Текст книги "Мичуринский проспект (СИ)"

Автор книги: Митя Чертик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– А тряпки со средствами? – Иван всегда пререкался, от того и стал любимчиком.

– У старшины возьмете.

Старшина выдал нам несколько губок и жестяную щетку, а соду мы нашли в кладовой. Приступили мы к уборке без рвения. Тут все нужно было делать без рвения и энтузиазма, иначе ты выделялся из толпы безликих баранов, вызывая тем самым их желания тебя забодать и втоптать в грязь. Первым закончил Сизый. Правильней даже сказать, что он не начинал – просто намочил губку, посыпал губку содой, потер бурую поверхность между конфорками и, поняв, что успеха в этом деле не добиться, положил губку на раковину.

– Что, ты все? – я засмеялся.

– Ага, устал, – засмеялся он в ответ.

– Ты чо, попутал? Три давай! – негодовал Иван. Он знал, что мы просто уйдем через пару часов, а ему тут сидеть до самого вечера с замполитом Палычем.

– Да ладно тебе, – заступился я за приятеля, – Палычу плевать на результат, ему главное дрочить тебя и держать тут до вечера.

– Мне похуй, – не унимался Иван, – давайте трите.

– Ванюш, хряпнуть не хочешь? – включился Сизый.

– Чо? – Иван улыбнулся.

– Не боись, не висячку, пивка, – Сизый настаивал.

– Да меня Палыч убьет.

– Ничего он не заметит, пойду я за пивом дойду.

Когда сизый вышел, я взял железную щетку, в надежде, что сода уже начала разъедать ее и сильное механическое воздействие приведет к успеху. Иван стоял рядом и шумно тер соседнюю плиту губкой.

– Уффф, – он остановился и вытер пот со лба, – устал уже. Блин, не оттер ничего. А еще, конечно, Сизый – козел.

– Это да, – я продолжал свою работу, не сильно, впрочем, усердствуя, – а еще тут все врут.

– Ха! По поводу все врут! Помнишь Василий говорил все про футбол, свою банду и прочую фигню?

– Ну да, помню, а что? – на самом деле футбол меня совсем не интересовал, но поддержать беседу было куда интересней, чем отмывать жир в тишине.

– Так вот, он не врал. У него реально своя банда. И там жесткие типы.

– Интересно.

– Короче, поеду с ними на мутку на следующих выходных.

– Что за мутка?

– Ну, забив в лесу. Стенка на стенку.

– Это как на видюхах?

– Именно.

– Круто.

– Там тип у них вообще жесткий есть. Бабаш. Говорят его брата чехи прессовать начали, он узнал, нашел этих двух чехов и отрезал им голову, – Иван засмеялся.

– Ничего себе, действительно, парни серьезные.

– А ты не думаешь, что это вранье?

– Да блин, я думал, что Вася врет. А оказалось, что правда, так что и эта история реальная. Так, ладно, надо тереть. А то Палыч трахнет.

До самого прихода Сизого мы усиленно работали. По крайней мере, Иван. Я понимал, что занятие это бесполезное, и, не рассчитывая на положительный результат, еле-еле водил щеткой по размякшей грязи, и когда Сизый, как всегда радостный, поставил на стол пакет, беззаботно отбросил дело.

– Может сделаем перерывчик? – сказал я Ивану, кивая на выставленные на стол банки.

– Ааааа, – Иван махнул рукой, со злостью кинул губку в угол, взял пиво и тут же пожаловался, – чо такое теплое?

– Тебе не угодишь, – ответил радостный Сизый.

– Ладно, черт с тобой, прощаю, – ответил Иван.

Я тоже взял банку и сел на подоконник, рядом с Иваном. Сделав несколько глотков, я сказал:

– Парни, может уберем пакет от греха? А то Палыч придет и выкинет все.

– Здравая мысль, – поддержал Сизый, – да и охладить его бы неплохо. Отнесу к Руслану в комнату.

Сизый вышел в коридор и крикнул:

– Руслан! Ты где?

Я снова обратился к Ивану.

– Вообще, это классно, что ты едешь на мутку, сгоняешь и расскажешь обязательно. Это же круто! Жизненный опыт. Да какой жизненный, ты начинаешь жизнь в культурном контексте великого шотландского писателя Ирвина Уэлша.

