Текст книги "Сокровище альбигойцев"

Автор книги: Морис Магр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 39 страниц)

Проклятая часовня

Высоко в горах, над долиной Барусс, затерявшись среди еловых лесов, стоит полуразрушенная часовня. Ни одна тропа не ведет к ее дверям, и у людей практичных сразу возникает вопрос: каким образом строители смогли доставить на гору камень, потребный для ее сооружения?

Собственно, а когда пришли сюда строители и почему они стали возводить храм на одинокой, поросшей лесом горе? Когда вы спрашиваете об этом местных жителей, они начинают рассказ издалека…

Давным-давно сеньор де Барусс отправился в крестовый поход под командованием графа Раймона де Сен-Жиля, и через положенное время вернулся, отягощенный множеством диковинных трофеев. Больше всего воображение окрестных сеньоров поразило чучело гигантской змеи, изготовленное ловким сирийцем; чучельник вставил гадине стеклянные глаза и исхитрился сохранить все зубы.

Змеиное чучело принесло сеньору де Баруссу сплошные беды. Он потерял сон. Правда, соседи говорили, что причиной его бессонницы были призраки убитых им язычников, которые являлись ему по ночам и, протягивая свои бесплотные руки, умоляли пощадить их. Спасаясь от этой призрачной армии, он по ночам убегал в горы, карабкался на скалы, нависавшие над долиной Барусс, и там что есть мочи голосил молитвы, пытаясь священными словами отогнать навязчивые видения. Правда, те, кто слышал эти вопли, уверяли, что кричал дьявол, околдовавший несчастного сеньора.

Наконец, во искупление своих грехов сеньор дал обет построить церковь и собственными руками снести туда все добро, награбленное им в домах язычников. Исполнив обет, сеньор де Барусс заделался настоящим отшельником: он поселился в отстроенной часовне, сам отправлял службы, сам звонил в колокол, а когда диавол являлся искушать его, садился на пороге, клал перед собой чучело змеи и пристально смотрел ей в глаза. Когда сеньор де Барусс умер, в часовне стали замечать тени язычников, а у одного из призраков с шеи свешивалась гигантская змея. Люди стали бояться часовни, да и среди священников не нашлось храбреца, готового служить в ней мессы. А когда кто-то из окрестных крестьян заметил в кустах возле часовни гигантскую змею, все решили, что это та самая змея, которую из далеких земель привез сеньор де Барусс. О том, что покойный сеньор привез всего лишь чучело, не помнил уже никто.

Прошли годы. Ветры сорвали двери и разрушили портал часовни. Лесные звери укрывались от дождя под сводами нефа. В прошлом веке епископ Сен-Бертрана под угрозой отлучения запретил прихожанам и служителям церкви переступать порог забытой богом часовни, ибо по ночам там справлял шабаш сам князь тьмы. А так как желания посещать уединенную часовню местные жители и прежде не имели никакого, тропа к часовне заросла окончательно. Причину же, побудившую наложить запрет, вскоре забыли.

Но лет пятьдесят назад двоюродный дед нынешнего сеньора де Барусса, личность, как, впрочем, и все члены этой семьи, исключительно неординарная, решил использовать часовню, построенную его предком, в качестве скульптурной мастерской. С годами сеньор стал мизантропом и обществу своих ближних предпочитал общество глиняных и каменных фигур. Товарищ короля Франциска I, он сражался при Черизоле [37]37
  В битве при Черизоле (1544) французские войска одержали победу над объединенными войсками германского императора Карла V и английского короля Генриха VIII.


[Закрыть], где, по его словам, французы одержали победу только благодаря его личной храбрости и смекалке. Когда же король отказался воздать ему по достоинству, сеньор де Барусс затаил на него обиду и неожиданно для всех начал создавать скульптурные портреты людей, с которыми ему довелось познакомиться на протяжении всей своей жизни.

Как и все мужчины из рода де Барусс, сеньор знал воинскую науку, но не владел резцом скульптора. Однако гордый и упрямый, как и все в его роду, он был уверен, что его желания вполне достаточно, чтобы стать великим скульптором и снискать на этом поприще славу более громкую, нежели та, кою до него сумели снискать самые известные ваятели.

