Текст книги "Гнев изгнанника (ЛП)"
Автор книги: Монти Джей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
В том, как она прижимается ко мне, кладя голову на мою грудь, есть уязвимость.
Это был не просто секс.
Это что-то более глубокое – зависимость, которая кажется судьбой и имеет вкус трагедии.
И я все еще хочу этого.
Я хочу ее.
Не только ее тело, но и все то, к чему она не подпускает никого другого.
Даже когда я знаю, что не должен.
Даже когда знаю, что это ошибка, которая будет стоить мне всего.
Глава 26
Марионетки
Фи
16 ноября
– Фи!
Я роняю телефон, как будто он обжег меня, быстро переворачиваю его и поднимаю глаза в тот момент, когда дверь распахивается, и петли скрипят в знак протеста. Голос Энди прорезает ровный гул J. Cole, наполняя воздух своей знакомой нежной энергией.
Мое сердце бешено колотится, я чувствую себя так, будто меня поймали с поличным, хотя я даже ничего плохого и не сделала. Ну… в действительности плохого.
Я приподнимаю бровь на сестру, любуясь ее видом: розовые волосы закручены в милые пучки, которые подпрыгивают при каждом ее решительном шаге, который она делает в сторону моего шкафа.
Ее наряд – поразительное сочетание черного и розового, эстетика, которая воплощает все, что она из себя представляет. У нее есть удивительная способность сочетать нежную мягкость с резкой остротой – деликатные розовые оборки контрастируют с суровыми, бунтарскими оттенками черного, которые доминируют в ее гардеробе.
Да, я бы поверила, что она устроила ограбление, но не в банке. Скорее на фабрике по производству сахарной ваты, оставив после себя след сладкого хаоса.
– Можно я одолжу твою винтажную кожаную куртку? – спрашивает она, уже с опытной поспешностью рыская в вешалках.
– Я бы отдала тебе свою почку, если бы тебе она была нужна, – бормочу я, откидываясь на подушки. – Но нет.
– Уф, почему? – скулит она, повышая голос, и хватает одну из моих любимых курток, прижимая ее к груди, как драгоценный приз. – Она идеально подойдет к моему наряду на сегодняшний вечер. Пожалуйста?
– Девочка, – смеюсь я, качая головой, и в шутку бросаю в нее маркер. Он летит по воздуху, ударяется о ее грудь и падает на пол. – Ты знаешь, сколько времени я искала ее, а в последний раз, когда ты одолжила у меня вещи, они пропали.
Ее большие голубые глаза, широко раскрытые и умоляющие, делают со мной эту дурацкую штуку, которая заставляет меня хотеть отдать ей своего первенца, а нижняя губа выпячивается, как у избалованного котенка.
Я даже не знаю, зачем я сопротивляюсь.
– Пожалуйста? Даже если я куплю тебе перекусить по дороге домой?
– Slim Jim9, Скиттлз и диетическую колу? – перебиваю ее я, приподнимая бровь, заинтригованная.
– Как обыно, – смеется она, и ее звонкий смех разбивает тяжелую атмосферу в моей комнате, а она сбрасывает с плеч куртку. – Я даже заеду на заправку в Уэст Тринити, там есть вишнево-ванильный фруктовый лед, который ты так любишь.
Черт, а она хороша.
– Договорились.
– Ты уверена, что не хочешь пойти со мной сегодня вечером? – спрашивает она, меняя тон, когда направляется к двери. – Будет весело.
– Я устроила себе сегодня ночью уютное гнездышко. Оставь меня тут гнить, – я отмахиваюсь от нее, хотя часть меня очень хочет присоединиться к ней. – Веселись, будь осторожна и, серьезно, Энди, только не прыгай в толпу. Если сломаешь себе еще что-нибудь, на Рождество куплю тебе костюм-пузырь.
– Да, да, – она драматично закатывает глаза, явно преувеличено, но я вижу в нем любовь. – Клянусь, в этой семье никто не дает мне жить.
– Подай на нас в суд за то, что мы хотим, чтобы ты была цела и невредима, – парирую я, улыбаясь.
– Люблю тебя, Фи.
– Я люблю тебя больше, – кричу я ей вслед, когда она уходит в коридор.
