Текст книги "Хроника Мухаммеда Тахира ал-Карахи"

Автор книги: Мухаммед ал-Карахи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава с упоминанием о поездке имама Шамиля к великому царю

В 1277 [1860/61] г. пришел из Петербурга по телеграфу высочайший фирман, в котором царь приглашал Шамиля к себе. Отправились с ним мы, наш друг капитан Руновский и фельдъегерь, присланный из города Петербурга для сопровождения имама в пути. Фельдъегерь – это посланец от имени царя, которого спешно посылают по какому-либо важному делу специально. Имам ехал со своим старшим сыном в великолепной коляске, а мы – в другой. Так, пока не достигли Москвы. Отсюда мы сели на железную дорогу [287] (цудульхук), а после того, как слез он и мы с железной дороги, мы встретили на краю города Петербурга друга имама (и его любимца), умного и сметливого искусного переводчика полковника Богуславского; он сейчас посланник со стороны великого падишаха в охраняемом [Аллахом] городе Стамбуле. Богуславский переводит и говорит на арабском, персидском, турецком, английском, французском и других европейских языках. Тогда он был адъютантом у дежурного генерала, помощника того царского министра, который управлял всеми военными делами русского государства.

Богуславский был таким человеком, у которого ума, проницательности (и верности) полная через край чаша. Впоследствии его неоднократно назначали переводчиком между имамом и великим царем, а также и между имамом и генералом.

Мы нашли при нем роскошную коляску, приготовленную для имама. Этот полковник подошел к имаму, поздоровался с ним, приветствовал его с приездом и предложил свое гостеприимство. Он говорил с имамом на арабском языке (а у него и искусство в нем! что за искусство!). В заключение речи он сказал: «Добро пожаловать, благородный уважаемый гость, приглашенный остановиться у справедливого великого государя, которому никогда не надоедает оказывать милости, приехали вы в добрый час».

Они двое поехали в этой коляске, сыновья Шамиля во второй, а мы – его товарищи – в третьей. Мы прибыли к дворцам, пяти– или шестиэтажным, и остановились в них. Они очень хорошо обставлены и украшены различными тканями, столами и стульями, обтянутыми разноцветной парчой. В этих дворцах – разнообразная пища и множество фруктов, «которые не прекращаются и никогда не запрещаются»,[181]181
  Коран, 56–32.


[Закрыть] и возвышающиеся [288] постели. Как будто бы это какой-то рай, в котором «гроздья его близки».[182]182
  Коран, 69–33.


[Закрыть] Богуславский сказал нам: «Ешьте и пейте на здоровье. Это уважение специально для тебя сделал царь, о имам!» Имам поблагодарил за это. Полковник с этой упомянутой речью, осмотрев накрытые столы, вышел от нас не надолго, затем, примерно через час, вернулся к нам вторично и сел с нами за пищу. Затем он ушел.

На следующий день утром он пришел к нам и сказал: «Мы сейчас отправимся сперва к дежурному генералу – помощнику министра». Мы отправились к нему а с нами и наш друг капитан Руновский. Когда мы прибыли к дежурному генералу, он поднялся навстречу имаму, поздоровался с ним и сказал: «Добро пожаловать. Вы прибыли весьма кстати» и встретил его ласковыми и веселыми словами.

Имам изложил ему свое желание отправиться к министру и спросил, когда ему это будет можно сделать. Генерал охотно ответил ему: «Когда хотите». Он обещал довести об этом желании имама до сведения министра. Затем генерал ответил [согласием] на то, что хотели от него в отношении министра. Имам вышел от него с этими его обещаниями. На следующий день утром полковник Богуславский отправился к этому дежурному генералу узнать в отношении того, что сказал имам накануне. Он вернулся от него с положительным ответом.

