Текст книги "Мичуринский проспект (СИ)"

Автор книги: Митя Чертик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Сизый же брал другим. Он никого не гнобил и не унижал, он выделялся, однако не имел на этой почве никаких проблем – доброжелательность, активное пьянство и веселый нрав помогли ему добиться расположения товарищей.

Наша с ним испанская группа состояла из четырех человек, на которых приходилось три преподавателя. И сошлись мы с ним только потому, что из четырех человек, пьющих было двое. Я и он.

Усеченные академические выходные, то есть ночь с субботы на воскресенье я всегда проводил в распитии напитков разной крепости с Сизым или Иваном.

Однажды в субботу, когда учебный день уже подходил к концу, и я знал, что вечер я проведу в известной компании, с известным исходом, или так же безнадежно буду тренироваться в хоккей на приставке, неожиданно объявился Гера.

– Здарова, Дэн! – услышал я радостный голос в трубке, – как дела? Чем занимаешься?

– О! Здарова, – как ни странно, я тоже был рад что он позвонил, – потихоньку дела. Вот, домой еду, пары только закончились. А так что... Учеба, наряды, учеба. Времени совсем нет, ты как?

– Да тоже самое. Только без нарядов, – тут он засмеялся, потом продолжил, – я тут подумал, – не виделись давно, встретиться не хочешь?

– Можно. А где?

– Пошли сегодня в клуб!

– Можно, в принципе.

– И гитариста нашего, Андрюху, с собой возьми.

– А зачем? Хочешь заново группу собрать?

– Да фиг его знает. Вряд ли. Просто пообщаемся, что да как узнаем.

– Хорошо, я ему наберу.

Андрюха оказался легким на подъем. Это было кстати, потому что пока Гера делал какие-то дела, я нашел себе собутыльника с гражданки. Общение с людьми, не имеющими никакого отношения к конторе, доставляло мне огромное удовольствие, я чувствовал себя невольником, вырвавшимся на свободу на несколько часов. Там, за забором, пусть по большей части ментальным, текла какая-то другая жизнь, со своими невзгодами и радостями, от которой с каждым днем я все больше удалялся.

Мы просто сидели на лавочке, пили пиво, трепались о разных глупостях и громко и часто смеялись.

– Ну что, – сказал я, – поехали в центр?

– Да рано еще, – ответил Андрюха.

– Не пойдем в клуб, пошатаемся там. Там прикольней, что тут-то сидеть.

– Ладно, пойдем, только пиво допьем.

В метро мы почти не разговаривали. Шумно, неудобно, да и не о чем. В школе мы были с ним не разлей вода, а не прошло и года – и поговорить, по большому счету, не о чем. И дело даже не в том, что он учился в нормальном институте, а я в военном, а в отношение к жизни. В видении этого мира. Если бы отец пристроил Андрюху туда, где учился я, то ничего бы поменялось. Он бы сидел там до получения диплома, пошел бы на работу, завел бы семью и вышел на пенсию почтенным стариком. А я пытался с этим бороться, хоть и тщетно.

– Вот я поступлю в институт, закончу, получу диплом, скажу спасибо родителям и дальше сам, – сказал он мне однажды.

Я зачем-то попытался спорить с ним тогда. Но против культа семьи трудно найти хоть какие-то аргументы, особенно когда тебе шестнадцать и вырос ты не в детдоме, а с мамой и папой.

Мы вышли на Охотном ряду. Андрюха не часто практиковал пешие прогулки по центру, я же, как большой любитель, предложил подняться по Тверской до Камергерского переулка, пойти в сторону ЦУМа, оттуда до Кузнецкого моста, а дальше куда глаза глядят. Я смотрел на витрины дорогих бутиков и ждал, пока мой товарищ заведет разговор на больную тему. Дождался быстро, он начал как раз напротив МХТ.

– Давай может играть начнем?

– Андрюх, мне это неинтересно.

– Почему?

– У нас с тобой разные подходы к музыке. Хотя то, что мы делали трудно и музыкой назвать.

– Да ладно тебе. Может в этот раз получится.

