Текст книги "Красный гаолян"

Автор книги: Мо Янь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

10

Двадцать третьего числа двенадцатого лунного месяца одна тысяча девятьсот двадцать третьего года состоялись проводы бога домашнего очага.[72]72
  По китайской традиции считается, что бог домашнего очага накануне Нового года отправляется на небо с докладом о делах семьи за год.


[Закрыть] В этот день банда Пестрошея выкрала мою бабушку. Похитили они её утром, а после обеда передали: винокурня должна подготовить одну тысячу серебряных юаней, чтобы выкупить бабушку живой. Если они пожалеют денег, то могут искать труп на восточной окраине деревни Лигу у храма Земли.

Дедушка обыскал все сундуки и шкафы, собрал две тысячи юаней серебром, сложил в мешок и велел дяде Лоханю седлать ослика и везти деньги в условленное место.

Дядя Лохань спросил:

– Но ведь надо только тысячу?

Дедушка ответил:

– Поменьше болтай. Велено везти – вези.

Дядя Лохань поехал, подгоняя мула.

Под вечер дядя Лохань привёз бабушку обратно под охраной двух вооружённых бандитов на лошадях с ружьями, болтавшимися за спиной. При виде дедушки бандиты сообщили:

– Хозяин, наш атаман сказал, что отныне вы можете спать с открытыми воротами!

Дедушка велел дяде Лоханю привезти маленький кувшин того вина, в которое он помочился, и отдать разбойникам. Он сказал:

– Отвезите своему атаману, пусть попробует.

Дедушка проводил бандитов до околицы, а вернувшись, запер ворота, двери в дом и в комнату, крепко обнял бабушку и спросил:

– Пестрошей тебе ничего не сделал дурного?

Бабушка помотала головой, а на её глаза навернулись слёзы.

– Что такое? Он тебя изнасиловал?

Бабушка спрятала лицо у него на груди и пробормотала:

– Он щупал мою грудь…

Дедушка сердито вскочил.

– С ребёнком всё в порядке?

Бабушка кивнула.

Весной одна тысяча девятьсот двадцать четвёртого года дедушка, погоняя мула, тайком съездил в Циндао, купил два автоматических пистолета и пять тысяч патронов. Один пистолет был немецкого производства, в народе назывался «большим барабаном», а второй испанский, «головой гуся».

Вернувшись с оружием, дедушка заперся в комнате и три дня не выходил, разбирая пистолет на детали, а потом снова собирая. С приходом весны в излучине таял лёд, отощавшая рыба, которая на всю зиму уходила на дно, всплыла наверх погреться на солнышке. Отец взял один из пистолетов, повесил на плечо корзину с патронами и начал ходить вдоль излучины туда-сюда, стреляя в рыбу. Он занимался этим весь день, перебил крупную рыбу, а потом взялся за мелкую. Когда кто-то за ним наблюдал, то он даже чешуйки рыбьей не касался, а вот когда никто не смотрел – разбивал вдребезги рыбьи головы. Летом вырос гаолян. Дедушка нашёл широкий напильник и спилил с обоих пистолетов мушки.

Вечером седьмого числа седьмого лунного месяца шёл сильный дождь, гремел гром и сверкала молния. Бабушка отдала Ласке понянчить моего отца, которому было почти четыре месяца, а сама с дедушкой пошла в винную лавку в восточном дворе, закрыла окна и двери и велела дядя Лоханю зажечь лампу. Бабушка выложила на прилавок семь медяков в форме цветка сливы и отошла в сторону. Дедушка широкими шагами ходил за прилавком, а потом вдруг резко развернулся, выхватил почти одновременно два пистолета и сделала семь выстрелов – бах! бах! бах! бах! бах! бах! бах! – монеты с прилавка отлетели в стену, три пули упали на пол, а четыре застряли в стене.

Бабушка и дедушка одновременно подошли к прилавку и подняли лампу – на деревянном прилавке не было никаких следов от пуль.

Так дедушка довёл до совершенства «семь выстрелов по лепесткам сливы».