Мы отправились к министру Милютину в его дом. Мы встретили у него то же самое, что встретили до этого у его помощника, дежурного генерала, из уважения, почтения и приятных разговоров. Имам попросил у министра довести до сведения царя о том, что он хочет встретиться с ним и когда это ему будет разрешено. Через день или два пришел высочайший [289] фирман о явке к царю. Когда мы прибыли в Красное Село, а это селение близ Петербурга, в нескольких верстах от него, то нашли царя в роскошных дворцах, а у ворот – толпу знатных людей и государственных вельмож, дожидающихся у дверей, как это полагается по обычаю вельмож, когда царь выйдет к ним. В тот день царь делал выход и был занят его приготовлением. Ему не подошел удобный случай пригласить нас в его дом и мы стояли поэтому у двери вместе со всеми собравшимися. Как только царь случайно брошенным взглядом увидел имама с лестницы дворца, он прямо направился к нему, не обращая внимания на тех, кто находился по сторонам. Он остановился перед Шамилем, а народ, находившийся там, смотрел на них и удивлялся тому, что встретил Шамиль со стороны царя из чрезмерного уважения. Царь спросил имама о его здоровье.

Имам проявил свою радость и счастье по поводу того, что видит его вторично здоровым, невредимым и в безопасности под взглядом смотрящего на него глазами милосердия и милости. Беседу царь продолжал недолго. Он посоветовал имаму поехать в военный лагерь, если он хочет полюбоваться зрелищем парада, а парад Шамиль неоднократно домогался посмотреть в прежние дни. Затем царь обратился к находившимся вокруг генералам и осведомился о их здоровье. Среди этих генералов были и такие, которые передавали письменные прошения его адъютанту, и такие, которые удерживались от подачи прошений, а удовлетворялись тем, что излагали свои просьбы устно, а затем поднимали руку к плечу – это у них знак приветствия. Затем царь сел в роскошную коляску и уехал со своим адъютантом.

Немного спустя вышел его брат, затем – царица со свитой из знатных женщин. Все они направились вслед за царем в военный лагерь. [290]

После того как они удалились от нас, нам подали коляски, мы сели в них и поехали вслед за ними. С нами [поехал] и полковник Богуславский.

Когда мы приблизились к лагерю, то сошли с колясок и сели верхом на лошадей, находившихся там специально приготовленными для верховой езды. Мы верхами остановились в стороне близ царя, а он объезжал и справа и слева между [рядами] солдат и говорил: «Как ваше здоровье, молодцы?» Они отвечали ему в один голос: «Здравия желаем вашему величеству». Царица сидела на возвышающемся холме в палатке с женщинами.

В то время, когда царь приказал войскам, и конным и пешим, пройти перед ним, ударил вдруг на нас проливной дождь. Промокли все вместе с оружием [настолько, что] как будто бы их вытащили из пруда, наполненного водой. Затем царь объявил благодарность начальнику войск за то, что он нашел его войска в хорошем порядке. После того как прошли всадники, вслед за ними вышла пехота. Среди пехотинцев находился сын царя. Он также шел как и все. Царь показал Шамилю на него и сказал: «Видишь этого мальчика? Это мой сын».

Прошел перед ним другой его сын в других рядах, и царь указал на него имаму, как и в первый раз. Затем вышел один отряд всадников лучше предшествовавших оружием, лошадьми и выправкой [букв. станом]. Нам сказали, что это – лучшая часть из имевшихся там войск. В их авангарде находился старший сын царя – его престолонаследник.

После мы в колясках вернулись обратно и отправились в Петербург. По прошествии двух или трех дней мы отправились к генералу, который всегда уважал имама и любил его. Он находился в селении, выстроенном на морском берегу, тянущемся до Петербурга. Мы ехали на пароходе, принадлежавшем брату этого генерала, управителю морских войск. Нас расположили [291] в царском дворце, окруженном тем, что не поддается описанию.

