Текст книги "Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)"
Автор книги: Митицуна-но хаха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)
Ваш особняк увидав,
Никто не подумает,
Что ворота его
Заросли полынью
И плотно закрыты.
Сделав эту приписку, я отложила письмо, но мои служанки обнаружили его и стали говорить мне:
– Как оно замечательно прочувствовано! Хорошо, если бы его увидела та госпожа из Северных покоев, – и я подумала: «Действительно, я сделаю это, только неудобно будет, если она сразу увидит, что оно пришло от меня», – и дала переписать его на покупной бумаге, сложила поперек строк и привязала к оструганной палке.
– А если спросят, откуда это, – наставляла я посыльного, – скажи, что с горы Тономинэ. – То есть, велела сказать, что письмо от ее единоутробного брата, монаха, который там живет.
Как только в доме госпожи взяли послание, мой посыльный сразу вернулся. Я даже не знаю, что там подумали обо всем этом…
Тем временем здоровье мое понемногу восстановилось, и в двадцатых числах Канэиэ засобирался в Митакэ. Взяв с собой молодого человека, нашего сына, в сопровождении положенного числа слуг, он отправился в путь, и в тот же день, едва стемнело, сама я перебралась в прежнее жилище, которое к этому времени привели в порядок.
Обычное для себя число слуг я поначалу оставила на старом месте, но потом и они переехали. В дальнейшем меня тревожили только заботы о своем уехавшем ребенке – я думала: «Как же, как он там?» – но первого числа седьмой луны на рассвете он прибыл домой и заявил:
– Мы только что вернулись!
Поскольку теперь я жила довольно далеко от Канэиэ, то подумала, что он некоторое время не сможет ко мне прийти, но около полудня, в день возвращения, Канэиэ, несколько утомленный, появился у меня.
А в эту же пору супруга старшего чиновника Высшего Императорского совета, не знаю уж каким путем, узнала, откуда ей прислали то стихотворное послание, но написала ответ в особняк, где я жила прежде, до конца шестой луны. Письмо принесли в дом главной жены Канэиэ, там его приняли, и, думая, что, возможно, произошла ошибка (письмо выглядит странным), все же, как я слышала, дали на него ответ. Госпожа, писавшая мне, прочитав ответ, поняла, в чем тут дело; она подумала, что снова посылать мне то же самое письмо нельзя. Я услыхала о ее затруднениях и решила прекратить их прежним способом – написала ей на бледно-голубой бумаге:
Я слышу эхо,
Будто был ответ,
Но он исчез
В пустынном небе.
Его не стану я искать.
Потом сложила листок поперек строк и прикрепила его к цветущей ветке. Посыльный опять ушел. Он не сказал, кто прислал это письмо, и, вероятно, боясь повторения прежней ошибки, та дама на некоторое время задержала ответ. Наверное, она сочла мои поступки очень странными. Прошло какое-то время, и, изыскав верный способ передачи мне своего послания, она написала:
Повеял ветерок от Вас,
Значит, помните меня.
А я считала, не заметят
Дым от костра, в котором
Монахиня выпаривает соль.
Стихотворение было написано детским почерком на светло-серой бумаге и прикреплено к ветке ивы. В ответ я сочинила:
Я вижу – дым
Встает
Над солеварней Вашей,
Но только ветра не дождусь,
Который бы повеял от нее.
Потом написала эти стихи на бумаге орехового цвета и привязала ее к поблекшей сосновой ветке.
Наступила восьмая луна. В это время народ шумно веселился, поздравляя Левого министра из Коитидзё[17]17
«Левый министр из Коитидзё» – Фудзивара Моротада (920–969), дядя Канэиэ.
[Закрыть]. Глава Левой дворцовой гвардии сказал, что изготовил для министра в подарок ширму, и попросил меня – так, что отказать было невозможно – написать для этой ширмы стихи. На ширме там и сям были изображены разные сцены.
Меня это не слишком заинтересовало, и я неоднократно отказывала ему в просьбе, но все же деваться было некуда и однажды, когда я наслаждалась созерцанием луны, – по одному, по два стихотворения в один прием стала придумывать нужные стихи.
Вот на ширме изображено, как в одном особняке происходит поздравительное пиршество:
Как по этому небу
Уходят и снова приходят
Друг за другом солнце с луной,
Так и мы станем Вас поздравлять
Бесконечно – отныне и впредь.
