Текст книги "Красный гаолян"

Автор книги: Мо Янь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Бабушка, твой внук по сравнению с тобой так же хил и слаб, как вошь, голодавшая три года.

Она вырезала рисунок из бумаги и тут внезапно услыхала, как ворота со скрипом открылись, и знакомый и в то же время незнакомый голос громко крикнул со двора:

– Хозяева, нанимаете работников?

Ножницы выпали из её рук на кан.

7

Дедушка разбудил отца, и тот увидел длинного извилистого дракона, который стремительно приближался к ним. Из-под горящих факелов раздавался воодушевляющий рёв. Отец не понимал, почему дедушка, который убивал, не моргнув глазом, так сильно растрогался при виде этой петляющей огненной дорожки из факелов. Дедушка тихонько плакал и, всхлипывая, бормотал:

– Доугуань… сынок… односельчане пришли… Односельчане окружили их плотным кольцом: молодые и старые, мужчины и женщины, несколько сот человек. Те, у кого не было факела, держали в руках тесаки, лопаты и дубинки. Вперёд протиснулись хорошие друзья отца с факелами из гаоляновых стеблей, на концах которых была привязана вата, вымоченная в соевом масле.

– Командир Юй, с победой!

– Командир Юй, односельчане забили корову, свинью и барана, чтобы устроить пир, все ждут, когда вы с братьями вернётесь.

Дедушка повернулся лицом к факелам, которые торжественно освещали извилистую речку и огромное гаоляновое поле, упал на колени и сквозь слёзы сказал:

– Односельчане, я, Юй Чжаньао, совершил злодеяние, которое вовек не забудут… попался на уловку Рябого Лэна… братья все… пали в бою!

Факелы собрались ещё кучнее, чёрный дым поднимался в небо, языки пламени тревожно подрагивали, капли масла, сгорая, с шипением падали вниз, прочерчивая в воздухе красные вертикальные линии, и продолжали догорать на земле. На насыпи, под ногами толпившихся вокруг людей, повсюду распустились маленькие огненные цветы. Из гаолянового поля доносилось тявканье лисиц. Рыба в реке косяками плыла на свет и резвилась в воде. Все потеряли дар речи. Сквозь треск пламени откуда-то издалека, с гаолянового поля, докатился мощный глухой звук.

В толпе был старик с лицом чёрным, как лак, и белоснежной бородой, один глаз у него был большой, а второй маленький. Он передал свой факел стоявшему рядом человеку, а сам наклонился, обеими руками подхватил командира Юя под мышками и сказал:

– Командир Юй, поднимайся, поднимайся, поднимайся!

Все хором закричали:

– Командир Юй, поднимайся, поднимайся, поднимайся!

Дедушка медленно встал. От рук старца по его плечам разливалось тепло. Дедушка сказал:

– Односельчане, давайте сходим на мост, посмотрим!

Дедушка и отец показывали дорогу, сзади напирали факелы. Горячее пламя освещало мутную речку и гаоляновое поле, пока они не достигли места сражения перед большим мостом. Торжественно-печальный багряный месяц в девятый день восьмого лунного месяца охраняли по краям несколько зелёных туч. Факелы осветили мост, зловещие тени останков сгоревших грузовиков подрагивали. На поле боя, усеянном трупами, в нос бил запах крови, он смешивался с запахами гари, плотной стены гаоляна, на фоне которого всё происходило, и речки, исток которой находился очень далеко от этих мест.

Несколько десятков женщин хором взвыли, капли горящего масла падали с гаоляновых факелов прямо на руки и ноги. Лица мужчин в свете факелов напоминали раскалённое железа. Белый каменный мост окрасился в багряный, словно выпрямленная радуга.

Тот же смуглолицый белобородый старик громко воскликнул:

– Что вы плачете?! Это же великая победа! В Китае четыреста миллионов человек, если каждый китаец встанет против японцев один на один, сколько эта мелкая Япония с её клочком земли продержится против нас? Даже если вы выставим сто миллионов, чтобы стереть японцев с лица земли, нас ещё останется триста миллионов, разве же это не победа? Командир Юй, это великая победа!

Дедушка возразил:

– Отец, ты специально льёшь мёд, чтобы меня успокоить.

Старик ответил:

– Вовсе нет, командир Юй, это железная победа! Скорее отдай нам приказ, как скажешь, так мы и сделаем! В Китае нет ничего, зато людей много.