Как только мы прибыли, нас пригласили к генералу, находившемуся в другом дворце. Имам вошел к нему с полковником Богуславским. Мы оставались в прилегающем к нему помещении до тех пор, пока не окончилась беседа имама с генералом. Затем мы вошли к генералу, и последнее то, что он сказал при прощании имаму, было: «Поистине, я люблю тебя как родного брата. А сейчас я отправляюсь в другое далекое государство. Пиши мне о твоем положении, и я буду писать тебе и не забуду тебя, хотя и удаляюсь от тебя в далекую страну».

Затем, когда мы вышли от генерала, мы вошли в царский сад. В этом саду находятся дома прежнего царя Петра, который установил большинство российских порядков. В этих домах хранится его мантия, шарф и туфли его жены Екатерины, которая управляла делами Российского государства после смерти Петра. Там же – древняя медаль, на которой изображена женщина в короне. Эта медаль выбита во времена Екатерины. В этом дворце находятся знамена мусульман, захваченные в стороне наших жилищ или в других местах во время битв. Вот таковы-то дела. В тех домах находятся также серебряные медали, которые обычно прицепляются на грудь тех, кто проявил отвагу в битвах. На них выгравированы выражения, известные у нас: «Кто думает о последствии – тот не храбр», «Это знак храбрости», «Это – молодец, совершенна в битвах его забота», «В битвах нападает нападением льва» или «Эта медаль – дал ее имам тому, кто проявил храбрость среди людей», и тому подобное.

Мы видели также топор, которым отрубали головы, и говорят, что его захватили в битве у Кутиша. Там же – знамя Данияль-султана.

Между тем нас привели в помещения, в которых неисчислимое множество кузнецов. Мы видели у них [292]огромный молот весом, как нам сказали, в тысячу пудов или больше. И несмотря на его вес, его приводит в движение с легкостью один человек при помощи железных колес. Этот молот разбивает громадный докрасна накаленный кусок железа немногими ударами так, что делает его тонким.

Заключение о том, что осталось

Когда имам возымел намерение вернуться из Петербурга, то он захотел вторично встретиться с царем. Причина этому следующая. Когда после того, как его величество проявил в отношении имама бесконечное уважение, оказал ему возвеличение и почет и покрыл крыльями его сожаления и сострадания то, что имело место с его стороны в прошедшие дни вражды, то имам счел для себя обязательным лично отблагодарить его и выразить благодарность от глубины сердца за все его благодеяния и милости к нему, ибо это было причиной увеличения благоденствия и исчезновения сожаления. Он попросил у царского величества разрешения на эту встречу. И вот фирманом властным и решением славным было разрешено имаму просимое им и приказано прибыть к царю. Когда мы прибыли с имамом к «высоким дверям», то имама ввели с полковником Богуславским в специально для него приготовленное помещение. А я, мой брат Абд ар-фахим и друг имама, приставленный к нему от высокого государства, капитан Руновский, остались в другом помещении, находящемся перед тем, куда ввели имама.

Царь беседовал с имамом долго. Я не знаю, что было между ними тогда из речей, кроме того, что, когда имам вышел от царя, его лицо блестело, подобно новой луне, от сильной радости и веселья, вызванных всем тем, что он увидел из почтения и царских милостей. [Это было] такое великое почитание, которое [293] превышает все упомянутое выше. Среди подарков царя имаму была очень дорогая золотая шашка,[183]183
  В рукописи К глосса: «Говорят, что эту шашку, которую подарил царь имаму Шамилю, прислал царю в подарок верховный эмир Абу Муслим шамхал. Она была усыпана драгоценными камнями в таком количестве, что не сочтет их считающий и не опишет описывающий. От автора».


[Закрыть] подаренная рукой уважения и почитания. Да пусть не придет тебе в голову, слушатель, что это – вещь обычная даже для каждого из великих и начальников.

