Текст книги "Гнев изгнанника (ЛП)"

Автор книги: Монти Джей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Глава 5

Реальность галактики

Фи

19 августа

– С днем рождения, Энди!

Розовые щеки моей младшей сестры озаряются застенчивой улыбкой. Свет струится из окон за ее спиной, окутывая ее лучами солнца, пока она смотрит на семнадцать мерцающих свечей.

Я скрываю улыбку, стоя в арочном дверном проеме, пока она кладет ладони на полированный стол из красного дерева. Андромеда закрывает глаза, на мгновение задумывается, загадывает желание и задувает свечи одним выдохом.

Столовая моей семьи сотрясается от аплодисментов и возгласов. Хрустальная люстра, свисающая с высокого потолка, звенит от возбуждения, когда все подходят к моей сестре.

Дядя Сайлас тихо целует ее в макушку, держа на руках своего шестилетнего сына Скаута, который пытается дотянуться до торта. Тетя Брайар обнимает ее так крепко, что мне кажется, я слышу, как хрустят ее ребра, и не хочет отпускать, пока ее не оттаскивает муж. Все по очереди обнимают ее, осыпая любовью и пожеланиями.

– Она ненавидит все это внимание.

Нежный, сладкий голос одной из моих теть щекочет мне уши. Тепло разливается по моему животу, когда я смотрю в сторону и вижу, как она выходит из гостиной и присоединяется ко мне в дверном проеме, на ее миниатюрную фигуру надето черное платье с пышными рукавами и пуговицами.

– Я даю ей двадцать секунд, прежде чем она сбежит со своего же собственного праздника.

Лира Пирсон всегда была для меня Мортишей Аддамс. Когда мне было семь лет, я думала, что она вампир, и днями напролет обыскивала их поместье в поисках гробов. Дверь за дверью, комната за комнатой, но я так ничего и не нашла.

Пока однажды просто не спросила ее мужа об их местонахождении.

– ТБ! ТБ!

Крича прозвище, которое папа велел мне использовать, я ворвалась в кабинет дяди Тэтчера. Он говорит, что это его любимое прозвище, а я думаю, что оно забавное, потому что означает «туалетная бумага». Я резко остановилась перед огромным деревянным столом.

– Да, мини-версия Рука? – он поднял на меня глаза от бумаг в своих руках, подтолкнув очки на переносицу, и, как обычно, выглядел раздраженным.

– Где гроб, в котором спит тетя Лира? – выпаливаю я, раскачиваясь на пятках, устав от поисков в их бесконечном доме.

Он тихо смеется, чего я от него раньше не слышала.

– Ты думаешь, мы вампиры?

– Не ты. Ты недостаточно крутой. Ты продаешь дома. Но она – крутая. Вы живете в доме с привидениями, и она всегда одета в черное!

Он поднимает бровь.

– Понятно.

– Ну? Где он? – я практически подпрыгиваю на пятках, ожидая, когда он мне ответит.

– Извини, что разрушаю твои надежды, но она не вампир, – дядя Тэтч кладет бумаги, наклоняется вперед и смотрит на меня с небольшой улыбкой. – А если бы была, я бы тоже им был. Кем бы ни была твоя тетя Лира, я буду таким же.

Их любовь – это какая-то болезнь. Прямо как у моих родителей.

Такая любовь, которая «случается раз в жизни», «к черту весь остальной мир», «мы созданы друг для друга».

Никакая наука не заставит меня поверить, что такого не бывает, потому что я вижу это на протяжении всей своей жизни.

Заслужить это – совсем другое дело.

– Вы как солнце и луна. Даже в детстве ты обожала быть в центре внимания, а Энди это ненавидела, – Лира улыбается и качает головой. Ее дикие черные локоны с седыми прядями колышутся при каждом движении.

Сдерживая смех, я подношу банку с газировкой ко рту. Ни для кого не секрет, что я любила и люблю внимание.

Не знаю, когда я это заметила. Может, когда заняла первое место в школе за проект по науке о магнитной левитации. А может, когда учитель пятого класса, который ненавидел папу с тех пор, как они учились в университете, вызвал меня отвечать перед всем классом и я блестяще ответила на его вопрос.

