Текст книги "Гнев изгнанника (ЛП)"
Автор книги: Монти Джей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)
Глава 10
Правило
Фи
31 августа
– Просыпайся и сияй! Ну, хотя бы просыпайся. Сиять не обязательно.
Я приоткрываю глаза, и солнечный свет, льющийся с балкона, ослепляет меня. Я переворачиваюсь на живот, зарываясь лицом в подушку, и размышляю, что хуже.
Кошмар, из которого я только что проснулась, или тот, в котором я сейчас живу.
– Дай мне умереть.
– Не могу, сладкая.
– Чувак, сейчас… – стону я, поворачивая голову и щурясь на часы, но без контактных линз все вокруг размыто. Я нащупываю очки и надеваю их. – Шесть тридцать утра. У меня занятия только в девять. Какого черта ты меня разбудил?
Я планировала прогулять учебу, завернуться в одеяло, как буррито, и притвориться больной. Так мне бы не пришлось участвовать в сегодняшней вечеринке в честь Джуда Синклера.
Моя мать испекла гребаное печенья.
Печенье.
– Чтобы он чувствовал себя более желанным гостем, – сказала она.
Я предложила включить отопление в доме – я подумала, что душная жара напомнит ученику Люцифера о его родном доме. Я больше всего на свете хочу, чтобы он туда вернулся.
– Пару часов назад я посерфил, пришел домой, а хлопья закончились. Подумал, что у тебя в кладовой могут быть спрятаны пару упаковок. Ах да, и только что объявили место проведения «Перчатки».
Впервые с тех пор, как я услышала новость о Джуде, в моей груди расцвела радость. Заставляя себя сесть прямо, я протянула руки к Атласу, который устроился в моей комнате, развалившись в кресле, как всегда непринужденный, с ленивой улыбкой на лице.
Он бездумно гладит Галилео, которая лежит на его коленях, не реагируя ни на что. Моя полуслепая кошка не замечает ничего, кроме тепла тела Атласа.
– Дай посмотреть! – почти кричу я.
Атлас послушно бросает свой телефон на мою кровать.
Тот факт, что он сидит здесь, бог знает сколько времени, должен меня беспокоить. Но это Атлас, и почти все, что он делает, не поддается объяснениям.
Неизвестный номер: Риф Смерти. 10:30 вечера. 13 сентября.
– Если это серфинг, то в этом году тебе конец.
Я смотрю на него с игривым взглядом, хватаю подушку и швыряю ему в голову. Он легко ловит ее, его рефлексы оттачивались годами серфинга, и бросает обратно на конец моей кровати.
Надеюсь, блять, это не что-то связанное с водой. Мы проиграли в прошлом году, и я бы очень не хотела это повторять. Отбросы месяцами не затыкались после этого.
«Перчатка» – мой любимый секрет города.
Каждый год Уэст Тринити Фолс и Пондероза Спрингс вступают в войну, и правила просты: ни одна игра не может повторяться, и если ты выбираешь игру, то противник выбирает место. Весь процесс контролируется анонимными представителями из каждого города, обеспечивающими справедливое судейство.
Раньше это происходило как по часам в первый день весны, но когда все вышло из-под контроля и начали гибнуть дети, организаторы стали более осторожными. Теперь дата держится в секрете и объявляется за несколько дней до начала.
Это именно то, что мне нужно.
Отвлечение.
– Вопрос, – говорит Атлас, вырывая меня из раздумий. – Теперь вы будете представлять Джуда как своего брата? Сводного брата? Приемного?
Иногда мне кажется, что он просто говорит первое, что приходит в голову. Без фильтра, без раздумий, просто говорит и надеется на лучшее.
– Если ты и Эзра не собираетесь называть его своим двоюродным братом, я остановлюсь на «таракане», – бормочу я.
«Таракан» – это еще мягко сказано.
Много лет назад, когда я узнала, что Джуд – двоюродный племянник Алистера, я была потрясена.
Это до сих пор бесит меня до чертиков. Знать, что он связан с Колдуэллами так, как я никогда не смогу. Я всегда мечтала о какой-то биологической связи, которая бы соединила меня с моей семьей, а Джуд считает это само собой разумеющимся.