Вот путник остановил коня на берегу моря и слушает крики куликов:
Крик услышав, он сразу же понял —
Это «тысяча птиц», кулики.
Я не знаю,
Быть может, продлится веками
Ваш расцвет, как в названии их.
Вот на склоне Аватая пасутся кони. В домик рядом вошел пастух и присматривает оттуда за ними:
Гора, у которой
Многие годы
Домик стоит.
Привыкли к нему
На привязи кони.
В источнике поблизости от жилого дома ночью пятнадцатого числа восьмой луны[18]18
Полная луна на безоблачном небе, отражающаяся в воде, в 15-й день 8-й луны, считалась одним из символов красоты.
[Закрыть] отражается полный месяц, и женщины любуются этим отражением. В это время по дороге за оградой проходит мужчина, который играет на флейте:
С неба слышится
Голос флейты,
Вместе с ним
Виднеется ясно
Отражение луны.
Вот на берегу моря перед домом сельского жителя сосновая роща. Резвится стая журавлей. «Здесь должно быть два стихотворения», – наставляли меня.
Эта роща из маленьких сосен,
Что на взморье стоит
И в волны глядится.
Сердца наши
Она будто влечет.
Чем недовольны
Журавли?
Чем озабочены
Среди песков,
Укрытых тенью сосен?
Вот место, где стоит верша для ловли рыбы:
Лежит мое сердце
К вершам плетеным.
Многие ночи,
В пути проведенные,
Напоминают они.
Вот светятся вдоль берега рыбацкие огни, видны лодки для ловли рыбы на удочку:
Рыбацкие огни
И лодки рыбачек
Заполнили бухту,
Где собирают
Моллюсков живых.
Вот дама в экипаже после любования багряными листьями клена прибывает к дому, где тоже – множество кленовых листьев:
Тот, кто живет
Весь долгий век
В таком прекрасном месте,
Из года в год
Все ждет, чтоб осень возвратилась.
Так я написала, но заказчик не проявил к моим стихам особого интереса, и оказалось, что множество стихотворений я сочиняла напрасно. Среди них для написания на ширме остановились только на двух: о рыбацких огнях и о журавлях. Когда я узнала об этом, мне стало досадно.
Среди подобных хлопот завершилась осень и наступила зима. Несмотря на то, что ничего особенного не происходило, у меня все время было ощущение, что я чем-то занята. В одиннадцатую луну выпал глубокий снег. В один из дней я по какому-то случаю была исполнена уныния и горькой обиды на Канэиэ. Я внимательно смотрела наружу и думала:
Когда сравним
Мы падающий снег
С сугробами годов,—
Увидим, что и снег, и годы тают.
Так грустно думать о себе!
Так я думала, а тем временем наступил последний день года. Он пришелся тогда на середину весны. Канэиэ на завтрашнее утро или сегодняшний вечер наметил переезд в новый, великолепно отстроенный особняк, и по этому случаю поднялась суматоха. Но я, как и предполагала раньше, никуда переезжать не была намерена. Когда я сообщила об этом, Канэиэ воспринял мое решение как нечто само собой разумеющееся.
В десятых числах третьей луны при дворе должны были состояться состязания по стрельбе из лука, и готовиться к ним следовало особенно тщательно. Нашего сына приняла в свой состав вторая команда. Существует положение: «Победители должны исполнить танец», – поэтому все обо всем забыли и были заняты в эту пору только подготовкой. Под предлогом необходимости обучения участников состязания танцам в доме день-деньской звучала громкая музыка. На стрельбище на моего сына делали весьма высокие ставки – и не прогадывали. Выглядел он, по-моему, великолепно.
Наступило десятое число. В этот день сын провел у нас дома последнюю музыкальную репетицию. От женской половины множеством подарков одарили учителя танцев, О-но Ёсимоти. Мужчины, со своей стороны, для него сняли с себя одежды. Явились слуги от Канэиэ и сказали: «Господин соблюдает запреты»[19]19
«Господин соблюдает запреты» – находится в ритуальном затворничестве дома или в горном буддийском храме.
[Закрыть]. Вечером, когда все закончилось, Ёсимоти вышел исполнить танец бабочки, и один человек одарил его желтым платьем хитоэ[20]20
Хитоэ – нижнее одинарное кимоно.