Неважно, когда это началось, похвала и восхищение стали для меня наркотиком. Теперь я выставляю напоказ все свое бунтарство. Я взяла все свои страсти и спрятала их глубоко внутри, надеясь удержать их там и одновременно не дать никому заглянуть глубже.

– Как ты думаешь, когда они поймут, что между ними больше, чем дружба?

Я возвращаю внимание к Энди, замечая Эзру Колдуэлла, стоящего в углу прямо за ней. В доме пятнадцать человек, большинство из них в столовой, но его темные глаза прикованы именно к ней.

Они не шевелятся. Вообще.

Мне кажется, что я должна физически поднять свою руку и придержать глаза, чтобы они не закатились.

– Лучше бы до того, как он разобьет ей сердце, – бормочу я.

– Всегда такая пессимистка, мой светлячок, – Лира поднимает тонкую руку, украшенную изящными кольцами, и заправляет прядь волос мне за ухо.

Я беззубо улыбаюсь и пожимаю плечами.

– Скорее, реалистка. Они еще юны. Расставания среди школьных пар составляет около пятидесяти четырех процентов. Разбитое сердце здесь просто неизбежно.

– Ты тоже еще юна, знаешь ли? – толкнув меня бедром, она игриво приподняла бровь. – Наслаждайся. Этот период твоей жизни – подарок. Бери от молодости все, влюбляйся и расставайся. Сердце – вещь выносливая. Оно выдержит гораздо больше, чем ты думаешь.

– Нет, спасибо. Звучит как ненужные страдания.

– Ты еще передумаешь. Просто еще не встретила того, кто тебе нужен.

Да, не могу найти подходящего человека, потому что трахаю парней, которых ненавижу.

От этой мысли мне хочется засунуть руку в блендер. С тех пор как ад замерз, эти маленькие раздражающие кадры из фильма с водонапорной башни всплывают в моей голове. Ярость закипает во мне, бурлит в костях, грозя выплеснуться наружу.

Я сама мешаю своему счастью, гоняясь за саморазрушением, чтобы скрыть то, что со мной произошло. Я сожалею о многом, но секс с Джудом Синклером – самое страшное.

Было бесчисленное множество причин, по которым я не должна была этого делать.

Мой отец с детства предупреждал меня держаться подальше от Синклеров. Джуд лучший друг Окли Уикса, которого я ненавижу. Я добилась его ареста. А еще его отец когда-то встречался с моей мамой. Список можно продолжать бесконечно, и я могла бы выбрать любую из этих причин, чтобы не делать того, что сделала.

Но не выбрала. Ни одна из них не пришла мне в голову в тот момент, когда его губы поглотили мои. Мой мозг отключился, взял чертов отпуск от рационального мышления и позволил моей безответственной вагине взять верх. Не буду врать, я не славлюсь тем, что выбираю подходящих парней для секса, но Джуд откусил хороший кусок.

Нет, он забрал всю пекарню.

Рассеянно я подношу руку к шее и провожу большим пальцем по засосам, замазанным косметикой. В животе поднимается жар, и меня наполняет раздражающая боль. Я уже неделю борюсь с этим неприятным ощущением. Но это ничто по сравнению с чувством вины за то, что я не только позволила этому случиться, но и получила от этого удовольствие.

Каждый укус, каждый толчок, каждый хриплый стон.

Когда пот высох, я ненавидела только себя за то, что он заставил меня кончить сильнее, чем кто-либо и когда-либо. Холодный озноб пробегает по мне, и я отдергиваю руку от горла. Черт, я такая дура.

Как я могла быть такой дурой?

Я прочищаю горло.

– Пойду возьму кекс.

Это код для «Мне нужно подышать. Немедленно».

Я делаю шаг назад, прежде чем Лира обнимает меня. Ее нежная рука держит меня за затылок, и она шепчет мне на ухо:

– Я люблю тебя, мой светлячок. Приезжай к нам поскорее. Тэтчер скучает по твоим рассуждениям о вселенной, – а еще она умеет все замечать, и я не могу так рисковать.

Я обнимаю ее еще крепче, благодарность пронизывает все мое тело.

– Я тоже люблю тебя, тетя Лира.