Дедушка выпрямился и велел:

– Заберите тела наших братьев!

Толпа рассредоточилась. Люди начали переносить тела павших бойцов с гаоляновых полей по обе стороны от шоссе и складывать на насыпи к западу от моста в ряд, головой на юг, ногами на север. Отец вёл дедушку, пересчитывая погибших. Он увидел Ван Вэньи, его жену, Фана Шестого и Фана Седьмого, Горниста Лю, Четвёртого Чахоточного… множество знакомых и незнакомых. Лицо дедушки без конца сводило судорогой от боли, его вдоль и поперёк изрезали морщины, а из глаз текли слёзы, которые при свете факелов напоминали струи раскалённого чугуна.

Дедушка спросил:

– А где Немой? Доугуань, ты видел дядю Немого?

Отец тут же вспомнил, как Немой острым кинжалом отрубил япошке голову, и голова с криком полетела по воздуху. Он сказал:

– На грузовике.

Несколько факелов приблизились к автомобилю, трое мужчин запрыгнули в кузов и спустили Немого. Дедушка подбежал и подставил плечо под спину Немого, тут же подоспели ещё двое, один поддерживал Немого за голову, а второй – за ноги, так они втроём, спотыкаясь, выбрались на насыпь. Тело Немого уложили на западном краю насыпи рядом с другими. Немой согнулся в поясе, а в руке всё ещё сжимал окровавленный длинный кинжал. Глаза были широко распахнуты, а рот зиял, словно дыра, как будто Немой собирался закричать.

Дедушка опустился рядом с Немым, с силой надавил на колени и грудную клетку. Отец услышал, как хрустнули позвонки, и тело Немого распрямились. Дедушка потянул кинжал, но никак не мог вытащить, пришлось согнуть руку в локте, чтобы кинжал лежал на бедре. Какая-то женщина встала на колени и начала тереть открытые глаза Немого, приговаривая:

– Братец, закрой глаза, закрой. Командир Юй за тебя отомстит…

– Пап, мама всё ещё в гаоляновом поле… – с плачем сказал отец.

Дедушка махнул рукой:

– Ты иди… отведи односельчан, чтобы они принесли…

Отец вошёл в гаоляновое поле, за ним следовало несколько человек с факелами. Когда стоявшие вплотную стебли гаоляна соприкасались с факелами, во все стороны летели брызги масла, влажные листья загорались и обиженно сворачивались в трубочку. Стебли гаоляна в огне опускали тяжёлые головы и издавали хриплый стон.

Отец раздвинул гаолян и показал на бабушку, которая лежала ровно, лицом в сторону далёкого, усыпанного звёздами, такого особенного неба над дунбэйским Гаоми. Перед кончиной она из глубин души призывала Небо, и Небо ответило тяжёлыми вздохами. Бабушкино лицо и после смерти осталось прекрасным, как яшма, в щели между слегка приоткрытыми губами на белоснежных зубах лежали зёрнышки гаоляна, похожие на жемчужины, которые поднесли в своих зелёных клювах белые голуби. Её грудь, пробитая насквозь пулями, стояла торчком, презрев моральные устои и нравоучения, выражая своим видом силу и свободу, величие жизни и славу любви. Вечная память моей бабушке!

Дедушка тоже подошёл. Бабушкино тело окружили несколько десятков факелов, подпалённые гаоляновые листья со свистом подрагивали. А по полю метались огненные змеи, страдающие гаоляновые колосья не в силах были смотреть на мёртвых.

– Унесите её, – сказал дедушка.

Несколько молодых женщин сгрудились вокруг тела бабушки, впереди несли факел, слева и справа факелы освещали всё вокруг, гаоляновое поле напоминало царство небожителей, а фигуры людей окружало изумительное сияние.

Бабушку перенесли на насыпь и положили с западного края.

Смуглолицый белобородый старец спросил дедушку:

– Командир Юй, а где мы возьмём столько гробов?

Дедушка подумал немного и ответил:

– Мы не понесём их обратно, гробы не потребуются. Сначала похороним их прямо в гаоляновом поле, а когда я снова соберу силы, мы устроим братьям пышные проводы.

