Текст книги "Бывшие. Без права выбора (СИ)"

Автор книги: Мия Герц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Двенадцатая глава

Приезжаю в сад за десять минут. Лика действительно горячая и вялая, прижимается ко мне, как маленький котёнок.

– Мамочка, голова болит...

– Всё будет хорошо, солнышко, – шепчу я, целуя её горячий лобик.

Дома устраиваю ей постельный режим. Завариваю чай с мёдом и липой, ставлю мультики, измеряю температуру – тридцать семь и восемь. Вроде бы не критично, но эта детская апатия выворачивает душу наизнанку. Она обычно такая весёлая, непоседливая, а сейчас лежит пластом, и от этого становится по-настоящему страшно.

Ночь проходит в тревожной дремоте. Я то и дело просыпаюсь, чтобы проверить температуру, поправить одеяло, дать воды. К утру жар спадает до тридцать семи. Лика просыпается бледная, но уже пытается улыбаться.

– Мам, а можно оладушек? – спрашивает она сиплым голоском.

Слёзы наворачиваются на глаза от облегчения.

– Конечно, родная!

Пока готовлю завтрак, звоню тёте Марине и, запинаясь, объясняю ситуацию. Та, не раздумывая, перебивает меня:

– Сонюшка, не терзайся. Собирайся на работу, я через пять минут буду у вас. Мы с Ликой справимся.

И правда, не успеваю я допить кофе, как в дверь звонят. На пороге наша соседка с тёплым пирогом в руках и такой уверенностью в глазах, что на душе сразу становится светлее.

– Мы сейчас эти вирусы быстро прогоним, да Ликуша?

Дочка тут же кивает и съедает ещё один оладушек.

Перед уходом какое-то время сижу рядом с дочерью. Она такая маленькая и беззащитная... Сердце сжимается так больно, что хочется отменить всё на свете и просто остаться, обняв её.

– Обязательно звоните мне, даже если вам кажется, что это ничего не значащая мелочь, хорошо?

– Разумеется, – кивает тётя Марина, провожая меня.

В офисе меня встречает привычная атмосфера напряжённой работы, но мои мысли витают далеко отсюда. Рука так и тянется к телефону. Я звоню каждые полчаса, и только когда слышу: «Всё спокойно, она только что уснула», позволяю себе выдохнуть.

Максим появляется ближе к одиннадцати. Он погружён в работу, отдаёт распоряжения, проводит летучку. На меня не смотрит. Такое ощущение, что вчерашнее «хорошо себя проявила» было сказано кем-то другим.

После обеда он решает всё-таки обратить на меня внимание.

– Садись, – указывает на стул рядом с его столом. – Переговоры прошли успешно, а значит, нам удалось всё сделать правильно, несмотря на некоторые нюансы.

Я молчу, ожидая продолжения, а он, проводит рукой по подбородку, и в его глазах загорается тот самый холодный, деловой азарт, который стирает все вчерашние намёки на усталость.

– Более того, Фон Мейер пригласил нас на финальные переговоры в Майнц. Вылетаем завтра утром.

Слова звучат словно раскат грома посреди ясного неба.

– Германия? Завтра? Я... я не могу, – вырывается у меня.

Его брови чуть взлетают вверх, но тут же его выражение лица снова становится абсолютно непроницаемым.

– Объясни.

– У Лики температура. Она заболела. Я не могу бросить её и улететь в другую страну.

Он откидывается на спинку кресла, складывая пальцы домиком.

– Кажется, мы с тобой с самого начала обсудили все условия, и ты дала своё согласие, придя на следующее утро в офис.

– Это мой ребёнок, – голос срывается, в горле ком. – У неё температура и…

– Что же ты тогда здесь сейчас делаешь, если так переживаешь за неё? – его глаза хищно прищуриваются.

– Сегодня ей лучше, и она под присмотром. Но это вовсе не значит, что я соглашусь оставить её и полететь в другую страну.

– Вот именно, она под присмотром, – парирует он, и его спокойствие выводит из себя больше, чем крик.

– Тётя Марина моя соседка. Она вообще не обязана с ней сидеть, но…

– Все дети болеют, – перебивает он меня. – Это не повод ставить под удар многомиллионную сделку.

– Найди кого-то другого, да попроси ту же Евгению, – почти кричу я вставая. – Уверена, она с радостью согласится сопровождать тебя куда угодно. А я не поеду.

Он тоже встаёт.