Затем царь пригласил к себе меня и капитана Афлуна, который был со мной. Когда мы приблизились к царю, то мы приветствовали его по обычаю русских наклоном головы. Я увидел признаки веселья и смеха на его лице. Он побеседовал со мной кое о чем. Например, он спросил: «Как ты нашел Петербург?» и пр. и пр. Я отвечал ему в меру своих знаний и ума. Затем он обратился к Руновскому и сказал ему: «Поистине, я доволен твоей службой». Он вышел, мы также ушли после него из его дома и отправились в Петербург. Через день после этого пришли посланцы от царицы с дорогими подарками для жен имама и его дочерей. Они показывали имаму все то, что было с ними из подарков, говоря: это – такой-то, это – такой-то, называя имена каждой из этих женщин по отдельности.

Среди подарков были: трое четок из жемчуга, цена каждых из них 300 рублей. Две четыреугольные коробки, в каждой из них – птица из золота, как настоящая, издающая удивительные трели. Подобных вещей мы раньше не видывали. Эти коробки были из бумаги. Две булавки из золота, украшенные драгоценными камнями, прикалываемые к платью на груди. Они предназначались для двух жен имама. И такие же булавки для всех дочерей. С этими подарками и с великим почетом вернулся имам из Петербурга, скованный и плененный цепями оказанных ему милостей [294] и связанный по рукам путами проявленного в отношении его почтения. Однако, когда я вспоминаю закон наших людей в части содержания пленников, то содрогается моя кожа и морщится веселость моего лица, стыдясь [при сравнении] с тем, что мы видели здесь.

Глава о выпрямлении искривленных от природы ног дочери имама Шамиля Наджабат

Знай, что когда Афлун Руновский узнал, что царь любит оказывать уважение и почет Шамилю, то он захотел сам испытать состояние Шамиля – доволен ли он от глубины сердца всем тем, что сделал ему царь, или же осталось у него еще какое-либо другое желание, которое он не довел до сведения царя, [он это делал] для того, чтобы самому приложить старание в выполнении основных желаний имама. Руновский увидел, что имам благодарен Аллаху всевышнему и доволен царем. Однако он понял, что в душе имама все же затаено еще одно желание – выправить ноги его дочери Наджабат.

В один из дней он покинул нас и через некоторое время вернулся в Калугу с удивительнейшей из людей по нраву личностью, которую звали Людвиг Киржановский.

Он привел его к имаму, Руновский сел рядом с имамом, а того посадил в стороне. Они вели длинный разговор. Киржановский рассказывал имаму о том, что он видел в Москве и Петербурге, и разные другие рассказы. И вот – его речь хорошая, но не согласуется с нашими речами, наоборот, все, что он говорит, – странные слова, чуждые для наших умов. Мы тогда сказали сами себе: «Кто это? Какой-нибудь ангел, или дух или святой, скрывшийся от людей?»

Наконец, мы узнали, что это был обычный смертный, а не ангел и пр. Во время этого разговора Афлун [295] сказал: «О имам, я искал долгое время лекарство для твоего сердца и, наконец, нашел это лекарство, – и он указал на этого человека, – в лавках Петербурга и доставил его тебе бесплатно. Пусть приносит пользу в устранении твоих забот, которые остались до сих пор у тебя в помыслах еще с того времени, когда ты был на Кавказе».

Мы удивились ему и этим его словам и подумали, что он подшучивает над имамом.

Когда Афлун увидел наше неодобрение его поступков, он разъяснил свои слова, сказав: «О имам, поистине остался в твоих помыслах узел, завязанный еще в Дагестане, и я надеюсь при содействии Аллаха всевышнего развязать его с помощью этого лекарства».

Имам удивился его словам и захотел узнать, что это за узел.

Тогда Афлун сказал: «Твоя дочь Наджабат родилась с искривленными ногами. Я думаю, что она страдает от этого и постоянно жалуется Аллаху всевышнему, и будь счастлив, дабы всевышний исправил это при помощи сего лекарства в короткое время».