Старик кивнул в знак согласия, потом наказал вернуться в деревню и принести ещё факелов, чтобы всю ночь копать могилы. Дедушка велел:

– Заодно приведите тягловый скот, чтобы оттащить этот грузовик.

Люди при свете факелов рыли могилы, закончили только за полночь. Ещё дедушка распорядился срубить гаоляновых стеблей, выстелить ими могилы, уложить тела, снова закрыть гаоляном и потом уже засыпать землёй и сделать могильные холмы.

Бабушку предали земле самой последней. Гаолян ещё раз плотно окутал её тело. Отец видел, как последний стебель закрыл бабушкино лицо. Душа его всхлипнула, а на израненном сердце словно образовалась глубокая трещина, и эта трещина до конца его долгой жизни так и не зарубцевалась. Первую лопату земли кинул дедушка. Крупные частицы чернозёма ударились о стебли гаоляна и с грохотом отскочили, но тут же начали одна за другой с шорохом просачиваться меж стеблей. Словно тишину нарушили осколки снаряда, разлетевшиеся во все стороны. Сердце отца на миг сжалось, из той, словно и впрямь существовавшей трещины, брызнула кровь. Его острые резцы вонзились в худенькую нижнюю губу.

Выросла бабушкина могила. В гаоляновом поле появилось больше пятидесяти островерхих могильных холмов. Белобородый старик крикнул:

– Односельчане, встанем на колени!

Вся деревня разом упала на колени перед свежими могилами, и необъятное поле содрогнулось от плача. Факелы едва горели, вот-вот погаснут. С южного края неба упал гигантский метеорит и исчез, лишь коснувшись верхушек гаоляна.

Потом ещё раз заменили факелы. Это случилось уже на рассвете, и сквозь туман над рекой можно было видеть проблески воды молочного цвета. Среди ночи пригнали больше десятка лошадей, мулов, ослов и быков, они топтались все вместе в поле, с хрустом пережёвывали стебли гаоляна и хрумкали гаоляновыми колосьями.

Дедушка велел забрать железные грабли, вытолкать первый грузовик с пробитыми колёсами на дорогу и скинуть в канаву к востоку от дороги. Он нашёл пищаль, прицелился в топливный бак и выстрелил, несколько сот дробинок размером с гаоляновое зёрнышко воздушной волной отнесло к грузовику, и они вонзились в топливный бак, пробив множество отверстий, из которых с журчанием забил бензин. Дедушка взял у одного из деревенских факел, отошёл на несколько шагов, размахнулся и бросил. Взметнулось белое пламя, похожее на огромное дерево, огонь охватил остов машины, металлические детали скрючивались, меняли форму.

Дедушка подозвал людей, чтобы второй, не пострадавший, грузовик, гружённый рисом, вытолкать на мост, а оттуда на шоссе. Обгорелый остов ещё одной машины скинули в реку. Что до четвёртого грузовика, который съехал задом на шоссе к югу от моста, то ему тоже пробили из пищали топливный бак. Машина превратилась в огромный костёр, языки пламени рвались к небу. На мосту остались лишь кучки золы. К югу и к северу от реки полыхали два больших костра, время от времени раздавались взрывы снарядов. Из трупов япошек с шипением вытапливался жир, и сквозь запах гари пробивался аромат жареного мяса, от которого у присутствующих разыгрался аппетит.

Старик спросил дедушку:

– Командир Юй, а что делать с трупами япошек?

Дедушка ответил:

– Закопать? Так они провоняют нашу землю! Кинуть в огонь? Они замарают наше небо! Давайте скинем их в реку, пусть плывут в свою Японию!

Жители деревни железными крюками вытащили на мост больше тридцати трупов япошек, даже того старикана, с которого солдаты Лэна сняли генеральскую форму.

Дедушка велел:

– Женщины, отвернитесь!

Дедушка вытащил свой меч и через ширинки на штанах японцев отрезал им всем детородные органы. Потом подозвал двух здоровяков и велел засунуть каждому японцу отрезанные органы в рот. После чего больше десятка парней разбились на пары, стали поднимать японских солдат, возможно, даже добрых, красивых, молодых и сильных, раскачивать их и на счёт «три!» кидать в реку с криком: «Японские псы, валите домой!» Со своими «фамильными ценностями» во рту, раскинув руки, японцы летели в воду и уплывали на восток, как стая рыб.