Дверь за ней закрывается, оставляя меня наедине с мыслями, и тишина опускается на меня, как густой туман.
Музыка наполняет тишину, обволакивая меня утешительным объятием, а сладкий аромат лавандового печенья тети Коралин слабо витает в воздухе, – тарелка с печеньем лежит у подножия моей кровати, как забытое сокровище. Мягкий, теплый свет гирлянд создает уютную атмосферу, мерцая, как будто разделяя мое одиночество.
Учебники разбросаны по моему одеялу, окруженные хаотичным набором маркеров ярких цветов, каждый из которых свидетельствует о моей нерешительности, потому что зачем выбирать один, когда можно взять все? На балконе лежит свежесвернутая ванильная сигарета Swisher Sweet, ее сладкий аромат словно зовет меня, обещая побег в ночной воздух.
Это мой обычный рецепт идеального вечера: смесь одиночества и удовольствия, мой ритуал для подзарядки. Это парадокс моего существования – я люблю внимание и тепло прожекторов, но в то же время жажду этих моментов одиночества, чтобы восполнить свою энергию и подготовиться к выступлению перед окружающими.
Здесь я могу расслабиться. Так, когда я выхожу за пределы этих четырех стен, я выгляжу совершенно нормальной.
Эта привычная для меня рутина – то, чего я обычно с нетерпением жду каждую неделю. Мои «дни гниения», как я их называю, – это убежище, где я могу просто быть собой.
Но сегодня? Сегодня я не хочу гнить.
Мои пальцы дергаются в сторону телефона, не в силах устоять перед его притяжением, я беру его с одеяла, и холодный экран освещает мое лицо.
Одиночка: Если бы птицы действительно были правительственными дронами-шпионами, не думаешь, что в таком случае они должны быть более незаметными?
Фи: И как, по-твоему, они должны быть незаметными? Голуби в плащах? Малиновки в солнцезащитных очках?
Одиночка: Я просто хочу сказать, что если уж шпионить за людьми, то лучше выбрать что-то, что не так легко сбить грузовиком.
Одиночка: Или лобовым стеклом.
Я фыркаю от его ответа, но, несмотря на это, на моем лице расцветает улыбка, как солнечный луч, пробивающийся сквозь мрачное небо. Хотела бы я сказать, что не знаю, как мы оказались здесь, запутавшись в этом абсурдном разговоре, но я знаю.
Пока мы ждали, пока случайные наркоманы рассеются в порту, между нами воцарилась неловкая тишина, густая и неприятная. Мы нервно поправляли одежду, тщетно пытаясь вернуть хоть какое-то подобие нормальности, а я пыталась привести в порядок остатки макияжа, пытаясь восстановить фасад, который постепенно рушился.
Напряжение разбилось вдребезги, когда чертова птица врезалась прямо в лобовое стекло Джуда, и мы оба расхохотались, а наш смех эхом разнесся в тишине ночи.
Мы засмеялись одновременно, спонтанно, это был заразительный звук, эхом разносившийся в тишине ночи, – короткий момент облегчения от тяжести, которая повисла между нами.
Его смех был глубоким и искренним, и я поймала себя на том, что поддалась ему, этот звук отзывался во мне, как пульс. Я смотрела, как он откинул голову назад, линии его челюсти были четкими и выразительными в свете уличных фонарей, а глаза смеялись.
И так мы закончили ночь.
Смехом.
Это был момент, который я сохранила в памяти; снимок радости, запечатленный в ткани моего сознания. Когда наркоманы наконец ушли, мы остались там, все еще хихикая, окна продолжали запотевать от нашего дыхания. В воздухе между нами было что-то электрическое, хрупкая связь, рожденная абсурдностью момента и ошеломляющим сексом.
Искра, которая зажгла возможность чего-то большего.
Когда он попросил мой номер, прежде чем я вышла из его машины, я не смогла отказать – не тогда, когда мне казалось, что я впервые за долгое время по-настоящему смеялась с кем-то.
И с той ночи мы просто… переписываемся.
Понятно, что о глупостях. Разговоры переходят от теорий заговора правительства к жарким спорам о том, поддерживает ли «Аллегория пещеры» Платона идею, что индивидуальный опыт формирует реальность, или, как я утверждаю, подразумевает абсолютную истину, существующую независимо от человеческого восприятия.