[Закрыть]. Мне подумалось, что это весьма кстати.
Двенадцатого числа лучники, придя в особняк Канэиэ, пожаловались:
– Вторая команда собралась в полном составе и должна была потренироваться в танце. Но плохо, что там нет площадки для стрельбы из лука.
Я слышала, как им сказали:
– При дворе собирается много людей. Ёсимоти там, наверное, завалят подарками.
Я все волновалась, как-то там будет с моим сыночком, но глубокой ночью множество сопровождающих благополучно доставило его домой.
Потом Канэиэ, нимало не заботясь о том, что людям это покажется странным, немного подождав, прошел ко мне за ширму и стал рассказывать:
– Мне сказали, что во время танца он был очень изящным. Люди до того расчувствовались, что даже плакали. Завтра и послезавтра у меня запреты, но я буду волноваться за него. А пятого числа приеду на церемонию, поддержу его.
После этих слов он вернулся к себе, но у меня осталось ощущение, что он не уходил, – я чувствовала от этих его слов безмерное ликование.
Наступил назначенный день. Канэиэ приехал рано утром и, собрав множество людей, громко распоряжался насчет танцевальных нарядов, а потом увез сына. Я опять осталась со своими тревогами, думая только об исходе соревнований по стрельбе из лука. Поступили первые сообщения: «Вторая команда, скорее всего, проиграет. Она очень неудачно выбрала себе лучников». Когда мне сказали об этом, я подумала, что напрасно они обучались искусству танца. Что-то теперь будет? Что-то будет?..
Настала ночь. Ярко светила луна, и я оставила ставни незакрытыми, а в душе все молилась. Мимо туда-сюда проходили люди; они только и делали, что говорили о состязании:
– Выбил столько-то очков!
– Его соперником стал офицер Правой дворцовой гвардии[21]21
Офицер Правой дворцовой гвардии – имеется в виду один из внуков императора Дайго – Минамото Сигэмицу или Минамото Нобумицу.
[Закрыть].
– Изволит стрелять весьма старательно.
Я поочередно то печалилась, то радовалась этим вестям. Потом появился человек, который сообщил:
– Команда, которую все считали проигравшей, удачно выпустила серию стрел и сделалась победительницей!
Если мой сын стал победителем, значит, он от имени своей команды должен исполнять танец победителя.
Примерно его же возраста был мой племянник. Еще во время тренировок мальчики посматривали один на другого. Сейчас мой сын исполнял танец вторым, и, может быть, потому что он получил всеобщее одобрение, государь одарил сына платьем. Наконец, Митицуна приехал из дворца в экипаже, где вместе с ним находился и мой племянник, одетый в платье для танца победителя.
Канэиэ снова и снова со слезами на глазах рассказывал мне, как все происходило, о том, что это подняло и его репутацию, что все высокопоставленные лица плакали от умиления, глядя на нашего сына. Он вызвал наставника в лучной стрельбе, а когда тот пришел, снова осыпал его подарками. От всего этого я позабыла о своих горестях и радовалась вместе со всеми.
В тот вечер и в последующие два или три дня самые разные мои знакомые, вплоть до священнослужителей, прослышав о такой радости молодого господина, один за другим приходили сами или присылали гонцов выразить свои поздравления, и это было удивительно приятно.
И вот наступила четвертая луна. С десятого числа до десятого дня пятой луны Канэиэ прекратил обычные посещения, сообщив мне только:
– У меня на редкость неважное самочувствие.
После он сказал мне:
– Во дворце семь или восемь дней надо мною творили заклинания. Теперь сижу без дела. Я думал навестить тебя как-нибудь в ночное время, но тут есть одна трудность. Из-за болезни я не бываю при дворе, так что может выйти неловкость, если кто-нибудь увидит меня в городе.
Я слышала, что ему стало легче после того, как он возвратился от меня, и стала ожидать его приезда, но безуспешно. Я удивлялась и каждый раз думала, что вот сегодня вечером он попытается прийти, чтобы никто об этом не знал, однако в конце концов от Канэиэ перестали приходить даже весточки, и так продолжалось долго.