Возможно, это было первое, что я написала в списке причин, по которым я ненавижу Джуда.
– Туше, кошечка, – он ухмыляется, кивая в мою сторону. – Почему он вообще сюда переезжает? Папа – его единственный живой родственник. Я, черт возьми, рад, что не буду жить в одном доме с этим парнем, но это было бы куда более логично.
– Какая-то херня с завещанием.
– Значит никаких семейных и уютных посиделок с братом?
– Я лучше брошусь под машину, – невозмутимо отвечаю я.
Джуд слишком велик для этого дома. Все его сто девяноста пять сантиметров. Ему здесь не место – этот дом, мое пространство, никогда не был предназначен для него.
Я сплю с другими. Мне все равно. Это просто оболочка, которую я используя для получения мимолетного удовольствия. Я трахаю их, прежде чем они трахнут меня. Это мои правила.
А части меня, которые находятся здесь? Они принадлежат моей душе, и никто, особенно он, их не получит.
– Хватит ныть, – голос Рейна раздается по комнате, когда он входит, его белая футболка испачкана в траве и еще влажная, судя по всему, после футбольной тренировки.
Что, черт возьми, сегодня со всеми случилось, что они встали в такую рань ради занятий спортом?
– О, потому что ты рад, что он теперь будет жить с нами? – отвечаю я, поднимая бровь. – Разве не ты угрожал надрать ему задницу на Кладбище две недели назад?
– Не забывай, как он увел его девушку на детской площадке, – вставляет Атлас, его карие глаза весело блестят. – Он целый день плакал из-за этого.
– Я не сказал, что рад. Он подозрительный ублюдок, которого я не хочу видеть в своем доме, – бурчит Рейн, сдвигая кепку назад и опираясь на мой комод. – Я сказал, что твое нытье ничего не изменит. Он будет жить с нами. И нам придется с этим мириться.
– Да уж, слишком много семейных драм для меня, – протяжно говорит Атлас.
Он в последний раз гладит Галилео, прежде чем ставит ее на пол, затем встает, мимоходом естественно взъерошив мне волосы рукой.
В каждой жизни, во всех альтернативных реальностях, именно по этому жесту я буду узнавать Атласа. То, как он ерошит мне волосы перед тем, как уйти – он делает это с тех пор, как мы были детьми.
– Я рядом, если буду нужен, Фи-фи-фо-фум, – говорит он, останавливаясь у моей кровати, из-под его шапки выглядывают черные, мокрые от соленой воды локоны.
– Даже если для всякой ерунды? – ухмыляюсь я. – Например, чтобы прихлопнуть таракана?
Он улыбается.
– Назови мне время и место.
Атлас, может, и думает, что я шучу, но я совершенно серьезна.
Если он думает, что его жизнь здесь будет солнечной и радужной, то пора ему вернуться в реальность. Единственное, и я имею в виду единственное, хорошее в том, что Джуд переехал в соседнюю комнату, – это то, что я могу собирать о нем информацию.
Я могу выяснить, в чем его слабости, что он любит (если его холодное, мертвое сердце способно на такое), и что пугает. Спальни и то, что в них хранится, священны. У него наверняка есть что-то, о чем он не хочет, чтобы кто-то знал.
Что-то, что я смогу использовать против него. Чтобы он держал свой рот на замке. Последнее, что мне сейчас нужно, это чтобы он проболтался за завтраком, а мой отец убил его ножом для масла.
Я смотрю, как Атлас идет к двери, обменивается с кем-то братским объятием и парой слов, прежде чем исчезнуть. Счастливчик, ему удалось избежать надвигающейся на наш дом катастрофы.
Скинув с ног одеяло, я свесила их с кровати. Мое погружение в жалость к себе официально закончилось, так что мой следующий шаг – посмотреть, смогу ли я утопиться в душе.
Конечно, у моих родителей есть деньги, чтобы снять мне квартиру, но они не доверяют мне настолько, чтобы позволить жить одной. Еще четыре месяца назад я думала, что буду в Массачусетсе. На другом конце страны, начну жизнь с чистого листа. Я построила все свое будущее вокруг этого.
