Текст книги "Гнев изгнанника (ЛП)"

Автор книги: Монти Джей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 26 страниц)

Две сумки.

Все, что определяет меня, поместится в них.

– Джи! Чувак, где ты был? – раздается от открытой двери невнятный голос Окли, его ноги в ботинках тяжело стучат по полу. – Я даже не заметил, как ты пришел.

Я хватаю с пола черные джинсы и запихиваю их в сумку. Я сжимаю губы, пытаясь не открывать рот, но знаю, что не смогу сдержаться.

– Куда так спешишь?

Взглянув на него, я быстро его оглядываю.

Коричневые волосы торчат в разные стороны, как будто он только что встал с постели. Глаза стеклянные, белки покраснели. Судя по кругам под глазами, я бы сказал, что он не спал как минимум сутки. Слишком занят пьянством, наркотиками или их продажей.

Это не тот Окли, которого я встретил несколько лет назад.

Я учился в восьмом классе, а он был второкурсником, когда его отца посадили. Мы дружили уже некоторое время до этого, но после ареста его отца я заметил, что он изменился.

Иногда дети с плохими родителями становятся замечательными людьми, но другие? Они делают то же, что делает Оукс, – становятся тем, что почти разрушило их в детстве.

– Я ухожу, – бормочу я, ударяясь плечом о его плечо, прежде чем взять футболки из комода.

– Уходишь? О чем ты, блять, говоришь? – спрашивает он, пока я запихиваю в сумки еще одежду.

Растерянность на его лице, от которой между бровями образовалась глубокая морщина, заставляет меня усмехнуться, и я с горечью в горле качаю головой.

Засунув руку в передний карман, я вытаскиваю пачку денег и с силой прижимаю ее к его груди.

– Я же тебе говорил. Я, блять, тебе говорил. Никакого героина, – мой резкий голос царапает мое пересохшее горло.

Гнев и разочарование обжигают меня, когда наши взгляды встречаются.

Он знает, почему я не связываюсь с этой дрянью, и все равно сделал это. Я не должен удивляться или злиться – мы не друзья, уже давно.

Я держался рядом с ним, хотя и ненавидел наркотики, потому что ему было плевать на мою фамилию. Эгоистично, но я думаю, что оправдывал дерьмовое поведение Окли, потому что было приятно просто быть собой рядом с кем-то. Не Джудом Синклером.

Просто Джудом.

Но теперь я начинаю понимать, что эта версия меня? Это тоже не я.

Окли нервно сжимает челюсть, считая деньги, которые я ему дал.

– Не знал, что мне нужно с тобой согласовывать, как я веду свой чертов бизнес.

– Ты дерьмовый местный наркоторговец, который сдохнет в тюрьме или на улице до двадцати пяти лет. Я бы не назвал это бизнесом.

– Твои проблемы с отцом дают о себе знать, Джи.

Мои кулаки сжимаются, суставы хрустят от напряжения.

– Иди на хер, – вырывается у меня сквозь стиснутые зубы.

– Я дал тебе крышу над головой, подкинул легких заказов, чтобы ты мог заработать, потому что никто другой тебя на работу не возьмет, и это все, чем ты можешь меня отблагодарить? – он делает шаг вперед, от его дыхания пахнет алкоголем. – Я все, что у тебя есть.

– Если так тебе легче спится, Оукс, – я стараюсь занять руки, застегивая сумки, чтобы не обхватить ими его горло. – Хочешь просрать свою жизнь? Пожалуйста, но меня в это не втягивай.

– Вот в чем дело, да? Боишься, что из-за торговли тебе придется втыкать иглу в руку, как твоему дорогому папочке? – его злобный смех разносится по комнате. – Он мертв – поплачь над его могилой и выкинь его из головы, блять.

Бетонная дамба, которую я построил в своей голове, чтобы никого в нее не пускать и запереть себя снаружи, взрывается. Осколки цемента разрывают мои внутренности, и из меня вырывается кровавая река безудержной ярости.

Мой кулак встречается с его челюстью, и до моих ушей доносится приятный хруст. Окли спотыкается и падает на пол с глухим грохотом, из его рта течет кровь.