И хотя все это представлялось мне странным и необычным, в обстановке его нарочитой холодности звуки посторонних экипажей, что проезжали мимо моего дома, ранили мне грудь. Время от времени я погружалась в сон, потом мне начинало казаться, что уже светает, и все представлялось еще более безрадостным. Мой молоденький сын, когда он выходил в свет, видел и слышал отца, но ему как-то не представлялся случай рассказать ему, как обстоят дела. Да и Канэиэ никогда не расспрашивал обо мне. Я же полагала, что с моей стороны было бы тем более странно спрашивать, что произошло.
За то время, пока я думала об этом, стемнело и рассвело, а когда я подняла решетки на окнах и выглянула наружу, то обнаружила, что ночью прошел дождь, и на деревьях висят капельки, напоминающие росу. Глядя на них, я подумала:
Всю ночь
Я тебя ожидала.
Легла уж роса.
Но вот рассвело,—
Растает теперь и она.
А в конце той же луны разнеслась весть: «Закрылись глаза министра Оно-но-мия[22]22
Министр Оно-но-мия – дядя Канэиэ, Фудзивара-но Санэёри (900–970), регент и Правый министр.
[Закрыть]», – и впервые после того, что между нами было, Канэиэ дал мне знать: «Сейчас в мире царит сумятица, и мне нужно быть осмотрительным и не показываться снаружи. Высылаю платье для траура. Приготовь его».
Очень раздосадованная этим, я отослала платье назад с замечанием: «Люди, которые носят такие платья, последнее время в моем доме не бывают». Это, должно быть, сильно пристыдило его, – во всяком случае, от Канэиэ я не получила больше ни слова.
Так продолжалось, пока не наступила шестая луна. Когда я сосчитала, то обнаружила, что ночных свиданий у нас с ним не было тридцать с лишним дней, а дневных – уже больше сорока. Назвать это просто очень странным было бы глупо. Даже если принять во внимание, что между нами постоянно случались недомолвки, на этот раз он так долго у меня не показывался, что и слуги, которые насмотрелись всякого, сочли это весьма удивительным.
Я все думала и думала об этом и сидела, уставившись взглядом в одну точку. Потом, застыдившись мысли, что меня кто-нибудь может увидеть, сдерживая бегущие по щекам слезы, ложилась ничком.
И вот однажды слышу – в саду поет соловей, хотя время для него уже миновало. Я подумала:
О, соловей,
Прошла твоя пора —
Безводная луна уж наступила.
Трель твоей песни —
Как воспоминание.
В такой обстановке шли уже двадцатые числа. У меня было такое состояние, что я не знала, что делать. Я думала, что нужно подыскать какое-нибудь прохладное место на побережье, чтобы отдохнуть там душой и помолиться, и выехала в местность под названием Карасаки[23]23
Карасаки – название местности на берегу оз. Бива, в провинции Оми.
[Закрыть].
Я выехала около часа Тигра[24]24
Час Тигра – время от 4 до 6 часов утра.
[Закрыть], когда ярко светила луна. Со мною была спутница, находившаяся в одинаковом со мною положении; в качестве прислуги мы взяли с собою только одну даму и втроем ехали в одном экипаже.
Кроме того, нас сопровождало на конях семь или восемь верховых. Когда мы переправлялись через реку Камогава, начинался слабый рассвет. Немного погодя дорога перешла в горы, и тогда я увидела, что все здесь не такое, как в столице. Чувства, которые одолевали меня в последнее время, отступили, и меня охватывало глубокое очарование. Когда мы достигли заставы, то на некоторое время остановили экипаж, чтобы покормить быков, – и тут с гор, из темнеющих наверху лесов, спустились дровосеки, придерживая одну за другой свои груженые телеги. Когда я на них смотрела, то испытывала совершенно необыкновенные чувства.
Когда, глубоко очарованная зрелищем горного пути по ту сторону заставы, я оглядывала лежащую впереди дорогу, то обнаружила: то, что прежде представлялось мне двумя или тремя птицами, на самом деле оказалось рыбацкими лодками на озере. Здесь я не в силах была сдержать слезы. И если такое невыразимо глубокое чувство испытывала я, то моя спутница откровенно плакала от переполнивших ее чувств. Дошло до того, что нам обеим стало неловко, и мы даже не могли смотреть одна на другую.
