди ко мне, – сказала она, с удивлением слыша в своем голосе воркование влюбленной птицы.
– Я здесь, – ответил Габриэль и прильнул губами к ямке между ключицами. Он целовал ее, и казалось, что вместе с дыханием в нее проникает его любовь.
«Любовь – это тепло», – подумала она и крепко обняла его за плечи.
Они раздевались медленно и долго. Габриэль снимал с Саши вещь за вещью и бережно откладывал в сторону, а она чувствовала себя капустой с истекающей соком кочерыжкой. Одежды было слишком много. Но наступил момент, когда она осталась только в трусиках и лифчике. До сего времени она думала, что мужчин привлекают в женском теле губы, грудь, ну и… гениталии. Саша и представить себе не могла, что найдется мужчина, для которого вожделенным будет каждый сантиметр ее тела. Он прикасался к ней с такой нежностью, трепетом, жаром, жадностью и восхищением, что она по-новому взглянула на себя. «Неужели женское тело и в самом деле чудесный инструмент для настоящего виртуоза, – думала она, – и разве может быть искусным любовником молоденький юноша?» «Черный юноша», – зачем-то поправила она себя. Среди женской части общежития ходили слухи о необычайной сексуальной силе африканцев, вызванной гигантскими размерами половых органов. Саша вдруг хихикнула:
– Ты не разденешься?
Обнаженный до пояса Габриэль оставался в брюках.
– Ты этого хочешь? – вместо ответа, спросил он. В его тоне сквозило сомнение.
Саша задумалась.
– А почему ты спрашиваешь?
Разговор все больше напоминал общение двух осторожных евреев.
Габриэль ласково обнял Сашу и доверительно сообщил ей на ухо:
– Когда придет время.
Саша вывернулась из объятий и заглянула в темные глаза:
– Что это значит? Ты… не хочешь меня?
Габриэль протянул руку и провел пальцем по ее нижней губе. Получился смешной булькающий звук. Саша втянула губы. Он внимательно посмотрел на нее, словно пытаясь прочитать мысли:
– Я не просто хочу, я люблю тебя. Я хочу не просто быть с тобой в постели, но сейчас ты еще не готова.
«Откуда он знает?» – подумала Саша.
– Ты еще не веришь мне, – продолжал Габриэль, – а иначе ты сказала бы, что ты замужем.
– Что? – Она не поверила своим ушам. – Ты знал?
Он покачал головой и так взглянул на нее, что она почувствовала себя нашалившей маленькой девочкой.
– Это так просто. Твоя фамилия больше не Ветрова. Иванова Александра, не так ли?
Саша почувствовала себя невероятно голой и замерзшей. Серенькой растрепанной мышкой она прошмыгнула к своим вещам и принялась быстро натягивать их на себя.
– Подожди. – Габриэль удержал ее за руку. – Я тебя ни в чем не виню. Не уходи.
– Правда? Ты – мой благородный рыцарь? – Саша вдруг рассердилась. – Ну и чего тебе надо от меня?
Наступила тишина. Такая долгая и тяжелая, что хотелось плакать.
Габриэль поднял голову и тихо произнес:
– Я не знаю, слышала ли ты меня… Я люблю тебя.
– Ну и?.. – Накатило злое чувство. Саша чувствовала себя стервозой, но не могла остановиться.
Неизвестно откуда черпал силы этот молодой паренек.
– Я не хочу делать тебе больно. Да, я хочу спать с тобой. Это правда. Тебе кажется, что ты тоже этого хочешь… Но твое тело говорит другое… Я обнимаю тебя, но я обнимаю только твое тело. Ты находишься где-то далеко. Не здесь. Не со мной. Прости.
Разжались руки, сжатые в злые кулаки. Его слова наотмашь били замерзшую душу. Рушился хрупкий лед, сковавший сердце. Ниоткуда полились горячие слезы.
– Мне одиноко. Мне так одиноко…
Саша плакала, не стыдясь, не заботясь о том, какая она сейчас некрасивая, не пытаясь быть сильной, не думая ни о чем, кроме того, что рядом находится человек, угадавший ее душу. Никого никогда прежде не интересовало, что творится у нее внутри. Что она чувствует, чего боится и о чем мечтает!
Бережные, невероятно нежные руки прикасались к ее телу, послушному, как растопленный воск. Они лепили из него что-то новое. Гладкое, доверчивое, восхитительно горячее и дрожащее от возбуждения. Саша обнимала Габриэля изо всех сил, держась за него, как утопающий за последнюю опору, стремясь сплестись с ним в единый комок, стать его частью. Обнаженное тело его с ровной, бархатистой на ощупь кожей казалось прохладным, скользило под руками. Она чувствовала его всем существом, губами к губам, сосками к соскам, животом к животу, ногами, бедрами, коленями.