Каждый гребаный день я держу рот на замке. Сдерживаю эту ярость. Запертую за стиснутыми зубами и напряженными мышцами. Потому что в тот момент, когда я отреагирую, я только подтвержу то, во что все верят. Что я просто еще одно гнилое яблоко, упавшее с родового дерева Синклеров.

Моя грудь вздымается, когда я хватаю его за грязную белую рубашку.

– Рискни еще раз сказать что-нибудь про моего отца, Окли. Дай мне, блять, повод оставить тебя давиться собственной кровью.

– Иди на хер, Джуд! – он сплевывает кровь из раны на губе. – Иди на хер ты, твоя высокая мораль и твоя обида на весь мир. Ходишь тут, будто ты слишком хорош для этого места. Изгнанный, но все еще с папиными деньгами в кармане.

Понимая, что если я останусь здесь еще на минуту, я убью его, я бросаю его худощавое тело на пол. Перекидывая обе сумки через плечи, я в тусклом свете замечаю свои разбитые костяшки пальцев.

– Ты продаешь кокаин и марихуану подросткам. Думаешь, если руки не дошли до героина, ты лучше меня? Ты все равно наркоторговец. Ты не лучше меня. Мы, блять, одинаковые! – кричит он с пола, пытаясь подняться с помощью кровати.

То, что я не переступил с героином черту, не делает меня лучше Окли. Сейчас у меня достаточно мужественности, чтобы признать, что он прав.

Я смотрю на парня, которого в юности называл другом, и который сейчас слабо и неуверенно стоит на ногах, накачанный наркотиками. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что я, может, и не лучше его, но я не такой, как он.

Оставив его в комнате, я выхожу за дверь, и его слова, брошенные мне вслед, ударяют меня в спину.

– Не возвращайся, когда тебе некуда будет пойти! У тебя ничего нет!

У меня есть выбор.

Когда я был ребенком, у меня его не было. Я не мог сбежать от наркотиков, выпивки и жестокого обращения. Но я уже не ребенок. Я сам принял решение жить в притоне, торговать наркотиками, убеждая себя, что альтернатива гораздо хуже.

Я обманывал себя.

Нет судьбы хуже, чем стать таким, как мой отец.

Глава 7

Первый грех

Фи

22 августа

Мои любимые субботы пахнут бензином и дымом.

В Пондероза Спрингс есть только одно место, где можно найти и то, и другое.

– Грязная победа, Дром.

Струя дыма вырывается из моих губ и плывет по ветру к чернильному небу. Держа косяк между двумя пальцами, я лениво наклоняю голову в сторону, чтобы увидеть, как Атлас ударяет кулаком по кулаку Андромеды.

Под ней мурлычет Yamaha, гладкая и хищная, сверкая в тусклом свете прожекторов, которые кто-то установил здесь много лет назад. Нам обоим потребовалось не менее трех дней, чтобы правильно наклеить эту гребаную розово-белую виниловую пленку, но конфетно-розовые акценты на фоне песчаной местности действительно выглядят круто.

К тому же, это очень в стиле Андромеды, так что это определенно стоило всей головной боли.

Она заглушает двигатель, ставит оба потертых кеда Converse в грязь и ногой сбрасывает подножку. Кровь сочится из ссадины на колене, ткань выцветших джинсов разорвана от неприятного контакта с асфальтом.

Эзра, наверное, уже забил Акселя Вэнса до полусмерти, но когда он увидит ее ногу, он, скорее всего, достанет его с того света, чтобы убить еще раз.

– Спасибо, – улыбается она, и ее розовые волосы, похожие на сахарную вату, касаются плеч, когда она кладет шлем на бензобак и опирается на него локтями. – Не могу понять, Аксель идиот или просто дерьмовый водитель. Кто, блять, так входит в поворот?

Я выпустила кольцо дыма в ее сторону, закинув ноги на руль и прислонившись спиной к обтекателю.

– Парень с эго, которое говорит ему, что он лучше умрет, чем проиграет девчонке.

Мотоцикл Акселя после гонки теперь можно сравнить с раздавленной консервной банкой, и, скорее всего, он уже на полпути к свалке, благодаря услугам самой мерзкой буксировочной компании в городе.

Но никто на ржавых трибунах не проронил за него ни слезинки. Как только они услышали, как металл скрипит друг об друга, и увидели, как кожа трется об асфальт, они только закричали еще громче.