Путь впереди еще лежал долгий, когда наш экипаж въехал в скопище убогих хижин под названием Оцу. Я через него проезжала с редкостным чувством, пока мы не выехали на дальний берег. Когда экипаж приблизился к нему и я огляделась, то перед домами, которые в ряд выстроились вдоль берега озера, увидела причаленные к берегу лодки, – и это было поразительно. Виднелись также лодки, которые проплывали туда и сюда. Пока мы так продвигались потихоньку, стал уже подходить к завершенью час Змеи[25]25
Час Змеи – время от 10 до 12 часов дня.
[Закрыть]. Мы решили, что надо дать отдохнуть коням в местности под названием Симидзу, и, опознав ее издалека, остановили экипаж в тени большого одиноко стоящего сандалового дерева, распрягли коней и отпустили их к берегу бухты попастись и немного охладиться, а маленький мой сын с усталым лицом прислонился к дереву и произнес:
– Подождем здесь, пока принесут вариго – коробочки с дорожной едой. До мыса Карасаки в провинции Сига еще очень далеко!
Из дорожных корзин достали продукты, принесли вариго и распределили их между всеми. Часть моих сопровождающих отсюда возвращалась домой и моя спутница повернула назад с намерением доложить: «Прибыли в Симидзу!»
Потом мы снова запрягли коней в свой экипаж, доехали до нужного нам мыса и развернули экипаж облучком к дому. Идучи на молитву, я посмотрела окрест и обнаружила, что ветер усилился и волны стали высокими. Лодки на озере подняли паруса.
На берегу собрались мужчины, и когда я сказала им:
– Хочу послушать, как вы поете! – они принялись петь, исторгая из себя при этом очень неприятные звуки.
По дороге на моления мы порастеряли много от своего задора, но на место все-таки приехали. Экипаж мы поставили на очень узком мысу, внизу, возле самой кромки воды. На то место, где лежали сети, теперь непрерывно накатывали волны, и, когда они откатывались, там, как выражались в старину, не было даже ракушек. Люди, которые сидели в глубине экипажа, только что не вываливались наружу, так они высовывались: рыбаки спешат вытащить наверх то одну, то другую невиданную Поднебесной добычу. Молодые мужчины встали в ряд в некотором отдалении и голосами, которыми обычно обращаются к богам[26]26
Голоса, которыми обращаются к богам – имеется в виду особая манера исполнения синтоистских священных песен кагура.
[Закрыть], затянули: «Зыбь на море и мыс Карасаки в провинции Сига». Звучало очень приятно. «Скорее бы назад, в Симидзу», – думала я. В конце часа Барана[27]27
Час Барана – время от 14 до 16 часов.
[Закрыть] моление закончилось и я отправилась домой.
Я ехала, глядя кругом с нескрываемым восхищением. Когда экипаж приблизился к месту подъема в гору, уже заканчивался час Обезьяны[28]28
Час Обезьяны – время от 16 до 18 часов.
[Закрыть]. Сумерки наполнились звоном цикад. Я послушала их и подумала:
Голоса ваши
Зазвучали,
Будто ждали меня
День-деньской
Этой заставы цикады.
Так произнесла я про себя, но людям ничего не сказала.
Возле Бегущего ключа некоторые верховые отделились от нас и поспешили вперед, и когда мы прибыли в Симидзу, эти передовые уже хорошо отдохнули и освежились, и в то время, как они с довольными лицами приблизились, чтобы помочь выпрячь наш экипаж, моя спутница сказала:
Как это завидно,
Когда ноги коня —
Будто струящийся ключ!
И я добавила:
Экипаж придвинули поближе к воде, в стороне от дороги натянули тент, и все путники сошли на землю. Когда я погрузила в воду руки и ноги, я сразу почувствовала, как мое настроение заметно улучшилось. Мы разместились на камнях, подогнув одно колено под себя, над желобами с проточной водой, и стали есть, беря рис и прямо ладонями зачерпывая воду, – и это создало у нас такое настроение, что вставать не хотелось никак. Однако нас все-таки стали торопить: «Пора, уже смеркается». А я-то думала, что в таких местах не бывает людей, которые стали бы мне докучать, – но делать было нечего, и мы отправились в путь.
Мы потихоньку ехали, как вдруг в местности под названием Аватаяма нас встречает прибывший из Киото человек с факелом.