Мы удивились тогда его проницательности и постижению того, что было сокровенным в сердце имама, хотя он совершенно ничего и не сообщал об этом ни ему, ни даже никому из нас.

После этого в уме имама наступило полное удовлетворение и довольство. И если бы у него были крылья, то он полетел бы от сильного счастья. Через несколько дней после этого разговора этот человек принялся заниматься выправлением ног Наджабат. Он сказал ей в первый день начала лечения: «Посмотри сегодня на свои ноги и запомни их вид. Поистине, ты не увидишь их больше такими с этого дня, если этого захочет Аллах всевышний». Мы тогда засмеялись и сказали: «может быть он шутит».

Но прошло после этих слов не больше 5 дней, только, и он полностью исправил ей ноги. [296] Не было употреблено там ножа или какого иного инструмента, кроме простого бинтования ее ног лоскутами. И хвала Аллаху, владетелю миров. Имам дал этому врачу тысячу рублей. И если бы ему сказали – отдай все, чем ты владеешь, то он не поскупился бы – настолько была велика его радость этому искусному делу.

Письмо Джемаль ад-Дина к Шамилю

«От дряхлого старика сейида Джемаль ад-Дина к его дорогому сыну славнейшему и благороднейшему Шамилю и к остальной семье. Мир над вами, милость и благословение Аллаха всевышнего.

А затем. С того времени как мы узнали о вашем положении и ваших делах, мы часто восхваляли за это Аллаха всевышнего. Восхваляйте же и вы и благодарите его за то, что он оказал вам великие милости. И желайте добра царю. Мы уже слышали о великом его милосердии и хороших поступках с многочисленными милостями к вам. Несмотря на то, что вы были в отношении его злодеятелями, с какими благодеяниями он отнесся к вам?! И если он так относится к злодеятелям, то каковы же поступки его в отношении добродеятелей?! Нет сомнения в том, что поступок благородных – благороден, их добродеяние – совершенно.

Надлежит вам и нам благодарить его за его милости и в любое время желать ему добра, возвеличивая его достоинство. Ибо, кто не благодарит созданных, тот не благодарит создателя. Как от вас не скрыто, благодарность дарующему – обязательна.

С миром. В 1278 [1861/62] г. в Темир-хан-шуре. Конец».

Да сделает Аллах всевышний для них обоих [Джемаль ад-Дина и Шамиля] рай убежищем и не лишит нас его также.[297]

Остаток из диковинок города Петербурга

Когда мы были там, то нас доставили в одно место, где находилась группа звездочетов и предвещателей. У них книг столько, что не сочтешь, и очень длинная подзорная труба, в которую видны звезды даже в полдень.

Ну, разве не удивительно, что они показывают тебе в эту подзорную трубу любую звезду, какую ты только хочешь, и в любой части неба, прочитывая это в науке о звездах, которая является запрещенной для чтения и изучения у нас, а в то же время среди людей есть такие, которые разрешают это смотрение в силу приносимой им пользы.

Первый довод, [т. е. довод запрещающих], состоит в том, что звездочет часто сообщает о том, что скрыто от многих людей. Невежественный же человек, который слаб в своей вере, думает, что звездочет знает сокровенное и поэтому сердце его приходит к смятение, а он сам приходит к ложному представлению о существовании сотоварищей у него всевышнего [Аллаха] в этом знании сокровенного, так как только он [Аллах] – тот, от которого ничто не скрыто ни на земле, ни на небе, «знающий сокровенное и очевидное великий превознесенный».[184]184
  Коран 13–10.


[Закрыть]

Второй довод [т. е. довод разрешающих] состоит в том, что в знании счастливой или злополучной звезды заключается польза для путешественников, воюющих и тех, у кого есть какие-либо другие цели, так как тогда они могут пускаться в желаемое [предприятие] или воздержаться от него, смотря по выпавшей на их долю звезде.