Он велел доставить ему глину и мрамор, инструменты и дубовые чурбаки для пьедесталов и принялся вытесывать и лепить. Начал он с Иисуса Христа, двенадцати апостолов и персонажей мистерии Христовых Страстей. Он вылепил Иосифа, Магдалину, Пилата и солдат. Отличить фигуры друг от друга мог только обладатель богатейшего воображения, ибо все они являли собой бесформенные карикатуры. Когда церковь заполнилась уродцами, вылепленными сеньором де Баруссом, скульптор начал работать под открытым небом. Он мечтал о том времени, когда в часовню проложат дорогу, по обеим сторонам которой выстроятся его скульптуры, изображающие самых разных людей: рыцарей, клириков, судей, крестьян… Но больше всего он хотел создать статую короля Франциска I, над которой работал особенно старательно, пытаясь придать королевскому лицу гнусное выражение, свойственное неблагодарным людям.

Напевая заунывные песни, сеньор де Барусс работал без устали, и даже по ночам в ближайших деревнях слышали стук его молота по камню и его топора по дереву. А потом сеньор начал создавать фигурки зверей. От людей его животные отличались только числом ног, и едва ли не у всех морды украшала коротко подстриженная бородка Франциска I.

Пришло время, и сеньор де Барусс скончался. Вытесанные из камня монстры остались охранять дорогу в часовню, преграждая путь праздным любопытствующим. Постепенно, одна за другой, скульптуры падали и, оплетенные ползучими растениями, постепенно врастали в землю. На колокольне свило гнездо семейство ворон, и с тех пор каждый вечер, словно чудесный знак, подаваемый самой природой, оттуда, хлопая крыльями, вихрем взлетала черная стая…

Домисьен де Барусс

В долине Барусс стоит замок, принадлежавший семейству Брамвак; некогда в нем жил один из моих дядьев; когда я был ребенком, отец часто привозил меня сюда. С незапамятных времен сеньоры де Брамвак враждовали с сеньорами де Барусс, однако, встречаясь прилюдно, представители обоих семейств всегда держались подчеркнуто вежливо. Местные жители разделились: одни стояли за Брамваков, а другие за Баруссов. Остановившись в гостинице «Сверкающий меч», расположенной на главной площади городка Сен-Бертран-де-Комменж, я с радостью убедился, что трактирщик Полен Кулумье питал к моему семейству необъяснимую симпатию.

– Держите ухо востро с Баруссами, – доверительно шепнул он мне.

На другой день, когда я шел мимо собора Сен-Бертран, из толпы людей, покидавших собор после мессы, выскочил уродец, которого я сначала принял за карлика, но, приглядевшись, обнаружил, что это малыш лет трех от роду. Резво ковыляя на кривых ножках, он удирал, видимо, от своей гувернантки, величественной матроны в бархатном платье гранатового цвета. Неожиданно мальчик подбежал ко мне и вонзил в ногу крошечную шпагу – игрушка, явно слишком острая, чтобы доверять ее неразумному малышу, впилась в тело, словно осиное жало.

Пытаясь сделать вид, что мне совсем не больно, я перевел взор на гувернантку: матрона злорадно усмехалась. Позади меня кто-то произнес:

– Это сын Эстеллы де Барусс, он уже многих уколол своей шпажкой.

Эстелла де Барусс! Имя красавицы всегда звучало для меня как музыка, но после того случая оно утратило свое очарование. Тем не менее нападение маленького уродца стало для меня уроком: я понял, что в душе моей легко могут рождаться дурные мысли, и если я не буду следить за ними, они без труда вырвутся наружу. В тот день я испытал удовлетворение, увидев, что ребенок, рожденный в семье Барусс красавицей Эстеллой, отличается необычайным уродством, и одновременно подавил грубое, но естественное желание пинком отшвырнуть от себя злобного человечка – так защищаются от собаки, когда та пытается вас укусить. Горестно сознавать, что люди злы, но еще печальнее ощущать пробуждение своих собственных дурных чувств. Самый юный потомок Баруссов неосознанно продемонстрировал ненависть, питаемую ко мне его семейством, и в глубинах моего существа, свидетельствуя о душе вполне обыденной, немедленно возникло низменное желание отомстить обидчику.