– Ага, бухло, футбол и друзья-наркоманы, – сказал Иван.

– Только единственный косяк в том, что мы носим форму и учимся на сраных мусоров.

Иван промолчал. Это противоречие не вызывало в его душе никакого отклика. В нем спокойно уживались два этих враждующих, хоть и в теории, мира. Его не смущало то, что он одновременно был и хулиганом, совершающим уйму нарушений с неясными целями и будущим офицером. И самое удивительное, что больше он тяготел к миру криминальному. Его увлекла воровская романтика, и он жил этим. Простые дворовые парни, со своей стороны, живя по понятиям, также не видели ничего плохого в том, чтобы иметь в друзьях мента. Питейно-лавочные компании открыты для любого человека с отсутствием критического мышления и занимающегося бесполезной деятельностью. Еще лучше если человек ведет абсолютно бессознательный образ жизни, и, конечно, лучше всех интегрируются люди без определенного рода занятий и каких-либо, даже самых примитивных, мыслей в голове.

– Как там Руслан? – спросил Иван, появившегося в дверном проеме, Сизого.

– Лежат-с, – как всегда засмеялся Сизый, – они только поели. Копят калории перед качалкой.

– Ахааа, – включился я, – он вообще хоть раз на ПХД выходил?

– Да черт его знает, – ответил Сизый, – его Чача боится. Что он ему сделает? С Палычем тоже отношения нормальные, – он кивнул на Ивана, – хотя может Палыч его тоже боится. Ты видел как он все сдает? Подходит к преподу, смотрит в глаза, напрягает банку... Ты попробуй ему не поставь. Банка – 56 сантиметров.

– Парни, – оживился Иван, – а вы эту историю слышали?

– Какую? Историй много, – сказал я.

– Как он в очереди стоял в чепке в подвале?

Мы промолчали, давая понять, что не слышали и хотели бы услышать.

– Короче, стоит он в очереди, – продолжил Иван, – перед ним в очередь пролазят он и говорит: "ЭЭ, ты куда лезешь?". Чел оборачивается – челу лет тридцать. Руслан на погоны смотрит – капитан.

Мы засмеялись. И, предвкушая кульминацию, я спросил:

– И что капитан сделал?

– Ничего, – сказал Иван, – что ты ему сделаешь.

Внезапно и молниеносно ворвался Палыч.

– Тааааак, пиво пьем значит, – он как всегда говорил скороговоркой.

Мы были схвачены врасплох, а потому ничего не делали, стояли и смотрели на своего начальника, в беспомощном ожидании его действий.

– Ну что, давай сюда, – первым делом он подошел к Ивану, взял из его рук банку и стал выливать пиво в раковину.

Палыч никогда не злился. Он всегда прикалывался. Но тем не менее, его задрочка была очень жесткой, несмотря на такое нестандартное ее исполнение.

– Что стоим, смотрим? Следуем примеру отца-командира.

Я посмотрел на Сизого, Сизый посмотрел на меня. Мы улыбнулись и продолжили стоять, ожидая кульминации и развязки. После Ивана Палыч подошел ко мне. Я расстался со своей банкой легко и непринужденно, а когда очередь дошла до Сизого, и Палыч стал сливать порцию Сизого, то Сизый не сдержался и сказал.

– Сергей Павлович, грех на душу берете.

Палыч промолчал. И завершив столь приятный для себя процесс, осмотрел кубовую и оставшись недовольным результатами нашей деятельности полностью, велел все переделать и удалился.

– Хороший мужик... – сказал я, чтобы как-то прервать, наступившие после его ухода молчание.

– Ага, хороший, – негодовал Иван, – только я из-за вас тут до шести сегодня, точно.

– Ты так говоришь, будто тебе кто-то заливал, – включился Сизый.

– Ничего не знаю, – парировал Иван, – со мной будете.

– А висячку хряпнуть не хочешь? – засмеялся Сизый.

– Я те хряпну, – Иван был недоволен, однако было понятно, что он не будет препятствовать нашему уходу.

– Пойдем может пиво из холодильника заберем? – сказал я. Давно уже пора было сваливать, но сделать это было необходимо под каким-либо предлогом, чтобы не слушать возмущения и ор Ивана.