Здесь нет пощады.

Нет медицинских работников, которые бы прибежали, чтобы осмотреть его окровавленный лоб и разбитое плечо. Нет пит-стопов, где можно было бы заменить его пробитую шину и избежать аварии.

Кладбище не принимает пленных. Оно берет то, что хочет, а остальное оставляет гнить.

Пондероза Спрингс оставил когда-то знаменитую гоночную трассу погибать в восьмидесятых. Расположенная между бесконечным лесом и суровым побережьем Орегона, это место, о котором забыло само время.

Пока анархия не вернула его к жизни.

Теперь его расколотый асфальт любит раскрывать пасть, чтобы проглотить гонщиков целиком.

Призрак.

Злобный, голодный дух, который имеет ненасытный аппетит к хаосу.

Для некоторых это хаос, для меня – нирвана.

– Ты сегодня участвуешь в гонке? – спрашивает Энди, приподняв бровь, глядя на мои закинутые ноги и расслабленную позу.

Я держу косяк между зубами, достаю из лифчика смятую игральную карту и машу ей.

– Пиковая дама.

Гонки здесь проходят по случайной жеребьевке, это игра на удачу, которая делает все еще более интересным. Хочешь погонять, вытягивай карту. Дама червей едет с дамой бубен, дама крести – с дамой пик и так далее.

Это также повышает ставки.

– Это если она достаточно трезвая, чтобы завести мотоцикл, не говоря уже о том, чтобы ездить на нем по трассе.

Атлас бросил на меня многозначительный взгляд, прежде чем вытащить косяк из моего рта, сделать длинную затяжку и затушить его.

– Какой зануда, – пробормотала я, скрестив руки, как ребенок.

Я курю не для того, чтобы получить кайф, а просто чтобы успокоиться и расслабиться. Так, когда я подъезжаю к стартовой линии, я не дрожу от адреналина. Это помогает заглушить весь шум, и остаюсь только я и километры потрескавшегося асфальта.

Трава убирает все отвлекающие факторы, а здесь одна ошибка может означать разницу между победой и аварией, которая унесет твою жизнь.

– Где Эз? Я думала, он сегодня приедет, – бормочет Энди так тихо, что ее голоса почти не слышно из-за рева двигателей, как будто она не хотела говорить это вслух.

– Думаю, он бьет Акселя лицом о какую-нибудь твердую поверхность за то, что тот чуть не убил тебя, – я пожимаю плечами. – Но это только мои догадки.

Ее брови хмурятся, на лице отчетливо читается беспокойство.

– И ты просто отпустила его?

Я быстро поднимаю руки в защитной позе.

– Эй, не мой парень – не моя проблема.

– Он не мой парень. Не будь такой сучкой, – отрезает она, но я успеваю заметить жар, коснувшийся ее щек. Она быстро переводит взгляд на Атласа. – А у тебя есть оправдание, почему ты позволил своему брату уйти после моего такого грандиозного соло?

– Он швырнул меня на кофейный столик, когда нам было лет по восемь. Мне тогда, блять, швы накладывали, – Атлас прислонился к моему мотоциклу, приподняв брови до линии волос. – Лучше не попадаться ему на глаза, когда он превращается в разъяренного Питера.

Я пытаюсь заглушить свой смех кашлем, но безуспешно, и Атлас впадает в приступ хохота, к которому присоединяюсь и я. У нас есть глупая шутка, когда мы даем людям прозвища, основываясь на разных моментах.

Разъяренный Питер.

Ворчливая Карен – так мы называем продавщицу из продуктового магазина, которая никогда не упускает возможности сделать какое-нибудь язвительное замечание.

Блевотный Тео – это прозвище получил Атлас после того, как выпил слишком много «Jägerbombs» и остаток ночи провел в объятиях фарфорового трона.

Мы придумали это, когда однажды ночью были под кайфом, и с тех пор аллитерационные убийцы не сдают позиций.

Осталась только Энди, которая не понимает нашего юмора и не участвует в наших шутках, а смотрит на нас, как на малышей, которых нужно поставить в угол.

– Мне кажется, у вас один мозг на двоих, – бормочет она, перекидывая ногу через мотоцикл. – Я съезжу за ним, пока этот идиот еще жив.

