Текст книги "Сочинения в трех томах. Том 1"

Автор книги: Морис Леблан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 43 страниц)

Люпен все шутил, а Ботреле без устали смотрел и слушал, полностью подпав под очарование его остроумия, жизнерадостности, ироничной беззаботности, забавного ребячества.

Молодой человек наблюдал и за Раймондой. Та все хранила молчание, прижавшись к своему кумиру. Она взяла руки Люпена в свои и время от времени поднимала на него взгляд, полный обожания. Но в пальцах молодой женщины Ботреле заметил легкую дрожь, а в глазах ее все росла какая-то грусть. И это было как печальный немой ответ на все выходки Люпена. Словно его сарказм, легкие, беззаботные речи болью отдавались в ее сердце.

– Замолчи, – шепнула она, – смеяться сейчас значит бросать вызов судьбе. Сколько еще ждет нас несчастий!

У самого Дьепа пришлось снова погрузиться, чтобы пройти незамеченными мимо рыбацких судов. И спустя двадцать минут, подойдя к берегу, их лодка вошла в маленький порт во впадине меж скал, вынырнула на поверхность и наконец причалила к молу.

– Порт-Люпен, – объявил Арсен.

– Место это, оказавшееся в пяти лье от Дьепа и в трех лье от Трепора, справа и слева прикрытое обрушившимися со скалы камнями, было пустынно. Маленький пляж покрывал желтый ковер мелкого песка.

– На берег, Ботреле… Раймонда, твою руку… Шароле, плыви обратно к Игле взглянуть, что там происходит у Ганимара с Дюгэ-Труэном. К вечеру вернешься, расскажешь. Хочу знать, чем все это кончится.

Ботреле очень любопытно было узнать, каким образом он собирается выбраться из своей замурованной валунами бухточки, именовавшейся Порт-Люпен, однако тут на глаза ему попалась металлическая лестница, приставленная к утесу.

– Изидор, – сказал Люпен, – если ты хорошо знаешь географию и историю своей страны, то поймешь, что мы находимся в Парфонвальском ущелье, в коммуне Бивиль. Больше ста лет назад, 23 августа 1803 года, здесь, во Франции, высадился Жорж Кадудаль с шестью сообщниками, собиравшийся выкрасть первого консула, Бонапарта. Они поднялись наверх по дороге, которую я сейчас тебе покажу. Позднее обвалы разрушили эту дорогу, но Вальмера, известный под именем Арсен Люпен, на свои деньги ее восстановил. Он же приобрел ферму Невийет, где заговорщики провели первую ночь и где, удалившись от дел, безразличный ко всему происходящему в мире, отныне вместе с матерью и женой он и будет проживать, как всякий уважающий себя помещик. Джентльмен-взломщик умер – да здравствует джентльмен-фермер!

Вверху железной лестницы начиналось узкое место – намытый дождевыми водами крутой овражек, из глубины которого выступали ступени с перилами по бокам. Перила, как объяснил Люпен, были тут сделаны вместо длинного каната, прикрепленного сверху к сваям, по которому некогда местные жители спускались к взморью. Еще полчаса подъема, и наконец они вышли на плато, расположенное неподалеку от землянок, где обычно скрываются таможенники. И верно, за поворотом тропинки ждал их инспектор таможенной охраны.

– Ничего нового, Гомель? – обратился к нему Люпен.

– Ничего, шеф.

– Ничего подозрительного?

– Нет, шеф, но…

– Что такое?

– Моя жена… она служит швеей в Невийет…

– Знаю, Сезарина. Ну что?

– Говорит, с утра по деревне болтался какой-то матрос.

– Как он выглядел, этот матрос?

– Похож на англичанина.

– Ага! – встревожился Люпен. – Ты велел Сезарине…

– Смотреть в оба, конечно, шеф.

– Хорошо, жди здесь Шароле, он появится часа четыре два-три. Если что-то произойдет, я на ферме.

Когда они пошли дальше, Люпен поделился с Ботреле своими опасениями:

– Неприятно… Может, это Шолмс? Ох, если все же он, да к тому же разозленный, то можно ожидать самого худшего. – И, помолчав с минуту: – Все думаю, не лучше ли повернуть назад?.. Да, какое-то тревожное предчувствие.

