Текст книги "Бывшие. Без права выбора (СИ)"

Автор книги: Мия Герц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Бывшие. Без права выбора
Мия Герц

Первая глава

– Мамуля, ты плачешь? – голос дочки вывел меня из оцепенения.

– Нет, родная, просто в глаз попало, – я вытерла ладонью предательскую влагу с лица и заставила себя улыбнуться.

Лика тут же просияла и принялась взахлёб рассказывать про танец, который они учили сегодня в детском саду. Она что-то показывала руками, вставая на цыпочки, а я чувствовала, как с каждой секундой тяжелеет камень у меня на душе.

Дочка продолжала танцевать, а я вдруг ясно увидела в ней его черты. Не просто общие, нет. Это было его упрямое выражение губ, его прямой, пронизывающий взгляд и тот самый азарт в глазах. Максим.

Её отец. Мой бывший муж, который одним своим поступком шесть лет назад перечеркнул всё: нашу любовь, наши клятвы... и будущее, в котором мы были бы счастливой семьёй. Он смотрел на меня с её лица, и в горле встал горький ком. Он не просто разбил мне сердце. Он украл у нашей дочки отца, а у меня веру в то, что кому-то можно доверять.

Я резко отвернулась, словно от яркого пламени. Шесть лет я запрещала себе эти воспоминания, хоронила их под слоем повседневных забот, взращивая обиду как броню. А сейчас, в своём самом слабом и отчаянном моменте, я позволила им вернуться.

Мысль возникла сама собой, ясная, неумолимая и горькая, как полынь. Человек, разрушивший мою веру в любовь. Человек, перед которым я клялась никогда не унижаться, теперь единственный, кто мог спасти папу.

Ирония судьбы была подобна пощёчине. Просить его – значило переступить через всё, что осталось от той гордой девушки, которой я была. Но не просить – значило позволить отцу умереть. Гордость? Её не осталось. Её растоптали десять дней, отделяющих папу от смерти.

Передо мной поплыл туманный образ, и я словно заново услышала тот самый звонок, перевернувший всё.

– Соня... Анализы из федерального центра наконец-то пришли. У папы... подтвердилась болезнь Фабри, – мама замолчала, словно собираясь с мыслями. – Врач сказал, что те симптомы, что мучили его все эти годы, всё от неё. А теперь... теперь поражение сердца и почек. Без срочной терапии через две недели почки отца будет уже невозможно спасти.

Моё собственное сердце сжалось в ледяной ком.

– Мамуль, не паникуй, – выдавила я, и мои слова прозвучали фальшиво даже в моих ушах. – Они же должны были предложить какие-то варианты? Клинические исследования, что-то...

– Вариант один. В Германии, в Майнце, готовы взять его на агрессивную схему лечения. Но им нужна стабильная работа сердца, а оно, Сонь, тоже на грани и может не выдержать. У него каждый день на счету. Понимаешь?

От её последних слов по коже побежали мурашки.

– Значит, мы сделаем всё возможное, соберём деньги… – начала я, уже мысленно листая список контактов, представляя, кому можно написать.

– Соня, ты не понимаешь, – голос матери снова дрогнул, но на этот раз от безнадёжности. – Даже если мы с тобой продадим обе наши квартиры, мы не наберём и половины. Там речь о другом порядке цифр.

– Можно же взять кредит, обратиться в благотворительные фонды! Мама, нет безвыходных ситуаций! – я почти кричала в трубку, прижимая её к уху так, что оно начало болеть.

– Кредит? Я на пенсии, – её ответ прозвучал горько. – А у тебя ИП. Тебе ни один банк не даст и десятой доли без залога. Благотворительность? Я обзвонила все фонды – везде очередь на месяцы вперёд.

В трубке повисла тишина, густая и беспросветная. Меня всё больше накрывала волна отчаяния, леденящая и беспощадная. В груди похолодело и опустошённо сжалось, словно из меня вынули последнюю надежду.