Так пусть же будет дозволенным все то, что приносит пользу человеку, – оно не должно быть запрещено. «У каждого есть некая [обратная] сторона и он [298] обращает себя к ней».[185]185
  Коран 2–143.


[Закрыть] Аллах всевышний более сведущ в сущности дел. Кончилось то, что я, т. е. Мухаммед Тахир, извлек из краткого пояснения о делах Шамиля, и оно начинается с «Дополнения» и доходит до сих мест.

Дополнение о посланиях имама и великого царя

Поместил это дополнение на этом месте редактор, т. е. сын Мухаммеда Тахира. Имам послал царю:

«О величайший царь, объемлющий милосердием всех подданных и благодетель для меня особенно. Подлинно, моя постоянная нужда в людях моего дома [для оказания помощи] и чрезмерная старость напоминают о смерти ежечасно. Основываясь на том, что я чувствую из расстройства своего здоровья, я думаю, что уже приблизился мой жизненный предел и Аллах всевышний требует мою душу к удалившимся предкам. Я не боюсь неизбежной смерти. Я очистил свою душу молитвой и покаянием. Но, истинно, я и моя семья боимся внезапной смерти, прежде чем сумеем доказать покорность тебе, семье твоего дома и всем правителям русским верность наших сердец и чистоту нашего убеждения путем искренней клятвы, в подлинности нашего довольства. О величайший царь и мой добродетель! Ты победил оружием меня и тех, кто был в моем владении из жителей Кавказа. Ты даровал мне жизнь. Ты обрадовал мое сердце твоими благодеяниями над моей чрезмерной старостью, меня, порабощенного твоей милостью и щедростью. Я поучаю своих детей тому, что должно быть проявлено ими [из благодарности] в отношении русского государства и его великих владетелей, и благовоспитываю их на этом.

Я завещал им постоянную благодарность тебе за твою бесконечную ко мне милость и распространение [299]известий о ней. Я завещал им также быть среди искренних подданных русского государства, повиновением приносить пользу их новой родине и служить, не принося ущерба и не изменяя. О царь, окажи милость моей старости, прими присягу от меня с моими детьми в любом городе, в каком только ты пожелаешь, – Калуге, Москве, Петербурге, – это по твоему благому выбору.

Истинно, мы все поклянемся перед лицом свидетелей в том, что мы желаем находиться в среде искренне преданных тебе твоих подданных в вечной покорности. Я призываю в свидетели Аллаха всевышнего и его посланца Мухаммеда, да будет молитва Аллаха всевышнего над ним и мир, в чистоте моих тайных помыслов в отношении тебя и клянусь в этом Кораном и душой моей дочери Нафисат, умершей в эти дни, которая была для меня из моих детей самой любимой. О царь! ответь на мою эту просьбу согласием.

А я – бедный дряхлый старик, искренне преданный вам Шамиль. 1866 год. Апрель 13, в Калуге».

В ответ на это было написано со стороны царя:

«Благороднейшему превосходному ученому, величайшему совершенному другу – Шамилю – мир. Да не перестанет он быть сохраняемым телесно и душевно под взором попечения владыки всех сотворенных. А затем. Твое прошение, направленное его величеству нашему царю, сообщающее о твоем похвальном поступке в принесении клятвы верности со всей твоей семьей его величеству и величайшему престолонаследнику, уже прибыло своевременно. Однако некоторые обстоятельства задерживают на него ответ. Из этих обстоятельств [главное] – отсутствие в Петербурге его величества на время его поездки в Москву и ее окрестности. В данное время, посылая это письмо, мы уведомляем тебя, что его величество, наш величайший государь оказал благосклонность и принял твою просьбу [300] в полной уверенности в том, что с принятием им тебя в число его подданных он найдет в тебе того, кто будет отличаться назидательным примером и преданностью интересам царским и всей России, этой твоей новой родины, соразмерно величине того, что постоянно проявлялось в отношении тебя из хорошего отношения и почитания. Он надеется также, что найдет твоих детей, сыновей и сыновей твоих сыновей таким народом, которому мы оказали милость. Губернатору Калуги уже отправили приказ о том, чтобы он поспешил с принятием присяги от тебя и мужчин из семьи твоего дома, в упомянутом городе по правилам мусульманского шариата. Для выполнения всего необходимого губернатору будет послано со стороны военного управления в Петербурге соответствующее указание.