Пред ними расстилались бескрайние холмистые равнины. Впереди слева чудесные аллеи вели к высившейся поодаль ферме Невийет. Он сам избрал себе этот приют, обещанное Раймонде место отдохновения. Так стоит ли лишь из-за одних каких-то смутных предчувствий отказываться от счастья в тот самый миг, когда цель уже рядом?

Взяв Изидора под руку, Люпен указал на Раймонду, идущую впереди:

– Взгляни, как покачивается талия при ходьбе, глядя на нее, я просто весь дрожу. Все в этой женщине приводит меня в трепет, заставляет умирать от любви: и походка, жесты, звук ее голоса, и даже молчание, неподвижность. От одной мысли, что я иду вслед за ней, я уже счастлив. Ах, Ботреле, удастся ли ей когда-нибудь забыть, что я был Люпеном? Смогу ли стереть из ее памяти все столь ненавистное Раймонде прошлое? – И вновь, обретя уверенность в себе, он упрямо твердил: – Забудет! Забудет, потому что я пошел ради нее на все! Пожертвовал верным убежищем, Полой иглой, отдал сокровища, власть, поступился гордостью. Все хотел бросить к ее ногам… Мне ничего больше не нужно… Хочу стать лишь… человеком… который любит… честным, потому что только честного она в силах полюбить… Ну и что с того, стану честным! Ничего, переживу, в конце концов это не так уж и стыдно!

Шутка вырвалась у него словно помимо воли, тон оставался серьезным и даже строгим. Голосом, в котором чувствовалось глубокое внутреннее волнение, Люпен произнес:

– Знаешь, Ботреле, ни одна из радостей моей безумной жизни не сравнится со счастьем читать в ее взгляде одобрение, нежность… Я тогда чувствую себя таким слабым… что даже плакать хочется…

Прослезился ли он? Ботреле казалось, что глаза великого искателя приключений наполнились слезами. О чудо, слезы в голосе Люпена, слезы любви!

Они подошли к калитке, ведущей на ферму. На мгновение Люпен замер на месте, прошептав:

– Отчего этот страх? Будто что-то давит… Разве с Полой иглой не покончено? А может быть, мое решение неугодно судьбе?

Раймонда обернулась к ним в испуге:

– Вот бежит Сезарина…

Действительно, в их сторону от фермы спешила жена таможенника. Люпен бросился ей навстречу:

– Что такое? В чем дело? Говорите же!

Запыхавшись, та пролепетала:

– Там человек… в гостиной…

– Англичанин, которого вы видели утром?

– Да, но теперь он одет по-другому.

– Он вас заметил?

– Нет. Но он разговаривал с вашей матерью. Мадам Вальмера застала его там.

– Что он сказал?

– Что ищет Луи Вальмера, что он ваш друг.

– А она?

– Мадам ответила, что сын уехал путешествовать… надолго… на несколько лет…

– Так он ушел?

– Нет. Стал махать кому-то из окна, что выходит на равнину… как будто звал кого-то.

Люпен колебался. Раздался пронзительный крик.

– Твоя мать… Это ее голос, – простонала Раймонда.

Он кинулся к ней, увлекая ее в порыве внезапно нахлынувшей любви:

– Скорее… бежать… главное, спасти тебя…

Но вдруг остановился в растерянности, объятый страданием:

– Нет, не могу… это ужасно… Прости, Раймонда… бедная женщина… там… одна… Побудь здесь… Ботреле, останься с ней.

И бросился вдоль каменной изгороди, огибавшей ферму, к заборчику, отделявшему постройки от равнины. Раймонда же, вырвавшись от Ботреле, побежала за ним и вскоре оказалась тоже у забора. А сам Ботреле, укрывшись за деревьями, стал наблюдать. Вот на пустынной аллее, что вела от фермы к забору, показались трое мужчин. Первый, самый высокий, шагал впереди, а двое других тащили под руки вырывавшуюся женщину, испускавшую пронзительные крики.

Наступали сумерки, однако Ботреле узнал все же в высоком мужчине Херлока Шолмса. Женщина была немолода. Под растрепанными седыми волосами виднелось бледное лицо. Все четверо приближались к забору. Вот Шолмс открыл калитку. И в тот же миг перед ним возник Люпен.