– Пойдем.

Руслан, как обычно, дремал перед тренировкой. На уборку за весь первый курс он сходил раза два, а уж на втором, он и вовсе забыл, что это такое. Благо никто ему не напоминал. Видимо, боялись нарушить его покой.

– О, привет! – он улыбнулся во все своих тридцать два белоснежных и здоровых зуба. Он всегда был искренне рад видеть меня.

– Здарова, Рус, как спалось.

– Хорошо, – он потянулся, потом вдруг резко изменился в лице, дернулся, и громко засмеялся.

– Что ты смеешься? – поинтересовался радостный Сизый, доставая из холодильника пакет.

– Такая жесть снилась, – Руслан схватился за рот, пытаясь остановить приступ смеха.

– Да что снилось-то? – распалялся заинтригованный Сизый.

– Что мне Палыч сосет, – Руслан уже не мог сдержаться, а потому засмеялся своим здоровым, конским смехом так, что под ним затряслась неказистая койка.

– Ёёёёёёёё, – Сизый схватился за лицо и заразился смехом Руслана.

Мне же было не до смеха. Хотелось поскорее дойти до пруда и выпить холодненького пивка. Ничто другое меня не интересовало, в том числе и гомосексуальные фантазии моих сокурсников. Я знал только одно, что если Сизого не дернуть, то он будет трепаться с Русланом еще минут десять.

– Давай оставим Руслана, наедине с его мыслями. Мне кажется ему нужно побыть одному, – сказал я.

На этот раз заржали мы втроем, однако мои слова подействовали на Сизого, и уже через минуту мы спускались по лестнице.

16.

И снова пришел март. Второй раз за время моего пребывания в этом гнилом заведении. Радовался ли я весне? Нет, совсем нет. Меня уже ничто не могло радовать. Наладились отношения с сокурсниками, я совсем забросил учебу и просто нажирался каждый вечер. А утром, с бодуна, шел в Академию. Когда живешь в таком ритме, дружно с бутылкой, жизнь проносится мимо тебя.

Естественно, во дворе у нас собралась большая компания собутыльников. Если было холодно мы пили, курили сигареты и гашиш в подъезде, когда было тепло – занимались тем же самым на лавочке.

Одним субботним утром, я зашел к Бунину. И мы вышли на балкон покурить. На балконе стоял Штакет в своем желтом диггерском костюме, со сварочными очками на лысине и здоровенными наушниками на ушах. Никогда еще в жизни я не видел его в таком состоянии – он дрыгал руками, исходил слюной и в глазах его кипела гремучая смесь радости и безумства. Он, зачем-то, обнял меня.

– Что с тобой? – я был растерян, и не знал что ему сказать, когда он отпустил меня.

– ААААААААААААААХУЕННО! – на более вменяемый ответ он был не способен.

– Пойдем от него подальше, – Иван взял меня за локоть и мы встали в противоположном от Штакета углу балкона. Штакету было все равно, он продолжал слушать музыку и дрыгать руками.

– Что с ним? – закурив, я спросил у Ивана.

– Да, экстази закинулся.

– Классно.

– Да что классного? Ты на него посмотри. Хочешь как он?

– Конечно хочу!

– Сейчас у него спрашивать лишнюю таблетку бесполезно...

– Ясное дело, позвоню сегодня вечером ему, когда отпустит.

Вечером я ему не позвонил. Нажрался и не помнил как добрался до кровати. Утром, уже в курилке, за утренним кофе с сигаретой, я вспомнил про Штакета и позвонил ему:

– Алло! Привет! Что, тебе отпустило?

– Ну так, – засмеялся Штакет, – ты как?

– Да вот, в Академии с бодуна умираю. Я у тебя спросить хотел, у тебя еще есть?

– Неа.

– А намутить вариант?

– При возможности.

– Понятно. А когда возможность появится?

– Понятия не имею.

Как оказалось, возможность появилась на восьмое марта. День был праздничный, и на мое счастье, мне не нужно было идти в наряд. Поэтому я просто встретился со всеми – со Штакетом, Худым и Буниным и мы пошли гулять.

17.

– Дэн, ты совсем больной? – улыбался Бунин.

– Чего?

– Ты на свидание оделся, или на мутку?