– Это не просьба. Это приказ. Ты либо выполняешь то, что я тебе говорю, либо... – он делает паузу, и в воздухе повисает невысказанная угроза. – Либо наши договорённости можно считать исчерпанными.

– Ты не имеешь права! – вырывается у меня, и голос дрожит от ярости. – Ты не можешь поставить меня перед таким выбором. Это просто бесчеловечно!

– Я имею право требовать выполнения условий, на которые ты сама согласилась, – его голос холоден, как сталь. – Взрослые решения требуют взрослой ответственности.

– Взрослой ответственности? – истеричный смех вырывается из моей груди. – А что в твоём понимании ответственность, Максим? Бросить больного ребёнка? Оставить его, чтобы лететь решать какие-то финансовые вопросы? Это не ответственность, это безумие!

– Ребёнок под присмотром, ему обеспечен уход, – он отчеканивает каждое слово. – А эти «финансовые вопросы» – это будущее фонда. Или твоя личная трагедия важнее сотен других?

– Она моя дочь, а ты… – я замолкаю, в отчаянии сжимая кулаки.

Мы стоим друг напротив друга, как два врага на поле боя. Воздух в кабинете наэлектризован до предела, каждый наш вздох отдаётся гулким эхом.

И в этот самый момент в кармане вибрирует телефон. Я смотрю на экран. «Тётя Марина». Ледяная волна страха накатывает на меня с головой. Я поднимаю на Максима взгляд, полный ненависти и ужаса, и нажимаю кнопку ответа.

– Алло, – мой голос всего лишь шёпот.

– Сонюшка! Срочно приезжай! С Ликушей... С Ликой что-то не так! Она вся горит, дышит тяжело, и я не могу её растормошить!

Тринадцатая глава

Мир сужается до точки. В ушах стоит звон, а тело становится ватным.

– Я... я сейчас. Скорую вызвали?

– Да, уже едут! Пожалуйста, приезжай быстрее!

Я не помню, как бросила телефон в сумку, как рванула к двери, не глядя на Максима. Во мне осталась только одна мысль – бежать. Всё остальное: его сделки, его угрозы, его презрение, больше не имели никакого значения.

– Софья! Стой! – его голос режет пространство кабинета, но я уже в коридоре, бегу в сторону лифта.

Я слышу его быстрые шаги за спиной. Он догоняет меня у лифтовой шахты, хватает за локоть. Его пальцы обжигают кожу даже через ткань пиджака.

– Куда ты собралась?! Мы ещё не закончили!

– У меня нет времени тебе что-то объяснять, – я пытаюсь вырваться из его стальной хватки. – Моя дочь... Ей плохо! Я должна быть там, с ней!

– Успокойся. Как я понял, скорая вот-вот приедет. А ты ей сейчас никак не поможешь своей истерикой, – его голос пытается быть рациональным, но это только подливает масла в огонь.

– Ты ничего не понимаешь. Она сказала: «не может растормошить». Ты хоть представляешь, что это значит?! – я из последних сил дёргаю руку, и наконец он отпускает меня.

Двери лифта открываются, и я влетаю внутрь, яростно нажимая кнопку первого этажа. Он не пошёл за мной. Он остался стоять в коридоре, и последнее, что я вижу, это его напряжённое, нечитаемое лицо перед тем, как двери смыкаются.

Дорога до парковки – сплошное пятно. Я не думаю, я действую на автомате. Завожу машину, выруливаю с места. Мне нужно домой. Сейчас. Немедленно. Но когда я практически подъезжаю к шлагбауму на выезде из подземного паркинга, машина вдруг дёргается и… глохнет.

Я пытаюсь её завести, но нет никакой реакции на поворот ключа. Только щелчок стартера и тишина. Нет. НЕТ! Не сейчас! Я бью по рулю ладонью, чувствуя, как паника накрывает меня с головой. Я снова пробую, и снова ничего. Аккумулятор? Бензин? Нет, бензин есть. Что же происходит?!

Из кабинки службы безопасности вышел дежурный охранник.

– Вам помощь нужна?

– Машина не заводится, – с отчаянием произношу я.

В этот момент сзади подъезжает чёрный внедорожник и останавливается. Из водительской двери выходит Максим. Он что, всё-таки пошёл за мной?

Его изучающий взгляд задерживается на мне. В глазах мелькает что-то неуловимое, давно забытое, но он быстро прячет эмоции за маской безразличия.

– Открой капот.

