Текст книги " Звезда козодоя"
Автор книги: Миядзава Кэндзи
Жанры:
Современная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
ЛУННАЯ НОЧЬ И ТЕЛЕГРАФНЫЕ СТОЛБЫ
В тот вечер Кёити быстро шагал по насыпи вдоль железной дороги. На нем были соломенные дзори.[23]23
Дзори – вид японской национальной обуви. Плетеные сандалии без каблука, но с утолщением к пятке. Придерживаются на ногах ремешками, проходящими между большим и вторым пальцами.
[Закрыть] А ведь за хождение по насыпи полагается штраф! К тому же это очень опасно. Предположим, какой-нибудь хулиган на полном ходу высунет из окна длинную палку – ведь убьет на месте! Однако в тот вечер на железной дороге было совершенно пустынно – ни смотрителей, ни поездов, из которых могли бы торчать опасные палки. Зато пейзаж был удивительным.
На небе висел молодой девятидневный месяц. А само небо было полно призрачных, тонких, словно вуаль, облаков. Облака просвечивали и легонько покачивались в лунном свете. В разрывах между ними высовывали свои блестящие личики холодные звезды.
Кёити шагал и шагал, вдалеке уже показались огни станции. Если прищуриться, то эти мигающие красные фонари и лиловатые, как горящая сера, огни казались иллюминацией в далеком замке.
Вдруг семафор, стоявший по правую руку, лязгнул и задрожал, верхнее белое крыло дернулось и стало крениться к земле. Однако пока в этом не было ничего из ряда вон выходящего – просто заработал механизм. Такое со светофорами случается сплошь и рядом – раз по пятнадцать за ночь. Но дальше последовало та-акое!
Все телеграфные столбы по левую сторону дорожного полотна, ровно гудевшие до того момента, вдруг дружно двинулись на север. На каждом висело штук по шесть фарфоровых чашечек-эполетов, макушки венчали цинковые шапочки с лихо закрученными остроконечными крючьями-пиками из толстой стальной проволоки. Столбы ковыляли на одной ноге. Они прошествовали мимо Кёити, поглядывая на него искоса, будто бы даже с пренебрежением. Гудение их становилось все громче и громче, пока не слилось в изумительный по красоте военный марш, какие звучали разве что в старые времена.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо.
Армии телеграфных столбов
Нет равных в мире скоростей.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо.
Армия телеграфных столбов
Не знает себе равных в дисциплине.
Один из столбов прошествовал мимо, так задрав свои плечи, что аж захрустели поперечины.
Глянь! – а по другой стороне железнодорожного полотна марширует шеренга других телеграфных столбов, на каждом – шесть поперечин и двадцать два фарфоровых эполета.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо,
Саперы с двумя поперечинами,
Драгуны с шестью поперечинами,
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо,
В каждой шеренге пятнадцать тысяч солдат
Крепко связаны вместе стальной проволокой.
Два столба почему-то сцепились перекладинами и ковыляли рядышком, прихрамывая, словно поддерживая друг друга. Потом, совсем обессилев, повесили головы, тяжко вздохнули перекошенными ртами и стали заваливаться на землю.
А сзади уже напирали здоровые, энергичные столбы.
– Эй, пошевеливайтесь! Что это там у вас провода обвисли? – кричали они.
Два увечных столба ответили с разнесчастным видом:
– Выбились мы из сил. Ступни подгнили, трудно нам держать шаг. Даже деготь на сапогах уже не спасает.
Но столбы, напиравшие сзади, еще сильней возмутились:
– Живее, живее! Если хоть один боец сегодня даст слабину, все пятнадцать тысяч будут в ответе! Пошевеливайтесь!
Делать нечего, два калеки поплелись дальше, а следом уже наседали все новые бойцы.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо,
Цинковые шапки, украшенные пиками,
Ноги как колонны.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо,
Эполеты на плечах,
Эх, нелегка наша служба!
Силуэты двух несчастных столбов уже маячили в сине-зеленом сумраке дальнего леса, но тут из призрачных облаков выглянул и озарил окрестности месяц. Все столбы необычайно воодушевились. Проходя мимо Кёити, они задиристо приподнимали плечи и посмеивались, косясь на него краешком глаза.