– Да что не так-то, – я неуверенно опустил голову и оглядел пуловер, штаны, кроссовки. Кроссовки и правда вычурные чуток – но других просто нет.

– В кроссовках дело что ли? – поинтересовался я.

– Ну да. И штаны... у тебя джинсов простых нет? Что это за хлопковая поебота с позолотой?

– Они удобные зато!

– Ну ладно. Кроссовки я те хоть дам, что ли.

Я утонул в ботинках Бунина. У Ивана был сорок пятый размер, а у меня сорок третий.

– Отличная обувка, спасибо!

– Да, ладно, на вот, бумажки всунь попробуй.

Бумажные комки помогли немного. Ботинки, вроде как, не спадали. Да и чувствовал я себя в них уверенней просто из-за того, что нога стала казаться больше. Слава богу, Иван не стал всучивать мне свои штаны. Всучил бы он всенепременно розовые модные джинсы, которые надевал один раз в жизни. Он ждал кого-то в них на Киевском вокзале и стоял там у всех на виду около часа. На него очень сильно косились. Странно, что не поступило к нему никаких непристойных предложений со стороны представителей сексуальных меньшинств. Удивительно.

Мы прошли мимо машин, припаркованных под нависающей, сочной зеленью и подошли к палатке.

– Я думаю, – начал Иван, – пара батлов пива нам не помешает. Главное не нажраться.

Ехать нужно было на Шаболовку, на трамвае. Я всегда любил трамваи, они стучали колесами, двигались медленно, но уверенно, без пробок. Есть что-то в трамваях притягательное, антикварное. Кругом планшеты, мобильники, как компьютеры, а они все едут не спеша, по старинке, по рельсам, по вымощенным серыми камнями мостовым. На них время не влияет никак.

Сначала нам нужно было встретить Василия. Он жил недалеко от метро. Он как всегда начал разговор первым, с темы которая волновала именно его.

– Лена, сука, замутила с каким-то конем!

– Да надоел ты со своей Леной, – засмеялся я, – у тебя ж была какая-то подруга недавно.

– Да, – улыбнулся он, – я ее трахнул на холодильнике на Новый Год, пока ты спал, алкоголик.

Василий скорее всего врал. Да, он таскал за собой какую-то девчонку, и притащил ее на Новый Год на вписку. Я упился в усмерть еще до курантов и валялся на полу. В той комнате, где я вырубился пригодных для сна места было только два: диван и старый холодильник, лежавший на боку. Василий уверял, что не просто трахнул эту девку, а сорвал ей целку. Это очень маловероятно. Хотя если правда, жаль ее – лишиться девственности на холодильнике, на мутной хате, с окнами с видом на ТЭЦ, в окружении алкашей, пустых бутылок и блевотины – это точно не то, о чем мечтает девушка.

Возле метро стояло человек тридцать. Все ждали мутки – наши. Кто с пивом, кто с дешевым и вредным коктейлем из банки, кто курил, кто просто стоял, без сигареты и бутылки, таких меньшинство. Я не знал почти никого – но это и не странно: во-первых, я первый раз на мутку поехал, а во-вторых Василий, который подтянул меня и Ивана, сам не знал и половины людей. Это нормально, когда собирается такая толпа хулиганов. Скауты отзванивались – то там фирма, то тут. То сорок человек, то семьдесят. Нужно забиться. Выбирали лес.

В метро наша шобла заняла весь эскалатор, хотя вели мы себя тихо – в воздухе чувствовался сильный, почти электрический заряд напряжения. В такие моменты ты понимаешь, что на самом деле означает затишье перед бурей. Человек семьдесят собралось, после нас еще народ подтянулся – это действительно событие. Серьезный махач впереди. Я не чувствовал ни страха, ни мандража. Не знаю, что чувствовали другие, но все либо молчали, либо разговаривали, изредка прерываясь на робкий и слегка нервный смех.

Когда мы вышли на улицу, нас тут же остановил милицейский патруль. Менты прекрасно понимали, что толпа молодых парней в спортивных костюмах – верный знак приближающегося противоправного деяния.

– Что, ребят, драться собираетесь?

– Ага, у нас масленица.

– Ну, смотрите, если что не так – всех позакрываем.

Иван не мог больше молчать. Его прорвало.