Забавно, как жизнь может измениться в мгновение ока. Одно письмо, холодные строки, начинающиеся со слов «С сожалением сообщаем вам, что после тщательного рассмотрения мы приняли решение аннулировать ваше зачисление в Массачусетский Технологический Институт», и заканчивающиеся вежливым «Благодарим вас за понимание».
Мне очень хотелось отправить в ответ письмо с фотографией моего среднего пальца и надписью «Не за что». Но Энди быстро отговорила меня от этой идеи.
Я даже попыталась в последнюю минуту найти место в общежитии в «Холлоу Хайтс», но мне сказали, что все места для первокурсников уже заняты. Декан не делает исключений, поэтому просить тетю Лиру было бессмысленно.
И так я оказалась перед выбором: либо смириться с новым соседом по комнате, либо умереть.
Я направляюсь к шкафу и замечаю, что Рейн стоит у двери, а это значит, что ему есть что сказать. И, если мои догадки верны, меня это разозлит.
– Тебе есть что сказать, или ты продолжишь просто стоять?
– Держись подальше от Джуда.
Я хмурюсь и поворачиваюсь к нему.
Он шутит, да? Но когда я приглядываюсь к его лицу, удивительно похожему на лицо нашего отца, я вижу, что он совершенно серьезен.
Беззаботный, пьяный Рейн с прошлой ночи? Исчез.
На смену ему пришел сверхзаботливый, трезвый придурок.
– Не волнуйся, – презрительно фыркаю я. – Что бы ни пришло тебе в голову и…
– Я серьезно, Фи. Держись от него подальше.
О.
Дело не в том, чтобы защитить меня от Джуда. А в том, чтобы защитить нашу семью от меня.
Слезы подступают к горлу, желчь поднимается из желудка. Я скрещиваю руки на груди, как будто защищаясь от того, что будет дальше. Как будто это может как-то смягчить удар.
– Что ты хочешь сказать, Рейн?
– Что знаю тебя. Одно правило. Папа установил нам одно правило. И это правило скоро станет нашим псевдо-сводным братом.
Не доверяйте Синклерам. Никогда.
Я не помню, сколько мне было лет, когда я впервые услышала эти слова от отца, но я точно знаю, что это был единственный раз, когда я его боялась.
То, что произошло с Джудом, было больше, чем просто секс.
– В ту ночь ты стала предательницей, и тебе нравилась каждая секунда.
Я медленно киваю, сжимая губы в узкую линию.
– И ты думаешь, я решу потрахаться с ним, потому что я саморазрушительная шлюха с низким самоконтролем. Верно?
– Я думаю, что ты эгоистка. Ты одержима желанием причинить боль людям, которые тебя любят. А Джуд – отличный способ это сделать, – голос Рейна – как раскаленные угли, прижатые к подошвам моих ног, и от жара я вынуждена отвести взгляд.
Травма не ограничивается человеком, которому ее нанесли. Ее влияние распространяется и на людей вокруг него, затрагивая всех на своем пути.
Я сделала с моей семьей то же, что Окли сделал со мной. В этом виновата только я. Но боль, которую сейчас испытывает Рейн, лучше, чем возможная альтернатива.
– Спасибо за лекцию. Как всегда, идеальный ребенок, – горькие слова срываются с моего языка, как яд. – Как бы эта семья выжила без тебя и твоего чертового высокомерия?
Рейн и я были близки.
Раньше, а теперь мы живем в настоящем.
Мой брат никому не предан больше, чем нашим родителям, а когда я причинила им боль? Когда я изменилась и не смогла дать вразумительного объяснения почему?
Мой самый первый друг стал мне чужим.
Наша связь разорвалась, сломалась, как хрупкие кости, оставив нас на противоположных концах земли, без возможности преодолеть пропасть и осколки наших отношений под ногами.
Рейн отталкивается от комода, каждый его шаг полон ярости, пока он не останавливается напротив меня посреди комнаты.
– Ты за последние четыре года заставила маму и папу пройти через ад. Вандализм, воровство, ты выбросила все свое будущее в помойку. А они каждый раз, блять, тебе все прощали, – его грудь поднимается с каждым словом, брови сдвинуты от боли и сдержанной ярости. – Можешь считать меня уродом. Мне все равно, но не смей относиться к ним также. Иначе в следующий раз тебе уже никто не поможет.