Когда стали пробиваться первый лучи солнца, все уже обессилели. Костры на обоих берегах догорали, на высоком чёрном небе в тех местах, которые не освещало пламя, проступал густой ярко-синий цвет. Дедушка распорядился впрячь животных, привязав длинные верёвки к бамперу машины с рисом, и велел мужикам подгонять их. Верёвки натянулись, ось под днищем грузовика взвизгнула, и он медленно пополз вперёд, как неуклюжий огромный жук. Колёса вихляли и отказывались ехать прямо. Дедушка велел остановить скотину, а сам открыл дверцу, залез в кабину и прямо как настоящий водитель принялся крутить рулевое колесо. Животные снова напряглись, верёвки натянулись, дедушка выровнял руль и понял, что в управлении грузовиком нет ничего сложного. Грузовик поехал прямо, односельчане осторожно двинулись следом. Дедушка одной рукой придерживал руль, а второй нащупал рычажок на приборной панели, и перед машиной протянулись две белые дорожки света.

– Глаза открылись! Глаза открылись! – закричали люди позади грузовика.

Свет фар осветил участок дороги впереди, можно было разглядеть каждую волосинку на спинах животных. Дедушка обрадовался и начал давить на все кнопки и дёргать за все рычажки в кабине. Внезапно машина пронзительно просигналила, мулы и лошади перепугались так, что уши встали торчком, и рванули вперёд. Дедушка подумал: «Ах, ты ещё не разучился кричать!» Он в шутку начал крутить всё, что попало, и тут у грузовика в чреве громко заурчало, и он помчался вперёд, как обезумевший, сбивая ослов и быков, расшвыривая мулов и лошадей. От ужаса дедушка взмок, но, как говорится, если скачешь верхом на тигре – слезть трудно.

Народ остолбенел, видя, как грузовик сбивал животных. Машина промчалась несколько десятков метров, потом с разгона съехала в кювет с западной стороны, тяжело дыша, замычала, колёса с одной стороны повисли в воздухе и прокручивались, словно крылья ветряной мельницы. Дедушка разбил стекло и выбрался наружу, руки и лицо его были в крови.

Он растерянно уставился на это чудовище, а потом вдруг горько усмехнулся.

Односельчане забрали из кузова рис, а дедушка снова выстрелил из пищали по топливному баку, кинул туда факел, и вот уже новый костёр взвился до небес.

8

Четырнадцать лет назад Юй Чжаньао со скрученным в рулон матрасом за спиной, одетый в накрахмаленные до жёсткости брюки и рубаху, стоял во дворе и кричал:

– Хозяева, нанимаете работников?

На бабушку нахлынули разные чувства, она на миг утратила природную собранность, выронила ножницы на циновку, лежащую на кане, тело её обмякло, и бабушка рухнула навзничь на новое мягкое нанковое одеяло.

Юй Чжаньао учуял свежий запах извёстки и нежный аромат женщины и смело отворил дверь в комнату.

– Хозяева, нанимаете работников?

Бабушка лежала на одеяле с затуманенным взором.

Юй Чжаньао бросил на пол матрас, медленно подошёл к кану и наклонился к бабушке. В этот момент его сердце превратилось в тёплый пруд с резвящимися лягушками, над которым летали, чиркая по воде крылышками, стрижи. Когда его смуглый подбородок приблизился к бабушкиному лицу так, что между ними можно было просунуть лишь лист бумаги, бабушка подняла руку и влепила ему звонкую затрещину – удар пришёлся по белой бритой голове. Она резко села, схватила ножницы и напустилась на Юя:

– Ты кто такой? Что ты себе позволяешь? Врываешься в дом к незнакомой женщине и так дерзко себя ведёшь!

Юй Чжаньао очень удивился, отошёл на несколько шагов и спросил:

– Ты… правда меня не узнаёшь?

Бабушка отвечала:

– Ты что такое болтаешь? Я с детства сидела взаперти, почти никуда не выходила и ни с кем не общалась, замуж вышла всего десять дней назад, откуда мне тебя знать?

Юй Чжаньао усмехнулся:

– Ну, не знаешь и ладно, говорят, что на вашей винокурне не хватает рук, хотел устроиться на работу, чтобы прокормиться!

Бабушка кивнула:

– Хорошо, если тяжёлого труда не боишься. Как твоя фамилия? Как звать? Сколько тебе лет?