Еще до смерти Чичагова[186]186
  Губернский воинский начальник г. Калуги генерал Чичагов.


[Закрыть] я в соответствии с просимым тобою выбрал необходимых посредников для принятия от тебя присяги. Однако лучший из добродеятелей застиг нас неожиданно своим решением и удержал нас от исполнения этого дела. Я всячески стремлюсь выразить свое сожаление по поводу понесенной тобой утраты.

Но сейчас не осталось ничего, кроме надежды на то, что то, что было между вами обоими из искренней дружбы, случится вновь опять между тобой и тем, кто его замещает. Я прошу Аллаха всевышнего, чтобы он сохранил тебя и содействовал тебе его помощью в выполнении твоего прекрасного намерения. С миром».

Была подпись «Милютин, военный министр. 1866 г. Июль 20-го».

Затем имам написал великому царю следующее письмо:

«Я обещаю обещанием веры и клянусь всевышним Аллахом, устроителем всего. Истинно, я принимаю [301]на себя обязательство в том, что я вместе со своими семьями будем вечными подданными, искренними и покорными славному из славнейших его величеству императору Александру Николаевичу, самодержцу всего российского государства и т. д. и т. д. и престолонаследнику его величества императора, его императорскому высочеству, государю цесаревичу Александру Александровичу.

Истинно, я не покину русское государство и не пойду в другую страну и не направлюсь ни в какое иностранное государство, кроме как с высочайшего разрешения императорского величества и только лишь после получения специального на это приказа с его высокой стороны. Я не пойду в иностранное услужение. Я также не буду искренним другом-соучастником никому из врагов его величества в том, что приносит ущерб его императорскому достоинству и интересам великого государства. Истинно, я не пошлю никого с чем-либо тайным ни внутри русского государства, ни вне его. Я не сделаю ничего из того, что противоречит сущности достойного и верного подданного его царского величества. Истинно, я вплоть до последнего предела своих сил, возможностей и своего разумения со всеми моими правами и личными привилегиями, будь эти права и личные привилегии существующими уже или имеющими быть в будущем, принадлежу полностью власти его величества и его могуществу. Истинно, я буду стремиться так же [как и прежде] их хранить и защищать во всей полноте. Истинно, я взял на себя обязательство в том, что я во всем этом не уклонюсь при нужде от положения своей жизни. Истинно, я буду постоянно прилагать все свои старания в несении бремени всего того, что случится в интересах искренней царской службы и на благо государства.

А что же касается любого вреда или ущерба, возможно могущих постигнуть интересы царского величества,[302] и любой трудности и неурядицы, могущих его затронуть, то я обязуюсь не только стараться сообщать о них благоразумно и удерживаться от участия в них сознательно, но также сделаю все то, что в моих силах для устранения их и предотвращения их осуществления. А если же мне прикажут сохранять втайне следы тайны [?] или еще что бы то ни было, в то время когда интересы государства требуют сохранения этого втайне, то я обязуюсь всегда это соблюдать. И я не открою этого никому, кроме как лишь тому, кто уполномочен это знать или же был присутствующим при этом. В отношении всех этих клятв на мне лежит абсолютное обязательство. Я прошу Аллаха всевышнего помочь мне телесно и душевно его помощью и добродеянием, дабы я был верен своей клятве. И здесь я великим целованием благородного Корана завершаю свою клятву. О боже, да будет так». Конец.