Тут Кёити совсем рот открыл от изумления: за столбами с шестью поперечинами шагала армия столбов с тремя перекладинами, эполеты у них были красного цвета. И пели они совсем по-другому, высокими голосами, даже слов толком не разобрать. Но шагали все бодро.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо!
Пусть от холода лопнет кожа,
Не опустим своих перекладин!
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо!
Пусть от жары растворится сера,
Не уроним свои эполеты!
Столбы все шагали, шагали и шагали. Кёити даже устал смотреть на них и задумался о чем-то своем.
А столбы все прибывали и прибывали, будто вода в реке. Они маршировали, посматривая на Кёити, а у Кёити уже голова разболелась, поэтому он молча уставился в землю.
И вдруг откуда-то издалека в военный марш вклинился новый звук – далекий скрипучий голос, который кричал: «Ать-два! Ать-два!». Кёити удивился, поднял голову и увидел старичка. Тот был крохотный, с желтоватым лицом и ношеном-переношенном пальто мышиного цвета. Следя за шествием столбов, он командовал: «Ать-два! Ать-два!».
Столбы, проходя мимо старичка, держали осанку и тянули носок. А этот странный старичок между тем уже приближался к Кёити. Некоторое время он искоса смотрел на мальчишку, а затем повернулся к столбам и скомандовал:
– Шагом марш! В колонну становись!
Строй столбов сбил шаг, а потом снова продолжал маршировать, распевая во все горло.
Доттэтэ, доттэтэ, доттэтэдо,
Сабли справа, сабли слева.
Таких тонких клинков
Больше нет во всем мире.
Старичок остановился перед Кёити и чуть поклонился.
– Ты что, все видел с самого начала?
– Ну да.
– Вот как… Ну, ничего не поделаешь. Придется подружиться, давай пожмем друг другу руки.
Старичок выпростал из рукава заношенного пальто большую желтую ладонь. Кёити ничего не оставалось, как тоже протянуть свою. Старичок сказал: «Эх-ма!» и вцепился в руку Кёити.
Тут из грозных, как у тигра, глаз старичка посыпались страшные синие искры, а Кёити так затрясло, что он едва не упал.
– Ха-ха, хорошо проняло, да? Это я еще в полсилы! Вот сжал бы пальцы посильнее – и сгорел бы ты, обуглился, как головешка!
А столбы все шагали.
Кёити стало так страшно, что аж зубы застучали. Старичок, как ни в чем ни бывало, наблюдал за месяцем и облаками, но, увидев, что Кёити весь побледнел и дрожит, видимо, пожалел его и спокойным голосом пояснил.
– Я – Начальник электричества.
Кёити немного успокоился и спросил:
– А что это такое – Начальник электричества? Это такой вид электричества, что ли?
Старичок рассердился.
– Какой несмышленый ребенок! Не вид электричества. Начальник всего электричества – это всему голова, самый главный в этом деле. Ну, как военачальник.
– Быть военачальником, наверное, очень интересно? – спросил Кёити задумчиво, а старичок так заулыбался, что все лицо покрылось морщинками.
– Ха-ха-ха, конечно интересно. И саперы, и драгуны, и артиллеристы – это все моя армия.
Старичок причмокнул, надул одну щеку и посмотрел в небо, затем как закричит шагавшему мимо него столбу:
– Эй, кто позволил глазеть по сторонам?
Столб от испуга аж подскочил, нога у него подкосилась, но он тут же выправился и зашагал дальше. А за ним шагали и шагали все новые и новые столбы.
– Ты, наверное, слышал эту историю… Ее все знают. Один молодой человек жил в Англии, в Лондоне, а его отец в Шотландии, в Киркшире. И вот сын отправил отцу телеграмму… Я даже переписал ее в записную книжку.
Старичок вытащил книжицу, достал здоровенные очки и с серьезным видом нацепил их на нос.