Дедушка верхом на чёрном муле приехал в маленькую харчевню на восточном краю деревни. Двери харчевни были плотно заперты, на дверной раме повисла паутина. Дедушка толкнул дверь, а когда вошёл, от трупного запаха закружилась голова. Он закрыл рукавом нос и внимательно осмотрелся. Тучный старик сидел под перекладиной, под его коленями – узкий табурет, на шее – тёмно-коричневая петля, глаза широко открыты, вывалившийся изо рта язык почернел. Когда дедушка открыл дверь, от сквозняка оборванный конец верёвки на шее старика слегка качнулся.

Дедушка дважды сплюнул, а потом отвёл мула на самый край деревни и долго-долго стоял там. Мул без конца перебирал ногами и размахивал лысым хвостом, отгоняя чёрных мух размером с боб. Дедушка размышлял довольно долго, потом оседлал-таки мула. Мул упрямо тянул шею в сторону дома, но, когда твёрдая и холодная как лёд уздечка стала причинять ему боль, развернулся. Дедушка ударил его по крупу кулаком, мул рванулся и побежал по дороге вдоль поля.

Маленький деревянный мостик через Мошуйхэ был тогда ещё цел и невредим. Начался сезон дождей, вода в реке прибыла и доходила до уровня моста, белые гребешки волн выплёскивались на его доски. Мул немного испугался и перед мостом попятился. Дедушка пару раз дал ему кулаком, но мул по-прежнему топтался на месте, и только когда дедушка приподнялся, а потом с силой опустился в седло, он выгнул спину и рысью добежал до середины моста. Дедушка натянул удила, чтобы мул остановился. По мосту текла чистая неглубокая вода, к западу от моста выскочил краснохвостый карп длиной с руку и, описав дугу, упал в воду с другой стороны. Дедушка сидел верхом и смотрел на воду, прибывающую с запада. Мул вступил в реку передними ногами, проточная вода омыла чёрную шерсть над копытами. Он осторожно дотронулся губами до гребня волны, брызги намочили длинную морду, мул втянул ноздри и оскалил белоснежные аккуратные зубы.

К югу от насыпи простирался зелёный гаолян, который уже поднял свои флажки-метёлки и напоминал раскинувшееся вширь глухое озеро синего цвета. Дедушка на муле поехал вдоль насыпи на восток. Ровно в полдень он завёл мула в гаоляновое поле. Все четыре копыта мула и дедушкины ступни вязли в раскисшем от дождя, словно клейстер, чернозёме. Мул извивался всем своим тяжёлым телом, с трудом хлюпая по грязи, которая налипала на его копыта, делая их похожими на опухшую человеческую голову. Мул сопел, и из его грубых ноздрей вырывался белый пар и вылетала тёмная пена. Кисловатый запах пота и гнилостный запах земли щекотали ноздри дедушки так, что хотелось чихать. Дедушка и мул протоптали настоящий коридор в густом нежно гаоляне, через некоторое время после того, как они прошли, зелёный гаолян снова потихоньку распрямлялся, и на нём не оставалось следов.

Следы быстро заполнялись водой. Ноги дедушки и живот мула были густо усеяны крупными и мелкими крапинками чёрной грязи. Чавканье земли в безветренных душных зарослях растущего с сумасшедшей скоростью гаоляна резало слух. Вскоре и дедушка запыхался, в горле пересохло, язык стал липким и вонючим. Он подумал, что у мула в пасти сейчас всё то же самое. Дедушка уже истёк потом, и теперь из пор сочилась клейкая жидкость, напоминавшая скипидар и обжигающая кожу. Острые листья гаоляна оставляли порезы на обнажённой шее. Мул сердито мотал головой и отчаянно желал взлететь над верхушками гаоляна. Второй наш большой чёрный мул в тот момент, возможно, с завязанными глазами тягал по кругу тяжеленный жёрнов или, стоя у кормушки, устало жевал смесь из мелко нарубленных сухих гаоляновых листьев и слегка подсушенных зёрен.

Дедушка уверенно шагал вперёд вдоль борозды. У него в голове имелся готовый план. Мул то с грустью, то со злостью посматривал на тащившего его хозяина. На изрезанных гаоляновыми листьями глазах выступили слёзы.

На гаоляновом поле появились новые следы, и дедушка учуял долгожданный запах. Мул заметно напрягся. Он без конца фыркал, и его громоздкое тело раскачивалось среди гаоляновых стеблей. Дедушка преувеличенно громко кашлял. Спереди донёсся восхитительный аромат. Дедушка понял, что они пришли. Догадка оказалась верна: не прошёл он и пары шагов, как оказался на том самом месте, куда так давно стремился.