– Удивительно. Куда он, туда и ты, – говорю я. У меня развязывается язык, когда я под кайфом.

Энди морщит лоб, в ее голосе слышится знакомый гнев.

– Что это, черт возьми, должно значить?

Я действительно пыталась сдержаться, но слова без предупреждения вырвались у меня изо рта. Я знаю, что сердце Эзры чистое, что он хороший и добрый, что он любит Энди. Я вижу это.

Но он ходит по опасной грани, больше любя наркотики, чем ее.

– Такая привязанность, как у вас двоих, редко заканчивается чем-то хорошим. Что ты будешь делать, когда он в конце концов уедет в турне? Бросишь свои мечты и будешь гоняться за ним по всему миру? Будешь его фанаткой? Я просто хочу тебя защитить.

Андромеда не слепая.

Возможно, она уже даже что-то ему сказала или просто не может набраться смелости сказать. В любом случае, она не отпустит его, даже если это втянет ее на ту спираль, к которой стремится он. И когда это произойдет – а это произойдет – именно ее сердце будет разбито.

Клянусь, в этом мире не хватит любви, чтобы спасти Эзру Колдуэлла от ада, который я ему устрою, если он утащит ее с собой.

– Иди в жопу, Фи, – ее голос стал грубым, глаза прищурились. – То, что ты бессердечная, не значит, что все должны быть такими же. Оставь свои циничные бредни при себе.

Может, она и мягче меня, но я не единственная, кто унаследовала язвительный язык нашей матери.

А поскольку она еще и чертовски упрямая, она уезжает, не дав мне сказать ни слова, а я просто смотрю на ее спину в майке, усыпанной звездами, как у ребенка Вселенной, которым она и является.

Я резко выдыхаю, наклоняя голову в сторону ее удаляющейся фигуры.

– Иди за ней.

Я не позволю ей встать между Эзрой и «Я Ем Стероиды На Завтрак» Акселем Вэнсом. Злая или нет, она все равно моя младшая сестра.

– Да, да. Я разберусь, – бормочет Атлас, выпрямляясь и проводя рукой по своим кудрям. – Не будь так строга к нему, Фи. Это Эз – он бы никогда не причинил ей вреда.

Я фыркаю, выпрямляясь, сидя на мотоцикле.

– Намеренно? Никогда. Но если он будет продолжать в том же духе, он, блять, неосознанно разрушит ее. Если ты не поговоришь с ним о наркотиках, я это сделаю.

Атлас смотрит на меня, обычная дразнящая искорка в его глазах исчезла, сменившись серьезностью, которую я ненавижу. Значит он понимает, что я права, но просто боится признать это вслух.

– Я тебя понимаю, Фи, – наконец говорит он тихим голосом, протягивая руку, чтобы потрепать мне волосы.

Я смотрю, как они исчезают вдали, прежде чем сделать еще одну медленную затяжку из косяка, чувствуя жжение в легких, когда дым потрескивает и шипит. С их уходом мир погружается в тишину, за исключением эха рокочущих двигателей.

Выдыхая, я смотрю, как густое облако дыма вихрями уносится в ночь. Если бы была такая возможность, я бы осталась здесь навсегда, окутанная запахом жженой резины и исчезающими остатками хаоса, где меня не сможет найти ничто и никто.

Гонка за гонкой. Иногда по асфальту мчатся машины, иногда мотоциклы. Они кружатся, а я смотрю, как будто застряла на карусели, не желая слезать с нее.

В эти спокойные моменты шум стихает настолько, что я позволяю себе почувствовать его.

Тяжесть всего.

Я позволяю себе пожалеть себя, даже когда знаю, что не должна. Понимаю, что бывает и хуже, но это не избавляет меня от боли в груди.

Ночью, когда я здесь одна, я позволяю себе думать о том, как невероятно трудно быть Ван Дорен.

Все такие великие, а я всегда чувствовала себя ничтожной.

Отец – судья, мать – владелица театра, удостоенного множества наград, брат и сестра, которые превосходят все ожидания.

Они идеальны.

Я – та, кто больше не вписывается в эту семью. Приемная дочь. Проблемный ребенок. Академический вундеркинд с огромным потенциалом, который превратился в кошмар любого родителя.