– Ты по-английски-то понимаешь? Ну вот, там было написано так: «Send my boots instantly», ну, в общем «Пришли незамедлительно мои сапоги», а отец из Киркшира взял и повесил сапоги на один из моих столбов. Ха-ха-ха, дурака свалял, да? А вот еще одна история. После отбоя новобранцы в казармах иногда пытаются погасить свет – знаешь как? Они дуют на электрические лампочки! И это не только в Англии, много где такое случается… А вот среди моих солдат нет таких неграмотных. Да и в твоем родном городе, когда появились первые электрические лампы, все только и судачили о том, сколько же масла тратит на них в месяц электрическая компания! Глупости, верно? Просто нужно знать, как я, например, закон сохранения энергии и второй закон термодинамики. Ну как, дисциплинированная у меня армия? Даже в марше об этом поется!
Столбы, смотря прямо перед собой, гордо прошествовали мимо, а затем грянули хором.
Доттэтпэ, доттэтэ, доттэтэдо!
Имя армии телеграфных столбов
Гремит во всем мире!
В этот момент далеко-далеко на железнодорожных путях засветились два маленьких красных огонька. Старичок сразу же засуетился.
– Ох, вот незадача, поезд идет. Нельзя, чтобы нас кто-то видел. Пора заканчивать парад.
Старичок высоко поднял руку, повернулся к строю телеграфных столбов и гаркнул:
– Армия, стой, раз-два!
Столбы тут же застыли все на своих местах, и все стало так, как обычно. А военный марш сменился привычным гудением проводов: «ган-ган».
Поезд с грохотом приближался. Ярко красным огнем горел уголь в топке паровоза, а перед ней, широко расставив ноги, стояли два закопченных кочегара и швыряли в нее уголь.
Однако все окна в вагонах были темными. Вдруг старичок сказал:
– Ох, света нет! Какой скандал!
Тут он вдруг съежился, и, словно заяц, шмыгнул под набегающий поезд.
– Осторожно! – крикнул Кёити, пытаясь остановить его, – и тут во всех окнах пассажирских вагонов вспыхнул свет, а какой-то малыш замахал руками и закричал: «Свет дали!»
Телеграфные столбы притихли, семафор с глухим стуком поднял сигнальную руку, а месяц зашел за прозрачные облака. Поезд подтянулся к станции.
ОТКУДА ПОШЛИ ОЛЕНЬИ ТАНЦЫ
[25]25
Оленьи танцы – традиционные танцы префектуры Иватэ и Мияги, во время которых танцующие надевают на головы маски оленей, а на грудь вешают барабаны.
[Закрыть]
На западе между сверкающих перистых облаков неожиданно пробились косые красные лучи заходящего солнца. Они залили поросшее мхом поле, и колосья мисканта, покачиваясь из стороны в сторону, вспыхнули, будто объятые белым пламенем. Я так устал, что прилег отдохнуть. Свист ветра превратился в слова, и я услышал историю об оленьих танцах, издавна исполнявшихся в горах и полях области Китаками.
Давным-давно на этом месте не было ничего, кроме высокой травы да черной рощи, но однажды сюда с восточного берега реки Китаками пришел мальчик по имени Кадзю. Он пришел вместе с дедушкой. Здесь они распахали маленькое поле и стали выращивать чумизу[26]26
Чумиза – однолетнее злаковое растение.
[Закрыть] и просо.
Как-то раз Кадзю свалился с каштана на землю и повредил левую коленку. Такие болезни местные жители лечили на горячем источнике, бившем в западных горах. Там для этого даже была поставлена маленькая хижина. Стояла чудесная погода, и Кадзю отправился в путь один. Он взял с собой еды, пасту мисо для супа и котелок, и, прихрамывая, медленно-медленно побрел по полю, серебристому от проклюнувшихся колосьев. Миновав несколько ручейков и каменных плато, Кадзю уперся в огромную горную гряду. В этом месте деревья стояли редко, земля поросла мхом «сугигокэ».[27]27
Сугигокэ – крупный тёмно-сизо-зелёный буреющий с возрастом мох, растущий в рыхлых или густых дерновинах.
[Закрыть] Солнце уже клонилось к западу, освещая косыми лучами сизые верхушки ольховых деревьев.
Кадзю свалил со спины поклажу, достал лепешки из конского каштана и чумизы и решил немного перекусить. Колосья мисканта серебрились, колыхались и, словно волны, бежали по полю. Кадзю жевал лепешку и любовался чудным видом черных ольховых стволов, возвышавшихся над полем мисканта.