– Фамилия моя Юй, звать Чжаньао. Мне двадцать четыре года.

– Забирай свои манатки и выйди!

Юй Чжаньао послушно вышел за ворота и стал ждать. Ослепительное солнце заливало бескрайние просторы, дорогу, ведущую на запад в уездный город, с обеих сторон заключил в тиски гаолян, и она казалась очень узкой. Остатки сгоревшей кучи листьев так и не убрали, и недавние события возникли перед его глазами. Юй Чжаньао прождал за воротами целых полчаса, сердце сдавливала безотчётная тревога, хотелось ворваться внутрь и поговорить с этой бабой серьёзно, но он продолжал топтаться в нерешительности. После убийства отца и сына Шаней Юй Чжаньао не стал убегать, а спрятался в гаоляне и оттуда наблюдал за интересным представлением в излучине. Бабушкин выдающийся актёрский талант потряс его. Он понял, что хоть бабушка и юна, палец ей в рот не клади, и она очень расчётливая, а вовсе не безропотная. Возможно, она сегодня оказала ему такой приём, потому что вокруг глаза и уши. Юй Чжаньао ждал уже довольно долго, но бабушка так и не вышла, на дворе было тихо, лишь сорока кричала на коньке крыши. Юй Чжаньао рассвирепел. О в сердцах ворвался во двор и хотел было закатить сцену, но тут услышал бабушкин голос из-за оконной бумаги:

– Сходи-ка в лавку на восточном дворе!

Юй Чжаньао резко очнулся, понял, что не следует нарушать иерархию, а потому унял свой гнев и, взвалив на спину матрас, направился на восточный двор и увидел там множество чанов для вина и целую кучу гаоляна. Из винокурни валил горячий пар, все работники были заняты делом. Он вошёл в сарай и спросил работника, который стоял на высоком табурете и насыпал гаолян в большой ковш над жёрновом:

– Эй, а где главный?

Работник покосился на него, закончил сыпать гаолян, спрыгнул с табурета, потом, держа в одной руке черпак, другой оттащил табурет в сторону, крикнул, и мул с чёрной повязкой на глазах, услышав крик, зарысил по кругу. Дорожка, по которой он тягал жёрнов, была вытоптана копытами так, что образовалась колея. Жернова загрохотали, и гаоляновые отруби, словно внезапно разразившийся ливень, с шумом хлынул из щели между ними прямо в деревянный поддон.

– Главный в лавке! – сказал работник и, надув губы, мотнул головой в сторону трёх каморок с западной стороны от ворот.

Юй Чжаньао взял свой матрас и вошёл в лавку с чёрного входа. Знакомый старик сидел за прилавком и щёлкал счётами. Рядом со счётами стоял маленький светло-синий чайник с вином, и старик время от времени подносил чайник ко рту и делал глоток.

Юй Чжаньао сказал:

– Господин, работники нужны?

Лю Лохань кинул на него взгляд и задумчиво поинтересовался:

– На постоянную работу или на короткий срок?

– Как господину будет угодно, я хочу поработать подольше.

Дядя Лохань:

– Если хочешь получить временную работу, то я принимаю решения, а если хочешь устроиться на долгий срок, то нужно получить одобрение хозяйки.

– Так сходите спросите у неё.

Юй Чжаньао подошёл к прилавку и плюхнулся на лавку. Дядя Лохань опустил доску прилавка, вышел, но снова вернулся, достал большую фаянсовую пиалу, наполнил гаоляновым вином и поставил на прилавок:

– Выпей вина, утоли жажду.

Юй Чжаньао пил вино и думал о хитром плане той женщины, восхищался ей. Тут вошёл дядя Лохань и сообщил:

– Хозяйка хочет тебя увидеть.

В западном дворе дядя Лохань остановился:

– Подожди немного.

Бабушка вышла на улицу, держась с достоинством. Она расспросила Юй Чжаньао обо всём на свете, затем махнула рукой:

– Уведи его, пока возьмём на месяц, попробуем. Жалованье будет начисляться с завтрашнего дня.

Так Юй Чжаньао нанялся на нашу винокурню. Он был крепким, с ловкими руками, с работой справлялся отлично, и дядя Лохань много раз хвалил его в присутствии бабушки. Через месяц дядя Лохань вызвал его в лавку и сказал:

– Хозяйка тобой очень довольна. Мы тебя оставляем. – И дядя Лохань передал ему свёрток. – Это хозяйка велела тебе передать в награду.