– Сегодня с полудня у нас изволит находиться господин, – услышала я от него. Я очень удивилась – так, что даже подумала, будто он нарочно подгадал время, когда меня не будет дома.
– Ну, и?.. – спрашивал посыльного то один, то другой из нас. Сама я прибыла домой в жалком настроении. Из экипажа вышла в очень подавленном расположении духа, и люди, которые в мое отсутствие оставались дома, рассказали мне:
– Господин, когда он прибыл, изволил спросить о Вас, и мы ему доложили, как обстоят дела. Он тогда заметил: «Что такое? Такая у нее была прихоть. Выходит, я приехал в неурочное время!»
Я чувствовала себя, будто во сне.
Следующий день мы провели, отдыхая от дороги, а на третий день утром мой сын отправился из дому, сказав, что едет к отцу. Сначала я думала сказать ему, чтобы он спросил отца о том странном визите, но как ни огорчительно было это происшествие для меня, верх взяли воспоминания о том, что было на берегу озера, и я написала:
Я думала,
Что выплакала их
В непрочном этом мире.
Но вижу берег, линию воды
Сквозь слезы.
Сыну же я сказала:
– Положи это послание, когда он не будет на тебя смотреть, и сразу возвращайся.
– Так я и сделал, – сказал он, когда вернулся.
Я ожидала, что Канэиэ даст знать, что видел мое стихотворение, но напрасно. Так наступил конец месяца.
Накануне в часы досуга я ухаживала за травой в садике у дома и собрала очень много рассады риса. Я высадила ее под навесом дома; очень интересно было наблюдать, как она наливается соками, впитывает в себя воду, в которой растет, и выпускает зеленые листочки. Но вдруг я увидела, что эта рассада начала чахнуть. Видеть это было мучительно:
В тени дома укрыта,
Там, куда не достанет
Даже молний сверканье,
Под навесом, рассада
Одиноко зачахнет, как я.
Госпожа из дворца Дзёган в позапрошлом году была назначена главой Ведомства службы императрицы. Как это ни странно, но она никогда не расспрашивала о моих делах; я думала из-за того, что изменились ее отношения с братом, Канэиэ, изменилось и отношение этой госпожи ко мне, но потом я подумала, что она узнала, что Канэиэ сам изменился ко мне, и написала ей письмо, где говорилось:
Эта ниточка паутины
Истончается.
Но паук все хлопочет
Над лохмотьями,
Соединявшими некогда сеть.
Ответ включал всякую всячину, и в нем было много очарования.
Как грустно слышать,
Что порвалась нить.
Ведь месяцы и годы
Она тянулась,
Вас соединяя.
Когда я ознакомилась с этим письмом, то подумала, что сочинительница все видела и слышала, и грусть моя от этих мыслей возросла еще больше, я погрузилась в раздумье. В это время принесли письмо от Канэиэ. В письме значилось: «Я посылал тебе письма, но ответов не было; ты держалась отчужденно, и я не решался приблизиться к тебе. Сегодня было надумал, но…» То одни, то другие убеждали меня ответить, и пока я писала ему ответ, день кончился.
Я думаю, что посыльный еще не достиг дома Канэиэ, как я увидела у себя его самого.
– А что такого произошло? – стали мне говорить мои дамы. – Будьте благоразумны, взгляните только, как он выглядит. – И я взяла себя в руки.
– У меня это время одно за другим тянулись религиозные запреты, поэтому так и получилось. Но я и не думал к тебе совсем не приходить, – говорил он, делая вид, что ничего особенного не произошло, чем вызвал у меня неприязнь.
На следующий день он сказал:
– Теперь я поеду, потому что есть дела, которые я должен исполнять. В следующий раз буду у тебя завтра или послезавтра.
Я и не подумала тогда, что это правда. Канэиэ думал, видимо, так поднять мое настроение. А я уже тогда допускала, что на этот раз он пришел ко мне в последний раз… И вот без него шли дни за днями. «Действительно, все произошло так, как я и ожидала», – думалось мне и от этого делалось еще печальнее, чем прежде.
Я продолжала болезненно размышлять все об одном, ни о чем другом не могла думать, – всей душой хотелось умереть, но при мысли о сыне мне становилось еще печальнее.