– Да что получится? Мы три года перепевали хуевые песни из русского рока. Зачем эти каверы вообще?

– Чтобы научиться играть.

– Мы научились?

– Нет.

– В том-то и дело. И вообще, мне нравится твой подход ко всему этому. Другой вопрос, что и не хотел бы и с другими людьми этим заниматься. Не хочу ни от кого зависеть. Если делать что-то, то самому.

Андрей промолчал и скривил лицо.

– Недоволен? – продолжил я, – во-первых, если бы у нас и могло выйти что-то, то давно бы уже вышло. Во-вторых, с твоим отношением к жизни нельзя заниматься рок-н-роллом, и в-третьих, блин, да сколько об этом говорить можно? Надо тебе, найди еще кого-нибудь. Я тут причем?

Не смотря на то, что с ним, лучшим другом детства, я всегда бывал предельно откровенным, но ни разу в этих спорах, я не говорил ему о том, что просто не вижу в нем никаких способностей к музыке. Да и в своих не особенно уверен. Просто имелась куча других причин для того, чтобы не возвращаться к этой бесплодной затее вновь, хоть и осознание отсутствия таланта была главной. Не знаю откуда, но я точно знал – чтобы заниматься рок-музыкой, надо иметь виденье мира, отличное от Андрюхиного. Рок-музыканта должно тошнить от перспектив получения скучной профессии, а затем не менее скучной, не шибко оплачиваемой работы. Этого бессмысленного хождения куда-то по утрам, ипотек, женитьбы потому что так надо и прочей пошлости. Нужно хотеть взрывать риффами стадионы, орать в микрофон до кровавых связок, стирать о струны пальцы в кровь. В нем ничего этого не было.

Подпитые и немного расстроенные неприятным разговором мы зашли в кафе. На Камергерском их очень много, и все они такие зовущие, что трудно пройти мимо. Я знал здесь отличное место – очень дешевая для центра забегаловка со сносным пивом, съедобной кухней и, конечно, самообслуживанием.

Мы взяли по кружке пива, и по тарелке шаурмы с картошкой и сели за стол. Какое-то время мы ели молча: отчасти от некоторого раздражения, отчасти от голода. Шаурма оказалась сносной, и утоленный аппетит убрал напряжение. Старые разногласия, вновь стали ничтожными и ничего не значащими, мы просто переменили тему и снова смеялись несли разную чушь.

К клубу мы подошли уже поздним вечером. Мы не брали такси, а прошли пешком от того кафе до Новослободской. Долгая прогулка по кривым и путанным московским закоулкам и литры выпитого алкоголя смыли все неприятные темы. Настроение наше было отличным, нам хотелось поскорей попасть на вечеринку и познакомиться с девчонками.

На фейс контроле стояла целая толпа желающих, которая никуда не двигалась. Те, кто заходил, заходил сразу – хлопали дверью в подвезшей их машине, перекидывались парой слов с фейсерами и легко и непринужденно попадали внутрь. В первый раз в жизни я столкнулся с такой ситуацией. От происходящего мне стало немного не по себе – люди, которые стояли в толпе и я в их числе, выглядели жалко. Никто не был уверен в том, что попадет на вечеринку. Я не знал что делать. Я посмотрел на Андрюху, он молчал и будто высматривал в толпе знакомых – видно было, что он находится в не меньшем замешательстве.

– Ты где? – я позвонил Гере, раздраженный тем, что не мог его найти среди стоящего на улица люда.

– Скоро буду!

– Через сколько?

– Через полчаса где-то.

– Молодец.

– Да что такое-то? – мой сарказм задел его, – проходите внутрь, тусуйтесь, в клубе и встретимся.

– В этом-то и проблема... Фейс не пропускает.

– Угу, тут толпа человек сто.

– Ок, я потороплюсь. Но вы там сами постарайтесь.

Андрюха слушал наш разговор, и как только он закончился, спросил:

– Ну что?

– Ты не слышал разве?

Он молча смотрел на меня. Я продолжил.

– Да что-что, ждать его. Полчаса еще. У тебя предложения какие-нибудь есть?