После такого нелегкого путешествия так устаешь, что и кусок в горло не лезет. Кадзю так и не смог доесть до конца маленький кусочек лепешки из конского каштана – размером не больше самого каштана.
– Оставлю это оленям. Пусть придут и полакомятся, – сказал про себя Кадзю и положил кусочек лепешки под белый цветок болотного белозора. Опять забросил котомку за спину и медленно-медленно зашагал дальше.
Пройдя совсем немного, он вдруг вспомнил, что на месте привала забыл полотенце, поспешно развернулся и зашагал обратно. Он еще совсем недалеко отошел от черной ольховой рощи, вот и решил вернуться – дело-то нетрудное.
Однако, приблизившись к рощице, Кадзю остановился, как вкопанный.
Там были олени.
Пять или шесть оленей, вытянув влажные носы, медленно шли к роще.
Осторожно, чтобы не шевельнулись колосья мисканта, Кадзю ступил на мох, поднялся на цыпочки и стал наблюдать.
Похоже, оленей заинтересовал кусочек его лепешки из конского каштана.
– Как же они быстро прибежали, – хихикнул Кадзю в кулак.
Низко-низко пригнувшись, он стал тихонько подкрадываться поближе.
Высунув голову из-за колосьев мисканта, Кадзю чуть не ахнул от удивления и снова спрятался в заросли. Шестеро оленей водили хоровод вокруг поляны, на которой он недавно отдыхал. Кадзю наблюдал за ними, затаив дыхание.
В этот момент солнечный луч упал на вершину ольхи, она прямо вспыхнула серебряным светом, словно это было не дерево, а некое живое существо, тоже наблюдавшее за оленями.
Засеребрился каждый колосок мисканта, а оленья шерсть приобрела сказочно красивый оттенок.
Кадзю встал на одно колено и с восхищением смотрел на оленей. Образовав большой круг, они водили хоровод. Присмотревшись внимательней, Кадзю заметил, что хоровод они водят вокруг чего-то, лежащего на земле. Все морды, глаза и уши были словно прикованы к этому месту, время от времени олени делали острожный, неуверенный шаг вперед, словно что-то неумолимо влекло их к себе.
И в самом деле – в центре круга лежал кусочек его лепешки из конского каштана, однако вовсе не лепешка околдовала оленей, а то самое белое полотенце Кадзю, которое валялось рядом, сложенное углом. Кадзю осторожно подогнул больную ногу и уселся на мох поудобнее.
Олени замедлили кружение. То один, то другой заносил переднюю ногу по направлению к центру. Казалось, вот-вот кто-то осмелится, сделает последний шаг, но всякий раз, олени чего-то пугались и отскакивали назад. Стук их копыт отдавался сладостным гулом глубоко-глубоко в черной земле под поляной. Затем олени перестали кружиться, подошли совсем близко к Кадзю и остановились рядом с полотенцем.
Внезапно у Кадзю зазвенело в ушах. Он даже задрожал. Он услышал мысли оленей, колеблющиеся, словно волны дрожащих на ветру колосьев мисканта.
Кадзю даже засомневался – а не чудится ли ему все это? Но нет, он и впрямь понимал, что говорят олени. А говорили они вот о чем:
– Ну, может, я попробую?
– Подожди. Опасно. Еще немного понаблюдаем. Вот что услышал Кадзю. А вслед за тем такие слова:
– Раньше так ловили лисиц – кидали им приманку. Отравленную приманку. Вот такую, казалось бы, ерунду – лепешку из конского каштана.
– Да-да, именно так!
– А может, это что-то живое? – неуверенно спросил один олень.
– Да-а, похоже на то…
Между тем самый храбрый, видимо, решившись, выпрямил спину, сделал шаг вперед и направился к центру круга.
Остальные олени стояли и смотрели на него.
Олень вытянул шею, и на дрожащих ногах медленно, через силу стал подходить к полотенцу. Но вдруг он подпрыгнул и отпрянул назад. Пятеро остальных оленей бросились врассыпную. Самый храбрый олень, наконец, остановился как вкопанный, успокоился, и тогда только остальные тоже медленно повернули обратно.
– Что это там такое? Кто это – такое белое и длинное?
– И все в каких-то морщинах!