В его тоне нет места возражениям, и мои пальцы машинально нажимают на рычаг. Максим склоняется над мотором, его сосредоточенный взгляд изучает каждый уголок. Спустя мгновение его спокойный голос разрезает напряжённую тишину:

– Проблема с клеммами аккумулятора. Окислились. Нужно почистить. Вызовите техслужбу, пусть принесут инструменты.

– Хорошо, я сейчас же позвоню. Но это минимум час-полтора...

– У меня нет этого времени, – я судорожно хватаю сумочку и выхожу из машины.

– Садись в мою машину. Я тебя отвезу.

– Нет, – автоматически отвечаю я. – Я сейчас вызову такси.

– Соня, – он произносит моё имя с такой стальной интонацией, что я вздрагиваю. – Это не предложение. Садись в машину.

У меня больше нет сил спорить, и я быстро сажусь в его внедорожник.

Салон пахнет им. Дорогой кожей, кофе и его парфюмом. Запах, который когда-то был таким родным, а теперь кажется чужим и опасным. Он садится за руль, и мы выезжаем на улицу, объезжая мою беспомощную машину.

Я прижимаюсь к окну, стараясь дышать ровно, но внутри всё сжимается в тугой, болезненный комок. Он не говорит ни слова, и тишина в салоне давит.

Мой телефон снова звонит. «Тётя Марина». Сердце уходит в пятки.

– Алло?

– Соня, мы в скорой. Едем в Детскую областную клиническую больницу. Врачи говорят, состояние тяжёлое, – голос тёти Марины срывается от слёз и паники.

Меня начинает трясти. Господи, нет...

– Я... я еду.

Отключаю звонок и закусываю губу до крови, чтобы не зарыдать.

– В областную детскую, – тихо говорю я ему. – Пожалуйста, быстрее.

Он не отвечает, но я чувствую, как машина прибавляет скорость. Максим лихо маневрирует в потоке, а его пальцы крепко сжимают руль. Я закрываю глаза, пытаясь молиться, просить, уговаривать кого-то там наверху, лишь бы с моим ребёнком всё было хорошо.

Кажется, прошла вечность, перед тем как он резко затормозил у главного входа. Я, даже не поблагодарив, выскакиваю из машины и бегу к дверям приёмного отделения. За мной слышны его быстрые, уверенные шаги, но мне сейчас не до него.

Внутри царит хаос: запах антисептика, плач детей, выцветшие стены. Я подбегаю к стойке регистратуры, где сидит уставшая женщина в белом халате.

– Извините! Мою дочь только что привезли к вам на скорой. Лика Смирнова, пять лет. Где она?

Медсестра неспешно начинает листать какие-то бумаги.

– Смирнова... Смирнова... Скорая только заехала, данные ещё не внесли. Подождите.

– Я не могу ждать! – голос срывается на крик. – Скажите, куда мне идти?!

– Успокойтесь, гражданка. Как только поступят данные, я вам всё скажу.

В этот момент ко мне подходит Максим. Его присутствие ощущается как физическое давление. Он достаёт телефон, и через пару секунд его низкий голос разрезает гулкую тишину приёмного отделения:

– Иван Петрович, добрый день, Смирнов. Мне нужна ваша помощь. Мою... дочь только что доставили на скорой. Лика Смирнова, пять лет. Нужно немедленно узнать, где она и кто ею занимается.

Он слушает пару секунд, его лицо абсолютно непроницаемо, а я застываю, и мир вокруг словно меняется.

«Мою дочь».

Эти два слова звучат в моём мозгу оглушительным эхом, перекрывая окружающий нас шум. Всё, о чём я молчала все эти годы, всё, что было моей самой страшной тайной и моим самым большим грехом, он одним, ни к чему не обязывающим, прагматичным словом выдёргивает на свет.

Он не знает правды. Не может знать. Для него это всего лишь удобная социальная маска, ключ, чтобы открыть дверь. Но для меня... для меня это звучит как приговор. Или как самое страшное и желанное признание, которое я могла бы от него услышать.

Горло сжимается так сильно, что я не могу сглотнуть. И в этот миг я с абсолютной, леденящей душу ясностью понимаю: каким бы циничным ни был его расчёт, эти слова навсегда изменят что-то между нами. Они уже прозвучали, и их не забрать назад.

– Да, мы с её матерью в приёмном отделении. Ждём. Благодарю.

Проходит не больше минуты, и телефон на стойке у медсестры разрывается оглушительным звонком. Она срывается с места, хватает трубку, и её лицо мгновенно бледнеет. Женщина бросает на нас испуганный взгляд и начинает лихорадочно кивать.