Три брата де Барусс – року угодно было сотворить трех братьев, а потому бремя мое было тяжким – также без всякого на то основания питали ко мне непримиримую ненависть. Младший прежде служил офицером в королевской армии; вернувшись, он превратился в записного волокиту. Средний стал консулом в парламенте Тулузы и прослыл одним из самых суровых членов этой грозной ассамблеи. Старший брат подался в монахи. В молодости он был склонен к мистицизму, отправился в Рим, долго жил при папском дворе, а потом очутился в монастыре, куда, судя по слухам, религиозные власти заточили его за поступки, шедшие вразрез с религиозной догмой. Во время одного из ораторских турниров я услышал, как он на древнегреческом языке рассуждал о Святой Троице с заезжим германским монахом. Речь его вызвала восхищение у внимавшей спорщикам крохотной кучки знатоков греческого. Исаак Андреа утверждал, что древнееврейский язык Барусс знал едва ли не лучше его, а сам Барусс заявлял, что постиг все арканы каббалы. Старший из братьев Барусс обладал обширнейшими познаниями, однако язвительный ум его всегда был склонен к разрушительству.

Поднимаясь по узкой лестнице, ведущей в верхнюю часть города, расположенную над собором Сен-Бертран, я неожиданно, нос к носу, столкнулся с Баруссом. Со времен нашей юности мы не обменялись ни словом.

– Что-то вы слишком быстро поднимаетесь по ступеням, сударь мой Брамвак, – сказал мне Барусс. – Впрочем, вы еще так молоды!

Он намекал, что выглядел я действительно очень молодо.

Я поспешно ответил, что мы с ним примерно одних лет.

Домисьен де Барусс был одет в облачение доминиканского монаха. Свистевший вокруг нас ветер взметал край его черного плаща, и тот хлопал, словно черное крыло, пытавшееся скрыть от меня солнечный свет. Де Барусс был худ, имел большой нос и необычайно тонкие губы, позволявшие разглядеть его испорченные зубы. Он всегда был высок, а теперь, стоя на ступеньках выше меня, буквально нависал надо мной, и внезапно мне показалось, что он заранее уверен в том, что последнее слово в нашей беседе останется за ним. Тембр его голоса выдавал свойственное ему чувство превосходства. Впрочем, я знал, что он со всеми разговаривает с нарочитым презрением.

– Разумеется, Господь способствует встрече людей, когда полагает эту встречу необходимой, – криво усмехаясь, произнес он таким тоном, что я понял: нашу встречу он таковой не считает.

Слова его были адресованы мне, ибо на каменных ступенях, где свистел осенний ветер, кроме нас, никого не было. Его властный тон вверг меня в оцепенение.

– Послушайте, Брамвак, прекратите поиски. Вернитесь к прежнему занятию, вспомните, что вы честный врач, проживающий в Тулузе, вернитесь домой и займитесь делом. Исцеляйте телесные недуги, а о недугах духовных предоставьте заботу Церкви. Иного пути у вас нет.

Я открыл было рот, намереваясь ответить, но он жестом остановил меня и с неожиданным пылом продолжал:

– Откажитесь от поисков! Обуянный гордыней, вы мечетесь в бесплодном стремлении обрести то, что, без сомнения, убьет вас, вне зависимости от того, найдете вы или нет. Немало людей, которым вы даже в подметки не годитесь, погибли, пытаясь отыскать эту химеру.

– Я никого не боюсь, ни с кем себя не сравниваю, и ни капитулу Тулузы, ни королевскому сенешалю, ни католической Церкви не в чем меня упрекнуть.

– Подобно проказе, ересь метит лицо отступника своими язвами! И не нужно быть ясновидящим, чтобы распознать ее. Взглянув на вас, я сразу понял: не Иисус Христос восседает на троне вашей внутренней скинии, в ней поклоняются иным кумирам, ибо рядом с Христом я отчетливо вижу призраки забытых ныне альбигойцев. Зачем я вам это говорю? Хочу вас предупредить: будьте осторожны и не верьте тем, кто утверждает, что инквизиторы уже не столь могущественны, как прежде. Они по-прежнему разжигают костры, предназначенные для еретиков. По их приказам еретиков бросают в темницы, и они по-прежнему судят людей не за дела, а за намерения. А ваши намерения мне известны так хорошо, словно они крупными буквами написаны у вас на лбу. Послушайтесь меня, Мишель де Брамвак, и возвращайтесь в Тулузу! Вы отличный лекарь и сможете принести много пользы жителям своего квартала. У каждого своя роль. Так что отправляйтесь в Тулузу, достойный лекарь, и незамедлительно! Сегодня до захода солнца вы должны покинуть наш город.