Следы прямо на глазах дедушки и мула с журчанием заполнялись водой. Дедушка шёл по следам, словно бы и не глядя на них. Внезапно он громко запел:

– Один конь ускакал из Западной Лян…[73]73
  Одно из варварских государств, на которые распался в IV в. н. э. Северный Китай.


[Закрыть]

Он уловил звук шагов у себя за спиной, но продолжил идти вперёд, как последний болван. Ему в поясницу упёрлась какая-то твёрдая палка. Дедушка послушно поднял руки. Две руки общупали его грудь и вытащили пистолеты, после чего ему завязали глаза узкой полоской чёрной ткани.

Дедушка сказал:

– Мне надо повидаться с вашим атаманом.

Разбойник ухватил дедушку за пояс и начал крутить, крутил целых две минуты, а потом резко отпустил, и дедушка повалился головой вперёд прямо в мягкий чернозём, перепачкав в грязи весь лоб и обе руки. Когда он встал, хватаясь за стебли, в голове у него гудело, а перед глазами летали зелёные и чёрные мушки. Он услышал рядом с собой тяжёлое дыхание разбойника. Тот отломал гаоляновый стебель, дал один конец дедушке, а за второй взялся сам.

– Идём! – приказал он.

Дедушка слышал позади себя шаги разбойника и хлюпанье, когда мул вытягивал копыта из клейкой земли.

Разбойник протянул руку и сорвал повязку с его глаз. Дедушка закрыл глаза ладонями и убрал руки лишь тогда, когда у него потекли слёзы. Перед ним был разбойничий лагерь. На большом участке поля вырубили весь гаолян подчистую, и на освободившемся месте разбили два шалаша. Рядом с одним из них стояли десятка полтора крепких парней в наброшенных на плечи соломенных плащах от дождя, а перед входом на пеньке сидел здоровяк с пятном на шее.

– Хочу увидеть главного, – сказал дедушка.

– Ты ж хозяин винокурни! – воскликнул Пестрошей.

– Да.

– Зачем пожаловал?

– Хочу учиться мастерству.

Пестрошей холодно улыбнулся и сказал:

– Не ты ли каждый день стреляешь по рыбе в излучине?

– Так не попадаю.

Пестрошей взял дедушкины пистолеты, оглядел дула, нажал несколько раз вхолостую на курок.

– Хорошие пистолеты! А зачем тебе учиться стрелять?

Дедушка ответил:

– Чтоб убить Цао Мэнцзю.

– Разве твоя баба не его названая дочка?

– Он мне всыпал триста ударов подошвой. Я вместо тебя пострадал.

Пестрошей усмехнулся:

– Между прочим, ты убил двух человек, чтобы единолично завладеть бабой, надо бы вообще тебе башку отрубить.

– Он мне всыпал триста ударов подошвой, – повторил дедушка.

Пестрошей поднял правую руку и – бах! бах! бах! – прозвучали три выстрела, затем поднял левую руку и выстрелил ещё трижды. Дедушка сел на корточки, обхватил голову руками и заорал. Разбойники хором загоготали.

Пестрошей удивлённо сказал:

– Да ты трусливый заяц, как ты вообще смог кого-то убить?

– Обнаглел от сладострастия! – сказал один из разбойников.

Пестрошей велел:

– Возвращайся и торгуй. Корейская дубина помер, отныне у тебя будет наш пункт связи.

Дедушка не унимался:

– Я хочу научиться стрелять и убить Цао Мэнцзю.

– Его ничтожная жизнь в наших руках, в любой момент можем свести с ним счёты!

– Что ж, я зря ходил? – обиженно проворчал дедушка.

Пестрошей кинул дедушке его пистолеты. Тот неловко поймал один, второй уронил прямо в раскисшую жижу. Дедушка поднял его, вытряхнул набившуюся в ствол грязь, а потом полой одежды вытер грязь, налипшую сверху.

Кто-то из разбойников снова хотел завязать дедушке глаза чёрной тряпкой, но Пестрошей махнул рукой:

– Можно и без этого. – Потом встал и сказал: – Пойдёмте искупаемся в речке, а заодно проводим немного хозяина винокурни.

Один из разбойников повёл мула, дедушка тащился за ним, а Пестрошей и остальные его подручные столпились позади дедушки.