– Да, да, конечно!

Повесив трубку, она полностью преобразилась: её усталая апатия сменилась подобострастной суетливостью.

– Я сейчас всё узнаю. Подождите, да вот же, девочку только что направили в реанимационное отделение. Я вас сейчас провожу.

– Реанимацию? – это слово вырывается у меня с таким ужасом, что ноги подкашиваются.

Максим молча берёт меня под локоть, его хватка твёрдая, не позволяющая упасть, и мы спешим по бесконечным переходам за медсестрой. Наконец, медсестра останавливается перед массивной дверью с табличкой «Реанимационное отделение. Посторонним вход воспрещён».

– Вам нужно подождать здесь. Как только появится возможность, врач выйдет к вам.

– Я не буду ждать! – я рвусь к двери, но Максим по-прежнему крепко держит меня.

– Простите, но такие правила… – медсестра пытается нам что-то объяснить.

– Пожалуйста, просто передайте врачу, что мы ждём новостей о состоянии Лики, – его голос звучит неожиданно спокойно.

– Хорошо, – кивает медсестра и торопливо скрывается за дверью.

Мы остаёмся одни. В больнице. У дверей реанимации. И всего несколько минут назад Максим назвался отцом Лики.

Четырнадцатая глава

Тишина в стерильном коридоре оглушает. Она густая, тяжёлая, нарушаемая лишь отдалённым гулом аппаратуры и бешеным стуком моего сердца. Я отдаляюсь от него на пару шагов, прислоняюсь к холодной стене и закрываю глаза, пытаясь собрать в кучу расползающиеся мысли. Но они, словно ртуть, ускользают, оставляя только ледяной ужас и одно-единственное слово, которое он произнёс так легко. «Дочь».

Максим стоит напротив, и его фигура кажется ещё более массивной в этом безликом пространстве. Он не суетится, не пытается меня утешить. Он просто... ждёт. И это его молчаливое, собранное спокойствие выводит из себя больше любой истерики.

Мы начинаем говорить одновременно, разрезая тишину.

– Зачем ты назвал её своей дочерью?

– Почему её отца нет рядом?

Фразы сталкиваются в воздухе и замирают. Его вопрос бьёт точно в цель, заставляя меня внутренне сжаться. Он медленно выпрямляется, и его глаза мгновенно темнеют.

– Ты хочешь обсудить это сейчас? – его голос тих, но каждый звук в нём отточен, как лезвие.

– Именно сейчас! – я выпрямляюсь, сжимая кулаки. – Ты не имел права! Ты…

– Права? – он делает шаг вперёд, и пространство между нами сжимается, наполняясь электрическим напряжением. – Я дал тебе самый быстрый способ получить информацию. Единственный шанс оказаться здесь, а не торчать у стойки в приёмной, пока твоя дочь...

Он резко обрывает себя, и по напряжению его челюсти видно, как ему трудно подбирать слова.

– Способ получить информацию? – истерический смех вырывается из моей груди, вот только он звучит горько и неуместно. – Конечно. Для тебя всё вокруг лишь инструменты и расчёты. Люди, чувства, слова... Всё можно использовать, лишь бы добиться своего. Удобная позиция, не правда ли?

– А твоя удобней? – его голос становится опасным шёпотом.

Он подходит так близко, что я чувствую исходящее от него тепло, чувствую запах его кожи, смешанный с парфюмом.

– Легко спихнуть всё на мою бесчувственность, прикидываясь жертвой? Я только что нарушил множество правил, чтобы привезти тебя сюда, использовал связи, чтобы нам не пришлось ждать. А ты допытываешься о моих мотивах?

– Я не просила тебя обо всём этом!

– И что бы ты сейчас делала? А?! – он почти рычит, его лицо всего в сантиметре от моего, и его глаза пылают зелёным огнём. – Но давай вернёмся к моему вопросу. Где отец этой девочки? Почему её мать одна мечется по городу, а не звонит тому, кто должен быть рядом в такой ситуации?

Каждая клеточка моего тела разрывается от боли. Правда жжёт горло, как раскалённая сталь. Я поднимаю подбородок, глядя ему прямо в глаза, которые так похожие на Ликины.

– Её отец, – я произношу с ледяным спокойствием, которого во мне нет, – не достоин находиться рядом с ней. Он недостоин даже знать о её существовании.

Я вижу, как что-то вспыхивает в его взгляде. Непонимание? Гнев?