Я рассмеялся, желая показать, что не воспринял всерьез его слова, и вместо ответа задал ему вопрос:

– Но ведь было время, когда вас самого подозревали в ереси?

Он пожал плечами.

– А теперь вы приказываете мне уехать?

Он сжал губы. Глаза его засверкали.

– Да. Именно приказываю, – процедил он, понижая голос, – но приказываю не от имени трибунала инквизиции и не от имени Церкви, хотя имею право выступать от имени и первого, и второй. Сейчас я отдаю приказ от себя лично – в ваших же интересах.

И, смерив меня своим мертвящим, не терпящим возражений взглядом, он продолжил спуск, а так как лестница была узкой, через несколько шагов лицо его оказалось почти рядом с моим.

И я целый миг дышал мерзким зловонием, ибо дыхание его источало запах гниющей плоти.

Спустившись на три пролета, де Барусс обернулся. Ветер, большой любитель нарушать заботливо наведенный порядок, снова вздыбил его плащ, а лицо его, недвижное и словно окаменевшее, выражало непреклонность, загадочность и полное отсутствие человеческих чувств.

Мне очень хотелось понять смысл его слов, спросить, почему он не хочет, чтобы я продолжал поиски. Но, глядя, как он удаляется, я испытал невероятное облегчение, а потому легко справился с искушением броситься за ним вдогонку. Мне вдруг показалось, что еще несколько минут назад я балансировал на краю ужасной бездны. Зловещие испарения, поднимавшиеся с ее дна, окутывали меня липким туманом и неумолимо тянули вниз, в ту самую бездну, откуда совсем недавно я слышал суливший смерть призывный вой волков. И, как и прежде, я не мог объяснить, что помогло мне удержаться от рокового шага.

Месса в Сен-Сикэре

Честно говоря, я до сих пор не знаю, существует ли та самая бездна, куда нас за грехи старается столкнуть нечистый. Или какая-нибудь иная бездна, вроде той, куда чуть не сорвался я. Не является ли эта жуткая пропасть вымыслом, плодом нашей взбудораженной обстоятельствами фантазии? А если бездна не вымысел, тогда кто скрывается в ней? Почему обитатели ее хотят утянуть нас к себе? Неужели только потому, что сами когда-то в нее упали? Известно, что падшие обладают великой силой, рожденной жгучим желанием низвести до собственного состояния тех, кто сумел удержаться на плаву. Все знают: нельзя гулять по вечерам в окрестностях лепрозория, так как прокаженные подстерегают идущих мимо прохожих и затаскивают их к себе, дабы прикосновениями и поцелуями заразить своим недугом. Нет ничего ужаснее равенства, исходящего снизу. Падшие всегда готовы погубить своих ближних, сумевших устоять, не поддаться лишающей воли силе инерции.

Наконец я понял, кто творит зло ради зла. Самое любопытное, люди эти уверены, что они никому не причиняют страданий, ибо они не знает, что такое страдания.

Если бы Домисьен де Барусс узнал, что я смирился с серостью своей духовной жизни и обрел в ней счастье, он, возрадовавшись, не стал бы даже пытаться уничтожить меня. Но высокое стремление, которое он чувствует во мне, вызывает у него ненависть, хотя он прекрасно знает, что стремление это ни к чему не приводит и никому от него не легче – кроме, разумеется, меня самого. Достаточно одной лишь искры духовного света, вспыхнувшей в одинокой душе, и вот уже злые силы объединяются, чтобы задушить ее. Ибо из любой, даже самой крохотной искорки всегда может разгореться пламя.

Господи! Защити меня от вражеских ловушек, от колдовства и от яда! Я знаю, чем дальше, тем больше терний появляется на нашем пути, и наступает минута, когда лицо и руки наши ободраны до крови, а ноги наши ступают по острым колючкам. Враги подстерегают нас со всех сторон, поэтому сохрани, о Господи, мой несокрушимый щит из нерушимой веры в светозарный вышний мир, мои упования на человеческий разум и дозволь хотя бы иногда любоваться восхитительным ликом неведомой богини, созерцать свет утренней звезды и никогда не терять надежды отыскать Грааль – священное вместилище крови Иисуса Христа.

* * *

О Торнебю, почему тебя не было рядом со мной? Одинокому человеку не на кого положиться, кроме самого себя. Не встречая ни дружеских подмигиваний, ни одобрительных взоров, одиночка не уверен в правильности своих поступков.