– Неа.

– У меня тоже. Будем ждать тогда.

Вдруг Андрюха заметил кого-то и оживился. Он подошел к ограде и поздоровался с каким-то парнем за ограждением и начал с ним громко и весело разговаривать. Знакомый подошел к натянутым канатам ограждения, что-то сказал амбалам, стерегущим вход и через минуту мы уже стояли у гардероба. Когда я сдал куртку, то посмотрел на свой коричнево-песочный, дурно сшитый свитер и на прикиды остальной массы посетителей. Сравнение было явно не в мою пользу.

Мне сразу захотелось красивой и качественной одежды. Но понимая, что в данный момент свой туалет не поправить, я решил абстрагироваться от своего внешнего вида и приступать к деятельному веселью.

– Андрюх, а откуда ты этого парня знаешь?

– Да сокурсник. Не думал что тут его встречу.

Первым делом мы пошли в бар. Я не знал, что взять – какой-нибудь длинный коктейль, или шот. Мои взгляд судорожно бегал по меня в надежде зацепиться за знакомое название. Ни один из лонгов я не знал и не пробовал. А если и пробовал, то не помнил и никак не мог представить себе вкуса.

– Не мужское это дело, коктейли – сказал я Андрюхе, переворачивая коктейльную карту, закатанную в пластик, с целью выискать шоты. В крепких напитках я, как оказалось, немного разбирался, – может по самбуке?

– Давай!

Самбука приятно обожгла горло.

– Ну что, пойдем может на танцпол, – я уже был готов.

– Не, я повременю пока, – ответил Андрюха.

Народ танцевал на первом, подвальном этаже – сверху, с лестницы, видно было, что людей очень много, потные, они дергались под попсовые арэнби трэки, и мне это очень нравилось. Озадачен я был только один, как в таком шуме можно вообще с кем-нибудь познакомиться.

Первый мой заход нельзя было назвать неудачным. Слегка притоптывая в такт музыке, я осматривался и думал к кому подкатить. Мне не хватало уверенности и осознания собственной сексуальности, а потому самых красивых девушек исключил из списка потенциальных знакомых сразу. Выглядев несколько кандидатур, я пошел к бару, чтобы набраться решимости посредством пары шотов.

– О, ты все тут! – окликнул я Андрюху, который стоял облокотившись на барную стойку и потягивал цветастый коктейль через трубочку.

– Угу.

– Подцепил кого-нибудь?

– Как видишь.

– Да ладно те, расслабься, сходи подергайся немного.

Когда я заказал самбуки и стал наблюдать как горящая синем пламенем жидкость катается по круглым стенкам бокала позвонил Гера. "Никакого толка от человека, – подумал я, – не помог, а сейчас еще и от приятного зрелища отвлекает". Тем не менее я поднял трубку.

– Да.

– Я подъехал. У входа стою.

– Проходи внутрь, я на барной стойке.

– Выйдешь может?

Тут до меня дошло, что не все так просто. И Гера, со всеми его бравадами о модных тусовках, клубах, телках, не проходит фейс контроль. Однако когда я вышел на улицу и поздоровался с ним, он был весел и факт того, что стоит он в толпе неудачников несколько его не смущал и не портил настроения. В отличие от меня, он знал, что рано или поздно попадет на вечеринку. Совершенно точно попадет.

– Здарово, – он засмеялся, – отличный свитер.

– Привет, – я даже не улыбнулся, почему-то с ним мне хотелось держаться серьезным парнем, и пропустил шутку мимо ушей, – что, не пускают?

– Да фигня это, сейчас пройду. Поговорил с охранником, он сказал, что если я столик закажу, то все будет.

– Ну и что не закажешь?

– Да мы тут вдвоем с другом, ща, надо еще кого-нибудь найти и скинуться. А то, что-то много денег просят. Пять тысяч целых.

– Ок. Я могу чем-нибудь помочь?

– Да нет, все нормально, просто поздороваться хотел.

– Удачи, встретимся в клубе.