– У нас нет этих месяцев! – снова заговорила мама, и её голос сорвался. – У нас есть только десять дней…

Её голос оборвался, а вместе с ним рассеялся и туманный образ. Я подняла взгляд и посмотрела на циферблат часов, стрелка которого неумолимо отсчитывала последние дни жизни моего отца. Не давая себе опомниться, я сорвалась с дивана. Резкость моего движения заставила Лику вздрогнуть.

– Солнышко, маме срочно нужно уйти. Посидишь с тётей Мариной, хорошо?

Лика не просто обрадовалась, она обрадовалась так, как может радоваться только пятилетний ребёнок, у которого отменяются скучные вечерние ритуалы и начинается маленькое приключение. Она громко захлопала в ладоши. Для неё тётя Марина была доброй волшебницей, пахнущей пирогами.

– Соседи должны помогать друг другу, – твёрдо повторяла она. – Тем более, с Ликой сидеть – одно удовольствие.

Своих детей у неё не было, и в нашей семье она нашла ту отдушину, которой ей так не хватало. Словно само провидение поселило её за стеной, чтобы в самый тёмный час у меня была опора.

Мысль, что Лика будет в тепле и безопасности, была единственным лучом света. Я поймала на себе её ясный, доверчивый взгляд и почувствовала острое жгучее чувство вины. Я шла к человеку, которого все эти годы скрывала от неё. К её отцу. И впервые за всю жизнь мне пришлось задаться вопросом: была ли я вправе лишать её его, даже если он этого заслужил?

Переодевшись, мы с дочкой позвонили в соседнюю квартиру.

– Софьюшка? Что случилось? – соседка взволнованно перевела взгляд с меня на Лику.

– Тёть Марин, выручайте! Чрезвычайная ситуация! Мне на полтора часа, я умоляю!

Тётя Марина сразу же стала серьёзной.

– Конечно, родная! Иди, не волнуйся. Мы с Ликушей что-нибудь вкусное испечём, – она взяла за руку девочку, которая уже радостно тянулась к ней. – Иди, решай свои дела.

– Спасибо, – искренне поблагодарила я и практически побежала к лифту.

Я несколько раз пролетела на красный свет, отчего мне вслед неслись пронзительные гудки, но мне было не до этого, я должна была успеть до закрытия.

Вот только настоящее безумие началось у входа в сияющую башню «Меркурий». Роскошный вестибюль был почти пуст, часы показывали без пяти восемь.

– Смирнов, – выдохнула я охраннику за стойкой. – Мне к Максиму Александровичу Смирнову, срочно!

– Запись? – он лениво поднял на меня глаза.

– Умоляю вас, это вопрос жизни и смерти! Позвоните ему, скажите, что Соня...

– Таких Сонь тут каждый день по десять штук приходит, – тут же с издёвкой отвечает он. – Идите домой, дамочка. Не позорьтесь.

Отчаяние придало мне странной ясности. Я видела, как группа уставших сотрудников проходит к турникетам, прощаясь с охранником. Они были моим шансом. Сделав вид, что что-то ищу в сумке, я выждала подходящий момент, когда один из них уже приложил свой пропуск, но замешкался и проскользнула внутрь.

– Эй! Куда это?! – крикнул охранник.

Но я уже не слушала. Я мчалась к лифтам, и с каждым шагом сердце колотилось не только от страха опоздать, но и от паники. Запах дорогого парфюма в холле, стильный минимализм интерьера – всё это было его миром. Миром холодных расчётов и власти, в котором когда-то не нашлось места нашей хрупкой, как мне тогда казалось, любви.

Тело помнило этот холод. И оно сжималось в спазме от предстоящей встречи. Пальцы сами потянулись к кнопке с максимальной цифрой. Где же ещё может быть кабинет генерального директора, как не на самом верху его стеклянной империи?

Двери медленно начали сходиться, отсекая меня от криков и приближающихся шагов. Я вжалась в стену кабины, и створки захлопнулись прямо перед его лицом. Я успела.

Коридор был пуст и гулко звенел тишиной. Секретарский стол покинут, и я пошла к единственной массивной двери в конце. Без единой мысли, без плана и с последней надеждой, я с силой толкнула дверь.