Не знаю, чему я обязан благополучным исходом той зловещей лунной ночи – то ли непосредственности собственной натуры, то ли трудам невидимого покровителя. Многие верят, что усилием души можно отвратить от себя злой умысел, но я в этом сомневаюсь.

Накануне той напоенной злом ночи я отправился погулять и, выйдя через городские ворота, направился в сторону холма, с вершины которого можно было разглядеть проступавший среди еловых стволов силуэт проклятой часовни, построенной в стародавние времена сеньором де Баруссом.

Наслышанный о том, что в часовню уже давно не ступала нога человека, я был несказанно удивлен, когда при свете луны увидел на фоне елей, там, где, по моим расчетам, располагалось заброшенное святилище, пятно света, напоминавшее огромный красный глаз, который в упор смотрел на меня. Откуда взялся этот одинокий глаз? Похоже, он был изображен на церковном витраже, который кто-то осветил изнутри. Значит, в ночной час в церкви кто-то находился. Тот, кто забрел в нее по причине непомерного любопытства, явно обладал недюжинным мужеством. Лесная часовня наводила на жителей края такой страх, что к ней боялись приближаться даже днем. Тридцать лет назад цыганская семья, изгнанная из Сен-Бертрана, решила укрыться в ней от грозы. На следующий день всех шестерых членов семьи нашли мертвыми перед церковным порталом. Без сомнения, их убила молния, но местные жители уверяли, что цыгане стали жертвой древней змеи, привезенной из крестового похода соратником Раймона де Сен-Жиля.

Я рассказал о загадочном свечении Полену Кулумье. Вольнодумец и хитрец, Кулумье склонил голову набок и с неподражаемой интонацией произнес:

– Я бы не стал никому об этом рассказывать, избыток знаний никогда ни к чему хорошему не приводит. Говорят, в полнолуние в церкви Баруссов служат мессу святого Сикэра.

– А кто именно говорит?

– Не знаю и знать не хочу. А про мессу святого Сикэра знают все. Чтобы отслужить мессу святого Сикэра, требуется полнолуние и церковь, на которую наложено отлучение. Полнолуние бывает регулярно, но где найти отлученную и вдобавок уединенную церковь, где тебя точно никто не побеспокоит? А тут на тебе, такое везение! Некоторые специально приезжают сюда из Тулузы и иных краев по два, а то и по три раза в год и в полнолуние отправляются в часовню. Разумеется, они зажигают там свет, и он пробивается сквозь цветные витражи, расположенные на самом верху.

Больше я ничего не смог из него вытянуть, но с этой минуты загорелся желанием собственными глазами увидеть тех, кто добровольно предался духу зла, и обряды, посредством которых этого духа заставляют выходить из мрака – если, конечно, он действительно существует и имеет материальную оболочку.

Столь нездоровое любопытство не сулило ничего хорошего. Я знал, пробудившееся зло зовет нас к себе и, обладая великой силой притяжения, перетягивает на свою сторону, подводит к краю бездны, и мы сами, добровольно, делаем последний шаг, отнимающий у нас надежду на спасение. Впрочем, самому себе я приводил доводы вполне альтруистические. Опасность перейти на сторону зла грозит только слабым, а я, чувствующий в себе силу, мог бы их спасти, но для этого мне надо знать врага в лицо.

Днем я отправился на разведку и, пока отыскивал дорогу, приметил для себя несколько одиноко стоящих деревьев, чтобы ориентироваться по ним ночью. С наступлением темноты я уже шел, увязая в густой траве, покрывавшей вымощенную камнем аллею, по обеим сторонам которой прежде высились статуи безумного скульптора. Сейчас почти все они упали, покрылись мхом и ползучей зеленью, и их вытянутые формы с неясными очертаниями напоминали скорее могильные камни, нежели фигуры людей. Подойдя к часовне, я осторожно заглянул внутрь и в сумерках различил лежавших на полу человекоподобных уродцев. Приглядевшись, я увидел, что несколько скульптур еще корячились на своих постаментах, и решил этим воспользоваться. Забравшись на свободный чурбак, стоявший в самом темном углу, я надвинул на глаза шляпу, оперся на дорожную палку, похожую на посох, и решил, что в таком виде вполне смогу сойти за одного из двенадцати апостолов, а то и за самого Иисуса. И, вооружившись терпением и изгнав из собственного воображения образы шести покойных цыган, призрак змеи и всех прочих призраков, мерещившихся мне в каждом углу часовни, принялся ждать.