Джуд… он заставляет меня чувствовать себя умиротворенной. Нет, не так… «спокойной» тоже не совсем подходит. Мы спорим о большинстве философских идей, что вполне ожидаемо от идеалистического, задумчивого поэта и реалистичного физика-ботаника.
Легкость.
Одиночество заставляет меня чувствовать себя легче.
Это слово кажется мне чужим, странным, как что-то, чего я больше не должна узнавать – старая рубашка, из которой я выросла, но не могу выбросить, потому что это единственная вещь, которая мне подходит; единственная вещь, в которой я могу дышать.
По-настоящему дышать.
Кислород, который дает мне Джуд, другой. Лучше. Какой-то более чистый. Как будто он без особых усилий отфильтровал из моего прошлого все, что душило меня. Его присутствие развязывает узлы в моей груди, и все становится немного легче.
Воздух больше не наполнен стыдом и болью, не душит меня при каждом вдохе. Груз, который я так долго несла, все еще со мной, – тень, от которой я не могу избавиться, – но он больше не душит меня. Не так, как раньше.
Он до сих пор тут, – нависающий и тяжелый, – но не давит на меня с каждым вздохом.
Воздух, который дает мне Джуд Синклер, похож на мой первый настоящий вздох после четырех лет утопания в войне, которая, как я думала, никогда не закончится.
Фи: Я скучаю по нашей вселенной.
Галилео тихо мяукает у подножия моей кровати, когда раздается знакомый звук отправленного текстового сообщения.
– Ты не имеешь права осуждать меня. Я тебя кормлю, – шиплю я, проводя носком по ее пушистому телу, в ответ получая недовольное фырканье.
Ответ Джуда приходит быстрее, чем я ожидала.
Одиночка: Перелезешь через стену, заучка? Или мне полезть?
Я кусаю нижнюю губу, сердце замирает от одной только мысли.
Мне очень хочется.
Все в доме начали теплеть к Джуду, так что для нас не будет ничего странного в том, чтобы проводить время вместе.
Я даже заметила, как папа улыбался Джуду несколько дней назад, в его глазах мелькала забава, как будто он тайно одобрял то, что тот помогал Андромеде с контрольной по английскому. От этого у меня в животе запархали бабочки.
Я не люблю ничего больше, чем видеть, как заботятся о моей семье.
Если бы речь шла только о компании и дружбе, это решение было бы гораздо проще.
Но это не так.
Джуд и я не можем быть просто друзьями.
Мы не умеем быть только друзьями. Мы не смогли быть даже врагами, не трахаясь друг с другом, а теперь мы собираемся стать друзьями?
Мы сжигаем границы ярлыков, и если эта правда выйдет наружу, она оставит после себя пепел.
Ненависть к нему была моей броней. Пока я могла презирать Джуда, я могла отдавать ему свое тело, не отдавая остальную часть себя. Это защищало меня, запирая за стенами, которые он не мог преодолеть. Но этот щит? Он треснул, и осколки ускользают между моих пальцев, как песок.
А руки Джуда прямо там ловят эти осколки, прежде чем они полностью упадут, добавляя их в песочные часы, которые он держит на полке. Каждая песчинка – это момент, который мы провели вместе; время, которое у нас есть, пока оно не истечет. Это хрупкое равновесие, и я не могу не задаться вопросом, как долго это сможет так продолжаться, прежде чем все рухнет.
Фи: Что будет, если я приду к тебе?
Боже, Фи. Ты идиотка. Ты точно знаешь, что будет.
Это похоже на какой-то извращенный космический розыгрыш.
Парень, которого я поклялась ненавидеть вечно, – единственный, кто видел все мои сломанные, уродливые части.
Мой своего рода, вроде как, не совсем сводный брат – единственный человек в мире, за прикосновение к которому моя семья отреклась бы от меня – тот, кого я жажду с такой силой, что это должно, блять, пугать меня.
И не просто в виде какого-то случайного желания.