Юй Чжаньао развернул свёрток и обнаружил внутри пару новых матерчатых туфель.

– Господин начальник, передайте хозяйке от меня благодарность.

– Иди да работай хорошенько.

Юй Чжаньао кивнул.

Минуло ещё полмесяца. Юй Чжаньао постепенно терял терпение. Хозяйка ежедневно обходила восточный двор, но только расспрашивала дядю Лоханя о том о сём, редко обращая внимание на обливавшихся потом работников. Юй Чжаньао было очень обидно.

Пока торговлю вели отец и сын Шань, еду для работников винокурни покупали в местной маленькой харчевне. Когда винокурня перешла к бабушке, она наняла женщину за сорок, которую местные звали Тёткой Лю, и девушку-подростка тринадцати-четырнадцати лет по прозвищу Ласка. Они обе жили в западном дворе и отвечали за готовку. Вдобавок к двум имевшимся собакам бабушка купила ещё трёх поменьше: чёрную, зелёную и красную. В западном дворе теперь жили три женщины и пять собак, и в этом отдельном маленьком мире царило оживление. По ночам, даже если просто ветер шелестел травой, собаки заливались лаем да так, что, казалось, если не загрызут, то напугают до смерти.

Юй Чжаньао проработал в винокурне два месяца. Уже наступил девятый лунный месяц, созрел гаолян. Бабушка велела дяде Лю нанять ещё несколько временных работников, чтобы привести в порядок гумно и открытое зернохранилище и подготовиться закупать гаолян. Погода стояла отличная, солнечная и ясная. Бабушка надела белоснежную шёлковую рубаху, на ногах у неё красовались красные атласные туфельки, а в руках она держала обструганные ивовые прутья толщиной с палец. За её спиной резвилась целая свора собак. Бабушка прошлась туда-сюда по двору, глядя на неё деревенские жители подмигивали друг другу и кривлялись, но в её присутствии никто не осмеливался и воздух-то испортить. Юй Чжаньао несколько раз пытался приблизиться к ней, но бабушкино лицо сохраняло серьёзное выражение, она с Юем и словом лишним не обмолвилась.

В тот день Юй Чжаньао перепил вина, однако не чувствовал себя пьяным. Он улёгся на кан в проходной комнате, но ворочался и не мог уснуть. Через два окна в комнату пробивались дорожки лунного света. Двое работников при свете масляной лампы штопали рваную одежду.

Затем Лао Ду, который умел играть на баньху,[70]70
  Китайский струнный смычковый инструмент.


[Закрыть] завёл такую жалобную мелодию, что сердце дрожало как струна. У одного из парней, штоповавших одежду, от этой грустной мелодии засвербило в горле, и он хриплым голосом запел: «Тяжело холостяку, очень ему тяжко, некому холостяку починить рубашку…»

– Пусть тебе хозяйка залатает…

– Хозяйка? Вот уж не знаю, какой молодой ястреб отведает лебединого мяса…

– Молодой и старый хозяева позарились на лебединое мясо да поплатились жизнью.

– Я слыхал, что она ещё в девичестве сговорилась с Пестрошеем.

– То есть отца и сына Шаней и впрямь убил Пестрошей?

– Поменьше болтай, поменьше болтай. Как говорится, сболтнёшь у дороги, а в траве кто-нибудь подслушает.

Юй Чжаньао, лёжа на кане, холодно усмехнулся.

– Сяо Юй, что смеёшься?

Вино придало ему смелости, и он выпалил:

– Это я их убил!

– Да ты пьяный!

– Пьяный? Это ты пьяный. Хозяев я убил! – Он потянулся, достал из тюка с одеждой, висевшего на стене, короткий меч и вытянул из ножен. Меч в лунном свете напоминал серебряную рыбу. Запинаясь, Юй Чжаньао проговорил: – Расскажу вам, ребята… я ж с хозяйкой того… давно уже переспал… в гаоляновом поле… ночью устроил пожар… раз удар… два удар…

Все молчали. Один из работников задул масляную лампу. Комната погрузилась во тьму, меч в лунном свете заблестел ещё сильнее.

– Спать! Спать! Спать! Завтра рано вставать гнать вино!