– И кто ты такая, чтобы решать, кто достоин, а кто нет? – цедит он сквозь зубы.

– А кто достоин? Может он? – я перебиваю его, и моё сердце колотится так, что, кажется, вырвется из груди. – Тот, кто однажды уже доказал, что ему нельзя доверять? Тот, кто способен на подлость и предательство?

Мы дышим тяжело, почти в унисон. Воздух между нами раскалён до предела, каждый наш вздох – это вызов, каждое слово – обнажённый нерв. Он смотрит на меня с таким напряжённым, яростным недоумением, будто пытается разгадать шифр, ключ к которому у него украли.

– Ты говоришь так, – он начинает, и его голос низок и опасен, – будто это…

И в этот самый момент, когда слова, которые могут изменить всё, уже готовы сорваться с его губ, раздаётся отчаянный, срывающийся голос:

– Сонюшка!

Мы оба резко оборачиваемся и видим идущую к нам тётю Марину. Её лицо заплакано, волосы растрёпаны, а в руках она сжимает Ликину кофту. Она спешит к нам, не замечая напряжения, витающего в воздухе.

– Соня, родная! – она хватает меня за руки, её пальцы ледяные. – Я так испугалась! Она вся горела, а потом закатила глаза... Я думала, всё...

Её голос срывается, и я автоматически обнимаю её, похлопываю по спине, но мой взгляд по-прежнему прикован к Максиму. Он отступил на шаг, и его лицо снова стало маской, но в глазах ещё тлеют угли невысказанной ярости. Момент упущен. Правда, висевшая на волоске, снова отступила в тень.

– Всё хорошо, всё обязательно будет хорошо, – бормочу я, чувствуя, как дрожу. – Сейчас врачи сделают всё необходимое.

– Ой, простите, – она всхлипывает, замечая Максима. – А вы кто?

Её взгляд мечется между нами. Максим выпрямляется, но по-прежнему смотрит только на меня, и в его взгляде обещание, что это далеко не конец.

– Это Максим Александрович, – говорю я, и мой голос звучит устало. – Мой начальник.

Тётя Марина кивает, слишком расстроенная, чтобы задавать больше вопросов.

И когда тишина снова начинает сгущаться, у меня в кармане вибрирует телефон. Я вздрагиваю, когда вижу мамин звонок. Сердце замирает. Она знает? Кто ей сказал? Тётя Марина?

– Мам? – подношу я трубку к уху, и мой голос предательски дрожит.

– Доченька! – её голос полон настоящего ужаса. – Слушай меня внимательно. Вам с Ликой срочно нужны анализы на Фабри! Ты можешь оказаться носителем, а это значит...

Она замолкает, и в тишине я слышу её прерывистое, паническое дыхание. Мир вокруг плывёт, и я чувствую, как кровь отливает от лица.

– Это значит, Лика в группе риска. Ей нужна срочная диагностика. Соня, ты слышишь меня? Сдайте анализы. Немедленно. Пока не стало слишком поздно.

Пятнадцатая глава

Трубка выскальзывает из моих пальцев и падает на пол с глухим пластиковым стуком. Звук будто доносится сквозь вату. Я не чувствую ног. Не чувствую рук. Единственное, что существует в мире, это ледяная глыба, впивающаяся осколками в грудь.

«Ты можешь оказаться носителем».

Я медленно, как лунатик, опускаюсь на стул. В ушах гудит. Я не вижу ничего, кроме узора на линолеуме: размытые пятна, плывущие перед глазами.

– Софья.

Чей-то голос. Глухой, далёкий. Я не реагирую.

– Соня!

Резкий, как щелчок, тон. Я вздрагиваю и поднимаю голову. Максим. Он стоит надо мной, его лицо всё ещё напряжено, но ярость в глазах сменилась настороженным, изучающим вниманием. Он поднял мой телефон и держит его в руке.

– Что случилось? – его голос тихий, но твёрдый.

Он не выражает сочувствия. Он требует отчёт.

Я открываю рот, но не могу издать ни звука. Горло сжато тисками. Я просто смотрю на него, и, кажется, он читает в моих глазах весь тот ужас, что вывернул меня наизнанку.

– Мама… – наконец выдавливаю я, и это похоже на хрип. – Отцу… стало хуже.

Ложь. Гнусная, трусливая ложь, которая приходит первая на ум. Но я не могу сказать правду. Не сейчас. Не ему.

Он не верит. Я вижу это по тому, как чуть сужаются его зрачки.