Я вырываюсь из ее объятий и улыбаюсь ей. Как бы я ни хотела приехать, я не могу. Это только все усложнит. Как бы ни ранило их мое поведение, мои секреты ранят их еще сильнее.

Я быстро ускользаю на кухню, ловко обходя членов семьи. Мой взгляд падает на черную столешницу, где соблазнительно стоит поднос с кексами. Я беру один и прислоняюсь к столешнице, глубоко вдыхая их аромат. Запах ванили наполняет мои ноздри, когда я провожу пальцем по гладкой глазури и подношу кекс ко рту.

Когда я закрываю глаза, я сразу понимаю свою ошибку. Все, что я вижу, – это лицо Джуда, нависающее над моим, его глупый пирсинг в брови и кольцо в языке, его губы, изогнутые в злобной улыбке. Каждую ночь я ложусь спать, но вижу только его. Его татуированные руки, его рот, то, как он…

– Эй

Я вздрогнула от голоса Энди и уронила кекс на пол.

– Черт, – пробормотала я, поднимая кекс и выбрасывая его в мусорное ведро.

Обернувшись, я увидела, что она залезла на кухонный остров и сидит, скрестив ноги, а ее яркий вязаный свитер свисает с одного плеча.

– Спасибо за подарок, – сказала она с улыбкой, теребя шнурки своих черных кед Converse.

Я прикусываю язык, замечая на кончике их носка черным фломастером слова «звездный ребенок», написанные корявым почерком Эзры.

Энди и Эз любят друг друга.

Я перестала сомневаться в этом уже давно. У меня не было особого выбора, после того как я услышала, как он пьяный пел ей на заднем сиденье моей машины песню The Fray «Look After You».

С момента рождения Андромеды Эзра тихо следовал за ней. Именно поэтому мы начали называть его Тенью. Каждый ее шаг он следит за ней, чтобы поймать, если она споткнется, и поставить на ноги, чтобы она могла снова бежать.

Я благодарна ему за то, что он так заботится о ней. Но я живу в постоянном страхе, что то самое милое сердце, которое он защищает, он же может разбить.

Иногда любви просто не хватает.

– Какой подарок? – я приподнимаю бровь, опираясь локтями о кухонный остров.

Андромеда закатывает глаза и улыбается.

– Если ты хотела, чтобы это было секретом, не надо было быть такой очевидной. Ты единственная фанатка LEGO, которую я знаю.

Вот и все, что осталось от моего утреннего плана оставить подарок у ее двери в надежде, что это не станет таким уж большим событием.

– Я рада, что тебе понравилось.

– Мне очень понравилось. Он идеален. В первую очередь утром я открыла именно его и уже попросила Эзру повесить его на стену. Сколько времени ты над ним работала?

– Несколько дней, – я пожала плечами.

На самом деле это заняло неделю. Более трех тысяч деталей, и с каждой новой деталью я думала об Андромеде. О том, как это идеально подходит для нее. Полосы синего, розового и оранжевого цвета переплетаются в завораживающей спирали, создавая наш Млечный Путь, который будет висеть на ее стене.

Это красиво и отражает все, что она любит в небе, но не показывает жестокости нашей галактики.

Энди грациозно спрыгивает с острова и направляется к подносу с кексами.

– Мое приложение с гороскопом сказало, что сегодня я должна ценить звезды. Спасибо, что доказала, что оно не ошиблось.

Мне нравится понимать, почему функционирует наша вселенная, ей нравится рассказывать мне, почему положение звезд вызывает у меня плохое настроение. Мне нравятся точные факты. Ей нравятся причудливые поверья. Мой любимый предмет – наука, а ее – философия.

Мы так похожи, но в то же время очень разные. Мы всегда такими были.

Хотела бы я свалить эти различия на ее наивность, на то, что она не была травмирована миром, поэтому продолжает верить в него. Но я не могу. Несмотря на все, что может случиться с Энди, хорошее или плохое, она всегда была такой. Полностью верила в неизвестное, в нити судьбы и предназначения.

Я невольно закатываю глаза.

– Как скажешь.

– Ты постоянно такой скептик из-за твоего Юпитера в Козероге, – бормочет она с набитым ртом, облизывая палец от глазури, прежде чем продолжить. – Расслабься, Фи. Это всего лишь звезды.