Юй Чжаньао бормотал:

– Твою ж мать… штаны подтянула и знать меня не знаешь, а я на тебя пашу как конь… Но это тебе так не сойдёт – я тебя прямо сегодня ночью… прирежу.

Он поднялся с кана и с мечом в руках, шатаясь, вышел из комнаты. Работники лежали в темноте с широко открытыми глазами, глядя на холодный блеск стали в руках Юй Чжаньао, но никто не рискнул и слова вымолвить.

Юй Чжаньао вышел во двор, залитый лунным светом, ряды глазированных чанов поблёскивали, словно драгоценности. Южный ветер с полей, приносивший с собой сладковато-печальный запах зрелого гаоляна, заставил его вздрогнуть. С западного двора раздался женский смех. Юй Чжаньао направился к навесу за высокой табуреткой на четырёх ножках. Когда он вошёл под навес, чёрный мул, привязанный за длинной кормушкой, приветственно цокнул копытом и громко фыркнул, раздув грубые ноздри. Не обращая внимания на мула, Юй Чжаньао забрал табуретку, пошатываясь, подошёл к высокой стене, влез на табуретку и выпрямился: теперь край стены упирался ему в грудь. Он увидел белоснежную оконную бумагу, подсвеченную изнутри, на которой были наклеены красные узоры. Хозяйка и та девчонка по прозвищу Ласка шумели на кане. Юй Чжаньао услышал голос Тётки Лю:

– Ах вы, озорницы! Давайте уже спать! – После этого Тётка Лю велела: – Ласка, сходи к котлу, посмотри, поднялось ли тесто.

Юй Чжаньао взял в зубы короткий меч и вскарабкался на стену. Пять собак подскочили и залаяли, запрокинув головы. Юй Чжаньао перепугался, потерял равновесие и свалился в западный двор. Если бы бабушка не вышла во двор, боюсь, злые собаки разорвали бы его в клочья – они и с двумя такими Юй Чжаньао могли сладить.

Бабушка отозвала собак и крикнула:

– Ласка, зажги фонарь и неси сюда!

Сжимая в руках скалку и быстро перебирая толстыми ногами, Тётка Лю громко крикнула:

– Хватайте вора! Хватайте вора!

Ласка выбежала с фонарём и осветила избитое до неузнаваемости лицо Юй Чжаньао. Она холодно рассмеялась.

– Ах, это ты!

Бабушка подобрала короткий меч, оглядела со всех сторон, сунула в широкий рукав и сказала:

– Ласка, пойди позови дядю Лоханя.

Только Ласка открыла ворота, как дядя Лохань вошёл и спросил:

– Хозяйка, что случилось?

Бабушка ответила:

– Этот работник напился!

Дядя Лохань кивнул:

– Понятно.

Бабушка обратилась к Ласке:

– Принеси-ка мой ивовый прут!

Ласка принесла белоснежный ивовый прут, и бабушка сказала:

– Сейчас я тебе помогу протрезветь!

Она размахнулась и начала хлестать Юй Чжаньао по заду вдоль и поперёк.

Кроме жгучей боли Юй Чжаньао внезапно почувствовал вызывающую онемение радость, которая подступила к горлу, зубы застучали, и их стук превратился в цепочку бессвязных слов:

– Мамочка… мамочка… мама… родненькая…

Бабушка хлестала, пока не устала рука. Потом она оперлась на прут, стараясь отдышаться.

– Уведи его! – приказала она.

Дядя Лохань попробовал потянуть Юй Чжаньао, но тот распластался на земле и не вставал, только кричал:

– Мамочка… ещё несколько ударов… ещё немного…

Бабушка прицелилась и с силой хлестнула его пару раз по шее, а Юй Чжаньао начал кататься по земле, суча ногами, как маленький ребёнок. Дядя Лохань подозвал двух работников, и они оттащили Юй Чжаньао обратно во флигель и бросили на кан. Там он крутился и вертелся, как извивающаяся стрекоза, не переставая ругаться. Дядя Лохань взял чайник вина, велел работникам прижать ноги и руки Юй Чжаньао, поднёс носик чайника к его рту и влил в него всё содержимое. Когда работники его отпустили, Юй Чжаньао покрутил шеей, не произнося ни звука. Один из работников в ужасе крикнул:

– Захлебнулся?