Я ворвалась в кабинет, едва не падая от натуги, и замерла на пороге. Просторное помещение с панорамным остеклением тонуло в полумраке. За массивным столом, освещённый лишь холодным светом монитора, сидел мужчина.

Он поднял голову. Сначала в его глазах мелькнуло обычное раздражение на внезапное вторжение. Но уже в следующее мгновение...

Зрачки резко сузились. Губы разом сомкнулись в тонкую ниточку. Рука непроизвольно сжала дорогую ручку так, что костяшки побелели.

– Ты? – произнёс он, и время остановилось.

Вторая глава

Время не просто остановилось. Оно рухнуло, разбилось вдребезги о его холодный, ничего не выражающий взгляд. И в осколках этого разбитого времени я увидела его. Настоящего. Не того призрака, что жил в моей памяти, а живого, дышащего мужчину в трёх метрах от меня.

Чёрт возьми, он почти не изменился.

Шесть лет. Шесть долгих лет, а он будто подменил себя на идеальную копию, только... лучше. Взрослее. Строже. Черты лица, которые я когда-то изучала в полумраке нашей общей спальни, стали резче, скульптурнее. Тот же упрямый подбородок, те же губы, что умели так обжигающе улыбаться и так язвительно усмехаться. На мгновение меня ослепила эта физическая память тела – мои ладони всё ещё помнили тепло его кожи.

И тут же, словно опустилась стальная заслонка. Всё живое в его глазах погасло, вымерло, остался лишь плоский, леденящий свет. Он медленно поднялся из-за стола. Высокий, собранный, как хищник перед прыжком. Его движение было неестественно плавным, но по напряжению в его плечах я поняла: этот удар пришёлся точно в цель. Он не ожидал. Ничего не ожидал. И теперь его мозг лихорадочно искал подвох в моём появлении, а холодная маска едва успевала скрывать подлинное потрясение.

– Шесть лет, – наконец произнёс он, и в его голосе прозвучала тихая, опасная усмешка. – И вот так... без предупреждения. Ты всегда умела эффектно появляться.

Прежде чем я успела найти хоть какой-то ответ, в кабинет ворвались два запыхавшихся охранника.

– Максим Александрович, простите! Она проскочила... Сейчас мы её...

Один из них уже протянул руку, чтобы схватить меня за локоть, и у меня внутри всё сжалось в ледяной ком. Всё кончено. Сейчас меня вышвырнут на улицу, и последний шанс рухнет.

Я выпрямила спину, готовясь к унижению, к борьбе, к чему угодно.

Но Макс медленно поднял руку, останавливая охранника одним жестом. Его взгляд не отрывался от меня.

– Всё в порядке, – сказал он ровным, бесстрастным тоном, словно констатировал погоду. – Можете быть свободны.

Охранники замялись, обменявшись недоумёнными взглядами, но, молча ретировались, притворив за собой дверь. Щелчок замка прозвучал громче любого хлопка. Мы остались одни. В ловушке роскошного кабинета и нашего общего прошлого.

На его губах играла та самая язвительная усмешка, которую я ненавидела и... которую помнила до сих пор.

– Ну что ж, – начал он, и каждый его звук был отточен, словно лезвие. – Поскольку ты уже ворвалась в мой кабинет и устроила цирк в моём холле... Может, расскажешь, с чего это вдруг ты пришла ко мне, хотя, если мне не изменяет память, клялась навсегда вычеркнуть меня из своей жизни?

В его голосе не было просто злобы. В нём стояла та же старая, знакомая боль, что жила и во мне. Но я не позволила себе дрогнуть.

– Ты думаешь, мне было легко сказать те слова? – выдохнула я, глядя ему прямо в глаза. – Но видеть, как другая женщина целует тебя у меня на глазах, было тяжелее смерти.

Его лицо исказила гримаса, будто от физической боли.

– Я не изменял тебе, – его голос был тихим и жёстким, как удар кинжалом. – Никогда. Но ты так легко поверила в это. Так легко... вычеркнула меня.

– Я видела это своими глазами, Макс! – голос снова предательски дрогнул, выдав всю накопленную боль. – В тот день я пришла к тебе, чтобы...