Вернувшись на танцпол, я не без удовольствия обнаружил, что пара девчонок из тех, на которых я нацелился танцевали там. Остальных то ли подцепили, то ли они ушли передохнуть и выпить. Никогда до этого в клубе я не знакомился и понятия не имел как это делать. Мне мешала музыка – ничего не слышно, подойдешь и что скажешь? Однако все случается в первый раз. И я решил улыбаться, танцевать, пытаться заглянуть в глаза и медленно, желательно ненавязчиво, приближаться. Если танцор из меня еще сносный, то с улыбками проблема. Неумение улыбаться – национальная черта, и я, ни разу не бывавший за границей, ей обладал. А обучение в военном ВУЗе, окончательно отбило желание скалить зубы.

В попытке изобразить доброжелательность и симпатию, я исказил свое лицо гримасой, видимо очень неудачной, так как девушка, которая, судя по сверкавшим до этой попытки глазам, была расположена к знакомству, отвернулась и отошла от меня. Неудача немного меня расстроила. В моем организме находилось достаточно алкоголя, чтобы не отчаиваться, но мало для того, чтобы не обращать внимания на отказ незнакомки. И я решил поправить ситуацию.

– Ты все здесь? – Андрюха продолжал стоять у стойки, уже с новым коктейлем, – иди пожги немного, бухло выйдет.

– Да я уже ходил.

– Молодец. Присмотрел кого?

– Неа.

Меня кто-то толкнул в спину, я развернулся – это был Гера.

– Говорил же пройду! – смеялся он.

– Красавец, как ты так?

– Да я столик заказал, – он показал кивком головы на двух дагестанцев, – с парнями вот в складчину.

Дагестанцы представились и по очереди протянули мне руки. Один толстый, другой подтянутый, скорей всего борец средней весовой категории. Оба небритые и в каждом их движении чувствовалась какое-то нервное напряжение вперемешку с агрессией.

– Воооон тот стол, – продолжил Гера, указывая рукой направление, подсаживайся к нам, – выдержав паузу он добавил, – может выпьем?

– Хорошая идея. Я тут пару самбук уже опрокинул.

– Давай лучше вискаря, я ставлю.

После полсотни грамм виски перспектива соседства с злобными дагестанцами меня уже нисколько не пугала. Теперь я даже видел в этом плюсы: пригласить за столик – хороший повод для знакомства. Мы взяли еще по пятьдесят со льдом и плюхнулись на мягкие диваны. Дагестанцы куда-то испарились, и мы оказались за столом втроем.

Мы трепались о каких-то бестолковостях минут десять, Андрюха в разговор включался редко, он, несмотря на то, что мы полтора года вместе репетировали, всегда чувствовал себя лишним в нашем обществе, да и я, в процессе этого пустого разговора, как-то вдруг стал чувствовать себя бесконечно далеким от Геры. Прошло всего ничего – год, а с этим человеком у нас не осталось ничего общего. Да и было ли. Тем не менее я улыбался и после некоторых пассажей даже смеялся, вполне искренне. Однако ждал подходящего момента, чтобы уйти. Ждать пришлось недолго – минут десять. Гера увидел какого-то знакомого, встал и подошел к нему. Как раз в этот момент подошли толстый дагестанец со своим другом борцом. Толстый посмотрел на меня и эмоционально, хоть и без вызова обратился к нам с Андрюхой:

– Слушайте, а вы кто такие?

– Мы с тобой только что знакомились, – ответил я за нас обоих.

– Нет, вы кто такие?

– Я тебе ответил уже.

– Ты мне ответь, кто вы такие?

Направление разговора, и напор этого чурки ввел меня в ступор. На такую тупую и непонятную для меня бычку я натыкался впервые. Гера стоял разговаривал со своим приятелем неподалеку, видел все и вмешался.

– Все нормально, чувак, они со мной.

– А, с тобой? Прости, братан, и вы пацаны, простите, не прав.