Они быстро поднесли фонарь, посветили и увидели, что лицо Юй Чжаньао исказила гримаса, а потом он чихнул с такой силой, что загасил фонарь.

Проснувшись, когда солнце уже было высоко, Юй Чжаньао на ватных ногах вошёл в винокурню. Остальные работники странно посматривали на него. Он смутно вспомнил вчерашние побои, потёр шею и зад, но боли не почувствовал. Во рту пересохло, поэтому он взял железный черпак, подставил под струю горячего вина, набрал полчерпака и, запрокинув голову, выпил.

Лао Ду, игравший на баньху, сказал:

– Сяо Юй, что, побила тебя хозяйка? Будешь ещё через стены прыгать?

Работники изначально побаивались этого хмурого парня, но после того, как услышали ночью его жалостливые крики, страх рассеялся, и теперь они наперебой над ним подшучивали. Юй Чжаньао не ответил, но подтянул к себе одного из работников и ударил. Остальные работники перемигнулись, окружили Юя, повалили на землю и начали мутузить. Намахавшись кулаками вдосталь, они расстегнули ему пояс, засунули его голову в штаны, связали руки за спиной и уронили его на землю. Юй Чжаньао не мог сопротивляться – как дракон, которого выкинуло на отмель, он беспомощно мотал головой в штанах и катался по земле. Работники мучили его так долго, что за это время можно было выкурить две трубки, Лао Ду не выдержал, развязал Юй Чжаньао руки и помог вытащить голову. В лице Юй Чжаньао не было ни кровинки, он лежал на куче наколотых дров, словно дохлая змея, и силы вернулись к нему не сразу. Работники взяли в руки кто что мог – на случай, если Юй Чжаньао решит дать сдачи, однако он, пошатываясь, подошёл к кувшину с вином и стал зачерпывать вино ковшом и пить, захлёбываясь, а напившись, забрался на кучу дров и захрапел.

С того дня Юй Чжаньао каждый день напивался вдрызг и ложился на кучу дров, почти не продирая мутных глаз, а рот его растягивался в усмешку: с левой стороны глуповатую, с правой – хитроватую, или наоборот. Первые два дня работники ещё посматривали на него с любопытством, но постепенно начались жалобы. Дядя Лохань пробовал заставить его работать, но Юй Чжаньао скосил глаза и заявил:

– Ты кто такой? Это я настоящий хозяин! Хозяйка носит под сердцем моего ребёнка!

В тот момент отец в животе моей бабушки вырос размером с мячик, бабушку с утра громко тошнило на западном дворе, и эти звуки долетали до восточного двора. Работники, которые смекнули, что к чему, стали это между собой обсуждать. Как-то раз Тётка Лю принесла им еду, и один из них спросил:

– Тётка Лю, хозяйка что, понесла?

Тётка Лю сердито зыркнула на него:

– Смотри, как бы тебе язык не отрезали!

– А Шань Бяньлан-то был ого-го!

– Может, это и не от него!

– Нечего тут гадать! Неужто такая пылкая девушка могла позволить Шаню до себя дотронуться?! Это точно ребёнок Пестрошея!

Юй Чжаньао вскочил с кучи дров и, размахивая руками, заорал:

– Это мой ребёнок! Ха-ха! Мой!

Все посмотрели на него, хором заржали и принялись бранить его на чём свет стоит.

Дядя Лохань уже много раз предлагал уволить Юй Чжаньао, но бабушка всегда говорила:

– Нет, пусть сначала помучается, а через пару дней я с ним разберусь.

В тот день бабушка, выпятив свой уже располневший живот, прошла через двор, чтобы поговорить с дядей Лоханем. Тот, не осмеливаясь поднять головы, сухо сказал:

– Хозяйка, пора закупать гаолян.

Бабушка спросила:

– Ток и закрома подготовили?

– Подготовили.

– В прошлые годы когда начинали закупать?

– В это же время.

– А в этом году давайте попозже.

Дядя Лохань возразил:

– Боюсь только, если отложим, то нам может и не хватить. У нас тут больше десятка других винокурен.

– В этом году урожай гаоляна очень хороший, они всё не скупят. Напиши объявление, что у нас ещё не всё готово, когда остальные запасутся, мы начнём покупать. Тогда мы сможем выставить свою цену, да и гаолян лучше просохнет.