– Нет, это не зверь, Может, гриб какой-то? Ядовитый.
– Нет, не гриб это. Скорее, зверь.
– Ну, если это зверь, весь в морщинах, значит, он очень старый.
– Древний сторож. Ха-ха-ха.
– Белый сторож.
– Ха-ха-ха. Белый сторож.
– Попробую-ка теперь я…
– Попробуй. По-моему, это не опасно.
– Только не ешь его.
– Не беспокойся, все обойдется.
Теперь второй олень принялся подбираться к центру круга, медленно-медленно. Остальные пятеро тихо покачивали головами и наблюдали.
А второго оленя страх разбирал все больше и больше. Просто нестерпимый ужас. Он то поставит свои копытца все вместе и весь сожмется, то снова распрямится – и медленно-медленно делает шажок-другой вперед.
Наконец он добрался до полотенца, вытянул мордочку, понюхал его – да ка-ак взвился – и прочь со всех ног. Остальные олени снова бросились врассыпную, но, через некоторое время, увидев, что храбрец остановился и успокоился, подошли ближе и уткнулись друг в друга мордами.
– Что случилось? Почему ты побежал?
– Эта штука меня укусить хотела.
– А что это вообще такое?
– Не знаю я. На нем пятнышки – белого и синего цвета.
– А запах? Чем оно пахнет?
– Похоже на листву ивы.
– Оно дышит?
– Этого я не заметил.
– Ну, теперь мой черед.
– Ладно, попробуй ты.
Третий олень медленно-медленно двинулся вперед. В этот момент налетел порыв ветра, и полотенце зашевелилось. Олень от ужаса встал, как вкопанный, да и остальные олени перепугались. Но вот третий смельчак успокоился, снова пошел вперед и дотянулся носом до полотенца.
Остальные олени тихонечко кивали друг другу головами. Но вдруг и этот смельчак взметнулся на дыбы, подпрыгнул и опрометью кинулся прочь.
– Что случилось? Почему ты убежал?
– Не знаю. У меня возникло нехорошее чувство.
– Оно дышало?
– Я не слышал. Да и рта у него нет.
– А голова-то есть?
– Да не понял я, есть там голова или нет.
– Раз так, теперь мой черед.
Четвертый олень сделал шаг вперед, тоже дрожа от страха. Однако все же осмелился приблизиться к полотенцу вплотную и даже ткнулся в него мордой, но потом отпрянул и отскочил назад.
– Оно мягкое.
– Мягкое, как грязь?
– Нет.
– Как трава?
– Нет.
– Как пушок на лиане «гагаимо»?[28]28
Гагаимо – травянистая лиана с млечным соком. Произрастает на лугах и в зарослях кустарников.
[Закрыть]
– Да нет, пожестче будет.
– Да что же это такое?
– Оно живое!
– Все же живое…
– Да, потом пахнет.
– Ну, теперь я. Посмотрю – и сразу обратно.
Пятый олень медленно-медленно приблизился к полотенцу. Этот олень был известным шутником. Он положил голову на полотенце, недоуменно покачал головой, да так забавно, что остальные подпрыгнули и расхохотались.
И тут пятый смельчак с гордостью высунул язык и лизнул полотенце, после чего на него напал такой страх, что он вихрем понесся назад, свесив набок язык. Остальные тоже перепугались.
– Ну что, ну что? Оно тебя укусило? Больно?
– Фыр-фыр-фыр!
– Оно откусило тебе язык?
– Фыр-фыр-фыр!
– Что было? Что было? Что было? Ну же!
– Ох, ох. Язык свело.
– Какой у него вкус?
– Нет у него никакого вкуса.
– Ну что, это зверь?
– Не знаю я. Теперь ты иди!
– Была не была.
Шестой олень стал подкрадываться к полотенцу. Остальные с интересом наблюдали, потряхивая мордами. А шестой храбрец принюхался, а потом взял и схватил полотенце зубами и побежал с ним обратно. Остальные заплясали на месте.
– Молодец! Молодец! Главное – вцепиться в него зубами, а там он уже ничего нам не сделает!
– Наверное, это просто большой слизняк, высохший от жары.
– Теперь я спою, и мы все вместе потанцуем.