Влитые литры пойла не дали этому уроду испортить мне настроение, и я, с чистым сердцем и движимый надеждами, спустился вниз на охоту. Уже в третий раз она танцевала. На том же самом месте. Мы пересеклись взглядам, и я продвинулся поближе. Наученный горьким опытом, я не переусердствовал с улыбкой. Она улыбнулась в ответ – я коснулся её талии, и сказал на ухо, достаточно громко, так чтобы она услышала:

– Привет! Не хочешь выпить?

Она кивнула. Я пропустил её вперед на лестнице, и когда она стала подниматься, у меня было время хорошенько разглядеть свою новую знакомую со спины. Одета она была так же безвкусно, как и я. Однако под этой невзрачной одеждой явно скрывалось красивое тело.

– Мне наверно стоит узнать твое имя? – то ли алкоголь на меня так действовал, то ли удача, но улыбка моя перестала быть натянутой.

– Даша.

– Очень приятно, я Денис. Что будешь пить, Даша?

– Не знаю, коктейль какой-нибудь.

– Я в них не разбираюсь совсем, выбирай сама, любой.

Теперь у меня появилась возможность хорошенько разглядеть ее спереди. Дрянная толстовка плохо на ней сидела, единственное, что она хорошо подчеркивала – полную, торчащую грудь. Но такое достоинство сложно чем-то испортить. Большие карие глаза на невзрачном лице (его нельзя было назвать некрасивым), почти потухшие, мерцающие, смотрели прямо, взгляд ее, полный неудовлетворенности, который случается только у женщин полных комплексов и отчаявшихся в личном счастье, не пробуждал во мне желания. Однако я рассчитывал на то, что именно поэтому у меня все с ней срастется сегодня.

Она заказала голубую лагуну, я еще виски. Нужно было что-то сказать, но мысли мои заняло одно открытие – она мое отражение. Единственная разница в нас в том, что она женщина, а я мужчина.

Бармен поставил на стойку два стакана, я расплатился, и мы пошли за стол. Все случилось само собой, быстро, и я даже не совсем понял как, но буквально сразу я стал ее слюняво и жадно, глубоко засовывая язык, почти до самой глотки, целовал ее. Даша отвечала взаимностью, ей нравилось это. Чувствуя взаимность, я усиливал наступление по другим фронтам – сначала положил ладонь на грудь – она становилась все горячей, и я пустил руку под кофту и стал гладить ее по нежному животу, поднимаясь все выше и выше, я смог оценить ее грудь по-настоящему – в ладонь она не помещалась.

Трудно сказать, сколько это продолжалось. Но когда мы остановились, то я обнаружил напротив себя два знакомых кавказских лица. На этот раз они были в компании трех девушек. Борец смирно сидел с одной, толстый же лапал сразу двух, у него ловко выходило. У одной из них было внушительное декольте и он уткнулся носом в большую грудь и, издавая ни то рычание, ни то ржание, периодически врывался своей мордой в ложбину и мотал головой. Оторвавшись от своего развлечения он обратил внимание на меня.

– Слушай, ты кто такой? Ты мне ни сват, ни брат, ни друг, я не хочу с тобой за одним столом сидеть.

– Тебе паспорт показать? – я понимал, что разговора с этим человеком не получится, и решил перейти в наступление.

На меня смотрел борец. Толстяк замолчал, он явно не знал, что ответить. Даша сказала мне на ухо:

– Ладно, пойдем отсюда.

Настроение мое было испорчено. Мы решили пойти из клуба вон. С трудом мне удалось вызвонить Андрюху и уже через несколько минут мы втроем шли по улице. Усталые и невеселые.

– Ну что, Даш, поехали дальше тусить? – сказал я, без особого, впрочем, энтузиазма.

– Куда?

– Ко мне.

– Нет, мне домой надо.

10.

Утром я просыпался, плотно завтракал, одевался в форму и шел на остановку. По дороге, если ни у него, ни у меня не было наряда, я встречал Бунина. Его дом стоял прямо на Мичуринском проспекте, и нам оставалось лишь перейти на другую сторону, сесть на троллейбус, проехать четыре остановки и выйти у КПП.