Я вздрагиваю от его слов, каждое из которых как нож. Старые раны, которые я зашивала окровавленными пальцами, вновь открываются, а слабые швы бесполезно рвутся.
Удар за ударом, мне не остается ничего, кроме как терпеть. Просто стиснуть зубы и надеяться, что когда все это закончится, останется что-то, что можно будет зашить.
Кулаки сжимаются по бокам, слезы наворачиваются на глаза, вызывая жжение от невысказанной боли. Я совершила самое страшное предательство по отношению к Рейну.
Я не его сестра. Я человек, который причинил боль этой семье, и только правда может изменить это.
Кусая губу так сильно, что она начинает кровоточить, я встречаюсь с его взглядом.
– Ты закончил?
– Это все, что ты можешь мне сказать?
– Ты закончил? – я выдавливаю каждое слово, сжимая зубы так сильно, что чувствую, как напряжение вибрирует в черепе.
Он проводит рукой по коротко стриженным волосам и издает звук, больше похожий на рычание, чем на смех.
– Да, Фи. Я закончил.
Дверь с грохотом захлопывается, но еще долго после его ухода продолжает дребезжать, эхом отражая силу его гнева, вибрируя через стены и проникая в мои кости.
Я двигаюсь как робот, ошеломленная и отрешенная, направляясь в ванную комнату, делая вид, что ничего не произошло. Холодный пол кусает мои босые ноги, и это единственный звук в удушающей тишине, пока я не дохожу до душа и не включаю воду.
Я даже не удосуживаюсь снять одежду.
Просто вхожу в открытую стеклянную дверь и падаю на колени под ледяной струей воды, которая обжигает мою кожу, но я не сопротивляюсь этому наказанию. Гладкие камушки на полу впиваются в мои колени, прижимая меня к полу, когда я сжимаюсь в комок, словно под тяжестью всего, что я больше не знаю, как вынести.
И тогда я разбиваюсь на куски.
Рука летит ко рту, отчаянно пытаясь заглушить душащие рыдания, которые рвутся из горла. Другую руку я прижимаю к животу, как будто это может как-то удержать меня, не дать этой глубокой, безжалостной боли поглотить меня целиком.
Меня считают катастрофой, стервой, девчонкой, которой все равно – роль, которую я так хорошо играла в Пондероза Спрингс, что она стала для меня второй личностью.
Но знать, что Рейн видит меня такой? Знать, что мама, папа и даже Энди, вероятно, тоже так думают? Это хуже, чем я когда-либо могла себе представить.
Все, чего я когда-либо хотела, – это чтобы они отказались от меня, наконец-то увидели, что во мне не осталось ничего хорошего. Мои поступки стирают все хорошие воспоминания, которые у них остались обо мне, оставляя только эту катастрофическую версию меня самой.
Это то, чего я хотела. Так лучше – им будет легче двигаться дальше, когда я исчезну из их жизни. Тогда всем будет лучше.
Без меня в Пондероза Спрингс они будут счастливее.
Но от этого боль меньше не становится.
Глава 11
Судья
Джуд
31 августа
Я чувствую себя грязным, находясь здесь.
Все в доме Ван Доренов кричит о богатстве.
И я не имею в виду только материальное богатство. Это еще хуже.
Это богатство любви. Такое, которое чувствуется в каждой идеально оформленной семейной фотографии, в каждом аккуратном мазке краски на стенах. Это действительно душит. Пожирающее количество близости, всего того, чего у меня никогда не было.
Мой отец потратил все деньги, которые заработал, на выпивку, женщин и все, что только мог раздобыть. Иногда у нас были деньги, но любовь? Для нее в нашем бюджете не было лишних средств. Наш дом в Уэст Тринити Фолс, тот самый, в котором он умер, был так же разбит, как и человек, который меня вырастил. Пожелтевший линолеум, обои, отклеившиеся в каждом углу, трещины, идущие по потолку, как вены, как будто дом едва держался на ногах.
А здесь? Здесь все сияет. Все слишком идеально, слишком чисто, как будто даже воздух отполирован и отшлифован. Мраморные полы блестят, как будто никогда не видели грязи, поверхности слишком сильно отражают свет.
Я чувствую, что не могу ничего трогать.