Рейн и Андромеда, безусловно, балансируют на грани подростковой анархии, но они знают, когда нужно остановиться. Они знают свои пределы.

А я? Я предпочитаю скатываться вниз по спирали. Падать, пока не достигну дна, а потом копнуть еще глубже.

Знакомый рык двигателя раздается в воздухе, прорезая туман в моей голове и притягивая мое внимание к блеклой оранжевой стартовой линии. Я выпрямляю спину и виню в этом исключительно мотоцикл, а не человека, сидящего на нем.

Металлически-серый Kawasaki Джуда проскакивает через отверстие в заборе из сетки, двигатель ревет, когда он мчится по потрескавшемуся асфальту.

Боже, как я люблю этот мотоцикл. Жаль, что он принадлежит отродью Сатаны.

Углеродный корпус, кричащий о скорости. Двигатель с турбонаддувом мощностью более трехсот лошадиных сил. Каждая деталь – это точность и чистая мощность. Как, блять, Истон Синклер смог позволить себе такое и свой загнанный до смерти Skyline, я никогда не пойму.

Несмотря на то, что его лицо скрывает матово-черный шлем, я знаю, что это он.

Поношенная футболка с рисунком «Pantera», руки, покрытые полотном татуировок, и реакция толпы. Инстинктивная реакция всех, кто сидит на ржавых трибунах вокруг нас.

Люди шевелятся, возбуждение витает в воздухе, как электричество. Изменения ощутимы. Они знают, что сегодня вечером увидят кровь.

Джуд «грешник» Синклер – любимец Кладбища.

Он жесток на трассе, безжалостен. Если его противник уходит весь в крови, ему неважно, выиграл он или нет.

Грешник – идеальное имя для него.

Самый первый. Падение.

Существование Джуда – это то, что привело к потере невинности и появлению всего несчастного в этом мире.

Мои руки дрожат, когда он катится по грязной площадке, все ближе и ближе, пока не останавливается всего в нескольких метрах от меня.

Это единственное место, где мы чаще всего сталкиваемся друг с другом. Каждый раз, когда мы оказываемся на Кладбище одновременно, мы избегаем друг друга, как чумы. Для нас почти естественно всегда оставаться на противоположных концах трассы.

Сегодня все должно было быть также.

Но не будет, и я понимаю это в тот момент, когда Джуд снимает шлем, встряхивает растрепанными волосами и поворачивается, чтобы поймать мой взгляд.

Все в порядке. Все нормально. Просто притворись равнодушной. Притворись, что он не трахал тебя до потери сознания. Все будет хорошо.

Джуд медленно и вызывающе ухмыляется и протяжно произносит:

– Да это же моя любимая язычница.

Кайф от косяка прошел, трезвость обрушилась на меня, как чертов грузовик. Кровь в венах застыла, кожа покрылась мурашками.

Каждый стук его ботинок по грязи раздражал мои нервы.

Ненавижу, когда люди портят мой кайф. Это пустая трата хорошей травки.

– Ой, грешник. Ты выполз из той ямы, которую называешь домом, чтобы одарить меня своим очаровательным присутствием? – я наклоняю голову, скрещиваю руки и насмешливо хлопаю ресницами, голос сладкий, как яд. – Мило, но я не люблю низкопробных наркоторговцев с проблемами с отцом. Может, в следующий раз сходишь на терапию, вместо того чтобы меня преследовать.

– Уверена, Ван Дорен?

Белые зубы сверкнули, его ухмылка превратилась в широкую улыбку. Свет отразился на серебряном пирсинге в его брови, когда он приподнял ее, а в его глазах читался секрет, от которого у меня скрутило живот.

Такой секрет, который напоминает злую, ядовитую змею.

– Почему бы тебе не пойти поиграть в тихую и милую игру, где ты прячешься и спокойно умираешь, Синклер?

Смех Джуда разносится по воздуху, как дразнящий дым, пока его пальцы копаются в переднем кармане. Я невольно закатываю глаза, когда он размахивает игральной картой в воздухе, как трофеем.

Туз крести.

Из всех раз, когда мы оба были здесь, чтобы участвовать в гонке, именно сейчас Боги Кладбища решили натравить нас друг на друга? Вы, блять, издеваетесь надо мной.