Я чуть не сорвалась, едва не рассказав о дочке, но слова застряли у меня в горле комом предательства. Я не могу. Не сейчас. Не здесь. Эта тайна – единственный щит, что отделяет мою дочь от этого холодного мира и человека, который однажды уже разрушил наш общий. Я чувствовала, как правда рвётся наружу, и сжала зубы так, что свело челюсти. Он ничего не узнает о ней.

– Я пришла, потому что очень соскучилась, а нашла тебя в объятиях Евгении. Что я должна была подумать?

Он резко сделал шаг навстречу, и его лицо стало маской холодной ярости.

– Ты должна была дать мне слово! Хотя бы одно! Вместо этого единолично вынесла приговор. Молчание. Бумаги от адвоката. Ты поступила со мной как с преступником, не дав возможности на защиту.

Тот поцелуй... Это был не порыв страсти. Это было холодное, расчётливое унижение. Презрение к нашему браку. К нам. И если бы я осталась выслушивать его оправдания, это бы означало, что я готова простить такое. Что моё достоинство ничего не стоит. Что я согласна быть той, кого можно предать, а потом откупиться парой ласковых слов.

Я так не могла. Я должна была убить всё это в себе. Сразу. Окончательно. Иначе бы я сломалась. А у меня нет такого права, потому что во мне уже жила его частичка, которую он тоже предал, даже не зная о ней. Лучше я буду для него стервой, которая ушла без слов, чем жалкой дурочкой, которая плачет и просит любить себя.

– Так объясни сейчас! – сорвалось у меня, срываясь на крик, в котором слышались все шесть лет отчаяния. – Объясни, что это было, если не предательство?

Он замер, и по его лицу пробежала тень. Казалось, он вот-вот разразится гневной тирадой. Но вместо этого губы его искривились в ледяной усмешке.

– Нет, – тихо произнёс он, и это прозвучало страшнее любого крика. – Ты потеряла право на мои объяснения в ту секунду, когда повернулась ко мне спиной. Теперь ты здесь, потому что тебе что-то от меня нужно. И мне... внезапно стало интересно, на что ты готова, чтобы это получить.

В горле стоял ком. Каждое слово давалось с невероятным усилием. Он ждал. Ждал, когда я упаду на колени, буду рыдать и умолять. И часть меня действительно была готова на это. Но там, глубоко внутри, горел огонёк, не гордости, а подлинной ярости.

Ради отца я готова была вынести всё. Ради дочери обязана была сохранить хоть крупицу себя, чтобы не сломаться окончательно. Я посмотрела на него, не отводя глаз, впервые за весь этот разговор.

– Максим, – имя, которое я не произносила вслух годами, обожгло губы. – Мне нужна твоя помощь.

Третья глава

– Помощь, – повторил он, как будто пробуя это слово на вкус.

Он медленно прошёлся передо мной, его взгляд, тяжёлый и пронзительный, скользнул по моим рукам, бессознательно сжатым в кулаки. Каждый его шаг отдавался в тишине кабинета гулким эхом, отсчитывая секунды моего унижения.

– И, конечно, это вопрос жизни и смерти?

Я чувствовала, как по спине бегут мурашки. А он явно наслаждался этим. Наслаждался моей беспомощностью, моим отчаянием.

– Папа… – голос сорвался, и я сглотнула ком в горле, заставляя себя говорить чётко, без дрожи. – У моего отца болезнь Фабри. Если в течение ближайшей недели не отправить его на операцию в Германию, будет уже поздно. Но речь идёт о сумме, которую мы с мамой, даже если продадим всё, что у нас есть, не сможем собрать.

Он остановился напротив, и в его глазах что-то промелькнуло. Не сочувствие, нет. Скорее, холодный, расчётливый интерес.

– Значит, я твой последний шанс? – произнёс он задумчиво. – Настолько сложный случай?

– Очень, – прошептала я. – Я… я оформлю долговую расписку, буду работать на тебя до последнего дня жизни…

– Избавь меня от подобных причитаний, – он усмехнулся, и этот звук резанул по живому. – Я хочу увидеть бумаги: историю болезни, заключение врача, всё, что ты мне сможешь предоставить…

– Конечно, всё что угодно…

– Всё что угодно? – ухмыльнулся он. – И чем же ты мне можешь быть полезна? Мир изменился, ты – нет.