Я думала, что вот он станет взрослым, я вверю его надежной жене, тогда и умереть можно будет спокойно. А потом, как только подумаю, с каким же чувством будет он тогда скитаться, – и умирать становится еще труднее прежнего. Тогда я затеяла с ребенком такой разговор.
– Как мне быть? Может, я попробую переменить свою внешность[30]30
Переменить внешность – здесь: принять монашеский постриг.
[Закрыть] и отрешиться от мира? – Но мальчик, хотя он еще и не мог глубоко вникнуть в эти мои слова, заплакал навзрыд, горько, до икоты, и проговорил:
– Если ты так сделаешь, я тоже стану монахом. Для чего же мне тогда общаться с миром!
Когда он так горько, навзрыд, заплакал, я тоже не могла больше сдерживаться, но от жалости к ребенку решила перевести разговор в шутку:
– Тогда тебе нельзя будет держать ловчего сокола. Как же ты думаешь поступить с ним?
В ответ на эти слова сын тихо встал, выбежал вон, схватил своего сокола и вдруг выпустил его на волю. Все, кто видел это, не могли удержаться от слез. А я тем более – с трудом дождалась вечера. И то, что лежало на душе, выразила так:
Не поладили супруги,
А итог страданий —
Сокол в небе,
Тяга в монастырь
И печаль в душе.
Когда стемнело, принесли письмо от Канэиэ. Решив, что в этом письме, должно быть несусветная ложь, отпустила посыльного без ответа, сказав ему: «Сейчас я плохо себя чувствую, поэтому…»
Наступили десятые числа седьмой луны. Люди уже все суетились[31]31
Люди… суетились – готовились отмечать буддийский День поминовения усопших, см. кн.1, прим.[31]31
День поминовения усопших (бон, в тексте: бони) отмечался в большинстве районов Японии 13–15 числа 7-й луны.
[Закрыть].
[Закрыть]. Канэиэ с давних пор День поминовения усопших из-за служебных обязанностей проводил отдельно от меня, но всегда заботился, чтобы мне присылали жертвоприношения, которые я могла бы преподнести. Теперь мы с ним отдалились друг от друга, – как же будет на этот раз? Наверное, умершая моя матушка тоже опечалена. Немного подождав, я решила сама сделать обычные приготовления и проводила время, проливая слезы. Но в это время от Канэиэ доставили обычные жертвоприношения, к которым было приложено письмо. «Ты не позабыл покойную матушку, – написала я в ответ, – но я не могу не тосковать в этом мире печали».
Размышляя надо всем этим, я нашла наши отношения очень странными, как вдруг мне пришло в голову: не перешли ли чувства Канэиэ к какой-то новой женщине. И тогда одна из моих служанок, знавшая о моих переживаниях, сказала:
– У министра Оно-но-мия, что недавно скончался, есть прислуга. Я вот думаю, что это кто-то из тех людей. Там была такая странная особа по имени Оми. Он как раз интересовался ею. Может быть, господин перестал приходить сюда потому, что он хочет, чтобы эта Оми считала, что он порвал со всеми остальными.
Собеседница ее сейчас же возразила на это:
– Да ну, это вряд ли. Она, похоже, человек бесхитростный, едва ли господин стал бы специально для нее что-то такое делать.
– Но тогда, может быть, это принцесса, дочь прежнего государя, – засомневалась первая.
Так ли, этак ли, обе были совершенно растеряны. В конце концов они заявили мне:
– Так не годится. Вы сидите целыми днями, будто сосредоточились на наблюдении заходящего солнца. Вам надо было бы куда-нибудь совершить паломничество. – И тогда, ни о чем больше не думая, я стала говорить об этом, когда светало, вздыхать, когда смеркалось. К тому же, тогда было еще очень жарко, и я решила отправиться в десятых числах в Исияма[32]32
Исияма – буддийский храм в деревне Исияма провинции Оми, посвященный культу бодхисаттвы Каннон (санскр. Авалокитешвара).
[Закрыть].