Не без грязи, остающейся после меня. На каждом шагу во время экскурсии, которую проводила мне Сэйдж, я смотрел под ноги, чтобы не оставить пепла и копоти в их безупречном мире.
Как только Сэйдж оставила меня одного, я бросился в душ.
Но это не имеет значения. Неважно, сколько раз я помоюсь.
Я никогда не смогу смыть с кожи грязь своего прошлого. Шрамы слишком глубокие, синяки слишком стойкие. Я могу до крови оттереть кожу, но ночи, проведенные в страхе перед кулаками отца, останутся на мне, как татуировки, о которых я не просил.
В моих венах течет что-то грязное, что ничто не сможет вымыть, и, глядя вниз, на горячую воду, стекающую по моим плечам, я почти готов увидеть густую грязь, скапливающуюся в сливном отверстии.
Я бью кулаком по стене душа, и пар от удара заставляет ссадины на плече чертовски жечь.
Снова в ушах раздается звук удара кости о мрамор.
Снова, снова, снова и снова.
Я бью по стене, пока единственный цвет, кружащийся в стоке, не становится красным, темно-красным, который сочиться из потрескавшейся кожи на костяшках пальцев. Мышцы болят от сопротивления, когда я проводил дрожащей рукой по лицу.
Это место – дом зеркал. Это гребаный ад.
Куда бы я ни пошел, я вижу свое отражение. Глаза, которые мне дал мой отец.
Они больно напоминают мне о том, кто я.
Что я Синклер. Куда бы я ни пошел и как бы ни изменился сам, это не изменится никогда.
Удар. Удар. Удар.
Я хмурю брови и поворачиваю голову к двери ванной, ожидая, что кто-то постучит или ворвется внутрь, но тишина. Я напрягаю слух, прислушиваясь к шуму воды, в надежде услышать еще какой-нибудь звук. Я уже собираюсь списать это на то, что кто-то из детей Ван Доренов вернулся домой, но вдруг пол в моей спальне начинает скрипеть.
Раньше здесь были только я и Сэйдж, но сейчас определенно есть кто-то еще, и он в моей новой спальне.
Я открываю стеклянную дверь, хватаю с вешалки серое полотенце и оборачиваю его вокруг талии, стараясь не выключать душ. Просто чтобы незваный гость не услышал, как он выключился, и не сбежал, пока я его не поймаю.
Вода стекает с моих волос, когда я иду к двери и приоткрываю ее настолько, чтобы заглянуть в спальню. Из-под двери валит пар, и когда он рассеивается, я замечаю своего шпиона.
Так, так, что это тут у нас?
Серафина Ван Дорен стоит ко мне спиной и рыщет в моих вещах, как крыса.
Она вытаскивает пачку презервативов из ящика прикроватной тумбы. Ее изящные пальцы открывают упаковку, и она заглядывает внутрь, рассматривая, что же может быть в пачке Magnum.
Не найдя того, что искала, Фи бросает упаковку обратно в ящик. Мои губы дергаются, когда она разочарованно вздыхает, выпрямляясь, и ее волосы вишневыми волнами скользят по краю джинсов.
Я уже собирался позвать ее по имени, но она сдвигает одну из подушек, обнаруживая спрятанный под ней черный блокнот на спирали, и у меня застывает кровь в жилах.
– Держи свои липкие пальчики при себе, заучка.
Я сокращаю небольшое расстояние от ванной до нее и вырываю блокнот из ее рук.
Фи резко поворачивается, ее брови поднимаются до линии волос, она шокирована тем, что видит меня, и еще больше тем, что я частично голый.
Теперь, когда она стоит передо мной, три вещи четко бросаются мне в глаза.
Первая: Фи меня рассматривает.
Без стеснения. Без намека на скромность. Она откровенно пожирает меня глазами.
Ее взгляд скользит по моей обнаженной груди, задерживаясь на ней, будто она запоминает каждый мускул. Опускается ниже – к полотенцу, едва прикрывающему бедра, – и ее щеки заливает тот самый предательский румянец. Опасный и глубокий розовый оттенок, кричащий: «она видит больше, чем должна, и ей это нравится».
Вторая: на ней надето нечто, что можно лишь примерно назвать футболкой.