Это желание, от которого я просыпаюсь ночью вся мокрая от пота. Оно поглощает мои поздние ночи и ранние утра, мои мысли запутываются воспоминаниями о его пирсинге в языке, кружащем над моим клитором, о его руках, сжимающих мою талию, подбрасывающих меня на его члене, как будто он владеет каждым сантиметром моего удовольствия.
Вчера утром, перед уроками, он подкрался ко мне сзади на кухне – едва проснувшийся, с растрепанными волосами, еще влажными после сна.
Обнаженное тело Джуда коснулось моего, тепло от его кожи пронзило меня, заставив содрогнуться. Его пальцы обхватили петли моего ремня, не торопясь, как будто у него было все время в мире, прежде чем оттащить меня в сторону и взять апельсиновый сок с верхней полки.
Это было так просто, так глупо, но в то же время так возбуждающе.
Шероховатость его пальцев пронзила меня, заставляя нервы так затрепетать, к чему я не была готова. И клянусь Богом, я чуть не трахнула его прямо там.
Если бы Энди не ввалилась с прической, похожей на гнездо крысы, я бы позволила ему нагнуть меня над столом.
Дело было не только в том, как он двигался, но и в его непринужденной близости.
Как будто он мог проникнуть в мое пространство, а я просто… позволяла ему. Без сопротивления, без колебаний. Как будто мы делали это годами, как будто он знал, как прикоснуться ко мне так, как мне нравится, даже не пытаясь.
Мой телефон вибрирует в руках, привлекая мое внимание обратно к экрану, и я чувствую, как жар поднимается по шее и окрашивает щеки, пока я читаю его сообщение.
Одиночка: Все, что ты хочешь, и ничего, чего ты не хочешь.
Одиночка: Здесь ты главная, заучка. Всегда.
Я знаю, что он это серьезно. С Джудом я всегда делаю выбор сама.
Он никогда не возьмет у меня то, чего я не дам ему добровольно.
Это минимум – уважение, которое должно даваться свободно, без борьбы. Я понимаю это, но все равно в груди зарождается тепло.
Что-то хрупкое и опасное. Что-то, что я не могу себе позволить чувствовать, но чувствую.
Мои пальцы двигаются по экрану, прежде чем я успеваю их остановить.
Фи: Вот чего я боюсь. Мы знаем, что происходит, когда мы слишком долго остаемся наедине, Джи.
Одиночка: Ты что, собираешься сейчас устроить со мной секс по переписке?
Одиночка: Сразу предупреждаю, я умею писать слова, которые трогают людей за живое.
Одиночка: Я могу заставить тебя плакать, если действительно захочу.
Я фыркаю от смеха, закатывая глаза, и во мне бурлит смесь веселья и раздражения.
Фи: Докажи.
Секунды тянутся часами, пузырь с текстом появляется и исчезает снова и снова, каждый удар сердца отражает мое растущее ожидание, пока, наконец, не приходит его сообщение.
Одиночка:
Она – муза сцены, из руин восстала,
Вся в ярости, на нитях зла качалась.
Марионетка, что красой блистала,
Но за кулисами от пут избавлялась.
Там, где тени прячутся, за красной пеленой,
Она скользнула, сбросив бремя красоты.
Изношены все нити под рукой,
Уж нет иллюзий, лишь одни мечты.
Не грациозна, а разбита и устала,
Поломлена, замучена дотла.
А он, теневой мастер, что творил скандалы,
Ее скрытая, безжалостная рука.
Архитектор боли, злой и одержимый,
Он гнул ее, не зная доброты.
Ведь нежность рук ему была чужда, незрима,
Любовь – урок царей из тьмы.
Пальцы в гневе тянут, и она танцует,
В испуге раскрывая перед ним лицо.
Увядшая роза в муках, что волнует,
Связана судьбой, что не изменит и время одно.
В тусклом театре их танец вечный длится,
Без масок, света, лишь боль без конца.
И нет здесь зрителей, никто не веселится…
Его злая марионетка, ее злая рука.
– Э.
Я девушка, которая живет цифрами и уравнениями, которая находит утешение в аккуратности формул. Но слова Джуда? Это навязчивые мелодии, которые затрагивают струны в моей душе, о существовании которых я и не знала.
Это не просто поэзия.