– Ты бы сдала алгебру, если бы запоминала уравнения так же хорошо, как гороскопы.

Веснушки танцуют на ее переносице, когда она смеется и показывает мне средний палец.

– Это был удар ниже пояса.

Я подхожу к ней и опираюсь рядом на столешницу.

– Я просто не вижу смысла позволять звездам решать, кто я. Мне нравятся вещи, которые можно доказать. Физика, логика, то, что имеет смысл. Не то чтобы мне это вовсе не нравится. Просто я всегда предпочитала факты.

– Сегодня солнце находится в точно том же месте на небе, что и когда я родилась – это факт. Майя использовали небо в качестве календаря – факт. В Вавилоне верили, что положение планет и звезд в момент рождения влияет на судьбу человека – факт…

– Хочешь еще факт, – перебиваю я с ухмылкой, толкая ее бедром. – Ты любишь умничать.

– Да, но ты все равно меня любишь.

Она даже не представляет, как сильно.

Со времени ее рождения солнце взошло и село шесть тысяч пять раз. Даже в мои худшие дни.

Иногда мне кажется, что она – единственная причина каждого из них.

– Спорный вопрос, – бормочу я, улыбаясь.

– Зануда.

Энди смотрит на меня, ее голубые глаза сверкают, как чистые и нетронутые человеком бирюзовые драгоценные камни. Яблочки ее щек покрыты ярким розовым румянцем, подходящим к оттенку ее окрашенных волос, а крошечные золотые наклейки украшают ее щеки. Она – воплощение радости.

Млечный Путь поглощает галактики, которые приближаются к нему слишком близко.

Иногда он растягивает их, как леденец, вытягивая потоки звезд и газа. Некоторые из них могут противостоять ему, просто проходя мимо, навсегда изменяясь, но оставаясь целыми. Но в другие моменты голод нашей галактики неутолим.

Это космический пир для тех, кто приближается слишком близко. Он разрывает на части без сожаления и пощады, пожирая звезды своей добычи, пока они не смешиваются с его собственными.

Правда в том, что я – Млечный Путь, а она – астроном, который никогда не узнает всех моих секретов. Достаточно далеко, чтобы любить меня, но недостаточно близко, чтобы быть разрушенной мной.

Андромеда – красота и чудо нашей вселенной. Я – разрушительная, холодная реальность.

Я обнимаю ее за плечи, притягивая к себе. Это непреодолимое желание защитить ее любой ценой наполняет меня.

Боль молчания будет вечно стоить того, потому что она защищает ее. Она делает их всех счастливыми, свободными от бремени.

Я унесу эту боль с собой в могилу, потому что они того стоят. Они стоят всего.

– С днем рождения, Андромеда.

Глава 6

Притчи о сломленных

Джуд

21 августа

– Сколько?

Это первое, что я слышу, когда опускаю окно. Я небрежно поворачиваю голову, безразлично глядя на парня в куртке с надписью «Springs High». Текс Мэтьюс – первоклассный придурок, который любит хвастаться тем, как богат его отец, инвестиционный банкир, и мне посчастливилось общаться с ним каждый раз, когда ему нужна марихуана.

Когда я наклоняюсь через пассажирское сиденье к своей сумке, я слышу, как моя спина хрустит, как пузырчатая пленка.

Ночевать на запасном диване Окли – не для слабаков. И не для тех, кто хочет отдохнуть. Прошлой ночью одна из пружин вырвалась из матраса и чуть не убила меня. Я знаю, что у нищих нет права выбора, но нельзя было хотя бы спросить, не против ли я, чтобы мне во сне проткнули селезенку?

Я вытаскиваю один из пластиковых пакетиков из бокового кармана, зажимаю его между двумя пальцами и встряхиваю в воздухе.

– Думаешь, если продолжишь спрашивать, то цена изменится? – я приподнимаю бровь, глядя на него без выражения и без тени улыбки. – Пять грамм. Восемьдесят баксов.

В Орегоне марихуана легальна уже много лет, но не для тех, кому меньше двадцати одного года и кто не может позволить себе быть пойманным с поддельным удостоверением личности. Эта лазейка в системе позволяет Окли зарабатывать на жизнь, а мне – на выживание.