А точнее – обтягивающий лоскут ткани с дерзкой надписью красным цветом: «Make Boys Cry».
Третья: на ней нет лифчика, и мой член это заметил. Облегающая белая ткань обтягивает ее грудь, сквозь нее видны бусины от пирсинга на ее сосках, которые так и манят меня прикусить их зубами.
Ее огненно-рыжие волосы, еще влажные, беспорядочными волнами спадают на плечо. Ни грамма макияжа – только дикая, необузданная красота, против которой любая подводка будет бессильна.
Черт возьми, она чертовски сексуальна. До безумия. Настолько, что мне почти хочется возненавидеть себя еще больше, только чтобы использовать это как повод снова ее трахнуть.
– Ты не можешь так смотреть на своего нового сводного брата, заучка, – бормочу я, медленно и высокомерно улыбаясь.
Румянец становится еще более глубоким, но я был бы еще глупее, если бы думал, что она признается в том, что трахает меня глазами. Не в этой жизни.
– О, прости, я пыталась отвлечься от этого гребаного кошмара.
Чушь.
Я замечаю, как ее взгляд снова скользит к моей груди, к цепочке, свисающей на моей шее. Она хочет меня так сильно, что не может этого вынести.
Это написано на ней, как сыпь, которую она не может скрыть.
Она просто не хочет нести ответственность за то, что произойдет после того, как она возьмет то, что хочет.
Я тихо смеюсь, качаю головой и наклоняюсь, чтобы снова засунуть блокнот под подушку.
– Конечно, принцесса.
– Тебе нужно найти более надежное место для своего дневника. А то он может попасть в чужие руки, – дразнит она, скрестив руки на груди, как будто у нее в запасе целый день, чтобы довести меня до белого каления.
Я закатываю глаза и выпрямляюсь.
– Не думал, что кто-то будет рыться в моих вещах, как енот в мусоре, но приму это к сведению.
– Так это твой дневник? Мило, – парирует она, и ее губы искривляются в той самой раздражающей улыбке.
– Почему ты все еще здесь, Фи? Мы же с тобой договорились, разве нет? Не хочу тебя расстраивать, но я не заинтересован в том, чтобы снова тебя трахнуть.
Ее бровь приподнимается, и я вижу вызов, потребность доказать, что я не прав. Она хорошо превращает каждое мое слово в какой-то вызов. Фи живет вниманием, и если она его не получает, она вырвет его из тебя, будет биться и кричать, если понадобится.
Эта игра в кошки-мышки? Попытки переплюнуть друг друга в ненависти? С меня хватит. У меня есть причины, по которым она мне не нравится, и она их знает. Я не хочу продолжать это, только чтобы она могла смотреть, как я теряю самообладание.
Мне нужно, чтобы этот год пролетел как можно быстрее и гладко, чтобы я мог убраться отсюда.
И этого не произойдет, если ее отец и брат будут пытаться убить меня за то, что мы слишком сблизились за закрытой дверью. А именно это и случится, если мы будем продолжать в том же духе, особенно когда все, что отделяет меня от ее горячих губ, – это полотенце.
Спорить с ней? Это как прелюдия. Мы дразним друг друга, пока кто-то не срывается и не сбрасывает с себя первый предмет одежды.
Секс с Серафиной Ван Дорен – это гребаное самоубийство.
Это было приятно, но я не буду рисковать своим будущим ради оргазма.
– Поверь мне, Синклер. Я лучше воткну вилку себе в глаза, чем прикоснусь к тебе снова, но не будь лжецом, Джуд, – она опускает взгляд, прямо на место, где мой член выпирает из-под полотенца, обернутого вокруг моей талии, а затем морщит нос. – Это некрасиво, чувак.
Боже, я хочу сорвать эту самодовольную ухмылку с ее лица, разорвать на куски зубами эту гордость, которой она так дорожит.
Я тяжело вздыхаю, скрещиваю руки на груди, заставляя тело расслабиться, несмотря на страсть, бурлящую в животе.
– Мой член не слепой, а ты в курсе, что о тебе говорят, Ван Дорен.
– Да ну? – она наклоняет голову, бросая мне вызов. – Просвети меня, грешник. Что обо мне говорят?