А потом внутри вспыхнул свет. Она откинулась и застонала. В этом стоне растворилось все: невыплаканные слезы, сомнения, былые огорчения, холодная супружеская постель и даже маленькие недоношенные сгустки утраченной жизни. Сашу пронзило сладким упругим теплом, ее лоно благодарно принимало жезл, словно специально выточенный для него.
Она вновь и вновь двигала бедрами, стремясь, чтобы живительный жар проник как можно дальше, согрел ее изнутри. Заполнил томительным ликованием. Всю. Насквозь. Движения усиливались, нарастая оглушительным потоком, прорвать который можно было только криком освобождения. И она закричала. Криком освобожденной птицы, расправившей крылья и взметнувшейся в безумном порыве навстречу огромному, ослепительно прекрасному солнцу.
Темнота, наступившая следом, была влажной и горячей. Простыни пропитались телесным соком, не хватало воздуха. Габриэль, стройный, поджарый, как молодой гончий пес, с еще дрожащим от пережитого оргазма перпендикуляром пениса скользнул к окну и рванул его на себя. Саша с неожиданной нежностью увидела его силуэт на фоне матово серой поверхности Финского залива под темным, непривычно звездным небом.
– Я боялся, что ты будешь жалеть…
Темное лицо со сверкающими белками глаз, Саша поцеловала его в напряженную переносицу. Вставая, она оперлась рукой о его плечо, и в этот момент в ушах прозвучал незнакомый высокий женский голос:
– Ты беременна.
– Что? – Саша охнула и села обратно на диван.
– Что-то не так?
– Н-не знаю. Мне показалось… Ты ничего не натворил?
Габриэль показал глазами на пустую упаковку презерватива.
– Хорошо. Нам надо быть осторожнее. – Саша произнесла это и тут же пожалела. На лицо Габриэля набежала тучка, даже не тучка, мимолетное облако.
– Я постараюсь, – произнес он одними губами.
Глава 28
Крылья, спрятанные в рюкзачок, сапоги-скороходы, замаскированные под обычные кроссовки. Время неслось, ускоряя свой бег.
Саша съездила на каникулы. Провела неделю под бдительным прицелом внимательных глаз свекрови. Евгения Мартыновна накрывала на стол и разглядывала Сашу. С невесткой что-то явно происходило. Сияющие глаза, быстрые движения. Ни следа прежней меланхолии и бледной немощи. Саша просто кипела жизнью и энергией.
Александр не испытывал никаких опасений. Он был доволен Сашиным возвращением и тоже находил, что жена выглядит посвежевшей. В первый же вечер Саша порывисто поцеловала мужа в губы и потянула к себе. Иванов последовал настойчивому зову с некоторой неохотой. Прежняя отстраненная Саша нравилась ему больше. В этой было чересчур много живости. Она отдавалась ему с непонятным ожесточением, даже лихорадкой, словно была не совсем здорова. После нескольких вялых движений маленький дичок поэта вконец увял, и уже никакие, чрезмерные на взгляд Александра, усилия жены не помогли ему хоть чуть-чуть поднять головку. Секса не получилось. Саша странно взглянула на мужа разными глазами и, отвернувшись, спросила:
– Ты меня еще любишь?
– Ты – моя жена, – назидательным тоном ответил поэт, повернулся на другой бок и уснул сном праведника.
Ему снились консервированные томаты в большой пятилитровой банке. Яркие спелые плоды выглядели весьма аппетитно, но горлышко банки оказалось слишком узким. Половину сна брезгливый Иванов озирался в поисках вилки, а другую – пытался подцепить скользкую помидорку растопыренными пальцами. Наконец ему это удалось, но, к великому сожалению, вытянуть руку с зажатым в ней помидором наружу так и не получилось.
Проснувшись, инженер с удовольствием посмеялся над собой, наяву задачка выглядела до легкости несложной, и ему даже стало немного неловко, что во сне он вел себя как примитивный примат. Он разбудил спящую Сашу и принялся в подробностях живописать свой странный сон и свое же к нему отношение. Жена одарила странным, как и вчера, неуютным выражением, поэт жестоко обиделся и ушел спать в зал. Там его и обнаружила утром мама, накрыла пледом и принесла из прихожей запасные тапочки. Скрюченный Иванов согрелся, разогнулся под колючим шерстяным пледом и сквозь дрему подумал, что, в сущности, две женщины в доме – это излишняя, совершенно ненужная в хозяйстве роскошь.