Это приглашение в сердце мальчика, которого я всю жизнь неправильно понимала.
Взгляд в мир, где танцуют и переплетаются эмоции, где боль и красота сосуществуют в тонком равновесии. Каждая строка резонирует, отражая бурю, которую я прятала; борьбу, которую я думала, что смогу перехитрить логикой.
Это заставляет меня чувствовать себя увиденной, и это одновременно волнительно и пугающе.
Джуд обладает удивительной способностью улавливать хаос моего существования и превращать его в нечто прекрасное. Как будто он держит зеркало перед моей душой, отражая те части меня, которые я всегда пыталась скрыть.
Всю свою жизнь меня называли красивой. Меня любили за мою внешность. Но после Окли все, что я видела в зеркале, было отражение гниющей девушки. Кто-то уродливый, разбитый и не подлежащий исправлению.
Я долгое время убеждала себя, что слова не имеют значения. То, что люди шепчут обо мне, что говорят за моей спиной, когда думают, что я не слышу, что говорят мне в лицо – слова не могут ранить меня.
Но его слова ранят.
Слова Джуда чертовски ранят.
Они как швы, сшивающие раны, которые давно оставили гноиться. Я почти чувствую, как разъяренная кожа срастается; острую боль, сопровождающую заживление, медленно восстанавливающую разбитый образ себя, который я всегда видела в зеркале. Напоминающую мне, заставляющую поверить, что, может быть, только может быть, разбитые вещи все еще могут быть красивыми.
Я замираю, палец повисает над экраном.
Я погрязла в ядовитом коктейле эмоций, из которого не знаю, как выбраться.
Джуд дал мне безопасность – настоящую, осязаемую безопасность – но это не все. Он привлекателен настолько, что проникает под кожу; так, что я не могу от него избавиться. Достаточно загадочен, чтобы подогревать мое любопытство; достаточно опасен, чтобы держать меня в напряжении.
Атлас был прав.
Если я не буду осторожна, это обернется против меня. И когда это произойдет, это будет не небольшой взрыв. Это будет полная детонация, осколки которой пронзят мою семью, как оружие предательства.
Никто не выйдет из этого целым и невредимым.
И почему? Из-за этого магнетического притяжения, которое уже стоило мне больше, чем я могу дать?
Это безрассудно. Даже глупо. Но… разве я не могу это иметь? Эту единственную, тайную радость? Я заслуживаю этого, правда? Даже если это сопровождается ярлыком Синклера?
Я уже проходила по этому пути – жертвовала ради людей, которые мне дороги.
Я отказалась от мечт, доверия, собственного счастья – всего, чтобы защитить их.
Но когда я смотрю на букву «Э» в конце его сообщения, я вспоминаю стихотворение, спрятанное в ящике комода. Мальчик из комнаты 13 выбрался. Добрался до меня.
Я не хочу, чтобы Джуд стал еще одной вещью, от которой я должна буду отказаться; еще одной жертвой в войне, которую я никогда не хотела вести.
В Пондероза Спрингс говорят, что это неправильно. Что наши имена не должны быть вместе, что мы обречены нести на себе наследие беспорядков, обмана и ненависти. Они настаивают, что это будет ошибкой, повторением истории, запечатлевшейся в шрамах наших семей.
Но как это может быть ошибкой, если мне не нужно принимать душ после того, как он прикасается ко мне? Как это может быть неправильно, если единственное время, когда я чувствую себя собой, – это когда я с Джудом?
Глава 27
Луна
Фи
Знаете, что сложнее, чем залезть на балкон?
Сдержаться и не стать чертовой извращенкой, подглядывая за Джудом, пока он принимает душ.
В тот момент, когда мои ноги коснулись пола его спальни, до моих ушей донесся звук льющейся воды, манящий своим успокаивающим ритмом. Я сказала себе, что подожду на балконе, что проявлю уважение, порядочность, буду нормальным человеком.
Но…
Взглянуть одним глазком ведь никому не повредит, правда?
Только разочек посмотрю и уйду.
Ничего страшного, ничего плохого.
Эта мантра крутится в моей голове, пока я приближаюсь к приоткрытой двери ванной. Пар вырывается наружу, как мягкая, манящая завеса, окутывая меня и наполняя воздух его опьяняющим запахом.