Я делаю шаг вперед, сокращая расстояние между нами. Ее дыхание на мгновение перехватывает, но этого достаточно. Достаточно, чтобы я понял, что она чувствует это напряжение. Притяжение. Эту темную, скользящую энергию между нами, которую никто из нас не хочет признавать, но которая все равно существует.
Скрытую под поверхностью в ожидании, когда один из нас сломается. Сдастся.
Я зацепил пальцем пояс ее джинсовых шорт и притянул ее к себе, пока ее ладони не оказались на моей груди. Я прикусил нижнюю губу, когда ее талия коснулась полотенца, возбуждая мой член под тканью.
Фи – хорошая лгунья.
Умелая и не задумываясь врет, чтобы получить то, что хочет. Но правда, ее правда, живет в ее глазах. И сейчас они тонут в желании и танцуют в лужах похоти.
Я мог бы поцеловать ее прямо сейчас, и она бы позволила мне. Она позволила бы мне делать все, что я захочу, если бы я пообещал избавить ее от этой боли между ее красивыми ножками. Я мог бы трахнуть ее прямо на этой кровати, пока ее родители находятся в соседней комнате, и единственное, что она сказала бы, это: «еще».
Мой палец скользит под ее подбородком, приподнимая его, а мой голос становится шепотом.
– Самая сексуальная задница отсюда до Ниагарского водопада.
Это первый раз, когда я нахожусь так близко к ней при дневном свете, и я наклоняю голову, любопытство берет верх, пока я изучаю ее.
Зеленые.
Ее глаза зеленые – мягкие, прозрачные, как морское стекло, отполированное океаном.
Жаль, что у девушки с такими красивыми глазами такое жестокое сердце.
– Но это как-то скучно. Легко. А я не интересуюсь легкими вещами, – я откидываю ее подбородок, делая шаг назад, заставляя себя увеличить расстояние между нами.
Кровь с моих костяшек окрасила ее подбородок, оставив алый след. Теперь ей придется ходить по дому с моей кровью на коже, пока кто-нибудь не спросит ее об этом или она не посмотрит в зеркало. В любом случае, она запомнит этот небольшой разговор и то, как легко я смог заставить ее сдаться, если захочу.
Ее губы сжимаются в тонкую линию, румянец распространяется от щек к шее, и я просто знаю, – нравится ей это или нет, – что задел ее за живое.
Отлично.
Она еще на секунду удерживает мой взгляд, сжав челюсти. Я уверен, что у нее был план, она пыталась найти на меня компромат, а теперь уйдет возбужденная и раздраженная тем, что ей это не удалось.
Технически, я делаю ей одолжение.
Злая и возбужденная – это ее лучший образ.
Фи открывает рот, но все, что она хотела сказать, умирает на ее красных губах.
Стук в дверь заставляет нас обоих застыть, как будто нас поймали на месте преступления.
Голос Рука Ван Дорена прорезает тишину, острый, как всегда.
– Джуд, не мог бы ты зайти ко мне в кабинет?
Я не пытаюсь скрыть ухмылку, которая тянет уголки моего рта. Если бы у меня был телефон, я бы сейчас сфотографировал лицо Фи. Ее глаза широко раскрыты, как у оленя в свете фар, и в них нет ничего, кроме чистого, нескрываемого страха.
Она любит изображать из себя крутую, недосягаемую, притворяться лисицей, которая пожирает парней, как свой утренний перекус. Но это все лишь притворство.
Под всей этой бравадой она все еще остается хорошей девочкой, которая играет по правилам своего папочки.
– А если я откажусь? – кричу я.
– На твоем месте я бы отказываться не стал, – спокойно отвечает он, в его голосе слышится тихая власть, не допускающая возражений.
Наступает короткая пауза, прежде чем его тяжелые шаги удаляются, оставляя нас в тишине.
Я прохожу мимо Фи, не торопясь, чувствуя, как ее взгляд прожигает мне спину.
– Мне нужно на слушание, заучка, – говорю я, выхватывая футболку из шкафа. – На твоем месте я бы сбежал. И не хотел бы, чтобы нас кто-нибудь поймал.
Напряжение между нами усиливается, когда я натягиваю футболку через голову, ее разочарование практически излучается из другого конца комнаты.