Построение у нас проходило в восемь сорок пять, и к этому времени на этот пятачок с колоннами набивался почти весь курс. Командиры групп, из числа наиболее ответственных слушателей, командовали построение, народ занимал свои места в коробке, лохов, меня в том числе, начинали толкать. Еще почему-то толкали крепыша Воронина.

Первый курс, первый год моего обучения стал худшим за всю жизнь. Несмотря на то, что отец с самого детства готовил меня к тому, кем я стану. Там, еще на гражданке, все мои знакомые, в основном те, что постарше, утверждали, что Академия – это не армия и там все будет просто. Во время учебы, я порой задавался вопросом – если мне так херово в Академии, то что бы было в армии?

В том году, в одиннадцатом классе... У меня было две девушки, целых две! А тут ни одной. Да я просто уставал ездить к каким-то репетиторам, на разные концы города, меня раздражало то, что я учу то, что мне совершенно неинтересно, и вполне может быть бесполезно. Тогда я просто понимал, что мне не хочется заниматься этим в будущем, но оставалась надежда, что у меня ничего не выйдет.

А тут... Тут это будущее стало настоящим. Ад оказался хуже его предвкушения. Теперь стало совсем понятно, что с отцом генералом все мои надежды на отчисление – тщетны, что я доучусь до конца. И что меня ждут минимум пять лет веселой жизни, полной унижений. Как оказалось – репетиторы оказались нужны только затем, чтобы проплатить им все занятия, и чтобы они назвали тебе билет, который будет на экзамене. Все, кто поступил, я уверен, знали билет. Я готовился к поступлению не для того, чтобы у меня появились знания, а чтобы появился свой человек в приемной комиссии. Тут все на этом строилось. Все решали, натянутые, как линии электропередач, связи.

Здесь все держалось на круговой поруке, что, впрочем, не мешало выстроению пирамиды власти. Тут, как и в любой российской государственной организации, жутко отдавало совком, и пропасть между начальником и подчиненным была бездонной. Руководство Академии срало на начальников институтов (да, в этой клоаке целых три института), начальники институтов срали на руководство факультетов, руководство факультетов – на курсовое начальство, курсовики – на слушателей, а слушателям срать было не на кого, потому они просто гребли говно лопатами и прочим инвентарем.

Здесь нельзя было высовываться – грызли сразу. А я и не высовывался, я просто было немного странный, может даже дефективный, и это служило достаточным для издевательств поводом. Каждое утро я трясся перед построением, потому что знал – до того момента как придет замполит или начальник курса, ребята, мои сослуживцы, займут свои места в строю и начнут бодрую и задорную зарядку, для которой им потребуется снаряд, то есть я. Меня станут толкать, как мешок говна, а я – пытаться вернуться на место в конце строя.

И так шесть дней в неделю, я пытался заполнить эту тягучую пытку учебой, пытался уйти в книги и лекции. Но после первой сессии понял, что это настолько же бесполезно как и занятия с репетиторами. Здесь никто и не думает получать или давать знания, здесь просто получают и дают диплом. Преподавателям было также наплевать на предмет, как и слушателям. За исключением разве что языков, да и то не всех. Но больше всего печалило то, что учиться здесь, даже при желании, было попросту нечему.

Помимо всего это Воронин дал мне кличку, которая, как и мои унижения начиналась с говна – Шитман. Потом она, почему-то эволюционировала в "Шульман", а потом, что не лишено логики, в "Жид". За глаза Жидом меня называли все. В глаза немногие, и то редко. Видно стеснялись.

Воронин одним награждением меня столь звучным прозвищем не ограничился. Однажды, когда я спешил в аудиторию, кто-то запер перед самым моим носом дверь. Я попытался ее отпереть. У меня ничего не получилось. Дверь нисколько не контрастировала с всеобщим запустением, а потому была деревянной и не имела замка. Мне стало интересно, что же мешает мне ее открыть, и я посмотрел в отверстие. В нем я увидел пухлые губы уебка Воронина и последовавший из них плевок.

– Зачем ты это сделал? – спросил я его.

– А что еще с тобой делать? – ответил он.