Я выехала втайне от всех, не поставив в известность даже таких близких людей, как младшая сестра, покинула свой дом, когда мне показалось, что стало светать, однако, когда я доехала до окрестностей реки Камогава, меня догнали несколько сопровождающих, которые как-то прослышали о моем отъезде. Ярко светила полная луна, но мы при ее свете никого не встретили. Я услышала, что на берегу реки видно лежащего покойника, но мне не сделалось страшно. Когда мы достигли примерно рубежей горы Аватаяма, двигаться дальше стало очень трудно, и мы расположились отдохнуть. Мои мысли не могли остановиться ни на чем определенном, и я только без конца проливала слезы. Я думала, не пришел бы сюда кто-нибудь, безучастно вытерла слезы и снова заспешила в дорогу.
Когда мы достигли Ямасина, стало уже совсем светло, переживания мои все были на виду, мне же то казалось, что это я, то – что это кто-то другой. Сопровождающих я заставила следовать позади себя или послала вперед, а сама едва заметно продвигалась пешком, подозрительно поглядывая на всех встречных, которых видела в пути. Все вокруг общались между собой шепотом – зрелище представлялось очень унылым
С трудом продвигаясь, в Хасирии мы остановились пообедать из дорожных коробочек. Развернули тенты, и пока возились со всем остальным, появились люди, которые производили ужасный шум. Что случилось Кто это? Видимо, кто-то из моих сопровождающих встретил своих знакомых. «Как это удивительно!» – подумала я, и тут навстречу мне с шумом проехало множество людей верхом на конях, и за ними два или три экипажа.
– Экипажи губернатора провинции Вакаса, – сказали мне. Они проследовали мимо, не останавливаясь, и от этого я испытала облегчение. Эти люди провели определенное время в провинции, получая там от своего положения большую выгоду. Они принадлежали к той разновидности людей, которые в столице, для того чтобы попасть служить в провинцию, с рассвета до сумерек ходят и унижаются перед вышестоящими, а, попав в провинцию, поднимают вокруг себя такой шум, что чуть не лопаются от спеси. Их челядь, их прислуга, приставленная к экипажам, и прочие люди вплотную приблизились к моему тенту и подняли гвалт, купаясь в воде. Их поведение показалось мне бесцеремонным, ни на что не похожим. Мои спутники только заметили им:
– Ну-ну, чуть подальше! – как они заговорили:
– Вы что, не знаете, что это обычный проезжий тракт? Что это вы нам делаете замечания?
Что же я должна была чувствовать при виде этого?
Они поехали дальше. Мы снова пустились в дорогу, проехали мимо заставы и, усталые до помертвения, достигли бухты Утиидэнохама. Высланные вперед люди соорудили на лодке навес и что-то вроде хижины из тростника. Мы приехали сюда совсем сонные и сразу же отчалили от берега. Мои чувства были возбуждены, мне было очень одиноко и ужасно печально, – все это не поддается описанию.
В конце часа Обезьяны мы остановились в буддийском храме. Я помылась в тамошней бане и легла спать. Самочувствие у меня было такое тяжелое, что я, не знаю как, упала на пол и разрыдалась… Спустилась ночь, после мытья я посвежела и поднялась в молельный павильон. Но там, задыхаясь от слез, не могла даже поведать Будде о себе.
Ночь становилась все глубже, я стала всматриваться наружу: павильон находился на возвышении, а внизу была видна долина. По ее сторонам густо росли деревья, между деревьями клубилась мгла. Луна двадцатого числа светила еще достаточно ясно, и кое-где в промежутках между силуэтами деревьев виднелась дорога, по которой мы приехали сюда. Я опустила взгляд: у подножья горы блестел как зеркало источник. Облокотившись на перила, я на некоторое время напрягла зрение и сбоку, в траве, увидела что-то смутно белеющее и услышала какой-то странный голос.
– Что это? – спросила я, и мне сказали:
– Видимо, кричит олень.
«Отчего же он не кричит нормальным оленьим голосом?» – подумала я, но потом решила, что крик доносится ко мне из отдаленной ложбины: голос очень молодой, дальний и долгий. И оттого, что я его услышала, у меня появилось какое-то глупое настроение.
Едва только я собралась с мыслями и погрузилась в раздумья, как с другой стороны видневшейся в отдалении горы послышался голос крестьянина, который отгонял от поля диких животных. Это снова вызвало у меня растерянность в чувствах. «То одно, то другое не дает мне достигнуть нужного состояния», – думала я. Потом, закончив позднюю вечерню, я спустилась из павильона. Плоть моя ослабела, и я пошла отдохнуть в помещение для очищения.