– Тогда не надо было выходить из ванны, – шипит она сквозь стиснутые зубы. – Не говори ему никаких глупостей.
Смех гремит в моей груди, и я не пытаюсь его скрыть, бросая полотенце. Я чертовски хорошо знаю, что ее глаза прикованы к моей заднице, и я не торопясь надеваю джинсы, намеренно не надевая нижнее белье. Я медленно застегиваю молнию, поворачиваясь к ней, когда джинсы садятся как влитые, и улыбка на моих губах становится еще шире.
– Беспокоишься обо мне, заучка? – я поднимаю бровь, поддразнивая ее.
Ее губы приоткрываются, но звука не слышно, только в зеленых глазах что-то мелькает – паника, разочарование. Но больше всего – страх.
Надеюсь, этот страх не позволит ей, черт возьми, зайти в мою комнату еще раз.
Я сокращаю расстояние между нами, пока не чувствую, как от нее исходит жар. Она задерживает дыхание, но не шевелится. Не отталкивает меня.
Я наклоняюсь, чтобы мои губы коснулись ее уха, и тихо, выразительно произношу:
– Не волнуйся, принцесса. Я буду хорошим мальчиком и сохраню твой секрет, – я делаю паузу, давая словам задержаться в воздухе. – Пока что.
До офиса Рука я иду медленно, чтобы полюбоваться персидскими коврами и изысканным фарфором. Я даже останавливаюсь на несколько мгновений у тихо тикающих старинных часов в прихожей, чтобы оттянуть неизбежное.
Этот дом – все, что можно ожидать от многомиллионного поместья на побережье. Но, несмотря на все богатство, он выглядит уютным.
На стенах висят фотографии из семейных поездок, на журнальном столике в гостиной стоят стопки настольных игр. Я даже заметил чертов ростомер на входе в кухню.
Я помню, как приходил домой из школы голодный, открывал холодильник и находил там только еду на вынос двухнедельной давности. Если мне везло, а это было редко, то было еще почти прокисшее молоко.
Еще не успев полностью открыть тяжелую деревянную дверь, я услышал голос судьи.
– Присаживайся.
Я вошел в комнату и огляделся. Пространство было заполнено темным полированным деревом, каждая поверхность излучала богатство и власть. Вдоль стен стояли книжные шкафы с изысканной резьбой, заполненные книги в кожаных переплетах, которые, судя по всему, никогда не брали в руки, не говоря уже о том, чтобы их читать.
Рук сидит за столом, наблюдая за мной в тусклом свете.
– Я постою, – бурчу я, прислонившись к дверному косяку. – Может, начнем? Я хочу спать. Завтра мне в университет. Кто рано встает, тому Бог подает и все такое.
Я смотрю, как он осторожно опускает бумаги в руках и наклоняется, чтобы открыть ящик стола.
– Сэйдж сказала, что ты ищешь работу. В гараже «Инферно» есть свободные вакансии. Твой первый рабочий день будет на следующей неделе.
Я так сильно сжимаю челюсти, что чувствую напряжение в шее и кусаю язык до крови.
– Мне не нужна твоя…
– Помощь? – перебивает он меня, его тон холоден и выдержан. – С моей точки зрения, нужна.
– Тогда умоляй, – отрезаю я.
Если он хочет поиграть в эту игру, то мы можем в нее поиграть.
Улыбка скользит по его губам, тусклый свет отражается на серебристых прядях его каштановых волос. Одна татуированная рука спокойно вынимает сигару из его коллекции, которая, вероятно, стоит больше, чем моя печень.
– Не уважаешь авторитет. Умничаешь. Вспыльчивый. Может, ты все-таки Колдуэлл.
Ярость разгорается в моих костях, бушуя и разрывая каждый сантиметр моего тела, превращая кровь в расплавленное железо. Я сжимаю кулаки, ногти впиваются в ладони.
Каждый раз, когда отец бил меня, он видел его. Невозможно сосчитать, сколько раз он называл меня «Руком», прежде чем разбивал бутылку об мою спину.
«Парни из Холлоу» – это физическое воплощение моего жестокого обращения. Прошлое отца привело его к наркомании, и эти демоны стали причиной того, что я нашел его на полу в спальне с иглой в руке.