Ближе к концу года, когда большинству из нас исполнилось восемнадцать, начались караулы. Как оказалось, присягу несовершеннолетний принимать может, а вот ходить в наряды с оружием – нет. По сравнению с караулом наряд по столовой, даже в самом худшем его варианте – на котломойке, казался халявой.

Этот наряд начинался даже не с развода и получения оружия, а с подготовки. Перед каждым заступлением, нужно было сдавать зачет по уставу, не по всему конечно, по частям тебя касающимся. Нужные статьи нужно было знать наизусть слово в слово. Любого караульного на разводе мог их спросить дежурный офицер, и если ему что-то не нравилось, то караул отправляли на повторную подготовку. И так до бесконечности, пока офицеру не понравятся ответы. Все бы ничего, только вот посты никто и никогда не оставляет, а поэтому караул мог длиться часов тридцать.

И, конечно, в этом наряде тоже имелись свои хорошие и плохие посты, а также удачные и неудачные смены. Охрана двух из трех постов осуществлялась путем обхода территории под видеонаблюдением. Ясное дело, что уже после первых караулов все знали места, куда камера не достает и где можно сесть и отдохнуть. Наиболее дерзким удавалось даже поспать. Но первый, самый ответственный пост, предполагал не обход территории, а охрану знамени, то есть два часа неподвижности, без возможности размять ноги, а тем более присесть в укромном месте. Хорошо хоть знамя разрешалось сторожить по стойке "вольно".

Посты находились под круглосуточной охраной и люди, их остерегавшие, должны были сменяться каждые два часа. Этот график мог корректироваться, в зависимости от различных обстоятельств. Наиболее веской и распространенной причиной являлась как раз задержка меняющего караула, и именно поэтому больше всех везло тем, кто попадал в первую смену, а меньше всех тем, кто попадал в последнюю, третью. Как не трудно догадаться мне всегда доставалась третья смена и первый пост.

Чача, как не пользующийся особым авторитетом командир, делал хорошо сильным и гнобил слабых. Но, если с распределением смен все ясно – имеешь вес во взводе иди в удобную первую, не имеешь – в неудобную третью, то с постами дела обстояли несколько сложней. Первый пост действительно считался почетным, и ставить на него чухана в форме не по размеру – апофеоз распиздяйства. Но всем, в том числе и курсовикам, было насрать. Поэтому я туда ходил каждый раз. И каждый раз в третью смену.

– Так, – начал Чача распределять посты, – и на первый пост, в третью смену у нас идет Клевцов...

Готовящийся к разводу взвод одобрительно засмеялся. Мне было не до смеха.

– Да почему опять я?

– Так получилось, – Чача отвел глаза, сдерживая улыбку.

Единственным плюсом в моем положении было то, что я уже наизусть помнил то, что мне вверено под охрану и границы поста. Границы поста огорожены красным канатом, а под охраной у меня было знамя части, пара орденов Ленина, да стеклянный шкаф с печатями.

Но кого это волновало? Мы сидели два часа до развода и учили устав. Хорошо если хоть кто-то открывал книгу за все это время. А так все просто трепались обо всем на свете, да отпускали шутки. Но так положено. Делай что хочешь, но сиди.

Тут все регулировалось тупыми и вредными правилами. К началу второго курса уже определилась презренная каста ботаников, которые по три часа после пар ждали в базовых аудиториях пока пройдет самоподготовка по предметам, чтобы подняться, наконец, в общагу или поехать домой и начать учить материал. На самоподготовке каждый находил себе какое-нибудь занятие, и никогда этим занятием не была учеба.

Время до развода тянулось невыносимо долго, но ничто в этом мире не длится вечно, ни хорошее, ни плохое, а потому старшина, поставленный в тот раз начальником караула, скомандовал строиться.

Развод прошел гладко. Нас не отправлял на дополнительную подготовку ни разу, а сразу отправили получать оружие. Каждому по старенькому калашу, штык-ножу и обойме патронов. Академия была полна слухов и легенд, и одна из них гласила, что как-то раз пьяный старшекурсник полез в общагу через третий пост. Когда второкурсник-технарь, заметил висящее на заборе тело, то не задумываясь дал очередь. Вышла вся обойма, и только один патрон угодил в цель, в жопу. Итог: технарю объявили благодарность и пять суток отпуска, а старшекурсника отчислили.