Олень вошел в круг и запел, а остальные принялись водить хоровод вокруг полотенца.
Посреди поляны мы нашли
Ням-ням, лепешку конского каштана.
И одной такой находки нам довольно,
Но рядом белый часовой ножки грозно протянул.
Белый часовой с крапинками на коже
напугал нас до смерти.
Мягкий-мягкий,
Не лает, не плачет,
Тощий и длинный, весь в пятнах,
Где рот, где голова, не разберешь.
Вот оно что – просто слизняк,
высохший от жары!
Олени прыгали, кружились и танцевали, легкие, словно ветер, они подбрасывали полотенце рогами, топтали его копытами. Бедное полотенце Кадзю почернело от грязи, в нем засветились прорехи.
Олений круг становился все шире и шире.
– Эх, а теперь хочется полакомиться лепешкой!
– Вареной лепешечкой.
– Кругленькой.
– Ням-ням.
– Слюнки текут.
– Ох, хорошо!
Олени наперегонки бросились к лепешке и окружили ее с четырех сторон. А затем по очереди, начиная с храбреца, который первым осмелился подойти к полотенцу, стали откусывать от лепешки, так что последнему смельчаку достался кусочек не больше бобового зернышка.
Затем олени вновь встали в круг, закружились и завертелись в хороводе.
Кадзю так долго смотрел на их танцы, что показалось уже, что и он сам превратился в оленя и вот-вот пустится в пляс. Однако, посмотрев на свои руки, вспомнил, что он – человек, и вновь затаил дыхание.
А солнце уже спряталось в ветвях на вершине ольхи, зазолотилось. Круг оленей становился все шире и шире. Они кивали друг другу мордами, и, наконец, встали в ряд, обратив свои головы к солнцу, словно вознося ему свою оленью молитву. Кадзю казалось, что он видит все это во сне.
Крайний справа олень запел тоненьким голоском:
На ольху,
На каждый маленький зеленый листочек,
Ярко-ярко
Падают лучи солнца.
Голос был чистый, кристальный, как звук флейты. Кадзю даже глаза закрыл и покрылся мурашками. Второй олень подпрыгнул, мелкая дрожь пробежала по его шкуре. Он пронесся сквозь строй остальных оленей и несколько раз поклонился солнцу. Затем вернулся на свое место, замер и тоже запел:
Даже если солнце
Уйдет за спину,
Ольха все равно будет блестеть,
Словно металлическое зеркало.
И сам Кадзю поклонился замечательному солнцу и ольхе. Третий олень, поднимая и опуская морду, засопел:
Даже если солнце и покинет ольху,
Серебристый мискант будет ярко-ярко гореть.
И, правда, все колосья мисканта словно полыхали белым пламенем.
А от корней ольхи, что стоит
в серебристом мисканте,
Тянется длинная – длинная тень.
Тихонько, почти шепотом, пропел пятый олень, низко склонив голову.
А когда солнце опустится к самый корням
серебристого мисканта,
То по полю, покрытому мхом,
И муравей не проползет.
Все олени низко опустили головы, и тогда шестой олень вдруг резко поднял голову и запел:
Даже белозор болотный,
Что тихонько цветет у корней
серебристого мисканта,
Такой прелестный!
Затем все олени разом вскрикнули, будто флейта пропела, подпрыгнули и быстро-быстро закружились.
С севера подул прохладный ветер, ольха и вправду заблестела как расколотое на кусочки металлическое зеркало, листочки затрепетали, зашелестели, казалось, что они издают тихий звон, а мискант будто и сам закружился в танце вместе с оленями.
Кадзю совершенно забыл, что он не олень и с радостным воплем выскочил из кустарника.
Олени, оторопев, замерли, а затем кинулись врассыпную, стелясь по земле – будто их ветром сдуло. Разрезая грудью травы и солнечные лучи, они умчались далеко-далеко, и следы их тотчас же скрыл волнистый мискант, который продолжал блестеть, как вечно тихая озерная гладь.
Кадзю улыбнулся, поднял грязное и истоптанное до дыр полотенце и пошел своей дорогой на запад.
Ну, а я услышал этот рассказ от прозрачного осеннего ветра. Это было на закате солнца, в поросшем мхом поле.