Ждать пришлось долго. Луна, во всей своей красе взошедшая на небе, посеребрила разбитые витражи, вытянула тени колонн, а тень от тонкого деревянного креста над алтарем взметнула ввысь. Под сводами нефа закружились в бешеном хороводе летучие мыши, к ним с громким хлопаньем крыльев присоединялись птицы, влетавшие внутрь сквозь разбитые окна. Но скоро я заметил, что птицы в часовне не задерживались и, сделав кружок-другой, с шумом улетали – словно во время танца они получали таинственное послание и приказ немедленно доставить его в соседний лес.

От неудобной позы, сырости, а главное, неопределенности моего положения, разум мой взбунтовался. Свет, увиденный мною вчера, был оптическим обманом, игрой лунных бликов в осколках витражей, а форму и красный цвет ему придало мое излишне буйное воображение. Оно же и заставило меня принять на веру слова Полена Кулумье, заинтересованного подольше продержать у себя гостя, ведь в таких крохотных городках гостиницы большую часть времени пустуют. Вняв голосу разума, я уже собрался покинуть свой пост и вернуться в Сен-Бертран, как вдруг заметил перед входом чьи-то тени.

Три силуэта, пошептавшись, тихо проскользнули внутрь и мгновенно растворились в неосвещенном приделе, так что я не успел разглядеть их лиц. Но вскоре во мраке заблестел свет. Потом я услышал пыхтение, и мужской голос тихо выругался – незнакомец никак не мог втиснуть толстую свечу в узкий подсвечник. Затрепетали еще два ярких огонька, и по обеим сторонам алтаря чья-то рука водрузила две свечи.

Пришельцы перешептывались, переругивались, шуршали длинными плащами. Внезапно сердце мое забилось с неожиданной силой: к алтарю шествовала стройная обнаженная женщина. Одним прыжком она вскочила на алтарь и легла на живот, вытянувшись во весь рост, затем, опираясь на локти, приподнялась и застыла в ожидании; длинные, ниспадавшие до земли волосы не позволяли разглядеть ее лицо.

Вот уже несколько веков в стенах часовни не проводили священных обрядов, и под сводами ее чаще появлялись звери, нежели люди. Но, несмотря на давнее запустение, здесь по-прежнему ощущалось божественное дуновение, напоминавшее, что изначально место это предназначалось для святых молитв. Меня охватил священный трепет вперемешку с ужасом, словно я невольно стал свидетелем надругательства над святыней и тем способствовал торжеству низости и зла.

Женщина потянулась, подобрала волосы и закрутила их в пучок. Высокий человек, чью спину я имел возможность созерцать, начал служить мессу, точнее, пародию на мессу, в то время как третий персонаж, преклонив колена, видимо, исполнял роль церковного хора.

Я смотрел во все глаза, но ничего особенного не замечал. Передо мной открывалась, скорее, пародийная сторона черной мессы, поэтому, когда женщина мелодичным голосом весело воскликнула: «Ой! А жабы-то удрали!», я чуть было не расхохотался. Видимо, квакушек посадили в обычный горшок и забыли накрыть крышкой. Однако потеря этих живых предметов культа, кажется, не слишком огорчила собравшихся.

Исполнитель роли священника продолжал монотонно бормотать, и постепенно я стал различать произносимые им слова. Из уст его лились заклинания, взывавшие к духам тьмы, к злым силам мира, у которых он просил помощи в совершении убийства.

Интересно, кого он хотел убить? Я задумался. Понимая, что священный обряд, именуемый мессой, открывает человеку созидательный путь, начертанный Господом, я внезапно сообразил, что люди, собравшиеся в часовне для достижения целей, противоположных целям Господа, вывернули древний канон наизнанку, чтобы привлечь в союзники силы зла. И я невольно проникся ужасной сутью действа, происходившего у меня на глазах. Отвратительное ощущение, испытываемое мною, было столь сильно, что я, позабыв о былом любопытстве, готов был отдать все, лишь бы оказаться подальше от омерзительного святилища, затерявшегося среди елей на горе Барусс.

Когда настал черед возношения даров, голова моя с быстротой флюгера, подталкиваемого северным ветром, повернулась в другую сторону, а душа, уподобившись ныряльщику, погрузилась в тихие струи лунного света. В согласии с мудрым учением альбигойцев, я не верил, что в гостии может присутствовать божество, особенно когда ее держат руки нечестивого священника. Но сейчас под оболочкой действа я прозревал намерение, и оно было страшно.