Глупое, глупое любопытство.
Однажды оно меня погубит, может, даже сегодня, потому что в тот момент, когда Джуд попадает в поле моего зрения, у меня перехватывает дыхание.
Вода стекает по его телу, блестя на коже, как жидкое стекло. Каждая капля скользит по контурам его мышц, собираясь на талии, и я понимаю, что к черту последствия – я не сдвинусь с места.
Капли стекают по его закрытым глазам, его челюсть напрягается, когда горячая вода бьет по его спине. Каждая резкая линия его тела освещена мягким светом ванной, и он выглядит настолько потрясающе, что даже больно смотреть на него слишком долго.
Джуд Синклер не просто привлекателен. Он магнетичен. Сила, которая притягивает тебя – не потому, что он ищет внимания, а потому, что ты совершенно не можешь сопротивляться.
Он как луна.
Безмолвный, далекий, но который невозможно игнорировать. Ты не просто видишь его – ты чувствуешь его, как притяжение прилива. В нем есть притягательность, неоспоримое очарование, которое втягивает меня без разрешения; тихая сила, от которой трудно отвести взгляд.
Он полностью погружен в свой мир, и я заворожена каждым его движением, когда он проводит рукой по влажным волосам, с которых стекает вода, подчеркивая оттенки блеклого золота в прядях.
Джуд именно такой.
Драгоценный металл, оставленный на произвол судьбы, скрытый под слоями истории, которая даже не его. Он – желанное, выцветшее золото, и я хочу его. Я хочу открыть для себя все, что Пондероза Спрингс похоронила в нем.
Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, наблюдая, как напрягаются его мышцы, когда он тянется за мылом, и татуировки скользят по его коже при каждом легком движении. Я слежу за молнией, которая простирается по его груди, опускаясь низко в V-образную впадину.
Когда он поворачивается к душевой лейке, прижимая ладонь к прохладному мрамору, у меня перехватывает дыхание. Я думала, что увижу еще больше татуировок, но на глаза попадается только одна – строка смелых слов, растянувшаяся от лопатки до лопатки: Noli Timere10.
Моя грудь сжимается от боли при виде страшного шрама, на котором набиты эти слова. Грубая полоса на верхней части спины, частично скрытая искусным рисунком, но бледная, вздувшаяся кожа все еще видна.
Невыносимое желание прикоснуться к ней пронзило все мое тело, пальцы задрожали, и я тихонько приоткрыла дверь. Мои босые ноги скользнули по теплому полу, и я оказалась у стеклянной двери.
Джуд видел меня всю. Каждую часть, которую я скрывала от света, и мое бесконечное любопытство хотело увидеть его.
Джуд помогает мне нести этот груз, и я даже не подозревала, что нуждаюсь в этой помощи.
Я хочу сделать то же самое и для него. Хочу, чтобы это был мир, в котором он тоже может свободно существовать, и я знаю, что есть вещи, которые он скрывает. Он счастливо сливается с тенями, довольный тем, что страдает в одиночестве, привыкший держать все в себе.
Он видит солнце, когда оно холодное и далекое.
А я хочу исследовать темную сторону луны.
Я чувствую себя вуайеристкой11, как будто Джуд – живое произведение искусства, запертое в стеклянной коробке, которым я могу только любоваться издалека.
НЕ. ТРОГАТЬ.
Написано большими, жирными, неприятными буквами прямо на стекле его витрины.
Только я никогда не умела придерживаться правил.
Не снимая одежды, я открываю дверь душа, позволяя клубам пара вырваться наружу, прежде чем закрыть ее. Не уверена, просто ли он решил игнорировать меня или я гораздо лучше умею молчать, чем думала, но он не поворачивается, пока мои пальцы не скользят по выпуклой коже его шрама.
Я чувствую это на долю секунды, прежде чем Джуд хватает меня и поворачивает так, что я прижимаюсь к стене прямо под струей воды. Она мочит мою одежду, теплая вода стекает по мне, а он наклоняется к моему лицу.
– Что ты, черт возьми, делаешь?
Его тон в сочетании с бурей в его темно-синих глазах, вызывает сильный холод, пронизывающий мое тело, когда он смотрит на меня.