Когда за сорок восемь часов ты превращаешься из просто нищего в совершенно нищего, ты готов пойти на отчаянные шаги. Например, продавать марихуану идиотам, чтобы иметь возможность жить хотя бы в трущобах.

– Да ладно, братан. У Кья в Спрингс цена намного ниже.

– Тогда иди и покупай у нее, – я поднимаю взгляд на его лицо, глаза бесстрастные и лишенные веселья. – И я не твой братан.

Он проводит крупной рукой по лицу, явно раздраженный. Уверен, ему не часто отказывают. Ибо зачем? Все, что он когда-либо хотел, подавали ему на блюдечке с золотой каемочкой.

Текс кладет руку на крышу моей машины, наклоняется и душит меня вонючим запахом своего одеколона. Мышцы моей челюсти дергаются, ноздри раздуваются, когда я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить гнев, бурлящий в моем животе.

– Я могу сделать твою жизнь адом, грешник. У меня есть власть, даже здесь, в этой дыре Уэст Тринити Фолс. Так что возьми пятьдесят и не зли меня, ладно?

Я, блять, ненавижу это прозвище.

Я хватаюсь за ручку, прежде чем открыть дверь. Текс теряет равновесие, не ожидая, что его ударит дверь машины. Он выдыхает, когда его задница ударяется о землю. Я с силой захлопываю дверь и опираюсь рукой на оконную раму.

– Что за херня! – кричит он, нахмурив брови, а лицо его становится тревожно красным.

Парень действительно должен меньше принимать стероиды, пока у него голова не отвалилась.

Несколько человек у заправочных колонок оглядываются на нас, а затем отворачиваются. Уэст Тринити Фолс, может, и полон отбросов и преступников, но люди здесь не лезут не в свое дело.

– Если не хочешь провести ночь, собирая свои зубы по асфальту, не трогай больше мою машину.

Текс насмешливо фыркает, легко вставая на ноги. Похожий на малыша, которого только что поставили в угол, он тяжело дышит, вытаскивая кошелек и перебирая купюры с надутыми губами на уродливом лице.

После того, как он неохотно отдает мне деньги, я сую ему в руку завернутую в целлофан травку. Когда-нибудь мне повезет. Он даст мне отличный повод разбить ему башку, и я с нетерпением жду этого дня.

– Тупой отброс, – ворчит он, засунув руки в карманы.

Я поднимаю средний палец и ухмыляюсь.

– В то же время на следующей неделе, язычник?

Те, кто вырос в позолоченных особняках Пондероза Спрингс, были ласково прозваны язычниками теми из нас, кто жил на противоположной стороне города. Не знаю, когда это началось, и мне было все равно, я знал только, что с тех пор, как я переехал в Уэст Тринити Фолс, мы всегда были «отбросами».

Он не отвечает, просто поворачивается и направляется к своему джипу Wrangler. Его банда выглядывает из окон, хохоча и празднуя успех своего капитана.

Я презрительно фыркаю и закрываю окно. Да, теперь понятно, почему Фи встречалась с ним.

Они не только эгоцентричные, избалованные снобы, но и Текс настолько поверхностен, что с ним было легко играть в ее игры. Идеальная жертва, которую она могла заманить в свои сети и разрушить, не дав ему даже сказать «Черная вдова».

Ухмылка появляется на моих губах. Неудивительно, что она так быстро намокла на моем члене. Текс не смог бы найти клитор даже с картой и компасом – у этого парня едва ли найдутся две мозговые клетки, чтобы хоть что-то сообразить. Может, поэтому она такая раздражительная. Наверное, это очень выводит из себя – трахать парней, которые не могут довести ее до оргазма. Бедная, жалкая, одинокая Серафина, вся такая сдержанная.

Надо было сбросить ее с башни и на этом закончить. Это был идеальный шанс дать Руку Ван Дорену почувствовать то, что я испытывал всю свою жизнь.

Я мог бы позволить ей упасть и исчезнуть. Никто бы не нашел ее тело, пока лесник не пришел бы патрулировать эту местность, и все бы выглядело как самоубийство.

Безупречная месть.