– Ага, позакрывают. Не догонят, не поймают! Насчет ментов. Мне тут знакомый рассказывал недавно, как в "Кружке" дал пизды мусору-охраннику.

– За что? – спросил я.

– Да дебил. Они там сидели с кем-то, денег не хватило за счет расплатиться. Не знаю, не хватило ли на самом деле, или платить не хотели. Стали они выходить без оплаченного счета. На Горбушке дело было, там "Кружка" двухэтажная, ну так вот, они по лестнице спускаться начинают, навстречу мусор. Что делать?

– Ну?

– Да знакомый дал ему с ноги в грудак, пока тот катился, они и свалили.

Скауты наконец договорились. Идти надо было в парк, где тихо, много деревьев и мягкая земля. Все кругом разминались, а я не чувствовал ни ног, ни рук, я был как плюшевый мишка с набитыми ватой конечностями. Я не чувствовал надвигающейся опасности, да и вообще слабо представлял, что меня ждет. Но судя по всему, мое тело куда лучше было осведомлено о предстоящей драке, руки, ноги, внутренние органы будто чуяли, что им скоро придется несладко, и просто отказывались слушаться. Я оглядывался по сторонам и понимал, что многие испытывают схожие чувства. И только огромный толстый мужик, который прыгал, громко гыгыгкал и махал кулаками по воздуху, одним своим видом разряжал тяжелую атмосферу.

– Аааа, это Бабаш, – поймал мой взгляд Василий, – ходят слухи, что он двум хачам голову отрезал. Абсолютно больной чувак.

– Что-то не очень верится. Он бы точно не стоял рядом с нами сейчас. Его поймали бы либо хачи, либо менты.

– У него белый билет. Он и психически больной, и дурак.

– И что? От таких дел белый билет не спасет.

– Ну, не знаю, ему, видимо, повезло.

Вдруг к парням, стоящим впереди подошел скаут и сказал что-то. Ребята засуетились, начали кучковаться и двигаться в сторону леса.

– Оооо, – сказал бывалый Василий, – понеслась.

Я промолчал. Мне нечего было сказать. Но больше всего меня удивляло то, что и после того, как все пути к отступлению оказались отрезанными, внутри меня ничего не изменилось – я все так же не чувствовал ни страха, ни агрессии, ни готовности к драке. Просто легкая слабость. И все.

Из толпы кто-то скомандовал:

– Строимся!

Толпа молча откликнулась: парни вокруг меня, стали смыкаться в шеренги, сцепившись за предплечья. Я оказался то ли в пятой, то ли в шестой с конца, хотя по габаритам я должен был идти впереди. Но теперь было поздно, в моей позиции мне оставалось только толкать, продавливать впереди идущими наших оппонентов.

За считанные мгновенья семьдесят человек организовали четыре длинных и стройных ряда. За спинами товарищей я не мог разглядеть ничего. Мог только чувствовать то, что напряжение среди нас достигло наивысшей точки. Все шли молча, пытаясь попадать в ногу, пытаясь поймать общий ритм, слиться в одно мощное целое. Наверно, я должен был слышать стук шагов, но слышал лишь стук сердца.

Среди нас не было никакого лидера, командира, который отдает команды. От того все наши действия являлись спонтанными, однако на удивление слаженными. Мы стали спускаться с горки, и я, наконец, оказался способен видеть то, что происходит впереди. А впереди, в метрах ста от нас, по пыльной дороге приближалась коробка противника.

Среди нашей банды, кто-то не выдержал гнетущей тишины и выкрикнул:

– Зиг Хайль!

Его тут же поддержали, за считанные секунды мы все заряжали нацистское приветствие и вскидывали руки. Многие из нас даже не знали друг друга, и нас не объединяло по большому счету ничего, кроме бытового, советского разлива, фашизма.

Расстояние между коробками неумолимо сокращалось и когда между нами осталось метров двадцать, мы дружно замолчали. Теперь заряжали оппоненты. Резко, как три выстрела, как три коротких "Ура" по лесу прогремело:

– Кэпиталс! Кэпиталс! Кэпиталс!

Сразу после этого, ребята, что шли впереди меня, замерли. Пусть на долю секунды, но все сразу стало понятно – они испугались. Для меня заряд противника не значил ровным счетом ничего, а их заставил оступиться.

Я понял, что драка началась, только тогда, когда мы прекратили движение. Мы с Иваном просто давили на спины товарищей, не понимая того, что там впереди происходит. Мне быстро наскучило это занятие, и я выскочил из коробки, Иван выскочил следом.

На переднем крае зарубились не на шутку: человек по пятнадцать с каждой стороны методично разбивали друг другу морды. Было непонятно кто побеждает, однако странным казалось другое: когда я ехал сюда, то боялся что в такой толпе обязательно случиться неразбериха, и мне прилетит по башке от своих же. На деле все вышло иначе. Свои – за спиной, чужие – впереди.

Я быстро нашел себе противника, мы столкнулись взглядами, и все сразу стало понятно. Он решился ударить первый, задел. В свою контратаку я вложил всю свою силу и если бы достал, то точно повалил бы его. Но я промазал, да так, что даже равновесие потерял. Хотя может я потерял его не от удара? Может я просто споткнулся о выступившие корни березы?

– Сколько пальцев? – вытащил из небытия чей-то голос. Там, в пустоте виделись сны, только меня в них не было. Ни прошлого, ни будущего, ни настоящего.

– Два, – перед глазами плыло всего несколько секунд. Потом все нормализовалось. Голова, правда, звенела, да саднило в ухе.

18

Мичуринский проспект широк и разношерстен, но он не всегда был таким. Сам проспект и дома вокруг него начали строить во время подготовки к Олимпиаде восьмидесятого года. Оформлялся он быстро: деревеньки сносились, возводились панельные дома. Сначала пяти и девятиэтажные, потом пошли и высотки в семнадцать этажей. Дома эти, вне зависимости от количества этажей – строения жалкие как снаружи, так и внутри. В квартирах низкие потолки и дурацкие планировки. В двух-трех комнатах частенько живет по три поколения. Кругом нет африканской нищеты, но есть безысходность и серость, которая пропитала все вокруг. Все кругом блекло: блоки высоток, выцветшие тротуары и даже многочисленные голуби. К середине девяностых годов – Мичуринский стал полноценным микрорайоном и ко всему этому убожеству прилепляли элитные дома из хороших материалов, с толковой архитектурой, которые никак не вписывались в общий ансамбль.

Совсем другое дело – сама дорога. Его укатывали асфальтом, следили за ней, чинили постоянно и вскоре она стала одной из важных магистралей столицы. В конце нулевых из нее сделали настоящую трассу, с разделительной полосой и тремя полосами движения в каждую сторону. По Мичуринскому ездят внедорожники за добрую сотню тысяч долларов, ими управляют молодые и красивые девушки, злобные кавказцы, пузатые бизнесмены. Да кто угодно может быть за рулем этого внедорожника. Просто живет он скорей всего в таком же доме, в такой же квартире, в таком же доме, а если и нашлись средства на жилье поприличней, то окружает его та же серость и безнадега, что и других.

Штакет жил в башне у обрыва. Не подумайте, что это сказка. На Мичуринском действительно есть башня у обрыва. Синий дом, этажей в двадцать. Внизу – иссохшее русло реки, поросшее орешником и, на другом берегу, гоночный трэк. Порой мотоциклисты нарезают на нем круги, подпрыгивают на буграх и высекают из под колес метровые столбы грязи. Штакет не знал, проводятся ли там соревнования, или там просто проходят тренировки. Да какое ему до этого дело? Ему восемнадцать и сегодня надо идти в клуб.

Когда я зашел к нему в комнату, то он сидел на узком подоконнике и смотрел в окно.

– Привет, чувак! – поздоровался я.

– О, здарова, а ты как сюда попал?

– Брат твой открыл.

– Гы, я даже не слышал.

– Что ты делаешь? НЛО опять высматриваешь?

– Не, я сегодня не упарывался еще. Смотрю на штуку.

– На мою шарагу?

– Ага. Она похожа на какого-то робота.

– Правда? – удивился я и подошел к окну.

– Ну вот смотри, рука, например, – он указал на общагу, – вот голова, – он тыкнул пальцем в сторону высокой башни, в которой находилась библиотека.

– А вот это вторая рука? – я кивнул в сторону учебного корпуса.

– Ага. Робот упал и сцепил руки.

– Или раком стоит.

– Ахааа.

Я плюхнулся на диван и под расслабляющий эмбиент уставился в рейверский гобелен на стене. На нем написаны были флуоресцентными красками несколько планет. В одной из который, по широкому и плоскому кольцу угадывался сатурн. Вечером, если не включать свет, а сидеть в темноте накуренным, хорошо было, уставившись в полотно, лететь к ним, ярким и светящимся.

Тягучий и въедливый звонок вывел меня из транса. На этот раз Штакет пошел открывать,

– Привет, Дэн! – улыбалась Белка.

Она мне не нравилась, с ней бы мне точно не хотелось переспать – во-первых у нее были крашенные немытые волосы, во-вторых у нее была грязная кожа и самое главное – у нее был просто невыносимый плановой смех. Этот смех не просто раздражал, он еще служил ей индикатором настроения. Им она выражала радость, обиду, тоску, счастье, ненависть и презрение, в общем, она выражала смехом те чувства, которые обычные люди выражают мимикой и жестами. У нее мимика почти отсутствовала. Все время тупая ухмылка.

– Привет! На пати сегодня едешь с нами? – сказал я.

– Не, я по делам.

Штакет согнал меня с дивана, скинул потертые подушки на пол и засунул руку глубоко внутрь конструкции. Ковырялся там долго, даже испарина на лбу вышла. Встал, начал чесать затылок. Потом сунулся с другой стороны – что-то поймал. Вытащил какую-то коробку, и выдал белке запаянный пакетик с крошечным рубином.

– Что это? – спросил я.

– Микродот. ЛСД, – ответила Белка, приспустила штаны и засунула дерьмо себе в пизду. Потянуло немытыми гениталиями.

– А еще есть?

– Нет, – она засмеялся ехидно, презрительно.

– Да не ссы, – успокаивал Штакет, у нас амфетамины есть.

Амфетамины действительно имелись в наличии, и немало. Граммов десять. Штакет не банчил сам. По старой памяти, да и для успокоения паранойи стафф на хранение оставлял ему Худой. За эту услугу, Штакет невозбранно употреблял часть запаса самостоятельно. Они начинали торговать дурью вместе, но Штакет быстро с этим делом подвязал: его прихватили в Украине с тремя боксами травы – мелочь, конечно, но закрыть могли. Его вытащила из какого-то Симферопольского обезьянника мама, отослав сыну тысячу баксов. В итоге все кончилось тем, что он провел три дня в ментовке и поехал домой.

На столе быстро образовался маленький сугробик. По сугробику прошлись социальной картой, он превратился в две полосочки, к полосочкам прилепились трубочки из сторублевочек и полосочки пропали, оставив на деревянной крышке стола тоненький слой белой пыли.

Мы быстро поймали тачку. Остановилась старенькая шестерка, я плюхнулся вперед. Сиденье было сломано – спинка упала и уперлось в заднее кресло. За окном летели фонари, оставляя за собой огненные следы. Иногда эти следы срастались в линии.

– Дэн, там на Павелецкой нужно будет человечка подождать.

– Хорошо.

На улице было сухо и тепло. Мне нравилось стоять и ждать. Мне вообще все нравилось под спидами. Идти, прыгать, пить чай. И даже если бы погода подкачала, полил бы дождь, то и это не помешало бы мне радоваться миру вокруг. Мы простояли у дороги минут пять. Штакет позвонил кому-то. Говорил он долго, как это обычно случается под стимуляторами, а потом махнул рукой на подземный переход и мы спустились вниз. В переходе, как это обычно случается дурно стоял бомж, шатался и падал. Больше никого. Только желтые грязные стены кругом, освещенные тусклыми фонарями.

Когда мы перешли на другую сторону, к выходу из метро, бомж поплелся за нами. Штакет все говорил по телефону, а я присел на парапет. Бомж пытался что-то сказать, но тщетно, язык, как и ноги, не слушались. Я не обращал на бродягу внимания. Курил сосредоточенно и осматривался по сторонам.

Из перехода поднялся еще один бомж. У него была одна нога, две костыли и свита из двух синявок. Сразу видно – центровой, альфа-самец перехода. Он ткнул костылем в бок бедолагу, шатавшего рядом с нами, и тот, даже не пытаясь сопротивляться, свалился. Центровой не добивал сильно – дал костылем раза три-четыре с размаху, не целясь, и стал орать.

– Ты что к парням пристаешь? Не видишь отдыхают люди? Ты что, пидор, попутал? Совсем берегов, блядь, не видишь? – после этой тирады, главный обратился к нам со Штакетом, совсем другим тоном, как советский милиционер исполнивший свой долг, – ребят у вас все в порядке?

– Да, да. Все отлично.

Центровой дал пару контрольных костылем по пидору и пошел дальше. Когда-то давно в детстве, когда шла первая чеченская война, я видел по телевизору запись с камеры видео-наблюдения, с парковки, на которой чеченский одноногий боевик вытворял тоже самое с русским рабом. Орал на него, пинал костылем. Раб стоял и терпел. И я долго думал тогда, почему раб не дал сдачи.

Не прошло и пяти минут, как к нам снова пристали. На этот раз одинокий гопник. На сей раз к Штакету, который только закончил говорить по телефону. Гопнику не понравился прикид Штакета, он почему-то подумал, что перед ним стоит скинхед в желтом диггерском костюме и то ли со сварочными очками, то ли с очками пилота двадцатых годов на лысине.

– Ты скин?

– Нет.

– А что лысый?

– Нравится. Удобно еще.

– На зоне скинов не любят. Почти все воры в законе кавказцы. Ты поаккуратней. Сигареты есть?

– Нет.

Когда гопник ушел, я повернулся к Штакету:

– К нам подходят все подряд, кроме твоих друзей.

– Это да. Они, кстати, не придут. Сказали, мы вас по дороге к клубу нагоним.

По дороге нашелся знакомый Штакета с какой-то подругой. Он настиг нас у палатки, где Штакет брал себе Ягуар. У Штакета не было денег, он клянчил их у меня – я ломался: во-первых у Штакета никогда не было денег, во-вторых сам я не хотел пить, чтоб не мешать дрянь с бухлом, и в-третьих, нужно было оставить денег на утро. Так что штакетов знакомый появился очень вовремя: он предложил всех угостить, как раз в тот момент, когда я уже готов был достать заначку.

Говорил он быстро и много, местами совсем непонятно, как обычно и говорят люди под марками. Говорил, что в этом клубе уже был и в прошлый раз долбил порох где-то поблизости с незнакомыми чуваками.

Фейсконтроля на входе не было – одни наркоманы. Да и как ты сделаешь фейсконтроль, когда на вечеринку продаются билеты? Ясно – никак. Мы поднялись по лестнице наверх и сразу стали искать туалет. Туалеты чинные, не разбитые. Решили заходить в кабинку по одному. Заходили туда относительно спокойные, выходили бодрячком. Ночь длинная, а запасы истощились в начале вечера.

Зарядившись бодростью я пошел на танцпол, ведь нет ничего приятней, чем топтать под феном. Я мог заниматься этим по шесть часов кряду с перерывам на чай и на покурить. Я просто ловил ритм и дрыгал руками и ногами. На всю ночь мне хватало различных комбинаций из двух-трех движений. После этого я обливался потом. И даже это доставляло удовольствия. В конце первого часа уже можно было выжимать майку. Я решил передохнуть немного.

– Привееееет, Дэн! – Белка появилась из ниоткуда, и смеялась доброжелательно.

– Ты ж не хотела ехать сюда.

– Потом захотела, – она сказала это, закрутила жопой и растворилась в толпе.

По дороге в бар, на лестнице, тусовался Штакет. Он сидел на подоконнике, как и накануне дома и пялился в окно. К нему подошел какой-то здоровенный жирдяй.

– Здаров, чувак!

– Привет.

– У тебя фен есть?

– Неа.

– Отсыплешь мне пару трэков утром, – сказал здоровяк и спустился в бар.

– Ты знаешь этого типа? – спросил я, подойдя к Штакету.

– Ну да, пересекались пару раз. Ты удивлен?

– Ну да.

– Это нормально. На пати ходят одни и те же люди.

Мы взяли чая и сели за стол. Рядом сидел тот здоровяк с друзьями и громко травил байки. Толстяки любят привлекать к себе внимание.