– Я просто, я хотела… – я кусаю внутреннюю сторону щеки, не чувствуя своей обычной смелости. – Что с тобой случилось, Джуд?
Мышцы его челюсти напрягаются, когда он наклоняет голову:
– В какой именно раз?
Я морщу брови, руки дергаются по бокам, прежде чем я решаюсь прикоснуться к нему. Я протягиваю ладони, прижимаю их к его груди и глажу по ней.
– Во все.
– Папа любил накуриваться. Любил погружаться в прошлое, и я стал его злодеем. Каждую каплю своей боли он вымещал на мне, – его челюсть сжимается, ноздри раздуваются. – Впервые он назвал меня именем твоего отца, когда разбил бутылку Ketel One об мою спину.
Я вздрогнула, как будто он ударил меня.
Я не знала Истона Синклера.
Не лично.
Думаю, я видела его всего четыре раза в жизни – если не меньше – случайно в городе, когда гуляла с друзьями или семьей. Каждый раз он был тенью, мелькающей на краю моего зрения; фигурой, размытой расстоянием и шепотом.
Человеком, запомнившемся в шепотах Пондероза Спрингс, но при этом остававшимся для меня чужим.
Я не знала его.
Но я его ненавидела.
– Знаешь, о чем я думал, пока доктор накладывал мне швы? – рычит он, и вода капает с его губ, когда он говорит. – Кто такой Рук и что он сделал моему отцу, что тот так сильно меня ненавидел?
– Джуд, я…
– А потом я приехал сюда, – перебивает он меня, излучая волны гнева и боли. – И понял, что проблема никогда не была в Ван Доренах. Меня заставили ненавидеть эту семью, потому что Истон Синклер был несчастным, убогим человеком, а я не мог его ненавидеть. Поэтому я возненавидел тебя.
Мое сердце болит, тяжело постукивая в груди и чувствуя его вес, давящий на меня. Мне больно за мальчика, который пережил разрушение от наркомании, за того, кто носит боль своего отца как вторую кожу.
Мерцание уязвимости в его глазах раскрывает призраков прошлого, которые витают прямо под поверхностью, тени жизни, от которой он не может убежать. Я, черт возьми, не имею представления, каково это – расти с отцом, чьи демоны были сильнее любой любви, которую он мог тебе дать.
Я просто знаю, что хочу нести этот груз вместе с ним.
Независимо от того, насколько сильна его боль, я хочу нести ее вместе с ним.
Мои руки продолжают скользить по его телу, ладони обхватывают его щеки, я запрокидываю голову, чтобы посмотреть на него.
– Одиночка, – выдыхаю я. – Мне так жаль. Ты не заслужила этого. Никто подобного не заслуживает.
– Не жалей меня, заучка. Мне это не нужно.
Я сжимаю челюсть.
– Не надо. Не прячь свою боль, Джуд. Не здесь, не со мной.
Я провожу большим пальцем по его нижней губе, глядя вверх на этого красивого, сломанного мальчика.
– Ты видишь меня, да?
Он медленно кивает, не отрывая от меня темного взгляда, и это похоже на обещание.
– Всегда.
– Тогда позволь мне увидеть тебя, – шепчу я. – Со всеми шрамами. Они не имеют значения. Твоя боль не делает тебя слабым. Твой гнев не делает тебя твоим отцом. Здесь ты просто одиночка. Просто Джуд.
На мгновение его брови приподнимаются от удивления, но затем в его бурных глазах загорается огонек узнавания, и тьма сменяется мягкостью, которая освещает пространство между нами, расчищая небо от облаков.
И тогда его губы прижимаются к моим.
Волна тепла пронизывает меня, наполняя каждый сантиметр моего тела, и желание берет верх, заглушая тихий голосок, призывающий к осторожности. А что, если кто-нибудь зайдет? А что, если я буду слишком громкой?
Но этот шепот – ничто по сравнению с ошеломляющим голодом, который поднимается во мне.
Мое сердце колотится в груди, дико и неистово, когда он прижимается ко мне, и вес его тела зажигает каждый нерв на моей коже. Рациональная часть моего мозга отдаляется далеко-далеко, заглушается, когда он дразняще кусает мою нижнюю губу, посылая по моему телу волны шока.