Лучше бы Фи в ту ночь пошла домой и преклонила колени у кровати. Молилась тому Богу, в которого она верит, чтобы единственным, что удержало меня от того, чтобы стать чертовым психопатом, было осознание того, что я доказал бы, что она была права.

Доказал бы, что они все были правы.

Я был бы не лучше человека, который воспитал меня в вере, что жестокость – это сила, оружие, которым можно свободно и часто пользоваться. Я не сделал этого, не потому что мне было не плевать на то, что случится с Фи. Я просто не хотел признать правоту всех, кто говорил мне, что я такой же, как мой отец, еще до того, как я понял, что это плохо.

В ту ночь я видел, как убиваю ее. Как легко было бы включить в себе этот переключатель.

В тот момент я был в ужасе, что все они могут оказаться правы.

Из динамиков моей машины доносится песня «Here Comes The Rain Again» группы Hypnogaja, и я наклоняюсь вперед, увеличивая громкость.

Неоновые огни заправки мерцают, когда я снова тянусь к сумке. На этот раз не за наркотиками, а за потрепанным тетрадным блокнотом на спирали. Вытаскивая ручку из-за уха, я кладу открытый блокнот на колени.

Я быстро зачеркиваю слова, написанные ранее, чернила черной ручки царапают бумагу, когда я пишу новую строку. Я повторяю этот процесс по крайней мере пять раз, пока не нахожу последовательность слов, которая не выглядит полным дерьмом, и решаю прочитать ее с начала.

Я не злюсь на Бога.

Я не уважаю его.

Он дал бой не по силам ребенку его.

Одарил он отцом с кулаками как сталь,

А мне велено было почитать, как всегда.

Он – благословенье? Лишь ярость и крик,

Что в горле моем он разжег напрямик.

Он кричал: «Не подавись!» – и дрожали врата.

Я не злюсь на Бога.

Я не понимаю его.

Он огнем и серой жжет мне греховные ступни.

Разве слов его свет не для тех, кто в беде?

Мне адом грозят за чужую вину

Разве это не дар от него самого?

Я не злюсь на Бога.

Я гневаюсь на него.

Вечное царство поклоняется тому, кто создал меня самого.

Кто дал мне жизнь, кто испытал, кто спас,

Всеведущий стал невеждой, когда услышал детский глас.

«Звонок переадресован. Бога сейчас на месте нет».

Я не верю в Бога, и не жду от него ответ.

Мои сообщения – гимны, что убаюкивали его,

Я молился в тишине, не чувствуя ничего.

Ночью поменял номер, надеясь на мир к утру,

«Аминь» на языке, проснулся с душой в плену.

Бог оставил меня умирать от рук своего дара,

Теперь он звонит и спрашивает строго:

«Почему не веришь ты в мой свет?»

Я молчу, ведь Бога со мной давно уже нет.

– Да, чушь собачья, – бормочу я, бросая блокнот на пассажирское сиденье, устав смотреть на свою словесную рвоту.

Я откидываюсь на кожаное сиденье, руки инстинктивно следуют за потребностью моего мозга в никотине. Я беру сигарету из пачки в подстаканнике и, зажав ее между зубами, поджигаю.

Ментоловый дым охлаждает легкие, опустошает голову, и я позволяю табаку взять верх. Свет поблескивает, когда я вращаю кольцо на указательном пальце большим, лунный свет отражается от слов, выгравированных на металле.

Загадка Шагающего.

Я никогда не был поклонником фэнтези, но папа всегда очень любил «Властелина колец». Что кажется чертовски глупым, если посмотреть на картину в целом, понимаете? Его отчим был подлым ублюдком, который воспитывал его таким же, но он все равно оставался тайным поклонником Толкина, несмотря ни на что.

Думаю, так бывает, когда рассказывают только одну версию истории. Когда рассказчику не доверяют или повествование строго контролируется, никакие другие точки зрения не рассматриваются.

Мы забываем, что даже самые худшие представители человечества все равно живут обычной жизнью. Например: серийному убийце тоже нужна еда, чтобы выжить, поэтому он ходит в магазин за продуктами. Безжалостный киллер будет соблюдать правила дорожного движения, останавливаясь на красный свет, а в моем случае жестокий отец каждый вечер перед сном читает своему ребенку.