Когда они дошли до дамбы, Пестрошей холодно глянул на дедушку, вытиравшего с лица пот и грязь.

– Зря только пришёл, зря… ну и жарища… – ворчал он.

Дедушка сорвал с себя перепачканную в грязи одежду, кинул на неё два своих пистолета, быстро прошёл несколько шагов и вдруг прыгнул в реку. Он барахтался в воде, как полоски теста в шкворчащем масле, голова то всплывала, то тонула, он бил руками по воде, словно пытался вырвать клок рисовой соломы.

– Эй, парень, ты что, плавать не умеешь? – спросил один из разбойников.

Пестрошей хмыкнул.

С речки донеслись странные звуки – это дедушка пытался крикнуть, но тут же захлебнулся. Течение начало потихоньку сносить его на восток.

Пестрошей тоже двинулся вдоль реки на восток.

– Атаман, он и впрямь сейчас потонет!

– Так лезьте в воду и вытащите его! – распорядился Пестрошей.

Четверо бандитов прыгнули в реку и вытащили дедушку, который наглотался воды так, что его живот напоминал заполненный кувшин. Он лежал на насыпи, вытянувшись, словно мёртвый.

Пестрошей велел:

– Приведите сюда мула.

Один из разбойников прибежал, ведя за собой мула.

Пестрошей сказал:

– Положите его на спину мула животом вниз!

Дедушку уложили на спину мула, прижав надувшимся как барабан животом к седлу.

– А теперь хлестните мула, чтоб побежал! – скомандовал Пестрошей.

Один из бандитов тянул мула, второй его подгонял, а ещё двое поддерживали дедушку. Наш большой чёрный мул помчался на насыпи. Когда он отбежал примерно на расстояние двух выстрелов из лука, у дедушки изо рта фонтаном вырвался целый столп мутной воды.

Разбойники сняли дедушку с мула и снова положили на насыпь. Он так и остался там лежать и, вращая глазами, как дохлая рыба, смотрел на здоровенного Пестрошея.

Пестрошей снял с себя плащ и, ласково улыбаясь, сказал:

– Парень, считай, второй раз родился.

Лицо у дедушки было мертвенно-бледным, мышцы на щеках сводило судорогой.

Пестрошей и остальные разбойники разделись и попрыгали в воду. Все они были отличными пловцами и устроили настоящую битву, отчего во все стороны разлетались брызги.

Дедушка потихоньку поднялся, накинул на плечи плащ Пестрошея, высморкался, прочистил горло, размял руки и ноги. Седло мула было мокрым, и дедушка вытер его одеждой Пестрошея. Мул нежно потёрся о ногу дедушки гладкой, как атлас, мордой. Дедушка потрепал его по спине:

– Чёрненький, подожди немного!

Когда дедушка схватил пистолеты, разбойники, словно стая уток, кинулись к берегу. Дедушка семь раз выстрелил, придерживаясь чёткого ритма. По бездушной воде Мошуйхэ разлетелись кровь и мозги семи разбойников.

Дедушка выстрелил ещё семь раз.

Пестрошей уже выбрался на берег. Речная вода омыла кожу, и она стала белоснежной. Разбойник, без тени страха стоя среди зелёной травы на речной отмели, с восхищением присвистнул:

– Отлично стреляешь!

Горячие, похожие на золото солнечные лучи осветили капли, катившиеся по его телу или неподвижно повисшие на коже.

– Пестрошей, ты щупал мою женщину? – спросил дедушка.

– К сожалению!

– Ты как стал разбойником?

– Ну, ты тоже не помрёшь, спокойно лёжа на кане.

– В воду не пойдёшь?

Пестрошей сделал несколько шагов, остановился на мелководье и ткнул себя в сердце:

– Стреляй сюда, а то разбитая голова слишком уродливо выглядит!

– Хорошо.

Семь пуль изрешетили сердце Пестрошея, он застонал и повалился в речку на спину. Ноги ещё какое-то время торчали над водой, а потом он потихоньку ушёл на дно, словно рыба.

На следующее утро дедушка с бабушкой, оседлав чёрных мулов, поехали к прадедушке. Тот как раз отливал из серебра «замок долголетия»[74]74
  Разновидность украшения.


[Закрыть] и при виде дедушки с бабушкой перевернул маленький плавильный котёл.