– Ясно, – отчеканивает он наконец и отворачивается.

В этот момент дверь в реанимацию открывается, и выходит женщина в белом халате, у неё усталое, но спокойное лицо.

– Родители Смирновой?

Мы оба замираем. Я вскакиваю, едва не падая от головокружения.

– Я её мать! Как она?

– Состояние стабилизировали, – говорит врач, и у меня подкашиваются ноги от облегчения.

Максим молча поддерживает меня, и я позволяю себе опереться на него.

– У девочки тяжёлая бактериальная инфекция, вызвавшая фебрильные судороги на фоне высокой температуры. Сейчас ей вводят антибиотики. Но…

«Но». Это слово повисает в воздухе, леденя душу за секунду.

– Но что? – срывается у меня голос.

Врач смотрит на меня внимательно.

– Приступ был очень сильным. И учитывая его природу, а также некоторые нетипичные симптомы… нам нужно исключить ряд генетических патологий. Вам известно о чём-то подобном в семье? О случаях внезапной детской смертности, эпилепсии, болезней накопления?

Мир сужается до точки. Сердце замирает, а потом начинает колотиться с бешеной силой. Приказ матери срочно сдать анализы и эти пояснения врача о нетипичных симптомах, всё складывается в чёрную, бездонную пучину.

– Да, – выдыхаю я, понимая, что сбываются мамины худшие опасения.

Я чувствую, как взгляд Максима впивается в мой профиль.

– У её деда, моего отца… болезнь Фабри. Его недавно доставили в клинику в Германии. Моя мама позвонила буквально пару минут назад. Сказала, что я могу быть носителем. И что Лика… – голос срывается, и я закусываю губу, чтобы не закричать. – Что Лика в группе риска.

Тишина. Гулкая, оглушительная тишина, в которой слышно лишь прерывистое дыхание тёти Марины.

Врач кивает, её лицо становится серьёзным.

– Это в корне меняет картину. Нам нужно полностью сменить тактику обследования. Я свяжусь с нашими генетиками, но вполне вероятно, что анализы нужно будет отправлять в столичную лабораторию.

Она быстро разворачивается и уходит, а я даже не успеваю спросить, могу ли я увидеть её. Я остаюсь стоять, глядя в пустоту. И в этот момент на меня мощной волной обрушиваются мысли.

Зачем я вообще соврала ему? Я медленно, преодолевая сопротивление каждой клетки, поворачиваюсь к нему. Максим не смотрит на меня с торжеством. Не смотрит с ненавистью. Его лицо – сплошная каменная маска, но за ней бушует буря.

– Максим… – начинаю я, не зная, что хочу сказать.

Извиниться? Объяснить?

Он резко поднимает руку, обрывая меня. Его движение резкое, отточенное.

Он достаёт телефон. Его пальцы быстро набирают номер. Он подносит трубку к уху, и его голос, ровный, низкий, лишённый каких-либо эмоций, разрезает тяжёлый воздух коридора.

– Мне нужна команда лучших генетиков по болезни Фабри. Детский случай. Девятая клиническая, Смирнова Лика. Организуйте их присутствие здесь в течение двух часов. Все анализы дублировать в независимые лаборатории. Я беру всё финансирование на себя. Да. Немедленно.

Он вешает трубку и ещё что-то печатает в своём телефоне. Он не смотрит на меня. Максим решает проблему, о существовании которой не знал ещё полчаса назад. И только когда он заканчивает, то медленно переводит на меня взгляд. В его зелёных, таких знакомых и таких чужих глазах не гнев, не вопрос, а нечто худшее.

Ледяное, бездонное разочарование.

– Ты… – он произносит это слово тихо, и оно звучит как приговор. – Зачем ты мне соврала?

– Тебя это всё вообще не должно касаться, – я пытаюсь защититься, и мои слова звучат жалко и фальшиво даже в моих ушах.

– Ошибаешься, – он парирует без единой нотки сомнения. – А теперь ответь мне честно. Только действительно честно. Твоя паника, твоё нежелание, чтобы я называл Лику своей дочерью... Это как-то связано с тем, почему ты ушла тогда? С тем, что заставило тебя вычеркнуть меня из твоей жизни, не дав мне ни единого шанса?

Я замираю, и он цепко подмечает мою реакцию.

– Не отвечаешь? – его голос становится тише, но твёрже. – Тогда я скажу сам. Ты посчитала меня предателем и решила, что я недостоин. Не достоин знать о своём ребёнке. Не так ли?