Появление его было настолько неожиданным, что никто не проронил ни слова. В некоем торжественном молчании двое врагов мерили друг друга взглядом. Лица обоих пылали ненавистью. Никто не двигался с места.

С ужасающим спокойствием Люпен произнес:

– Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

– Нет!

Можно было подумать, что ни тот, ни другой не решаются завязать смертельное сражение, оба как бы собирались с силами для последнего боя. Прочь ненужные слова, вызывающие насмешки. Лишь тишина, мертвая тишина.

Обезумев от волнения, Раймонда с нетерпением ожидала конца поединка. Ботреле теперь держал ее за руки, заставляя стоять на месте. Минуту спустя Люпен повторил:

– Прикажи своим людям отпустить эту женщину.

– Нет!

Люпен начал было:

– Послушай, Шолмс…

Но осекся, осознав всю бесполезность разговоров. Чего могли стоить его угрозы перед лицом этого столпа воли и спеси, зовущегося Шолмсом?

Готовый на все, он тогда схватился было за пистолет. Но англичанин, оказавшись проворнее, подскочил к пленнице и приставил к ее виску дуло револьвера.

– Одно движение, Люпен, и я стреляю!

Оба его приспешника, также вооружившись пистолетами, наставили их на Люпена. Тот весь напрягся, усилием воли подавляя подступившее бешенство, и, засунув руки в карманы, бесстрашно глядя на соперников, проговорил:

– Шолмс, в третий раз говорю, отпусти эту женщину.

Англичанин хохотнул:

– Что, уж и тронуть нельзя? Хватит, довольно точек! Ты такой же Вальмера, как и Люпен, ты украл это имя, как раньше украл имя Шармерас. А та, которую выдаешь за свою мать, на самом деле Виктория, твоя сообщница, нянька…

И тут Шолмс допустил промах. Охваченный жаждой мести, он взглянул на Раймонду, потрясенную его словами. Люпен, воспользовавшийся моментом, быстро выстрелил.

– Проклятье! – прорычал Шолмс. Его простреленная рука упала как плеть.

Он заорал своим людям:

– Эй вы, стреляйте же! Стреляйте!

Но Люпен был уже возле них, и не прошло и двух секунд, как тот, что стоял справа, с переломанными ребрами валялся уже в пыли, а второй, обхватив разбитую челюсть, скатился к забору.

– Давай, Виктория, свяжи их… Ну теперь, англичанин, мы с тобой один на один. – И вдруг пригнулся, выругавшись: – Ах, каналья!

Шолмс, левой рукой подобрав оружие, уже целился в него.

Выстрел… Отчаянный крик… Между двумя противниками лицом к Шолмсу возникла Раймонда. Вот она покачнулась, поднесла руку к груди, снова выпрямилась и, повернувшись к Люпену, рухнула у его ног.

– Раймонда!.. Раймонда!..

Люпен кинулся к ней, прижал к груди:

– Умерла…

Наступило какое-то замешательство. Казалось, Шолмс сам был в растерянности от того, что наделал. Виктория причитала:

– Мой мальчик, мой мальчик…

Ботреле, в свою очередь, склонился над телом девушки. Люпен же все повторял: «Умерла… умерла…», как бы не отдавая отчета в своих словах.

Но вдруг черты лица его исказились страданием, и, охваченный каким-то безумством, он стал сжимать исступленно кулаки, весь дрожа, как ребенок от боли.

– Подонок! – в приступе ненависти закричал Люпен. И, одним ударом повалив Шолмса наземь, вцепился ему в горло, ногтями раздирая кожу. Англичанин захрипел. Он даже не сопротивлялся.

– Мой мальчик, мой мальчик, – взмолилась Виктория.

Ботреле кинулся разнимать, но Люпен уже разжал хватку и теперь рыдал возле поверженного врага.

О, жалкое зрелище! Никогда не забыть Ботреле того глубокого отчаяния. Как никто другой, зная о всей силе любви Люпена к Раймонде, обо всем том, что убил в себе великий искатель приключений ради одной лишь улыбки на лице своей возлюбленной, молодой человек искренне сочувствовал ему.

Ночь понемногу опускала свой темный покров на поле сражения. В высокой траве ничком лежали трое связанных англичан с завязанными ртами. Вдруг издалека, с равнины, в тишине зазвучали простые деревенские песни. Это возвращались с работы жители Невийет.

Люпен поднялся. Долго вслушивался он в однообразное, заунывное пение. Потом взглянул на ферму, свой счастливый приют, где так хотел спокойно коротать свои дни подле Раймонды. И перевел глаза на нее саму, несчастную возлюбленную, погибшую от любви, что уснула у его ног вечным сном. Крестьяне подходили ближе. Люпен нагнулся и, обхватив сильными руками тело возлюбленной, одним движением, присев, взвалил его себе на спину.

– Пошли, Виктория.

– Пошли, мой мальчик.

– Прощай, Ботреле, – сказал он.

И, сгибаясь под тяжестью своей драгоценной, тяжкой ноши, вместе с шагавшей за ним по пятам старой служанкой он в грозном молчании двинулся к морю и вскоре скрылся в густой темноте.

ВОСЕМЬ УДАРОВ СТЕННЫХ ЧАСОВ

Эти восемь приключений мне когда-то рассказал Арсен Люпен. Он приписывал их своему приятелю, князю Ренину. Но, принимая во внимание характер героя и его действия, невольно приходишь к выводу, что Люпен и князь Ренин одно и то же лицо. Надо принять во внимание, что Люпен такой оригинал, что иногда он отрицает свое участие в приключении, хотя и был его героем, а иногда способен приписать себе действия, им не совершенные. Но пусть читатель сам судит.

НА ВЕРШИНЕ БАШНИ

Гортензия Даниель приоткрыла свое окно и прошептала:

– Вы здесь, Росиньи?

– Я здесь, – раздался голос в кустах, прилегающих к замку.

Она немного наклонилась и увидела довольно полного человека, который поднял по направлению к ней свое широкое красноватое лицо, обрамленное русой бородой.

– Ну? – проговорил он.

– Вчера у меня произошло целое сражение с дядей и с теткой, они окончательно отказываются подписать соглашение, посланное им моим нотариусом, и отдать мне приданое, порядком растраченное моим мужем перед его заключением.

– Однако ваш дядя, который настаивал на этом браке, согласно брачному контракту, должен нести ответственность.

– Что из этого? Я же вам говорю, что он отказывается.

– Что же делать?

– Вы все еще намерены меня похитить? – спросила она смеясь.

– Бесповоротно. Вы же знаете, что вы до сумасшествия вскружили мне голову.

– К несчастью, я вами ничуть не увлечена.

– Я не требую, чтобы вы с ума сходили по мне, я хочу, чтобы вы только немного меня любили.

– Немного? Вы очень требовательны.

– В таком случае, почему вы меня избрали?

– Случай. Я скучала… Моя жизнь протекала слишком однообразно… Я решила рискнуть… Ловите! Вот мой багаж.

Она спустила большие кожаные мешки, которые Росиньи принял от нее.

– Жребий брошен, – прошептала она. – Ожидайте меня с вашей машиной в предместье д'Иф, а я поеду верхом.

– Черт возьми! Я же не могу забрать вашу лошадь в автомобиль.

– Она вернется сама.

– Ладно. Кстати…

– В чем дело?

– Кто этот князь Ренин, который живет здесь три дня и которого никто не знает?

– Не знаю. Мой дядя встретил его у своих друзей на охоте и пригласил.

– Вы ему очень нравитесь. Вчера вы совершили с ним большую прогулку. Он мне не по душе.

– Через два часа я покину замок в вашем обществе. Этот скандал, надо полагать, охладит пыл Сергея Ренина. Довольно разговоров. Мы теряем время.

В течение нескольких минут она наблюдала за Росиньи, который удалялся по пустынной аллее с ее мешками, а затем закрыла окно.

Гортензия закончила свой туалет. Она облачилась в амазонку, отлично облегающую ее гибкую фигуру, надела шляпу, оттеняющую ее красивое лицо с рыжими волосами, и села за свой письменный стол. Она попыталась написать дяде прощальное письмо, которое должна была вручить ему вечером. От этой трудной задачи ей в конце концов пришлось отказаться.

– Я ему напишу после, – сказала она сама себе, – когда его гнев пройдет.

Она прошла в столовую с высоким потолком. В камине ярко горели огромные поленья. Разное оружие украшало стены. Комната заполнялась приглашенными. Они пожимали руку графу д'Эглерошу, который представлял собой тип деревенского жителя, созданного, казалось, специально для охоты. Он стоял около камина с рюмкой коньяку.

Гортензия поцеловала его.

– Как, дядюшка, вы пьете?! Ведь вы такой воздержанный.

– Ну, раз в году можно себе позволить некоторое излишество.

– Тетя будет сердиться.

– У твоей тети мигрень, и она не придет. К тому же, – недовольно заметил он, – это ее не касается… Не касается и тебя, детка!

Князь Ренин приблизился к Гортензии. Это был очень элегантный молодой человек с бледным и тонким лицом. Глаза его казались то очень ласковыми, то очень суровыми, то ироническими. Он был изысканно вежлив.

Он поклонился, поцеловал руку молодой женщине и сказал ей:

– Напоминаю вам ваше обещание, сударыня.

– Мое обещание?

– Да. Мы ведь условились продолжать сегодня нашу вчерашнюю прогулку. Мы должны посетить этот старый заколоченный домик, который вас так заинтересовал… кажется, его называют имением Галингра.

Она сухо ответила:

– Извините, я устала, а это заняло бы много времени. Я пройдусь по парку и вернусь.

Они помолчали, и Ренин, с улыбкой глядя на нее в упор, тихо проговорил:

– Я уверен, что вы сдержите свое обещание. Для вас это лучше.

– Для кого? Для вас, вы хотите сказать?

– Уверяю вас, что и для вас.

Она слегка покраснела и возразила:

– Я вас не понимаю.

– Я, однако, никакой загадки вам решать не предлагаю. Дорога дивная, имение это очень интересно. Никакая другая прогулка так не удовлетворит вас.

– Вы очень самонадеянны.

– И упрям, сударыня.

Она сделала негодующий жест, но от ответа воздержалась. Повернувшись к нему спиной, она стала здороваться с гостями и вскоре вышла из комнаты.

У крыльца грум держал ее лошадь. Она села в седло и поехала по направлению к лесу.

Погода была свежая и тихая. Между листвой деревьев мелькало бирюзовое небо. Гортензия шагом проехала по длинной аллее и через полчаса достигла холмистой местности, которую пересекала большая дорога.

Она остановилась. Ничего не слышно. Росиньи, вероятно, выключил свой мотор и спрятал автомобиль в кустах, окружавших предместье.

После минуты колебания она спустилась на землю, привязала лошадь к дереву – так, чтобы ей это не мешало вернуться домой, покрыла голову длинной коричневой вуалью и двинулась вперед.

Она не ошиблась. При первом же повороте она заметила Росиньи. Он подбежал к ней и увлек ее в чащу деревьев.

– Скорей, скорей! Я так боялся, что вы опоздаете… или измените свое намерение!.. И вот вы здесь!.. Возможно ли это!..

Она улыбалась.

– Вы счастливы, что делаете глупость?

– Счастлив ли я? И вы будете счастливой. Клянусь!

– Может быть, но глупостей я делать не буду.

– Вы будете жить, как захотите, Гортензия. Ваша жизнь превратится в волшебную сказку.

– А вы будете сказочным принцем?

– Вы будете жить в роскоши, в богатстве.

– Мне этого не надо.

– Что же вам надо?

– Счастья.

– Я уверен, что вы будете счастливы.

Она стала шутить:

– Я несколько сомневаюсь, то ли это счастье, которое вы мне дадите.

– Вы увидите… Вы увидите…

Они подошли к автомобилю. Росиньи, продолжая свои восторги, включил двигатель. Гортензия села в автомобиль. Машина двинулась по направлению к предместью, увеличивая скорость, как вдруг раздался выстрел. Росиньи вынужден был затормозить. Автомобиль толкнуло влево.

– Прорвана передняя шина, – крикнул Росиньи, спрыгивая на землю.

– Да нет же, – воскликнула Гортензия, – кто-то выстрелил!

– Невозможно, дорогая! Что вы говорите!

В эту минуту вновь последовали один за другим два выстрела.

Росиньи зарычал:

– Задние шины продырявлены!.. Кто этот разбойник?! Если б я знал…

Он пробрался через кусты, окаймляющие дорогу. Никого! Впрочем, из-за деревьев ничего не было видно.

– Проклятье! – выбранился он. – Вы правы… стреляли в авто! Мы теперь остановлены надолго. Три шины надо починить!.. Но что вы, дорогой друг, делаете?

Молодая женщина выскочила из автомобиля. Она проговорила, волнуясь:

– Я ухожу.

– Но почему?

– Я хочу знать. Стреляли. Кто? Я хочу знать…

– Умоляю вас не расставаться со мною…

– Думаете ли вы, что я вас часами здесь буду ожидать?

– Но наш отъезд?.. Наши планы?..

– Завтра мы опять об этом поговорим… Вернитесь в замок… Отнесите мои вещи.

– Я вас умоляю, умоляю… Ведь это не моя вина. Вы точно сердитесь на меня.

– Я на вас не сержусь, но если похищают женщину, то, милейший, этого быть не должно. До скорого!

Она быстро ушла. Ей посчастливилось найти свою лошадь на прежнем месте. Она помчалась в сторону, противоположную Ла Марэз.

Она не сомневалась в том, что стрелял князь Ренин.

– Это он, – прошептала она с гневом, – это он… Только он способен так действовать.

Не предупредил ли он ее с такой уверенностью? «Вы вернетесь, я уверен… Я вас ожидаю».

Она плакала от злости и негодования, испытывая унижение. Встреть она в этот момент князя Ренина, она обязательно познакомила бы его со своим хлыстом.

Перед ней расстилалась живописная местность, которая на севере граничит с департаментом Чарты и которую называли маленькой Швейцарией. Часто ей приходилось задерживать коня на крутых спусках. Оставалось около десяти километров. Мысль о князе Ренине вызывала в ней негодование, гнев. Она была зла на него не только за то, что он сделал, но и за все его отношение к ней, за его ухаживания и самоуверенность.

Вот она у цели. В долине показалась старая стена, изрезанная трещинами, покрытая мхом и сорной травой; за ней виднелась верхушка маленькой колокольни, закрытые ставнями окна дома. Это было имение Галингра.

У дверей ее ожидал Сергей Ренин. Рядом смирно стояла лошадь, на которой приехал князь.

Гортензия соскочила на землю и, когда он стал благодарить ее за свидание, она воскликнула:

– Подождите! Одно слово! Сейчас произошло нечто необъяснимое. Три раза стреляли в автомобиль, в котором я находилась. Это вы стреляли?

– Да!

Она замялась.

– Вы, значит, сознаетесь!

– Вы, сударыня, ставите мне вопрос, на который я вам отвечаю.

– Но как вы посмели?.. По какому праву?

– Права у меня не было, сударыня, но я выполнил свою обязанность.

– В самом деле? Какую обязанность?

– Обязанность защитить вас от человека, который хочет воспользоваться вами.

– Я запрещаю вам говорить со мной в таком тоне. Я сама отвечаю за свои поступки. Я совершенно свободно приняла свое решение.

– Сударыня, я сегодня утром случайно слышал ваш разговор с господином Росиньи, и мне показалось, что вы следуете за ним без особенной радости. Вы, простите меня, считаете меня невежей, но я хотел дать вам возможность в течение нескольких часов обдумать свое положение.

– Я уже все обдумала. Когда я что-либо решаю, то решения своего не меняю.

– Не всегда, сударыня! Ведь вы же сейчас здесь, а не там.

Молодая женщина смутилась. Гнев ее совершенно исчез. Она с удивлением смотрела на Ренина, понимая и сознавая, что он совершенно искренне, без задней мысли, как вполне порядочный человек, хотел спасти ее от ложного шага.

Очень тихо он сказал ей:

– Я очень мало, сударыня, знаю о вас, но достаточно для того, чтобы стремиться быть вам полезным. Вам двадцать шесть лет и вы сирота. Семь лет тому назад вы вышли замуж за родственника графа д'Эглероша, которого в конце концов пришлось поместить в дом для душевнобольных. Отсюда невозможность развода и необходимость жить на иждивении вашего дяди, так как приданое ваше мужем растрачено. Жить с графом и графиней, которые плохо ладят между собой, не так-то весело. Когда-то графа бросила первая жена. Она бежала с мужем теперешней графини. Разочарованные покинутые супруги соединили свои судьбы, но ничего утешительного в этом союзе не нашли. Вы от всей этой обстановки страдали. И вот в один прекрасный день вы встретили Росиньи. Он влюбился в вас и предложил вам с ним бежать. Вы его не любили. Но скука, молодость, жажда приключений и неизведанного заставили вас принять предложение, но в душе вы решили обмануть своего обожателя. Вы думали, что этот скандал заставит вашего дядю обеспечить вам независимое существование. В настоящее время вам надо выбрать одно из двух: или отдаться в руки Росиньи… или же довериться мне.

Она взглянула на него. Что он хотел сказать? Что значило это предложение, сделанное столь серьезно, точно его делал друг, желающий лишь помочь без всякой задней мысли?

После некоторого молчания он привязал обе лошади. Затем он осмотрел тяжелые входные ворота. На каждой створке их красовались две доски в виде креста. Какое-то старое объявление, которому было двадцать лет, свидетельствовало, что с того времени никто не переступал порога входных ворот.

Ренин вырвал из железной решетки, окружавшей замок, железный стержень и употребил его как лом. Гнилые доски сдали. Под одной из них оказалась замочная скважина. Он попытался открыть замок при помощи ножа с разными приспособлениями. Скоро ворота открылись. Показалась площадка, заросшая вереском. Она пролегала до полуразвалившегося длинного здания, над углами которого возвышались четыре башенки. На самом верху было возведено нечто вроде бельведера-балкона.

Князь повернулся к Гортензии.

– Над вами не каплет. Сегодня вечером вы примете решение. Если господину Росиньи удастся второй раз убедить вас, тогда, клянусь, вы меня не встретите на своем пути. До того же времени позвольте мне быть с вами. Мы вчера решили осмотреть этот замок. Исполним это сейчас. Это способ убить время. Я надеюсь, что это будет интересно.

Он говорил так, как будто приказывал. Он точно повелевал и одновременно молил. Молодая женщина не пыталась противиться. Она последовала за ним к развалившемуся крыльцу, откуда внутрь замка вела дверь, точно так же забитая досками крест-накрест.

Ренин применил прежний метод. Они вошли в вестибюль, пол которого был выложен черными и белыми плитками. Везде красовалась старая мебель и церковные кресла. Герб, изображавший орла, вцепившегося в каменную груду, помещался над дверьми. Свисала паутина.

– Это дверь в зал, вероятно, – заметил Ренин. Эту дверь открыть было труднее, причем князю пришлось пустить в ход всю свою силу.

Гортензия во время этой операции не промолвила ни слова. Она с удивлением следила за этими последовательными взломами, произведенными с редким искусством. Он угадал ее мысли и сказал ей совершенно серьезно:

– Для меня это детская игра. Я был слесарем.

Она схватила его за руку и прошептала:

– Слушайте.

– Что такое? – спросил он.

Она сжала его руку сильнее, требуя, чтобы он молчал. Тотчас же он сказал:

– В самом деле, это странно.

– Слушайте, слушайте, – повторяла удивленная Гортензия. – О! Неужели это возможно?

Они слышали невдалеке сухой шум, регулярные удары, которые, при внимательном вслушивании, воспринимались как регулярный ход, регулярный тик-так стенных часов. Казалось совершенно необъяснимым, каким образом, каким чудом часы продолжали жить в этом мертвом царстве. Непонятное, таинственное явление, какая-то загадка.

– Однако, – прошептала Гортензия, не смевшая повысить голос, – ведь сюда никто не входил.

– Никто.

– Нельзя допустить, что эти часы шли в течение двадцати лет без завода.

– Нельзя, конечно.

– Тогда?!

Сергей Ренин открыл все три окна и сбил ставни. Они действительно находились в гостиной. Здесь царил полный порядок: стулья были на своих местах, вся мебель – налицо. Жильцы этой комнаты, уезжая, очевидно, ничего с собой не захватили: ни книг, ни разных безделушек.

Ренин осмотрел старые стенные часы, заключенные в высокий деревянный футляр. Через овальное стекло можно было видеть диск маятника. Он открыл дверцы: гири часов находились в конце своего пути.

В этот момент часы зашипели и затем пробили восемь раз. Этого низкого звона часов молодая женщина потом уже никогда не могла забыть.

– Какое чудо! – прошептала она.

– Действительно, чудо, – подтвердил и он, – ведь простой механизм этих часов лишь с недельным заводом.

– И вы ничего не находите в этом странного?

– Как сказать… впрочем…

Он наклонился и вынул из футляра металлическую трубку, скрытую за гирями.

– Зрительная труба, – проговорил он задумчиво, – зачем ее спрятали?.. Странно! Что бы это значило?

Часы начали бить вторично. Раздалось восемь ударов. Ренин закрыл футляр часов и со зрительной трубой в руках продолжал осмотр. Комната, в которой они находились, сообщалась широкой аркой с другой комнатой, видимо курительной, тоже меблированной. Там стоял пустой станок для ружей. Календарь, висевший на стене, показывал пятое сентября.

– А, – воскликнула с удивлением Гортензия, – то же число, как и сегодня… Какое странное совпадение!

– Удивительное, – проговорил он. – Это годовщина их отъезда… Уже прошло двадцать лет с того дня, ровно двадцать лет.

– Согласитесь, – заметила она, – что все это необъяснимо.

– Конечно, хотя…

– У вас какая-то мысль?

Он ответил через несколько секунд:

– Меня интригует эта зрительная труба… Каково было ее назначение? Из окон можно увидеть лишь деревья сада. Горизонта нет… Чтобы воспользоваться этим инструментом, надо было взобраться выше… Хотите подняться?

Она не колебалась. Тайна, окружавшая их, возбуждала ее любопытство. Она готова была следовать за Рениным и помогать ему в его изысканиях.

Они поднялись по главной лестнице и добрались до винтовой лестницы, которая вела на верхний бельведер-балкон.

Этот бельведер-балкон имел вид террасы, окруженной парапетом в два метра вышиной.

– Когда-то, видимо, этот парапет был составлен из зубцов, которые потом уничтожили. Были тут раньше и бойницы; теперь они заделаны.

– Во всяком случае, – сказала она, – здесь тоже зрительная труба не могла применяться. Нам остается только спуститься вниз.

– Я другого мнения, – возразил он, – логично рассуждая, надо прийти к выводу, что именно отсюда можно видеть окрестности и именно здесь пользовались этой зрительной трубой.

Он влез на парапет и увидел оттуда всю окрестность. На некотором расстоянии от замка, – так около восьмисот метров, – виднелась другая развалившаяся башня, очень низкая, вся обвитая плющом.

Ренин продолжал осмотр. Казалось, что он искал разрешения загадки в зрительной трубе, стараясь понять, каким образом и для чего она применялась. Он исследовал все бойницы. Одна из них, вернее, то место, где она раньше находилась, обратила его особенное внимание. Там в известке, которой она была заделана, замечалось углубление, наполненное землей и проросшей из этой земли травой.

Он вырвал эту траву и очистил углубление, имевшее двадцать сантиметров в диаметре. Наклонившись вперед, он убедился в том, что это углубление – отверстие, которое давало возможность видеть всю окрестность, а также и башню, обвитую плющом.

Оказалось, что зрительная труба свободно входила в это отверстие, так плотно прилегая к нему, что ее нельзя было повернуть ни вправо, ни влево.

Ренин вытер стекла трубы и приложил к ней глаз. Несколько секунд он молчал и затем проговорил взволнованным голосом:

– Это ужасно… Право, ужасно…

– В чем дело? – забеспокоилась она.

– Смотрите…

Она наклонилась и, взглянув в трубу, проговорила с содроганием:

– Это два чучела, не так ли?.. Их там повесили… Но зачем?

– Смотрите, – повторил он, – смотрите внимательно. Под шляпами… лица.

– О! – с ужасом промолвила она. – Это чудовищно!..

Через зрительную трубу им представился такой вид: площадка развалившейся башни, окруженной с одной стороны стеной, заросшей мхом, являлась как бы фоном; на этом фоне среди мелкой поросли можно было различить мужчину и женщину, прислоненных к груде камней.

Но можно ли было назвать мужчиной и женщиной эти два манекена? Эти манекены были облачены в платья, шляпы, но они были без глаз, щек, одним словом, в действительности это были два скелета.