Дедушка сказал:

– Слыхал, что Цао Мэнцзю одарил тебя десятью серебряными юанями.

– Пощади меня, достойный зять! – Дедушка упал на колени.

Дедушка достал из-за пазухи десять серебряных долларов и уложил их на гладкий лоб прадедушки.

– Выпрями шею и не двигайся! – рявкнул дедушка.

Дедушка отошёл на несколько шагов и двумя выстрелами – бах! бах! – сбил две монетки.

Он выстрелил ещё дважды, и ещё две монетки слетели.

Постепенно тело прадедушки обмякло, и дедушка не успел сделать все десять выстрелов, когда прадедушка повалился, разбитый параличом.

Бабушка вытащила из-за пазухи сотню монет и разбросала их так, что пол заблестел серебром.

11

Дедушка и отец вернулись в свой разрушенный дом, вытащили из тайника пятьдесят серебряных юаней, переоделись в лохмотья, как попрошайки, пробрались в уездный город и неподалёку от вокзала в маленькой лавочке, над которой висел красный фонарь, купили пятьсот патронов у густо напомаженной и напудренной женщины. Несколько дней они прятались, а потом с помощью различных уловок проскользнули через городские ворота, чтобы найти Рябого Лэна и поквитаться.

Утром на шестой день после засады на мосту через Мошуйхэ дедушка и отец, подгоняя маленького козлёнка, готового лопнуть, добрались до гаолянового поля на западном краю деревни. Это было пятнадцатое число восьмого месяца по лунному календарю. Больше четырёхсот японцев и шестисот солдат марионеточной армии окружили деревню железным кольцом.

Дедушка и отец тут же освободили козлёнку задний проход, и несчастное животное сначала вывалило килограмм навоза, а следом несколько сот патронов. Не обращая внимания на ужасную вонь, они быстро вооружились, чтобы развернуть в гаоляновом поле героическую борьбу с агрессорами. Хотя им удалось убить несколько десятков японцев и несколько десятков солдат марионеточной армии, в итоге отец и сын так и не смогли незначительными силами изменить ход событий. Ночью деревенские жители попытались прорвать окружение на южном краю деревни, где не слышно было выстрелов, и попали под ураганный огонь японских пулемётов. Несколько сот мужчин и женщин погибли в гаоляновом поле, а их смертельно раненные односельчане катались по земле, приминая несметное множество стеблей красного гаоляна.

Отступая, японские черти подожгли все дома в деревне, пламя взвилось ввысь, осветив половину неба.

В тот день луна была полной и кроваво-красной, но из-за этой бойни сделалась бледной и слабой и, убитая горем, висела в небе, как выцветший рисунок, вырезанный из бумаги.

– Пап, куда мы теперь пойдём?

Дедушка ничего не ответил.

ЧАСТЬ III СОБАЧЬИ ТРОПЫ

1

Славная история человечества связана с огромным количеством легенд и воспоминаний о собаках: отвратительных собаках, почтенных собаках, страшных и жалких. Пока дедушка с отцом бесцельно шатались по перекрёсткам жизни, сотни собак под предводительством трёх наших псов на месте массового убийства в гаоляновом поле к югу от нашей деревни когтями процарапали в чернозёме серо-белые дорожки. Изначально мы держали дома пять собак. Те две жёлтых собаки, испытавших тяготы и лишения, одновременно умерли, когда моему отцу было три года. Когда Чёрный, Зелёный и Красный стали вожаками стаи и блеснули своими талантами на месте бойни, им было почти по пятнадцать лет, для человека это ещё молодость, а для пса уже старость.

После массового убийства полилась рекой чёрная кровь, которая немилосердно смыла болезненные воспоминания о засаде и бое на реке Мошуйхэ, вырезанные в сердцах дедушки и отца, словно бы чёрная туча закрыла собой кроваво-красное солнце. Но воспоминания отца о бабушке словно солнечный луч пробивались через просветы в тучах. Солнцу, закрытому чёрными тучами, было явно очень плохо: его лучи, пробившиеся сквозь густые тучи, вызывали у меня страх и тревогу. А из-за тоски по бабушке, что периодически прорывалась в упорной борьбе отца с поедающими трупы бешеными собаками, я и вовсе испытываю страх, как бездомный пёс.