Мой отец был хорошим родителем, когда не был под кайфом. Он позволил мне унаследовать его любовь к книгам. До тех пор, пока мне не исполнилось одиннадцать, он читал мне, пока я не засну, а это происходило быстро, если сказка была длинной.

Даже когда я стал старше, когда он приходил в себя после кайфа, мы разговаривали о том, какую книгу я читаю. А когда я начал писать свои собственные рассказы, мы сидели поздними вечерами на кухне и делились тем, что написали за последние несколько дней.

Я могу принять то, что он не был хорошим человеком, что он делал ужасные вещи, потому что когда он в последний раз был абсолютно трезвым? Но он был честен в отношении того, кто он есть. Он никогда не пытался быть кем-то другим.

Ван Дорены и остальные члены их испорченной компании контролировали поток информации в Пондероза Спрингс, доминировали над ней так, что никакие другие точки зрения не учитывались. Ни моя, и тем более ни моего отца.

Это превращает их в самых ужасных монстров.

В тех, кто притворяется, что они не такие.

В окно стучат, и я не глядя знаю, что это очередной наркоман. Я быстро подписываю букву «Э» внизу страницы, закрываю тетрадь и говорю себе то же, что повторяю с тех пор, как отец впервые поднял на меня руку.

Это не навсегда. Всего на год.

Мое будущее – в Калифорнии. Где никто не знает моего имени. Где нет прошлого, только новое начало.

Это мое «на время».

Я не буду гнить здесь.

Я тяжело выдыхаю, выходя из машины, и дважды проверяю, что запер двери. Это опасный район Уэст Тринити Фолс, и я не хочу, чтобы какой-нибудь наркоман угнал мою машину, чтобы раздобыть денег на дозу.

Подъезд к дому Окли забит машинами, и я точно знаю, что меня ждет внутри. Там будет полно людей, все под кайфом, и это последнее, с чем я хочу сейчас связываться.

Трейлерный парк – это лабиринт старых домов, у некоторых нет окон, а обшивка покрыта ржавчиной. Не знаю, как в половине из них можно жить. Чувствуя запах марихуаны с улицы, я поднимаюсь по потрескавшимся деревянным ступенькам на крыльцо.

Либби, местная бродячая кошка, виляет между моих ног, ее оранжевые полоски освещены мерцающим светом с крыльца. Я наклоняюсь, глажу ее по голове ладонью, но звук ночной ссоры соседей заставляет ее убежать и спрятаться.

Зная, что дверь не заперта, я поворачиваю металлическую ручку и открываю дверь, сразу же почувствовав запах алкоголя и марихуаны.

Тесная гостиная затянута дымом и забита людьми. Пара лиц смотрит на меня красными глазами, когда я вхожу, но большинство слишком пьяны, чтобы заметить мое появление.

Из динамиков играет музыка, сотрясая пожелтевшие стены, когда я смотрю в сторону кухни. Я отказываюсь от идеи взять что-нибудь поесть, когда вижу, как какой-то парень нюхает кокаин с обломанного кухонного острова.

Проходя мимо входа в кухню, я пинаю несколько пивных банок и обхожу компанию из десяти человек, играющих в карты на коричневом ковре, испещренном ожогами от сигарет. Я замечаю пару, которая практически трахается у стены возле телевизора, как раз в тот момент, когда открывается дверь спальни Окли и выходит последний человек, которого я ожидал увидеть.

Ну-ка. Что это тут у нас?

Эзра Колдуэлл накидывает капюшон на черные волосы и оглядывается по сторонам, чтобы никто его не заметил. Не могу его винить – если бы мой отец владел большей частью Пондероза Спрингс, а я выходил из дома известного наркоторговца, я бы тоже прятал свое лицо.

Интересно, знает ли мой любимый дядя, чем в тайне занимается один из его драгоценных близнецов?

Я смотрю, как Эзра поворачивается на пятках, направляется к задней двери и исчезает, как будто его здесь и не было.

Я начинаю думать, что на территории язычников не все так радужно. Эзра – наркоман, а Фи – одинокая сучка. Это наводит меня на мысли, что в этих стеклянных домах гораздо больше секретов, чем они позволяют людям думать.

– Привет, грешник.