Остаток каникул Саша и Александр передвигались в независимом друг от друга режиме, встречаясь лишь за ужином. Саша ела мало и неохотно, больше рассматривала. На желтоватом фаянсе возвышалась горка голубоватого картофельного пюре и оплывший кривой палец свиной сардельки. Свекровь мерно двигала челюстями, гоняя по лицу недобрые желваки. Иванов добродушно щурился в сторону матери, отвесив нижнюю губу. Порция на его тарелке исчезала с ужасающей скоростью. Саша прихватила вилкой сардельку, намереваясь перетащить ее к мужу. Острые металлические зубья с треском прорвали оболочку и впились в плотный сарделькин бок. Та беззащитно протекла соком. Ощущение живой плоти под вилкой было настолько явным и… отвратительным, что перехватило дыхание. Глубоко в желудке возникла резь, взметнулся соляной столб и выплеснулся в горло острым привкусом взбунтовавшейся желчи. Саша торопливо прикрыла рот рукой и бросилась в ванную.
Головокружительный приступ тошноты закончился так же внезапно, как и начался, Саша тщательно прополоскала рот холодной водой, с облегчением выпрямилась над раковиной и… вздрогнула. Из зеркала прямо на нее смотрела свекровь. Блестевший сквозь ржавчину металл не предвещал ничего хорошего.
– Что скажешь? – скрипучим голосом спросила Евгения Мартыновна.
– Что именно вы хотите услышать? – Саша бесстрашно вытерла губы полотенцем для тела. Свекровь дернулась. Ржавый цвет глаз приобрел кислое, зеленоватое свечение.
– Что с тобой происходит?
Саша испытующе поглядела на мать своего мужа и негромко, словно извиняясь, произнесла:
– Я не люблю вашего сына.
Евгения Мартыновна приподняла надменные брови с уязвленным видом королевы-матери, которой сообщили, что у наследника трона кривые ноги:
– Мне это известно… Мне. Но не Сашеньке. И я не собираюсь с ним откровенничать по этому поводу. И тебе не советую. Что-то еще?
Саша молчала. «Насколько было бы легче, – размышляла она, – если бы Иванов унаследовал от матери решительность и практичность». На побледневших висках свекрови тревожно забились голубые жилки. Женщина сглотнула, ее лицо утратило величественность. Лоб прорезали глубокие морщины. Под глазами пролегли тени. Против воли на мнимо бесстрастном лице отразилось смятение, словно ее железная воля затрепетала перед лицом неизвестной опасности, грозившей сыну. Саша неожиданно для себя посочувствовала этой женщине, вставшей на защиту своего ребенка, как курица, грудью защищающая цыпленка от коршуна. Жаль только, что Саша не чувствовала себя хищницей, а Иванов не был похож на желторотого птенца. Или… был?
– Скорее всего, я беременна…
– Не первый раз, – упрекнула свекровь.
– Да. – Кровь отхлынула от лица, побледневшая Саша облизнула губы острым язычком.
«Прямо как ящерица, – неодобрительно подумала Евгения Мартыновна. – Беременна она! Подумаешь, новость! После двух неудачных беременностей?» Ничего этого женщина вслух не сказала, но под острым взглядом Саше стало неуютно. Не иначе как возомнив себя рентгеном, свекровь буравила тяжелым взглядом плоский Сашин живот.
«На этот раз все по-другому» – подумала Саша и… улыбнулась.
Невестка не только выглядела, но и вела себя необычно. Эдакий сияющий розовый бутон. «Не к добру», – насупилась Евгения Мартыновна. Свекровь прикидывала, в ее полуприкрытых глазах метались торопливые мысли. Иванов-сын тоже появился на свет не сразу, и в своих неудачах Евгения Мартыновна винила Иванова-старшего, субтильного, заикающегося вялого мужичка с вечно потными ладонями и жалким недоразумением вместо мужского достоинства. Правда, Женечка Гольдман слишком себя уважала, чтобы решиться нагулять наследника на стороне… Догадка врезалась в массивный лоб с беспощадностью летящего булыжника. Пожилая женщина дернула рукой, словно стирая не ко времени зародившееся подозрение, и цепко оглядела невестку.
Саша встретила враждебный взгляд спокойной улыбкой и вызывающе огладила руками талию. В воздухе запахло ссорой.
– Кто он? – В круглых птичьих глазах Евгении Мартыновны мелькнул и потух злорадный огонек. Саша не успела понять, к кому он был обращен, к распутной невестке или недотепе сыну. Свекровь быстро взяла себя в руки и придала лицу более приличествующее моменту выражение «отечество в опасности». Теперь она выглядела слегка оплывшей копией монумента Родина-мать. Скорбные складки в уголках рта, надежно сжатые губы, волевой подбородок, которым без опаски можно было колоть орехи. Женщина двинула челюстью:
