Текст книги "Сочинения в трех томах. Том 1"

Автор книги: Морис Леблан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 43 страниц)

Шолмс записал их в блокнот в том порядке, как они шли в букваре. Вот что у него получилось:

АВЕЙКОТЧЭ 237

– Вот черт! – пробормотал он. – Сразу и не разберешь.

Можно ли было, использовав все эти буквы, переставив их, составить одно, два или три полных слова?

Шолмс попытался сделать это, но тщетно.

Тогда он подумал, что единственное верное решение – то, что без конца писал он в блокноте карандашом, и в конечном итоге оно показалось ему бесспорным, потому что отвечало логике событий и к тому же прекрасно согласовывалось с известными обстоятельствами.

Поскольку на странице букваря каждая из букв алфавита воспроизводилась лишь один раз, логично было заключить, что буквы с этой страницы составляли неполные слова, которые затем дополнили, вырезав буквы с других страниц. Взяв такое рассуждение за основу, можно было воспроизвести слово следующим образом:

ОТВЕЧАЙ – ЭК 237

Первое слово казалось вполне ясным: «ОТВЕЧАЙТЕ», не хватало «Т» и «Е», так как эти буквы были уже задействованы в слове.

Что касается второго незаконченного слова, оно, вместе с числом 237, бесспорно, составляло адрес, сообщаемый получателю отправителем письма. Сначала предполагалось назначить дело на субботу, а потом просили дать ответ по адресу ЭК 237.

Или ЭК 237 означали индекс почтового отделения, куда нужно было послать письмо до востребования, или буквы ЭК являлись частью какого-то слова. Шолмс снова перелистал букварь – на других страницах вырезок не оказалось. Значит, приходилось, пока не удастся узнать что-либо еще, придерживаться вышеописанных выводов.

– Забавно, правда?

Анриетта вернулась. Он ответил:

– Еще бы! Только… нет ли у тебя еще и других бумаг? Или вырезанных слов, которые можно было бы наклеить?

– Бумаг? Нет. И потом, мадемуазель будет недовольна.

– Мадемуазель?

– Да, она уже меня отругала.

– Почему?

– Потому, что я вам кое-что рассказала… а она говорит, нельзя никогда рассказывать такие вещи о людях, которых любишь.

– Ты совершенно права.

Анриетта пришла в восторг от его одобрения и вытащила из маленького полотняного мешочка, приколотого к платью, какие-то лоскуты, три пуговицы, два кусочка сахару и, наконец, квадратик бумаги, который и протянула Шолмсу.

– На, вот все-таки даю.

Это был номер фиакра: 8279.

– Откуда у тебя этот номер?

– Выпал у нее из кошелька.

– Когда?

– В воскресенье, после службы, когда она собиралась подать милостыню.

– Отлично! А теперь я скажу, как сделать, чтобы тебя больше не бранили. Не говори мадемуазель, что виделась со мной.

Шолмс отправился к господину д'Имблевалю и принялся дотошно расспрашивать его о мадемуазель.

Тот даже вскинулся от возмущения.

– Алиса Демен? Вы что, думаете… Этого не может быть!

– Сколько времени она у вас на службе?

– Только год, но я не знаю человека спокойнее. Никому не стал бы доверять так, как ей.

– Как получилось, что я до сих пор ее не видел?

– Ее не было два дня.

– А теперь?

– Она, как только приехала, пожелала быть сиделкой у вашего больного. У нее есть для этого все качества: мягкая, предупредительная. Господин Вильсон от нее в восторге.

– Ага! – протянул Шолмс, и не думавший до сих пор справляться о здоровье товарища.

И, поразмыслив, спросил:

– В воскресенье утром она куда-нибудь ходила?

– Да.

– Ведь это было на следующий день после кражи.

Барон позвал жену и задал ей тот же вопрос. Та ответила:

– Мадемуазель, как обычно, ходила с детьми к одиннадцатичасовой службе.

– А раньше?

– Раньше? Нет… Или, может быть… Ах, я так была взволнована из-за этой кражи… Теперь припоминаю, что накануне она просила разрешения отлучиться утром в воскресенье, чтобы увидеться с кузиной. Та, кажется, проездом была в Париже. Но, я думаю, вы не станете ее подозревать?

– Конечно, нет… Однако хотел бы с ней увидеться.

Он поднялся в комнату Вильсона. Над постелью больного, подавая ему напиться, склонилась женщина, одетая, как все сиделки, в длинное серое полотняное платье. Когда она выпрямилась, Шолмс узнал девушку, заговорившую с ним на Северном вокзале.

Объяснения не последовало. Алиса Демен, нисколько не смутившись, кротко улыбнулась, глядя на него своими очаровательными, серьезными глазами. Англичанин хотел было заговорить, но произнес нечто нечленораздельное и умолк. Тогда она снова стала заниматься своими делами, спокойно расхаживая под удивленным взглядом Шолмса, переставляла на тумбочке флаконы, размотала и смотала бинты и снова поглядела на него со своей светлой улыбкой.

Англичанин повернулся на каблуках, вышел и, заметив во дворе автомобиль господина д'Имблеваля, сел в него и приказал отвезти себя в Леваллуа, к стоянке фиакров, адрес которой стоял на бланке, подобранном Анриеттой. Кучер Дюпре, работавший в воскресенье утром на фиакре № 8279, еще не вернулся, и, отослав автомобиль, он остался ждать до конца смены.

Кучер поведал, что и в самом деле «взял» какую-то даму неподалеку от парка Монсо, молодую девушку в черном, в густой вуали. Она казалась очень взволнованной.

– А был у нее в руках какой-нибудь пакет?

– Да, длинный такой сверток.

– Куда вы ее повезли?

– На авеню Терн, что на углу площади Сен-Фердинан. Там она отошла минут на десять, а потом снова поехали к парку Монсо.

– Вы смогли бы узнать дом на авеню Терн?

– А как же! Отвезти вас туда?

– Чуть погодя. Сначала отвезите меня на Кэдэз-Орфевр, к дому 36.

В полицейской префектуре ему повезло: он сразу встретился с главным инспектором Ганимаром.

– Господин Ганимар, вы сейчас свободны?

– Если опять речь пойдет о Люпене, то нет.

– Речь идет о Люпене.

– В таком случае, не сдвинусь с места.

– Как? Вы отказываетесь…

– Я отказываюсь от невозможного! Устал от неравной борьбы, в которой мы можем быть уверены, что проиграем. Я трус, поступаю неразумно, думайте, как хотите… наплевать! Люпен сильнее нас. Следовательно, нужно смириться с этим.

– Я никогда не смирюсь.

– Он сам вас заставит, как и многих других.

– Пусть так, но ведь это зрелище может доставить вам столько удовольствия!

– Что верно, то верно, – хитро улыбнулся Ганимар. – Ладно, раз уж вы так хотите получить на орехи, едем.

Оба сели в фиакр. Велели кучеру остановиться с противоположной стороны авеню, не доезжая нужного дома, и устроились на террасе маленького кафе, укрывшись за бересклетом и лавровым деревом. День клонился к вечеру.

– Гарсон, – позвал Шолмс, – принесите перо и бумагу.

Написав что-то, он снова подозвал официанта.

– Отнесите это письмо консьержу в доме напротив. Вон он стоит в кепке, курит возле парадного.

Консьерж немедленно явился, и после того, как Ганимар предъявил ему свое удостоверение главного инспектора, Шолмс поинтересовался, не приходила ли в тот дом в воскресенье утром дама в черном.

– В черном! Да, приходила, около девяти, она поднялась на второй этаж.

– А часто она приходит?

– Нет, всего лишь несколько раз… но вот в последние две недели бывала чуть ли не каждый день.

– А с того воскресенья?

– Только один раз… не считая сегодняшнего дня.

– Ах, значит, она и сегодня приходила?

– Она и сейчас еще там.

– Еще там?!

– Да уж минут десять, как вошла. Экипаж, как обычно, ожидает на площади Сен-Фердинан. А с ней я столкнулся у подъезда.

– Кто живет на втором этаже?

– Там двое жильцов – мадемуазель Ланже, модистка, и еще один господин. Он в прошлом месяце снял две меблированные комнаты, назвавшись Брессоном.

– Почему вы говорите «назвавшись Брессоном»?

– Я просто подумал, что это не его настоящее имя. Жена там убирается и видела, что у него не найдется и двух рубашек с одинаковыми инициалами.

– Какую жизнь он ведет?

– О, его почти никогда не бывает дома. Вот уже три дня совсем не показывается.

– А в ночь с субботы на воскресенье его тоже не было?

– В ночь с субботы на воскресенье? Погодите, дайте вспомнить. Да, верно, в субботу вечером он пришел и больше уж не выходил.

– А как он выглядит, этот человек?

– Даже и не знаю, что сказать. Он выглядит всегда по-разному. То высокий, то маленький, то толстый, то худой, то брюнет, то блондин. Я каждый раз все не могу его узнать.

Шолмс с Ганимаром переглянулись.

– Это он, – шепнул инспектор, – это, конечно, он.

Старый полицейский вдруг не на шутку разволновался, даже нервно зевнул и судорожно сжал кулаки.

Да и сам Шолмс, хотя и прекрасно владел собой, почувствовал укол в сердце.

– Смотрите, – сказал консьерж, – вот эта девушка.

Действительно, из двери выходила какая-то молодая особа. Она стала переходить площадь.

– А вот и господин Брессон.

– Господин Брессон? Который же?

– Вон тот, со свертком под мышкой.

– Но он и не глядит на девушку. Она одна идет к экипажу.

– Так я их вместе никогда и не видел.

Оба полицейских одновременно вскочили. В свете фонарей им показалось, что они узнали силуэт Люпена, удалявшегося в противоположную от площади сторону.

– За кем пойдете? – спросил Ганимар.

– Конечно, за ним! Это крупная дичь.

– Ну а я послежу за девицей, – предложил Ганимар.

– Нет, нет, – живо откликнулся англичанин, ни в коем случае не желая раскрывать Ганимару свои карты, – я знаю, где ее найти. Пойдемте со мной.

На расстоянии, то и дело прячась за спинами прохожих и позади киосков, крались они вслед за Люпеном. Вести слежку, впрочем, оказалось совсем нетрудным, так как он шел быстро, слегка приволакивая правую ногу, что, однако, можно было заметить, лишь напряженно вглядываясь опытным глазом. Ганимар сказал:

– Делает вид, что хромает.

И добавил:

– Ах, если б можно было заполучить двоих-троих полицейских и с ними попробовать прихватить голубчика! Ведь уйдет!

Однако у тернских ворот не было видно ни одного полицейского, и, оказавшись за городской чертой, они уж не могли больше надеяться на подмогу.

– Разделимся, – предложим Шолмс, – место тут безлюдное.

Они шли по бульвару Виктора Гюго, каждый по своей стороне, двигаясь вдоль рядов деревьев.

Минут через двадцать Люпен свернул влево и вышел к Сене. Им было видно, как он по берегу начал спускаться к воде. Побыл некоторое время внизу, но им не удалось различить, что он там делал. Потом стал карабкаться наверх и пошел обратно. Оба полицейских вжались в прутья какого-то ограждения. Люпен прошел прямо перед ними. Свертка у него в руках теперь не было.

Когда он отошел на некоторое расстояние, от стены соседнего дома отделилась какая-то тень и заскользила между деревьями.

– Похоже, за ним еще кто-то следит, – тихо сказал Шолмс.

– Да, мне кажется, когда мы шли туда, я уже его видел.

Охота возобновилась, но теперь, в присутствии третьего, действовать стало труднее. Люпен пошел той же дорогой, вошел обратно через тернские ворота и направился к дому на площади Сен-Фердинан.

Консьерж уже запирал, когда появился Ганимар.

– Вы сейчас его видели?

– Да, как раз гасил свет на лестнице, когда он принялся отпирать дверь.

– С ним никого?

– Никого, даже слуг нет… Он здесь никогда не обедает.

– Есть в доме черная лестница?

– Нет.

Ганимар обернулся к Шолмсу:

– Самое простое – мне посторожить у дверей Люпена, пока вы сходите за комиссаром полиции с улицы Демур. Я сейчас вам дам к нему записку.

– А если он за это время сбежит? – возразил Шолмс.

– Но я же буду тут!

– Один на один? Это будет неравная борьба.

– Не можем же мы силой войти в его жилище, просто не имеем права, особенно среди ночи.

Шолмс пожал плечами.

– Когда вы поймаете Люпена, вас никто не станет упрекать в нарушении правил ареста. Подумаешь! Ну давайте просто позвоним. И увидим, что произойдет.

Они поднялись на этаж. Слева от лестницы находилась двустворчатая дверь. Ганимар позвонил.

Ни звука в ответ. Он снова нажал кнопку звонка. Никого.

– Войдем, – шепнул Шолмс.

– Ладно, давайте.

Ни один из них, однако, не сдвинулся с места. Струсив в последний момент, они не решались предпринять решительные действия. Казалось попросту невозможным, чтобы Арсен Люпен оказался здесь, за этой тонкой дверью, что не выдержит и удара кулаком. Оба слишком хорошо его знали, этого дьявола во плоти, чтобы предположить, что он так легко даст себя схватить. Нет, нет, тысячу раз нет, его уже там не было. Должно быть, успел сбежать, воспользовавшись потайным ходом в соседний дом или пройдя по крышам или еще как-нибудь, но ясно одно – у них в руках в который уж раз останется лишь его тень.

Оба вздрогнули. По ту сторону двери в тишине вдруг чуть слышно что-то зашуршало. И им показалось, да, сомнений быть не могло, он все-таки здесь, за этим тонким листом фанеры, прислушивается, пытается узнать, что они замышляют.

Что делать? Положение было отчаянным. Несмотря на все хладнокровие бывалых полицейских волков, обоих охватило такое волнение, что, казалось, было слышно, как бьются их сердца.

Краем глаза Ганимар вопросительно взглянул на Шолмса и в тот же миг с силой стукнул в дверь кулаком.

Тут же послышались шаги, за дверью теперь уже не скрывались.

Ганимар затряс дверь. Шолмс, выставив плечо, одним мощным броском вышиб створку, и оба кинулись на штурм.

Но внезапно замерли на месте. Из соседней комнаты раздался выстрел. За ним – второй, а потом стук падающего тела.

Войдя, они увидели человека, лежавшего лицом к мраморному камину. Последняя конвульсия – и револьвер выпал из его руки.

Ганимар наклонился и поднял голову умершего. Из двух больших ран на виске и на щеке фонтаном била кровь, заливая лицо.

– Его невозможно узнать, – прошептал он.

– Вот черт! – выругался Шолмс. – Это не он.

– Откуда вы знаете? Ведь вы даже его не осмотрели.

– Вы что, думаете, Арсен Люпен может покончить жизнь самоубийством? – ухмыльнулся англичанин.

– Но ведь на улице мы его узнали…

– Мы решили, что это он, ведь нам так этого хотелось. Этот человек занимает все наши мысли.

– Значит, это кто-то из сообщников.

– Сообщники Арсена Люпена тоже не способны застрелиться.

– Так кто же он?

Они принялись обыскивать труп. В одном из карманов Херлок Шолмс обнаружил пустой кошелек, а в другом Ганимар нашел несколько монет. На белье никаких меток, на одежде тоже.

В чемоданах (большом и двух маленьких) – только личные вещи. На камине – стопка газет. Ганимар развернул их. Во всех говорилось о краже еврейской лампы.

Спустя час Ганимар с Шолмсом вышли на улицу, так ничего и не узнав о загадочном человеке, который из-за их вторжения покончил с собой.

Кто он был такой? Почему решился на самоубийство? Какое отношение имел к похищению еврейской лампы? Кто следил за ним ночью? Множество загадок, одна неразрешимее другой. Опять какие-то тайны…

Херлок Шолмс в тот день лег спать в отвратительном расположении духа. А когда проснулся, ему принесли телеграмму следующего содержания:

«Арсен Люпен имеет честь уведомить Вас о своей трагической кончине в лице господина Брессона и покорно просит принять участие в кортеже, панихиде и похоронах, которые состоятся за государственный счет в четверг 25 июня».

Глава вторая

– Видите ли, старина, – говорил Вильсону Шолмс, потрясая пневматичкой Арсена Люпена, – больше всего меня в этом деле раздражает то, что я все время чувствую на себе взгляд этого чертова джентльмена. От него не может укрыться ни одна моя самая сокровенная мысль. И получается, что я, словно актер, чьи действия заранее строго предопределены. Я иду туда-то и говорю то-то лишь потому, что так угодно некой высшей воле. Вы понимаете меня, Вильсон?

Вильсон, конечно же, все бы понял, если бы не спал глубоким сном человека, чья температура держится между сорока и сорока одним. Но слышал он или нет, для Шолмса это не имело ровно никакого значения.

– Нужно призвать на помощь всю мою энергию, мобилизовать все ресурсы, чтобы не впасть в отчаяние. Но, к счастью, для такого человека, как я, все эти удары – не более чем комариные укусы. Они даже меня подстегивают. Как только утихнет боль от укола и затянется рана, нанесенная самолюбию, я говорю себе: «Веселись пока, голубчик. В один прекрасный момент ты сам себя выдашь». Потому что, Вильсон, именно Люпен, не так ли, своей первой телеграммой и тем, что сказала по этому поводу малышка Анриетта, сам выдал мне секрет своей переписки с Алисой Демен! Не забывайте об этом, старина.

Он, громко топая, расхаживал по комнате, рискуя разбудить «старину».

– В конце концов, дела идут не так уж плохо, и если я еще не вижу перед собой ясной дороги, то, во всяком случае, уже начинаю ориентироваться. Прежде всего займусь этим Брессоном. Мы с Ганимаром назначили встречу на берегу Сены, там, где Брессон бросил свой сверток. Скоро роль этого господина совсем прояснится. Останется лишь закончить партию между мной и Алисой Демен. На этот раз противница не особенно сильна, а, Вильсон? Не кажется ли вам, что очень скоро мне станет известна вся фраза из букваря, а заодно и то, что означают буквы «Э» и «К»? Ведь главная загадка – в них.

В это время вошла мадемуазель и, увидев размахивающего руками Шолмса, мягко заметила:

– Господин Шолмс, придется вас побранить, если разбудите больного. Нехорошо с вашей стороны его беспокоить. Доктор предписал полный покой.

Он, не говоря ни слова, пристально глядел на нее, как и в первый день, пораженный ее необъяснимым спокойствием.

– Что это вы так на меня смотрите, господин Шолмс? Ничего? Нет-нет… Ведь вы о чем-то подумали? Скажите о чем, прошу вас.

Спрашивая, она подняла к нему свое светлое лицо. Все в нем: невинные глаза, улыбающийся рот – ждало ответа. Она подалась вперед, скрестив руки на груди, и выглядела так простодушно, что англичанин даже разозлился. Подойдя к ней поближе, он тихо сказал:

– Брессон вчера покончил жизнь самоубийством.

Она повторила, словно не понимая, о чем идет речь:

– Брессон вчера покончил жизнь самоубийством?

На лице ее не отразилось ничего, ни одной морщины, свидетельствующей о том, что она силится солгать.

– Вы это знали, – зло сказал он, – иначе бы, по крайней мере, вздрогнули. Да, вы сильнее, чем я думал. Однако к чему скрывать?

И, взявшись за букварь, лежавший на соседнем столике, он раскрыл его на изрезанной странице.

– Можете вы мне сказать, в каком порядке надо расположить недостающие здесь буквы, чтобы узнать истинное содержание записки, отправленной вами Брессону за четыре дня до кражи еврейской лампы?

– В каком порядке? Брессон? Кража еврейской лампы?..

Она медленно повторяла то, что он сказал, будто пытаясь понять, в чем дело.

Он продолжал настаивать:

– Да. Вот использованные вами буквы. Взгляните на этот листок. Что вы хотели передать Брессону?

– Использованные буквы… что хотела передать…

И вдруг весело рассмеялась.

– Ага, поняла! Я – сообщница вора! Какой-то господин Брессон забрал еврейскую лампу, а потом покончил жизнь самоубийством. А я – его подруга! Ой как смешно!

– К кому же вы ходили вчера вечером на второй этаж дома на авеню Терн?

– К кому? Да к модистке, мадемуазель Ланже. А что, модистка и мой друг Брессон – одно и то же лицо?

Поневоле Шолмс засомневался. Можно притвориться, чтобы выгородить себя, изобразить ужас, радость, беспокойство, любые чувства, но невозможно симулировать безразличие и уж совсем нельзя притворно так счастливо и беззаботно смеяться.

И все-таки он сказал:

– Последнее: почему вы подошли ко мне в тот вечер на Северном вокзале? Почему умоляли немедленно уехать, не вмешиваться в это дело о краже лампы?

– О, вы слишком любопытны, месье Шолмс, – все так же естественно засмеялась она. – Придется вас наказать: вы ничего не узнаете и вдобавок посидите у постели больного, пока я сбегаю в аптеку. Срочно надо получить лекарство. Я скоро буду.

И вышла.

– Меня обвели вокруг пальца, – прошептал Шолмс. – Я не только ничего из нее не выжал, но, наоборот, сам раскрылся ей.

Он вспомнил дело о голубом бриллианте и допрос, которому подверг Клотильду Дестанж. Ведь с точно такой же безмятежностью отвечала ему и Белокурая дама! Возможно, перед ним снова одно из тех существ, что, защищенные Арсеном Люпеном, находясь под прямым его влиянием, умеют сохранить, даже сознавая близкую опасность, просто поразительное спокойствие?

– Шолмс… Шолмс…

Подойдя к постели, он наклонился над очнувшимся Вильсоном.

– Что с вами, старый друг? Что-нибудь болит?

Вильсон подвигал губами, но сказать ничего не смог. Потом, делая над собой неимоверные усилия, все же пробормотал:

– Нет… Шолмс… это не она… не может быть, чтобы она…

– Что это вы там несете? Говорю вам, это она! Только перед лицом созданного Арсеном Люпеном характера женщины, выдрессированной и подученной им, мог я потерять голову и поступить так глупо… Теперь ей известно все, что я знаю о букваре… Могу поспорить, что не пройдет и часа, как Люпен будет предупрежден. Не пройдет и часа! Да что там! Сию же секунду! Этот аптекарь, срочный рецепт… чепуха!

И, вылетев на улицу, он живо спустился по авеню Мессин и увидел, как мадемуазель заходит в аптеку. Спустя десять минут она вновь появилась на авеню с флаконами и бутылкой, завернутыми в белую бумагу. Но пока Алиса шла обратно, за ней увязался какой-то человек. Он что-то говорил ей, сняв кепку с просительным видом, как будто клянчил милостыню.

Остановившись на минуту, она подала ему монету, затем пошла дальше.

– Она с ним говорила, – решил англичанин.

Не будучи даже в этом уверенным, но, скорее, повинуясь интуиции, он решил изменить тактику и, оставив в покое девушку, отправился вслед за мнимым нищим.

Так, один за другим, дошли они до площади Сен-Фердинан. Человек долго бродил вокруг дома Брессона, время от времени взглядывая на окна второго этажа и наблюдая за людьми, входящими в дом.

Спустя почти час он залез на империал трамвая, идущего в Нейи. Шолмс последовал за ним и занял место позади, рядом с каким-то господином, лица которого не было видно из-за раскрытой газеты. У выезда из города газета опустилась, Шолмс узнал Ганимара, а тот шепнул ему на ухо, указывая на оборванца:

– Это тот, который вчера вечером шел за Брессоном. Вот уже час болтается на площади.

– О Брессоне ничего нового? – поинтересовался Шолмс.

– Ему сегодня пришло письмо.

– Сегодня утром? Значит, его отнесли на почту вчера, до того, как узнали о смерти Брессона.

– Точно. Оно теперь у следователя. Но я запомнил наизусть: «Он не идет ни на какие сделки. Хочет все, первое, как и то, что было потом. Иначе начнет действовать». Подписи не было, – добавил Ганимар. – Как видите, эти несколько строк ничем нам не помогут.

– А я думаю совершенно иначе, господин Ганимар, эти несколько строк, наоборот, кажутся мне весьма и весьма интересными.

– Да чем же, Боже мой?

– Это касается только меня, – с бесцеремонностью, присущей его отношениям с коллегой, ответил Шолмс.

Трамвай остановился на улице Шато. Это была конечная остановка. Человек сошел и неторопливо двинулся вперед.

Шолмс шагал так близко от него, что Ганимар даже всполошился:

– Если обернется, все пропало.

– Теперь уж не обернется.

– Как вы можете знать?

– Это сообщник Арсена Люпена, и если он идет вот так, держа руки в карманах, значит, во-первых, что он чувствует за собой слежку, и, во-вторых, что ничего не боится.

– Но ведь мы от него всего в двух шагах!

– Это ничего не значит, он прекрасно может за минуту проскользнуть у нас между пальцами. Он слишком в себе уверен.

– Поглядим! Поглядим! Возможно, вы и не правы. Вон там, у дверей кафе, двое полицейских с велосипедами. Если я позову их и подойду к этому типу, интересно, как ему удастся ускользнуть?

– Того типа, кажется, нисколько не волнуют ваши планы. Он сам идет к полицейским.

– Вот черт! – выругался Ганимар. – Какой нахал!

Тот и вправду подошел к полицейским в тот момент, когда они уже усаживались на велосипеды. Перебросившись с ними несколькими словами, он внезапно вскочил на третий велосипед, стоявший возле стены кафе, и укатил вместе с двумя агентами.

Англичанин захихикал.

– Ну, что я говорил? Раз, два, три, и нету! А с кем удрал? С вашими коллегами, господин Ганимар! Ничего себе, умеет устраиваться Арсен Люпен! У него на зарплате ваши велосипедисты! Я же сказал, тот тип что-то слишком спокоен.

– Ну а что мы могли сделать? – обиделся Ганимар. – Хорошо вам смеяться.

– Ладно, ладно, не сердитесь. Еще отомстим. А пока нам нужна подмога.

– Фоленфан ждет меня в конце авеню Нейи.

– Заберите его и возвращайтесь обратно.

Ганимар ушел, а Шолмс отправился по следу велосипедов. Отпечатки колес были хорошо видны на пыльной дороге. Он вскоре заметил, что рифленые отпечатки вели к берегу Сены, значит, все трое завернули к реке в том же месте, где прошел вчера Брессон. Шолмс дошел до ограды, за которой прятался вчера вместе с Ганимаром, и чуть дальше увидел, что следы велосипедных колес пересекаются. Значит, в этом месте сделали остановку. Прямо напротив виднелся язычок земли, вдающийся в реку, на краю которого была привязана старая лодка.

Именно в этом месте Брессон бросил, а вернее, уронил в воду свой сверток. Шолмс спустился по камням к воде и увидел, что берег здесь был очень пологим. А поскольку место было неглубокое, он понял, что легко найдет сверток… если только те трое его не опередили.

«Нет, нет, – подумал он, – они бы не успели… ведь прошло всего лишь минут пятнадцать… а все-таки, почему они пришли именно сюда?»

В лодке сидел какой-то рыбак. Шолмс подошел к нему:

– Вы не видели здесь троих на велосипедах?

Тот отрицательно покачал головой.

Англичанин не унимался:

– Ну вспомните… трое мужчин… Они остановились в двух шагах от вас…

Рыболов взял удочку под мышку, вытащил из кармана блокнот, что-то написал и, вырвав страничку, протянул Шолмсу.

Англичанин весь задрожал. Неожиданно на листке, оказавшемся у него в руке, он увидел буквы, вырезанные из букваря:

АВЕЙКОТЧЭОТ – 237

Над рекой висело тяжелое солнце. Рыбак вернулся к своему занятию, укрыв голову под широким колоколом соломенной шляпы. Сложив рядом куртку и жилет, он внимательно глядел на неподвижно торчавший из воды поплавок.

Прошла минута, целая минута торжественной, жуткой тишины.

«Он ли это?» – мысленно вопрошал Шолмс, охваченный какой-то болезненной тревогой.

И словно вспышкой, озарил его правдивый ответ:

«Он! Он! Только ему под силу продолжать сидеть, даже и не вздрогнув от беспокойства, ничуть не страшась того, что произойдет… Да и кому еще может быть известна история с букварем? А ему все рассказал посланец Алисы».

Англичанин вдруг почувствовал, что его рука, его собственная рука взялась за рукоятку пистолета, глаза вонзились в спину незнакомца, чуть ниже затылка. Достаточно лишь одного движения, и наступит развязка, самым жалким образом прервется жизнь этого необыкновенного искателя приключений.

Рыбак все не двигался.

Шолмс нервно сжимал пистолет, охваченный жгучим желанием выстрелить и покончить с этим, в то же время понимая весь ужас подобного противоестественного поступка. Смерть будет верной. Все будет кончено.

«О, – подумал он, – хоть бы встал, начал защищаться… А так, тем хуже для него… еще секунда… и стреляю…»

Внезапно раздавшиеся шаги заставили его обернуться. В сопровождении двух инспекторов к ним подходил Ганимар.

Тогда, переменив решение, он, разбежавшись, прыгнул в лодку, якорь которой переломился от подобной встряски, насел на противника и бросился в рукопашную. Оба скатились на дно лодки.

– Подумаешь! – хрипел Люпен, отбиваясь. – Что вы собираетесь этим доказать? Ну поколотит один из нас другого, чего мы этим добьемся? Вы не знаете, что делать дальше со мной, а я – с вами. Так и останемся, как два дурака…

Весла скользнули на воду. Лодку отнесло в сторону. С берега слышались крики. А Люпен не унимался:

– Ну что же это такое? Вы что, совсем ополоумели? Такие глупости в вашем возрасте! А ведь большой уже мальчик! Фу, как некрасиво!

Ему удалось вырваться.

Отчаявшись, решившись на крайнюю меру, Шолмс сунул руку в карман. Но тут же не удержался от проклятия: Люпен отобрал револьвер.

Встав на колени, он попытался добраться до весла, чтобы причалить к берегу, но Люпен налег на второе весло с явным намерением отплыть подальше.

– Выйдет… Не выйдет, – продолжал шутить Люпен. – Кстати, это не имеет ровно никакого значения… У вас весло, но я попробую помешать вам им воспользоваться… И вы точно так же… Так и в жизни, силишься что-то предпринять… но это бессмысленно, ведь в конечном счете все решает судьба… Ну вот… видите… судьба решила в пользу старины Люпена… Победа! Течение тоже за меня!

Действительно, лодка начала отплывать.

– Поберегитесь! – крикнул Люпен.

Кто-то с берега целился из револьвера. Он пригнулся, прозвучал выстрел, позади них взлетели брызги. Люпен расхохотался.

– Да простит меня Господь, это мой дружок Ганимар! Нехорошо поступаете, Ганимар! Вы не имеете права стрелять, кроме как в случае необходимой обороны. Значит, бедный Арсен так разозлил вас, что вы и о долге позабыли? Ну надо же, снова начинает! Несчастный, вы же попадете в моего дорогого мэтра!

Встав в лодке во весь рост, загораживая собой Шолмса, он повернулся лицом к Ганимару.

– Вот так! Теперь я спокоен! Цельтесь сюда, Ганимар, в самое сердце!.. Выше… Левее… Не попал… Вот растяпа… Еще раз? Да вы же дрожите, Ганимар! Давайте по команде… хладнокровно… Один, два, три, огонь! Мимо! Вот черт, что вам, вместо пистолетов выдают детские игрушки?

Вытащив длинный, тяжелый и плоский револьвер, он, не целясь, выстрелил.

Инспектор схватился за шляпу: пуля в ней пробила дырку.

– Что скажете, Ганимар? Ага! Вот это сделали на совесть! Снимите шляпы, господа, это оружие моего благородного друга, мэтра Херлока Шолмса!

И одним движением выбросил револьвер к самым ногам Ганимара.

Шолмс не мог не улыбнуться и не восхититься им. Жизнь в нем била ключом. Какая юная, непосредственная жизнерадостность! Он так забавлялся! Можно было подумать, что ощущение опасности доставляло ему поистине физическое удовольствие. Для этого человека в жизни не было другой цели, чем непрестанный поиск приключений, из которых он вечно старался выйти победителем.

Однако на обоих берегах уже начала собираться толпа, люди Ганимара и он сам не сводили глаз с лодки, качавшейся на волнах, постепенно уносимой течением. Поимка Люпена была неизбежной.

– Признайтесь, мэтр, – обернулся к англичанину Люпен, – вы не уступили бы свое место даже за все золото мира! Ведь вы же находитесь в первом ряду! Однако сначала и прежде всего – пролог… затем с ходу перескочим на пятый акт: поиска или побега Арсена Люпена. Итак, мой дорогой мэтр, разрешите задать вам один вопрос, умоляю, чтобы избежать недомолвок, ответить только да или нет. Откажитесь от этого дела. Еще не все потеряно, и мне удастся исправить вред, причиненный вами. Позднее я уже ничего сделать не смогу. Так договорились?

– Нет.

Люпен поморщился. Видно было, как раздражало его подобное упорство. Но он не сдавался.

– И все же я настаиваю. Это, скорее, нужно для вас, нежели для меня, ведь, уверен, вы первый впоследствии пожалеете о том, что вмешались в это дело. В последний раз, да или нет?