Какую бы забавную игру ни играет со мной вселенная в этот момент, я хочу, чтобы она закончилась. Я машу белым флагом, прошу пощады, отлично, она победила, пожалуйста, избавьте меня от этих мучений.

– Извини, милая. Не могу. Ты должна мне гонку.

Я чувствую, будто меня разорвали.

Большая часть меня хочет, чтобы Джуд Синклер был как можно дальше от меня. Если бы у меня была возможность, я бы отправила его на другую планету.

Но эта крошечная, дьявольская частичка меня, которая втягивает меня в неприятности, взволнована. Я бы с удовольствием посмотрела, как он сегодня вечером проглотит асфальт. Подарит мне еще одну победу и, хромая, уедет от сюда с такими сильными ссадинами, что они останутся на всю жизнь.

Он будет жить с постоянным напоминанием о том, что происходит, когда кто-то приближается ко мне слишком близко.

Я надуваю губы и скрещиваю руки на груди.

– Какая жалость. Я надеялась на настоящий вызов сегодня вечером.

– Здесь только один из нас непобедим, заучка.

Я вздрагиваю от этого прозвища. Ни для кого в Спрингс или Фоллс не секрет, что я умна. Меня не обижает, когда меня называют заучкой. Но когда это говорит он?

Я лучше сдохну.

– Это потому, что ты никогда не соревновался со мной, – упрекаю его я, немного наклонив голову. – Твоя удача скоро закончится, одиночка.

Ветер усиливается, развевая его грязно-русые волосы, и он делает еще несколько шагов, пока расстояние между нами не сокращается. Я сжимаю зубами кожу на внутренней стороне щеки, когда его бедро касается моего левого колена.

Джуд смотрит на меня свысока, наблюдая, как я ерзаю на сиденье, прижимая колено к мотоциклу.

– Готова поспорить?

– Ой, папочка тебя бросил и оставил без гроша? Уверена, найдется несколько миссис Робинсон, которые захотят тебя приютить. Старые развратные шлюхи из Спрингс обожают благотворительность.

Истон – единственное слабое место в его холодной личности. Если придется разыгрывать карту мертвого отца, чтобы он, блять, отстал от меня, я это сделаю. В единственный раз, когда я смогла приблизиться к нему, я же все и испортила.

Это ошибка, которую я больше никогда не повторю.

– Осторожно, Фи, – предупреждает он, наклонившись так, чтобы только я могла его слышать. – Если не хочешь, чтобы твой папочка узнал, что тебе понравилось трахаться с врагом.

У меня пересохло во рту, и в горле появился острый металлический привкус.

Мне не нужно было напоминать о власти, которую Джуд имеет надо мной. О том, как одним движением языка он может разрушить всю мою жизнь, и даже глазом не моргнет.

Меня пугают возможные последствия, если о нашей глупой ошибке когда-нибудь станет известно. Потерять мою семью, потому что они узнают, что я их предала? Это мой самый большой страх.

И он воспользуется этим страхом, чтобы играть со мной, как садистский кукловод.

Я сжимаю челюсти и поднимаю подбородок.

– Этого никогда не было.

Его глаза блестят от удовольствия, на губах играет хитрая улыбка. Он наклоняется ко мне, слишком близко, его теплое дыхание скользит по моей коже.

– Отрицание помогает тебе спать по ночам? – шепчет он, и в его голосе слышна такая уверенность, что у меня скручивает живот.

– Как чертов младенец, – шиплю я, стиснув зубы и стараясь говорить тише. – Это была ошибка. Ты был чертовски большой ошибкой. Забудь об этом, грешник.

Вокруг полно ушей, на Кладбище слишком много людей, которые убили бы, чтобы подслушать этот разговор.

Прожекторы освещают его серебряную штангу, когда он проводит языком по верхним зубам, наклоняя голову вбок и лениво бормоча:

– Как думаешь, сколько времени пройдет, прежде чем ты сдашься и позволишь мне выебать эту милую маленькую ложь из твоего ротика, милая?

Я удерживаю его взгляд, контролируя выражение лица, даже не моргая.

– Лоботомия звучит приятнее, чем еще раз прикоснуться к твоему члену.