Когда, в согласии с ритуалом, третий участник службы взял колокольчик и несколько раз встряхнул его, исполнявший роль священника поднял левую руку, сжимая в ней какой-то предмет, – думаю, фигурку того, чьей гибели он жаждал. Затем в правой руке его блеснул клинок, и он громко, во весь голос принялся произносить сакральные заклинания, взывать к Лилит и Наэме, проклятым богиням бездны, чьими неустанными трудами каждое живое существо превращается в ничто. Именно в эту минуту обряд становится силой, невидимые духи зла исполняют волю мага в своем мире, а затем, словно зеркальное отражение, преступление совершается в мире земном. Негодяю в темном плаще осталось только назвать имя жертвы, и он наконец выкрикнул его – подхваченное раскатистым эхом, оно зазвучало со всех сторон.

– Мишель де Брамвак, Мишель де Брамвак, Мишель де Брамвак, – неслось изо всех углов, и кровь заледенела у меня в жилах.

К счастью, по натуре своей я расположен скорее к радости, нежели к меланхолии, и потому холод, внезапно пронизавший меня до мозга костей и сковавший все мои члены, довольно быстро уступил место здоровой злости и сопряженной с ней жажде деятельности. Присутствие духа, словно гонец с обнаженной шпагой, явилось мне на подмогу.

Зная, что противостоять губительному заклятию можно только с помощью заклятия благого, произнесенного в два раза громче, я, набрав в легкие побольше воздуха, стал выкрикивать воззвание к святым ангелам.

«Conjuro vos» [38]38
  Поклянемся ( лат.).


[Закрыть], – завопил я, и от моего рева задребезжали потрескавшиеся от времени витражи. Продолжая вздымать ввысь ставшую бесполезной фигурку и утративший мощь кинжал, жрец содрогнулся от неожиданно хлынувших на него звуков, но быстро взял себя в руки и не менее громко призвал адских тварей, дочерей бездны, злых духов неведомого царства тьмы. В ответ я принялся выкликать священные имена Элохима, Саваофа, Адонаи и благозвучнейшие слоги семидесяти двух имен служителей Духа, от Вехюяиаха до Мюниаха.

Последние слова противоборствующих заклятий прозвучали в унисон. «Per omnia saecula!» [39]39
  Во все века ( лат.).


[Закрыть] – одновременно произнесли мы с черным жрецом. Но в отличие от моего зычного рева, заставившего птиц сняться с насиженных мест и, хлопая крыльями, заметаться под сводами часовни, голос злого жреца напоминал неровный стук колес старой телеги, подпрыгивающей на ухабах.

Откинув капюшон, жрец всмотрелся в церковный полумрак, и я узнал в нем Домисьена де Барусса. Изумление мое было столь велико, что, когда девица на алтаре, откинув с лица волосы, села и я узнал в ней Люциду де Домазан, я уже ничему не удивлялся. Разбросав по груди плотную завесу золотистых волос, словно желая защититься сим целомудренным нарядом от непрошеных взоров, Люцида тревожно озиралась, и сверкающие пряди змейками шевелились у нее на груди.

Соскочив с чурбака, я, не пытаясь прятаться, зашагал к двери, гулко стуча тяжелой палкой по каменному полу. Перед моим носом рассекла воздух очумелая летучая мышь. Блики света от свечей на алтаре лихорадочно заметались: у меня за спиной что-то происходило. Но я, не оборачиваясь, шел вперед и, переступив порог, направился по когда-то каменной, а ныне заросшей травой дороге, по обочинам которой, словно надгробные камни, выступали оплетенные живучкой неуклюжие фигуры. Повинуясь непонятному для меня желанию, я то и дело замедлял шаг, стараясь придать своей походке поступь сошедшей с пьедестала статуи. У подножия горы я резко свернул в заросли молодого ельника и припустился вприпрыжку, счастливый и довольный, что мне удалось легко выпутаться из неприятной истории. Добравшись до знакомого мне холма, я остановился и, обернувшись, устремил взор в сторону прятавшейся среди строевых елей проклятой часовни. В предрассветной мгле мне показалось, что за высокими стволами сокрыта не часовня, а огромная черная роза, распустившая за ночь свои лепестки.