От этих слов стало физически больно. Он был прав. Я отстала от жизни, погрузившись в материнство и выживание. Но я не позволила ему это увидеть.

– Тогда зачем ты меня слушаешь? – выдохнула я, поднимая подбородок. – Зачем отпустил охрану?

Его губы тронула та самая язвительная улыбка, которая когда-то сводила меня с ума, а теперь вызывала лишь леденящий ужас.

– Потому что я, пожалуй, помогу твоему отцу.

Сердце ёкнуло, в груди вспыхнула слабая, почти невероятная надежда. Но я знала Максима. Знала его слишком хорошо.

– Что ты хочешь взамен? – спросила я, и мой голос прозвучал чужим, плоским.

Он подошёл к столу, взял со столешницы перьевую ручку, весомую, дорогую, повертел её в пальцах. Казалось, время замедлилось, ожидая его вердикта.

– Ты станешь моим личным ассистентом. На всё время, пока твой отец будет на лечении и последующий период реабилитации, – его голос был низким и ровным, но в нём проскользнула какая-то надтреснутость. – Полное послушание. Без возражений. Ты будешь выполнять всё, что я скажу.

Он посмотрел на меня, и в глубине его глаз, как осколок, блеснуло что-то неуловимое.

– Или ты хотела, чтобы я просто дал тебе денег? Как банк? – он усмехнулся, но в этой усмешке не было радости. – Нет, Соня. Ты пришла ко мне, и я хочу понять, на что ты действительно способна, когда на кону стоит жизнь дорогого тебе человека. Хочешь спасти отца? Докажи. Каждым своим действием. Каждой минутой, проведённой рядом со мной. Без права на ошибку.

Воздух перестал поступать в лёгкие. Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Это было хуже, чем я могла предположить. Хуже денег, хуже долга. Это было рабство. Добровольное рабство у человека, который меня ненавидел.

– Ты… ты не можешь так поступить, – прошептала я. – У меня есть дочь… Лика… ей пять лет, и я не могу…

Имя дочки сорвалось с губ само собой, от ужаса и отчаяния. Его взгляд на мгновение стал острее, внимательнее, но почти сразу же снова стал непроницаемым.

– Пять лет... Как мило, – тихо, почти невольно, повторил он, и его взгляд на секунду стал отрешённым, будто он заглянул в какую-то параллельную реальность, где всё сложилось иначе. Но потом он резко встряхнулся, и маска безразличия вернулась на место, став только ещё жёстче. – Твои личные обстоятельства – твои проблемы. Ты пришла сюда сама, зная, что у тебя есть ребёнок. Обратись к мужу, пусть он возьмёт заботу о дочери на себя.

Его слова вонзились в самое сердце. Отец моей дочери, стоящий от меня в трёх шагах, предлагает мне обратиться к несуществующему мужу. Горькая ирония ситуации сдавила горло.

– У меня нет мужа, – прозвучало резко и отрывисто, гораздо резче, чем я планировала.

На его лице промелькнуло что-то стремительное, почти неуловимое. Не торжество. Не злорадство. Что-то более острое и тёмное.

– Нет? – он медленно подошёл ближе, и в его глазах загорелся опасный, колкий огонёк. – А ведь я был почти уверен. Спустя пару месяцев после того, как нас развели, я видел тебя в том кафе на Рахманинова. Ты сидела с каким-то темноволосым мужчиной. И смеялась. Так заразительно, будто у тебя в жизни не было ни одной проблемы. Ни одного разбитого сердца, оставленного за дверью.

Его слова повисли в воздухе, и я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Не из-за обвинения, а из-то тона. В его голосе, пропитанном ядом, слышалась горечь. Настоящая, невыдуманная. Он не просто констатировал факт. Он... ревновал? Все эти годы? Мысль была настолько абсурдной, что на секунду выбила меня из колеи.

Я лихорадочно перебирала в памяти обрывки прошлого. Кафе на Рахманинова... Спустя пару месяцев... И вдруг, словно вспышка, в сознании возник образ.