– Еще раз? – он приподнимает бровь, и на его губах расплывается волчья улыбка. – Я думал, ты сказала, что никогда…

Острый красный ноготь на моем указательном пальце прерывает его, когда я прижимаюсь им к его груди.

– Этого.

Тычок.

– Никогда.

Тычок.

– Блять.

Тычок.

– Не было.

Тыч…

Джуд ловит мою руку на полпути, сжимая ее крепко, но не до боли, и проводит большим пальцем по внутренней стороне запястья. Я пытаюсь вырваться из его хватки, но он только сжимает мою руку еще сильнее, медленно и лениво потирая большим пальцем мое запястье, как будто оно принадлежит ему.

Его присутствие душит меня, его прикосновения разжигают угли воспоминаний, которые я хочу похоронить в глубине своего шкафа вместе с остатками гниющих скелетов.

Ярость сотрясает меня, когда он наклоняется ближе.

Пряди светлых волос скользят по моей щеке, когда его нижняя губа касается мочки моего уха.

– В ту ночь ты стала предательницей, и тебе нравилась каждая секунда.

Эти слова попадают в цель, заставляя трепетать все мои нервные окончания, зажигая огонь в моих венах.

Я выбрала удовольствие вместо верности.

Эта вина живет в моем желудке. Этот голодный рой насекомых и их крошечные, настойчивые укусы впились в мою плоть, безжалостно пожирая мою преданность семье, разъедая меня изнутри и оставляя пустой. Я всего лишь оболочка, пожираемая невидимыми мучениями.

Я боюсь, что он расскажет людям, что мы трахались. И это абсолютно пугает меня.

Но страх никогда не владел мной и не будет владеть.

Страх – это гнев.

Страх мимолетен, временен, но эта ярость во мне? Она высечена в костном мозге. Живое существо. Рычащее, дикое существо, укоренившееся глубоко в моей душе, и оно никогда не было таким голодным, как в этот момент.

– Хочешь поспорить? – резко говорю я, вырывая руку из его хватки и задирая подбородок. – Давай поспорим.

Джуд прикусил нижнюю губу, обнажив злобную ухмылку.

– Я тебя слушаю.

– Если вдруг Бог сегодня будет на твоей стороне и ты выиграешь, я удвою свою ставку. И даже если ты проиграешь, тебе ничего не придется платить.

В его глазах мелькнуло мрачное веселье, он навис надо мной, его тень упала на мои колени, как проклятие.

– А если Бог давно забыл обо мне?

Я сжимаю челюсть и подавляю тошноту, подступающую к горлу, мой пульс бешено бьется на шее.

– Тогда это… – я показываю пальцем на нас. – То, что случилось на водонапорной башне? Мы забудем об этом. Все будет кончено. И ты даже не посмеешь дышать в мою сторону.

– Слишком, блять, легко, – он с горечью смеется, качает головой и отходит от меня к мотоциклу. – Давай поиграем, заучка.

Я хочу только одного – спрыгнуть с мотоцикла и врезать кулаком по его усмехающемуся рту. Взять ближайший острый предмет и вонзить его ему в глаз.

Но я не делаю этого.

Я не двигаюсь, просто сижу, заставляя свое тело оставаться неподвижным, в то время как каждый мой мускул кричит о желании высвободиться.

Если я выиграю сегодня? Я верну себе власть. Я снова буду контролировать ситуацию. Джуд Синклер снова станет тем, кем всегда был – глупым, противным насекомым под моим ботинком, которое нужно проигнорировать и раздавить.

Остатки того, что он и Окли натворили, все еще живут во мне. Они сидят в моих ребрах, обхватывают органы в груди, и я чувствую, как они дышат там с каждым ударом сердца.

Я злюсь, что огонь не довел свое дело до конца.

Я хотела, чтобы они почувствовали, как их внутренности разрываются на куски. Чтобы они чувствовали каждую секунду, когда пламя лижет их плоть, а легкие задыхаются, пытаясь сделать вдох воздуха, которого никогда больше не получат.

Если бы я могла все повторить, я бы заперла двери церкви. Села бы на траву и слушала, как их крики эхом раздаются в моих ушах. Ждала бы с широко открытыми глазами, пока их кости и пепел церкви Святого Гавриила не стали бы одним целым.