В ходе массового убийства вечером в праздник Середины осени одна тысяча девятьсот тридцать девятого года были истреблены почти все жители нашей деревни, а несколько сот собак стали по-настоящему бездомными. Дедушка постоянно отстреливал псов, прибегавших на запах крови, чтобы полакомиться мертвечиной, пистолет в руках отца уже охрип, от него исходил жар. Ствол светился красным цветом под полной луной, белой, словно иней, холодной, как лёд. После ожесточённого боя гаолян, окутанный чистым и печальным лунным светом, казался особенно спокойным. Пожар в деревне полыхал вовсю, языки пламени беспорядочно лизали низкое небо, издавая при этом звук бьющегося на ветру знамени. Японские и объединённые императорские войска[75]75
  Одна из группировок марионеточных войск в Северном Китае.


[Закрыть] нанесли удар по деревне, подожгли все дома, а потом отступили через северный коридор в окружении. Всё это случилось три часа тому назад, у дедушки, который за семь дней до этого был ранен в правое плечо, прорвало нарыв, рука висела вдоль тела как неживая, и он не мог стрелять. Отец помог ему перевязать рану. Дедушка бросил перегревшийся от стрельбы пистолет на влажную землю у корней гаоляна, и тот зашипел. Когда раненое плечо перевязали, дедушка сел, слушая хриплое ржание японских строевых коней, стремительный, как ветер, цокот их копыт. Звуки постепенно удалялись в сторону северного края деревни, а потом и вовсе исчезали в гаоляновом поле вместе с криками мулов, тащивших пушки, и уставшими шагами солдат объединённых императорских войск.

Отец стоял рядом с дедушкой, вслушиваясь в топот копыт японских коней. После обеда отца до смерти напугал налетевший на него огромный огненно-красный конь, он увидел, что копыто величиной с таз для умывания целится и летит прямо в голову, а блеск полукруглой подковы, словно молния, озаряет глубины его сознания.

Отец невольно выкрикнул «Папа!», а потом обеими руками закрыл голову и присел на корточки в гаоляновом поле. Конь мчался так, что поднимал ветер, и этот ветер разносил смесь зловония мочи и кисловатого запаха пота, исходивших от брюха коня, оседавших плотным слоем на голове и теле отца и долго-долго не выветривавшихся. Огромное тело японского коня сбивало стебли направо и налево, зёрна перезревшего, ярко-алого гаоляна градом хлестали отца по голове, землю покрывал слой этих несчастных зёрен. Отец вспомнил, как они сыпались на лицо бабушки, лежавшей на спине в гаоляновом поле. Семь дней назад гаолян уже созрел, но ещё не переспел, и вылущить зёрна могли лишь удары коротких клювов голубей, они тогда не сыпались частым градом – это был скорее ласковый редкий дождик. Перед глазами отца стремительно всплывала и так же быстро исчезала яркая картина: между слегка приоткрытых обескровленных губ бабушки поблёскивают перламутровые зубы, а на зубах сияют, словно бриллианты, несколько зёрнышек красного гаоляна. Налетевший на отца огромный конь с трудом развернулся и помчался назад, гаолян позади него отчаянно сопротивлялся. Некоторые стебли сломаны или погнуты, другие снова встают и трясутся от холода на осеннем ветру, как больной малярией. Раздутые от учащённого дыхания ноздри, толстые красные вывернутые губы, а из-за закушенной уздечки и белоснежных зубов брызжет кроваво-красная пена, прилипая к жадной нижней губе. Глаза коня слезятся от белой пыли, что сыплется с гаоляновых стеблей. Всё его тело блестит, а высоко в седле – молодой, удалой японский солдат, голова в квадратной шапочке чуть возвышается над колосьями. В этом стремительном движении гаоляновые метёлки безжалостно стегают его, больно хлещут – и даже надоедливо щекочут. Японец невольно зажмурился. Такое чувство, что он ненавидит этот гаолян, испытывает к нему отвращение, а гаолян так исхлестал его красивое лицо, что живого места не осталось. Отец видел, как японец свирепо срубает колосья гаоляна саблей, некоторые растения беззвучно складывают головы, но стебли продолжают стоять неподвижно, другие громко шелестят, а срубленные метёлки с хриплыми криками валятся в сторону и болтаются на трясущихся стеблях, третьи же с удивительной гибкостью уворачиваются от сабли, сначала наклоняются назад, а потом вслед за клинком распрямляются, словно к ним от сабли тянется верёвка. Японец понёсся вскачь прямо на отца, высоко подняв саблю. Отец бросил давно уже бесполезный браунинг, на счету которого много жестоких преступлений, прямо в вытянутую лошадиную морду, пистолет попал точно в лоб несущемуся коню и издал при ударе глухой стух. Красный конь вытянул шею, внезапно упал на колени, поцеловав чёрную почву, затем его шея изогнулась, и голова ровно легла на землю. Скакавший японский солдат свалился и, скорее всего, сломал руку, в которой держал оружие: отец увидел, как сабля выпала, а рука, коснувшись земли, громко хрустнула, ткань рукава пробил острый неровный обломок кости, а рука, повиснув плетью, зажила собственной жизнью и начала подёргиваться. Когда кость прорвала рукав, крови не было, от ужасающе белого обломка пахнуло мрачным могильным духом, однако вскоре из раны потекли ручейки алой крови; она вытекала неравномерно, то сильнее, то слабее, то быстрее, то медленнее, напоминая красные вишни, которые появлялись одна за другой, а потом так же исчезали. Одна нога японца оказалась зажатой под брюхом коня, вторую он закинул над его головой, и ноги образовали огромный тупой угол. Отец очень удивился, поскольку и представить не мог, что могучий японский конь и всадник падут от одного удара. Дедушка выполз из гаоляна и тихонько позвал:

– Доугуань!

Отец растерянно встал, глядя на дедушку.

Из зарослей гаоляна, словно вихрь, вылетел конный отряд японцев, глухой стук копыт о рыхлую землю смешивался со звонким хрустом ломавшихся стеблей. Всадники мчались напролом, не разбирая дороги, их разозлили точные и холодные выстрелы дедушки и отца, поэтому они вынуждены были прервать атаку на деревню, оказавшую столь упорное сопротивление, и прочёсывать гаоляновое поле.

Дедушка крепко обнял отца и придавил его к чёрной земле. Перед их лицами со свистом и грохотом пролетели огромные копыта японских коней. Растревоженная земля болезненно стонала, стебли гаоляна беспомощно раскачивались, а золотисто-красные зёрна рассеивались вокруг, заполняя глубокие следы копыт.

Конный отряд удалился, гаолян постепенно перестал раскачиваться. Дедушка встал. Отец поднялся с земли, увидел, насколько глубокие рытвины остались в чернозёме от его коленей, и только тогда осознал, с какой силой дедушка надавил на него всем телом.

Тот японский солдат не умер. Он опомнился после приступа острой боли, опёрся здоровой рукой о землю и с усилием потянул на себя ту ногу, что лежала перед головой коня. Он шевелил ногой, которая, казалось, перестала ему принадлежать, и при этом прерывисто хрипел. Отец увидел, как на лбу японца выступили капельки пота. Пот смывал с его лица землю и пороховой дым, обнажая одну за другой бледные полоски кожи. Конь тоже не умер. Его шея извивалась, как удав, а изумрудно-зелёные глаза скорбно смотрели на незнакомое небо и солнце дунбэйского Гаоми. Всадник немного отдохнул и начал с силой вытаскивать ногу, зажатую под брюхом коня.

Дедушка подошёл и помог ему высвободить ногу, а потом поднял японца, ухватив под мышки. Ноги солдата обмякли, и он всем телом повис на руках дедушки. Дедушка опустил его, и японец рухнул на землю, словно глиняный божок, размокший в воде. Дедушка подобрал его блестящую саблю и замахнулся на стебли гаоляна. Она описала две дуги – вниз и вверх, и на месте двух десятков стеблей осталась лишь сухая стерня.

Дедушка ткнул острым кончиком сабли в прямой красивый белый нос японца и сдавленно спросил:

– Ну что, японский чёрт, куда подевалось всё твоё величие?

Японец без остановки моргал чёрными как уголь большими глазами, а из его рта вылетали потоки округлых слов. Отец понял, что японец просит пощады. Он трясущейся здоровой рукой вытащил из нагрудного кармана прозрачный пластиковый футляр и отдал дедушке, не переставая что-то лепетать.

Отец подошёл и увидел, что в пластиковом футляре лежала раскрашенная фотография. На снимке была запечатлена молодая красивая девушка, обнимавшая пухлого младенца обнажённой белоснежной рукой. На лицах обоих застыла спокойная улыбка.