– Я... – начала я, но голос предательски дрогнул.

– Что, Соня? – он язвительно поднял бровь. – Уже не можешь вспомнить, кем он тебе приходился? Или их было так много, что все лица слились в одно?

И тут меня осенило. Темноволосый. Заразительный смех. Сергей. Мой двоюродный брат, которого он видел всего пару раз на наших семейных праздниках в самом начале отношений. Он не узнал его. Он увидел то, что хотел увидеть – подтверждение того, что я легко забыла его и нашла утешение с другим.

Я была готова выкрикнуть: «Это был мой брат, идиот!». Но тут же отбросила эту идею. Зачем? Чтобы оправдаться перед ним? Чтобы увидеть, как его спесь рухнет? Нет. Пусть верит в то, во что хочет верить. Его заблуждение – это ещё один кирпич в стене, которая защитит мою тайну. Пусть думает, что я легкомысленная стерва. Так будет проще.

Я выпрямила спину, собрав все остатки своего достоинства.

– Что входит в эти… обязанности? – спрашиваю, глядя ему прямо в глаза.

Он наклонился чуть ближе, и я почувствовала лёгкий, едва уловимый аромат его парфюма: терпкий кедр, смешанный с дымом и кожей. Тот самый, что я когда-то выбрала для него, и который, как оказалось, он до сих пор не сменил.

– Всё, Софья. Абсолютно всё. От утреннего кофе до организации встреч. От сопровождения на светских мероприятиях до решения личных вопросов. Ты мой инструмент. Твои мысли, твоё мнение, твоё «нет» – больше не имеют значения. Ты поняла меня?

В глазах потемнело. Я представляла себе долг, унизительную просьбу, но не это. Не тотальное уничтожение моей воли. Мысль о Лике, о том, что я буду принадлежать ему всецело, не оставляя сил и времени на собственную дочь, была невыносимой.

– А если я откажусь? – голос был тихим, почти беззвучным.

Он выпрямился, и его лицо снова стало маской полного безразличия.

– Тогда можешь идти. И надеяться на чудо. У тебя, если я правильно понял, есть всего несколько дней, чтобы его дождаться.

Он повернулся к окну, спиной ко мне, демонстративно показывая, что разговор окончен. Что его не волнует мой выбор. Что я для него – ничто.

Но если я скажу «нет», и папа умрёт… Я не переживу этого. Чувство вины съест меня заживо.

Это не был выбор. Это был приговор.

Я сделала глубокий, прерывистый вдох, чувствуя, как с каждым миллиметром воздуха внутрь затекает лёд. Я смотрела на его спину, на его широкие плечи, когда-то бывшие моим убежищем, а теперь – символом моего порабощения.

– Хорошо, – прошептала я.

Он не обернулся.

– Громче, Софья. Я должен быть уверен, что ты понимаешь, на что идёшь.

Я сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль помогала не расплакаться.

– Я согласна. Я стану твоим ассистентом.

Он медленно повернулся. В его глазах не было ни удовлетворения, ни торжества. Лишь ледяное, бездонное спокойствие.

– Отлично. Завтра в восемь утра будь здесь. Не опаздывай. И, Соня… – его голос понизился до опасного шёпота. – С сегодняшнего дня ты живёшь по моим правилам. И я буду следить за их исполнением. До последней запятой.

Он взял со стола смартфон, снова повернувшись ко мне спиной, явно давая понять, что я могу уходить. Что я больше неинтересна.

Я стояла ещё секунду, пытаясь осознать, что только что продала душу дьяволу. Бывшему мужу. Человеку, которого когда-то любила больше жизни. А потом развернулась и стремительно покинула его кабинет. Первые предательские слёзы, наконец, покатились по щекам. Я смахнула их тыльной стороной ладони, злясь на свою слабость.

Но где-то глубоко внутри, под этим слоем стыда и отчаяния, тлела одна-единственная мысль: я сделаю это. Я всё вынесу. Пусть он думает, что сломал меня. Пусть думает, что купил. Но эта сделка лишь первое сражение в войне, которую он сам же и начал.