Я хватаю шлем с земли и натягиваю его на голову, наблюдая, как его длинная нога перекидывается через сиденье мотоцикла.

– Эй, одиночка! – кричу я, перекрикивая рев его мотоцикла, который оживает. – Не забудь поцеловать после меня асфальт.

Когда мой отец впервые научил меня ездить на мотоцикле, я запаниковала и врезалась в бок его машины. Осталась неприятная вмятина, и первое, что он сказал мне, убедившись, что я в порядке:

– Газ не в твоей руке. Он в твоей крови.

Я не поняла, что это значит, пока не почувствовала комфорт, разгоняясь до 140 км/ч на двух колесах.

Мотоцикл чувствует, когда ты боишься.

Если ты едешь с мыслью о том, что можешь разбиться, ты разобьешься. Ты должен отпустить контроль.

Это единственный момент, когда я отпускаю все. Все защитные механизмы отключаются, все мысли уходят, и езда – единственное время, когда я позволяю себе быть полностью и абсолютно уязвимой.

Кладбище оживает, пульсируя под мерцанием огней. Оно кричит, и в ушах звенит грохот ржавых трибун. Когда-то яркие флаги и баннеры теперь изношены и развеваются на ветру, цепляясь за старые столбы.

Толпа, кажется, воет еще громче, когда появляется девушка в крошечных синих джинсовых шортах, ее покачивающиеся бедра вызывают бурный восторг, когда она на мгновение поворачивается к зрителям, прежде чем останавливается всего в нескольких метрах от меня.

На трассе воцаряется тишина, когда она поднимает свою нежную руку, создавая в воздухе напряженное ожидание. Оно вибрирует на моей коже, поднимая волоски на руках, и я отпускаю ручку газа, позволяя моему мотоциклу издать гулкий рык.

– Один круг. Восемьсот метров. Без нарушений, – она тянется за спину, расстегивает ярко-розовый бюстгальтер и с улыбкой вытаскивает его из-под майки. – Или с ними.

Джуд стоит рядом со мной, его тень мелькает в моем поле зрения. Я не привыкла обращать внимание на своих противников, но физически не могу себя сдержать. Он как чертов комар, его невозможно игнорировать.

Я быстро смотрю налево, на внутреннюю полосу, и вижу, что он уже смотрит на меня, темный шлем закрывает его глаза, голова слегка наклонена в безмолвном вызове.

Его бедра плотно обхватывают мотоцикл, выцветшие джинсы обтягивают сильные ноги. Ткань его черной футболки натягивается на груди с каждым ровным вздохом, вены пульсируют, когда он нажимает на газ, заставляя мои бедра дрожать.

Мой взгляд останавливается на золотой цепочке на его шее, маленький кулон висит прямо на впадине горла, блестя под тусклым светом. Я сжимаю челюсти и снова смотрю вперед.

Я ненавижу, что обращаю на него внимание. Еще больше я ненавижу то, что мой живот наполняется этими злобными, ужасными бабочками, которые, кажется, просыпаются, когда он рядом.

Если бы я могла пересадить личность кого-нибудь другого в тело Джуда? Он бы стал идеальным. Но, к сожалению, современная медицина еще не развилась настолько, чтобы помочь мне в этом, поэтому мне остается мириться с придурком, который настолько сексуален, что мне физически больно.

Размытый розовый кусок ткани развиваются на ветру, тепло наполняет мой живот, вырывая Джуда из моих мыслей и оставляя меня пустой.

Это моя любимая часть.

Перед тем, как я срываюсь с линии, когда остаемся только я и двигатель, гудящий подо мной, его ритм синхронизируется с биением моего сердца, и я не могу понять, где заканчивается мое сердцебиение и начинается рев мотоцикла.

Мы как одно целое. Каждое движение ручки газа, каждая вибрация рамы ощущается как кровь, пульсирующая в моих венах.

Мир сжимается, и я становлюсь неосязаемой. Здесь меня ничего не может коснуться. Ни стервятники из Пондероза Спрингс, ни ожидания от фамилии Ван Дорен. Даже воспоминания, преследующие меня по ночам, не могут до меня дотянуться.

Это ощущение, будто я обманула смерть.

– Гонщики готовы? – мурлычет наша флагманша, покачивая бедрами, чтобы подразнить толпу.