В другой раз на посту стоял слушатель-гуманитарий, и к нему на пост также случилось проникновение, лицом из постоянного состава Академии. Слушатель просто вырубил пьяного офицера прикладом, историю замяли, в итоге никаких взысканий и никаких поощрений.

В Академии технари и гуманитарии учились практически в равных пропорциях, но между собой общались очень редко. Первых называли биномами, за умение думать и полное отсутствие житейской смекали, вторых – дубами за тупость, полигамию и пьянство, сочетаемыми со способностью находить оригинальный выход из сложных ситуаций, которой биномы были лишены напрочь.

Четыре часа до заступления пронеслись незаметно. Я поел, почитал устав. Покурил, снова почитал устав, взял оружие из пирамиды и пошел охранять знамя. А вот два часа на посту тянулись мучительно долго. И это первые два часа – когда ты можешь пересчитать как в первый раз все углы, все двери и всю плитку на полу. С каждым новым заступлением развлечений остается все меньше. Единственная радость последней смены – сладостные размышления о способе самоубийства с последующим размазыванием мозгов о знамя.

Разводящий привел свежих караульных с задержкой, но мне было уже наплевать. Главное – впереди целых четыре часа отдыха, а если повезет, то и сна.

Когда мы вернулись в караульное помещение, я сдал автомат и сразу пошел в комнату отдыха. Внутри валялись на нарах человека три, я не включал свет, чтобы никого не потревожить и завалился сам.

Трудно засыпать трезвым, вне дома, на постеленном на доски бушлате. Да еще и со знанием того, что когда ты проснешься, будет ночь и поспишь ты, а точней подремлешь, не больше часа.

Вместо того, чтобы провалиться в душный колодец короткого сна, я занимал себя мыслями о беспросветном будущем и грустном настоящим. Я задавал себе вопрос: за что? Почему так все складывается? Почему нельзя заниматься тем, что в радость, почему нельзя не быть несчастным?

Внутри комнаты мирно посапывали мои сослуживцы, когда снаружи раздался громкий смех. Я посмотрел на щель между дверью и полом. Яркий свет ножом разрезал темень и я, как мотылек, не мог от него оторваться.

Смех быстро стих и за дверью послышался шепот. Невозможно не подслушать, когда лежишь вот так, в грустных мыслях, с бессонницей, а за дверью строят козни, стараясь разговаривать как можно тише.

– А давайте Жида подъебем? – сказал Руслан.

– Давай, – сквозь смех выдавил Чача, – привяжем его может кровати ремнями?

– Ха! Точно, – ответил Руслан, – я, короче, на камеру снимать буду. А кто будет вязать?

– Да нас четверо, управимся.

– Ну давайте, суки, – подумал я и, вытащив штык-нож из ножен, крепко сжал рукоять.

11.

Все когда-нибудь заканчивается, а если не заканчивается, то делает перерыв и только потом начинается заново. В конце лета, в августе, после сдачи второй сессии нам дали отпуск на целый месяц. Да, здесь все было по-взрослому, никаких студенческих каникул и прочих глупостей, первый шаг в построении грустной карьеры советского образца, самый трудный шаг, который должен был отнять юность с её горячими ночами, беззаботностью и прочими удовольствиями.

Удовольствия только в установленное руководством время – только в установленном месте. В августе, на русском юге, желательно в ведомственном санатории.

Мои старые друзья уже потерялись куда-то или вернулись с отдыха, или намеревались поехать, но заграницу, а новых друзей я, по понятным причинам, так и не завел. Проводя почти все свое время в Академии, я может и стал чуханом, но вот мазохистом становиться я не намеревался.

Ничто не могло омрачить целого месяца, проведенного вне этой клетки. Даже не совсем удачно сданная сессия. Два семестра я записывал за преподавателем по истории лекции, однако на экзамене он мне поставил двойку.