В ответ на это письмо со стороны великого царя было написано:

«О превосходный и совершенный имам, умудренный опытом. Поздравляю тебя и благословляю тебя и твоих детей и желаю вам всякого добра от Аллаха всевышнего и от людей. Он – владыка, оказывающий содействие. Амин».

Затем написал имам великому падишаху следующее послание[187]187
  Этот и последующий документы Хабибуллах ал-Карахи ошибочно относит к числу писем Шамиля и царя. Судя по содержанию, эти два документа представляют тексты речей, произнесенных очевидно после принятия присяги в дворянском собрании г. Калуги Шамилем и губернским предводителем дворянства Щукиным. (См. «Военный сборник», т. IX, сент. 1866 г., «Присяга Шамиля».)


[Закрыть]:

«О славный, благодарю тебя от глубины сердца за твое поздравление меня с принятием присяги – этого великого дела в моей жизни. Я клянусь открыто перед Аллахом и присутствующими здесь его рабами в том, что я всем, что есть во мне, благодарю и выражаю удовлетворение великому императору, владетелю милостей и щедрот для всего народа вообще и добродеятеля для меня в особенности. Мое [303] сердце наполнено этим. Я признаю и утверждаю перед Аллахом всевышним и присутствующими здесь его рабами то, что великий император милостью и щедростью его возобладал над всеми пятью чувствами. Я утверждаю в связи с этим, что каждому человеку, познавшему и постигшему щедрость и милости великого царя, нужно любить его и быть ему искренним подданным. Я, дряхлый старик, не могу проявить трудами своих рук всего того, что есть во мне из любви к великому царю, самодержцу российскому. Мне остается только молить Аллаха о его государстве. Я прошу у всевышнего Аллаха ему долговечной жизни на неисчислимое количество лет. И благословляю его и членов его благородного дома. Еще прошу всевышнего и славного со своей стороны ради своих детей, – чтобы он наградил их достаточной силой души и тела для приношения пользы их новой российской родине, той пользы, которую она ожидает от подобных им благородных. Я заканчиваю эти слова засвидетельствованием благодарности от меня и от семьи моего дома. Я счастлив сейчас заявить об этом всем пред лицом здесь присутствующих. С миром».

Со стороны великого государя было написано ему в ответ:

«О ты, благородный имам. Ты понял и постиг твоей благородной и славной душой милость твоего могущественного повелителя – императора, [убедившись] в том, что ты был побежден не только оружием, но побежден также и любовью к тебе. Ты поэтому, при помощи того, что подсказал тебе ум, признал то, что тот, кто победил тебя оружием, того же сердце одолело тебя милостью и щедростью. Беспредельна его щедрость и защита тебя и всех людей твоего дома.

О ты, в тебе произошла великая перемена. Ты до этого был суровым повелителем диких народов во вражде против России. Сейчас ты стал подданным, без лицемерия верным, спокойным и подчинившимся твоему добродеятелю – нашему великому императору. [304] Подобно этой перемена возможна только в человеке, подобно тебе великом, благородном и славном по своему существу. Да предопределит тебе Аллах, о ты благородный, чтобы ты нашел покой и благорасположение щедрости нашего великого императора в полноте милости в богоспасаемом граде Калуге. Он [Аллах] ведь также предопределил, чтобы ты принес твою клятву в доме дворянства, в котором всегда беспрерывно друг за другом приносили клятву наши дворяне в подданстве нашему великому императору и престолонаследникам. Я не сомневаюсь в том, что ты и люди твоего благородного дома после того, как вы все принесли клятву, станете наиболее благородными среди коренных русских дворян. Я – тот, кто является предводителем дворянства в Калуге, – приветствую тебя, о славный шейх, с завершением великого дела. Живи в досуге и на покое в городе, в котором почитают твою благородную особу. Я восхваляю твою прекрасную благоразумную жизнь. Живи подобной похвальной жизнью среди нас до конца. Хвали и прославляй щедрость и благородство ученых-царей, среди которых твой и наш великий император Александр II».

Кончились письма.