– Твоя жена? – спросил дедушка.

Японец что-то проблеял в ответ.

– И твой сын?

Снова что-то невразумительное.

Отец наклонился поближе, глядя на нежно улыбающуюся женщину и очаровательного в своей невинности младенца.

– Скотина, ты меня думаешь этим растрогать? – Дедушка с силой подбросил футляр, и футляр взлетел в солнечных лучах, словно бабочка, а потом стал падать, купаясь в солнечном свете. Дедушка схватил саблю и, нацелившись на футляр, с пренебрежением рубанул. Лезвие блеснуло холодным светом, футляр дёрнулся, развалился на две части и упал к ногам отца.

У отца потемнело в глазах, и тело насквозь пронзил холод. Зелёные и красные пятна вспыхивали перед зажмуренными глазами. Он ощутил ужасную боль в сердце и не осмеливался открыть глаза и взглянуть на прекрасную нежную женщину и невинного младенца, наверняка разрубленных пополам.

Японский солдат с трудом, но довольно быстро подполз к ногам отца, здоровой, но дрожащей рукой схватил половинки футляра. Он явно хотел воспользоваться раненой рукой, но она висела как плеть и перестала слушаться. Свежая кровь капала с тёмно-жёлтых кончиков пальцев. Японец неуклюже собрал одной рукой половинки фотографии жены и сына, его пересохшие губы дрожали, а сквозь щель между стучащими зубами доносились обрывки непонятных слов.

Два прозрачных ручейка слёз побежали по чумазым ввалившимся щекам, он приложил фотографию к губам, а в горле что-то продолжало клокотать.

– Скотина, тоже плакать умеешь, мать твою? Ты знаешь, что такое жена и ребёнок, зачем же убиваешь наших жён и детей? Думаешь, выдавишь из своих поганых глаз пару зловонных капель и я тебя не стану убивать? – прорычал дедушка и занёс над его головой японскую саблю, блестевшую серебряным светом.

– Па-а-а-а-п! – протяжно закричал отец и обеими руками вцепился в дедушкину руку. – Пап, не убивай его!

Рука дедушки тряслась возле груди отца. Тот запрокинул голову и полными слёз, страдальческими глазами с мольбой смотрел на своего папу, которому ничего не стоило убить человека. Про таких говорят – сердцем подобен железу и камню.

Дедушка тоже опустил голову. И тут на них волной накатил оглушительный гул, с которым японские миномёты бомбили деревню, и резкий свист пуль из японских пулемётов, поливавших огнём односельчан, которые продолжали сопротивление, укрывшись за земляным валом. Из глубины гаолянового поля снова раздалось свирепое ржание японских коней и треск, с которым чернозём раскалывался под копытами. Дедушка тряхнул рукой и отбросил отца в сторону.

– Ах ты, сосунок! Ты что творишь? Ради кого слёзы проливаешь? Оплакиваешь маму? Дядю Лоханя? Или дядю Немого и других односельчан? – накинулся он на отца. – Нет ведь, ты распустил нюни из-за этой шавки! Разве не ты своим браунингом сбил с ног его коня? Не он ли собирался затоптать тебя копытами и зарубить саблей?! Утри слёзы, сынок, бери саблю и убей его!

Отец попятился, а слёзы потекли пуще прежнего.

– Иди сюда!

– Я не… папа… я не…

– Трус!

Дедушка пнул отца и, держа в руках саблю, сделал шаг назад, отойдя на некоторое расстояние от японца, а потом замахнулся.

У отца перед глазами сверкнула молния, а сразу после этого наступила кромешная тьма. Когда дедушка рубанул японца саблей, раздался такой звук, словно разрывали мокрый шёлк, и этот звук заглушил грохот выстрелов. У отца задрожали барабанные перепонки, внутри всё затрепетало. Когда зрение вернулось, красивый молодой японец уже лежал на земле, разрубленный пополам. Сабля вошла ему в левое плечо, а вышла из правого бока, под рёбрами, и разноцветные внутренние органы живо пульсировали, источая жаркое зловоние. Кишки отца свернулись в клубок, спазм ударил по диафрагме, и изо рта фонтаном хлынула зелёная жижа. Он развернулся и побежал.