Все, что имеет значение, – это прикосновения Джуда, то, как его руки обнимают мое лицо, его тепло, прижимающееся ко мне, как будто он втягивает меня в самую свою сущность. Я хочу собрать все осколки этого мальчика, разбитого миром, и спрятать их глубоко в своей груди, где он наконец-то сможет почувствовать себя в безопасности.
Джуд заслуживает, по крайней мере, чувствовать себя в безопасности. Быть защищенным.
– Ты перелезла через стену, – шепчет он мне в губы, грудь его приподнимается, когда язык прослеживает контур моих губ.
– Да, одиночка. Я перелезла через стену.
Руки Джуда скользят по моему телу, пальцы оставляют за собой горящие следы, когда он обхватывает мою талию и притягивает к себе, пока наши тела не сливаются воедино.
Я чувствую тепло, исходящее от него, напряжение в его мышцах, его член, плотно прижатый к моему животу. Это вынуждает меня тонуть в отчаянной потребности стереть грань между нашими мирами, стать частью его мира.
– Ты сможешь быть тихой, пока мой член будет трахать твою тугую дырочку, милая? – шепчет он, его голос густой, как дым. – Будешь хорошей девочкой и позволишь мне трахнуть тебя, когда кто-нибудь может войти?
Я киваю головой один, два, три раза, прежде чем его губы снова соприкасаются с моими. Голодный и настойчивый, он требует, чтобы я открылась для него. Моя кожа вспыхивает под струями воды, его язык скользит по моему.
Мои руки пробираются сквозь его влажные волосы, притягивая его ближе, желая больше. Желая его всего.
– Джуд.
Поцелуй.
– Моя одежда.
Поцелуй.
– Сними ее.
Мы едва можем оторваться друг от друга, чтобы снять мою одежду, небрежно бросая ее на кафельный пол душа. Как только она оказывается на полу, мне приходится буквально вскарабкаться на этого мужчину, как на дерево.
Хотелось бы мне сказать, что это шутка.
Я вытягиваюсь на цыпочки, обхватываю его шею руками, прижимаюсь к нему, но внутри меня бурлит разочарование, когда я понимаю, что не могу дотянуться до него так, как хочу.
– О, детка, – его смешок вибрирует на моих губах, звук щекочет мою кожу и вызывает дрожь по спине. – Хочешь залезть на меня? Твоя нуждающаяся маленькая киска хочет, чтобы ее растянули и заполнили, пока я буду подбрасывать тебя на своем члене, как маленькую секс-игрушку?
Тихий стон срывается с моих губ, бедра инстинктивно сжимаются в тщетной попытке унять неустанную пульсацию между ног.
– Одиночка, не заставляй меня делать тебе больно, – огрызаюсь я, моя ладонь скользит по его груди к члену, дразняще его сжимая. – Я могу нанести тебе непоправимый ущерб.
Уголки его глаз морщатся, когда он улыбается, качая головой, сгибая колени и поднимая меня.
Я резко вдыхаю, когда он прижимает меня к стене, мои ноги обвивают его узкую талию, пока он вжимает свой член в мою киску.
– Злобная маленькая штучка, – шепчет он, опуская голову в изгиб моей шеи, позволяя мне почувствовать улыбку на его губах, когда он покрывает поцелуями мою шею. – Такая требовательная. Такая чертовски сексуальная.
Я вздрагиваю, когда он прижимается бедрами к моим, его член трется о мой клитор, а он, обхватив мое тело, скользит им вверх и вниз по своему члену.
Все в Джуде заставляет меня чувствовать себя маленькой, но не в плохом смысле. Я всегда казалась себя пугающей, черствой. Слишком резкой, слишком требовательной. Но Джуд заставляет меня чувствовать себя мягкой, нежной, как будто всю жизнь меня неправильно понимали, а он просто ждал, чтобы раскрыть меня.
– Джуд, – стону я, когда головка его члена касается моего входа, и мои глаза опускаются вниз, туда, где соединяются наши нижние части тела. – Пожалуйста, скажи мне, что это просто угол такой, и ты на самом деле не разорвешь меня пополам.