Я бросаю взгляд налево, обратно в гостиную, и вижу блондинку, с которой, кажется, заканчивал школу, и которая смотрит на меня с места на потертом клетчатом диванчике.

Она улыбается мне и показывает на свою грудь.

– Джесси. Мы ходили на одни и те же уроки.

Джесси хорошенькая, красивая в своем поношенном американском стиле. Сиськи, вываливающиеся из ее топа с глубоким вырезом, подсказывают мне, что она может быть хороша в постели, но она не в моем вкусе, и я не настолько хочу трахаться, чтобы притворяться, что она мне нравится.

Пока я не найду ту, с которой буду чувствовать себя как в тишине, все это просто бессмысленный шум.

– Я…

– Джесси, девочка, подержи-ка.

Моя кровь застыла в жилах, когда меня перебила женщина в возрасте, сидящая на диване. Она подозвала пальцем девушку, стоящую передо мной, а затем бросила на стеклянный кофейный столик пластиковый пакет с белым порошком.

Я бы, наверное, спрятал его под коврик, как кокаин, если бы она не достала из сумочки погнутую серебряную ложку и чистый шприц.

Боль отзывается эхом в груди, когда я вспоминаю, когда в последний раз видел такую иглу. И как впервые увидел нечто подобное.

Мне было восемь лет, когда я впервые застал отца за употреблением наркотиков. Была середина января, земля была покрыта снегом. Запах белого уксуса, который слишком долго простоял на солнце, привел меня в его спальню.

Когда я спросил, что он делает, увидев синюю повязку на его предплечье и наполненный шприц, направленный в вену, он взорвался. Разгневанный тем, что я помешал ему, он выкинул меня на улицу и запер дверь.

Я простоял в морозную зиму несколько часов, без обуви и верхней одежды. Только я и снег, пока не появилась бабушка. Я пробыл два дня в больнице, где меня лечили от переохлаждения.

Папа даже не заметил, что я пропал. Даже не вспомнил, что оставил меня на улице.

После этого я перестал ему мешать.

– Ты в порядке? – спрашивает Джесси.

Эти слова возвращают меня в настоящее. В мое настоящее, а не в прошлое, которое я не мог контролировать, а в мою нынешнюю жизнь. Я сам выбрал быть здесь, окружить себя этим, а не моим отцом, как раньше.

Я переводил взгляд на Джесси, которая все еще смотрела на меня. Мои глаза скользили по ее телу, я уверен, что она думает, будто я ее разглядываю. Я следил за линиями ее тела и в изгибе ее руки нашел то, что искал.

Небольшие красновато-пурпурные синяки украшают кожу вокруг ее вен. Моя челюсть напрягается. Героин еще не успел отнять у нее красоту. Уверен, она все еще убеждает себя, что это обойдет ее стороной.

«Это только ради удовольствия», наверное, как-то так она думает.

– Это Оукс дал? – спрашиваю я, ошеломленно указывая на пакетик с героином.

– Да, хочешь по…

– У тебя есть максимум месяц до того, как начнут выпадать первые зубы. Может, неделя, прежде чем вены на твоих руках лопнут, и ты начнешь искать место для укола между пальцами ног, – выплюнул я, глядя ей прямо в глаза. – Ты не умрешь красивой, но умрешь молодой.

Я оставляю ее сидеть там с полуоткрытым ртом, проталкиваюсь через толпу в узком коридоре и срываю свою дверь с петель. Хотелось бы мне верить, что мои слова достаточно шокировали ее, чтобы она бросила это дерьмо, но я не питаю большого доверия к человечеству.

Когда героин обволакивает тебя своими холодными, скользкими объятиями, он шепчет тебе на ухо сладкие слова и обещает, что тебе не будет больно. Он заставляет тебя поверить, что все, что тебе нужно, – это он, а потом забирает все, что у тебя было, и остается единственным, что у тебя осталось. Ты следуешь за ним, веришь ему, пока он не приводит тебя на кладбище и не бросает лицом вниз в могилу, которую ты сам себе и вырыл.

Ты умираешь слабым, больным и одиноким.

И героина больше нигде нет.

Дрожащими руками я вытаскиваю из-под старой кровати спортивные сумки, бросаю их на смятые простыни и запихиваю в них всю свою жизнь.