Текст книги "Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)"

Автор книги: Митицуна-но хаха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

 
Чем стану думать
О любви,
С которой не увижусь,
Не лучше ль жить
На вашем берегу?!
 

Между тем опустился вечер, дождь прекратился, и ками приехал сам. Как всегда, он заговорил прямо, без околичностей. Я сказала гостю:

– Смотрите, не успели Вы загнуть один из трех пальцев, о которых изволили говорить, как месяц закончился.

– Это как получится, – ответил он, – дело ведь не решено окончательно, поэтому может быть, закончив их загибать, я начну считать сначала. Как бы это посреди срока вырвать середину из календаря господина!

Мне показалась эта мысль забавной:

– Диких гусей заставить пораньше вернуться домой! – произнесла я в ответ и искренне рассмеялась.

Потом я вспомнила блестящий вид Канэиэ и сменила тон:

– Если говорить откровенно, дело не только в этом. Есть еще одно причина, по которой мне трудно обратиться к господину.

– Да в чем же дело? Как бы мне хотелось узнать! – Такими словами он столько раз укорял меня, что я решила объяснить ему, как все обстоит на самом деле, но подумав, что передать это будет непросто, взяла последнее письмо Канэиэ, оторвала те места, которые не желала показывать, а остальное протянула, сказав:

– Я чувствую, что нехорошо показывать письмо вам, но хочу лишь, чтобы вы поняли, как мне трудно говорить об этом.

Он вышел с письмом на открытую галерею и долго читал его при неверном свете луны, потом вошел в помещение со словами:

– Написанное совершенно сливается с тоном цветной бумаги и его не различить. Если позволите, я посмотрю его днем.

– Да я сейчас же порву это письмо.

– Немного еще подождите, не рвите, – попросил ками, не показывая вида, что он хотя бы приблизительно рассмотрел, что здесь написано, и добавил:

– Мне говорят, что, поскольку подходит срок дела, с которым я так надоедаю вам, я должен быть осмотрительнее. Не станет ли это навевать на вас уныние?

Время от времени он читал вслух какие-то стихи, но так, чтобы не слышно было, о чем. Наконец, уходя, ками сказал:

– Завтра нужно идти на службу. Помощника о его делах я велю известить. А теперь позвольте откланяться.

Вечером, когда я уже лежа просмотрела у себя на подушке письмо, которое показывала ками, я с удивлением обнаружила, что в нем отсутствовали (кроме того, что оторвала я вчера) и другие куски, и среди них – те места, где на обороте были наброски моего стихотворения «Какой же это жеребенок?!»

Рано утром в адрес моего сына от ками пришло письмо: «Я простудился, и, как уже доводил до Вашего сведения, не смогу навестить Вас. Пожалуйста, приезжайте сюда около часа Лошади». Подумав, что ничего особенного, по обыкновению, не произошло, сын не стал торопиться с отъездом. И тут принесли письмо мне. Оно было написано тщательнее, чем обычно, и в нем были такие трогательные слова: «Насколько возможно скоро я хотел поговорить с Вами, но мне было очень неудобно настаивать на своей просьбе… Вчерашнее письмо действительно читать было трудно. Специально говорить обо мне господину Вам тоже было бы тяжело, но я прошу в разговоре с ним как бы случайно коснуться мимолетной моей сущности, чтобы он хотя бы в мыслях проникся ко мне сочувствием».

Я не увидела в его письме ничего такого, что требовало бы ответа, и не стала отвечать. Но на следующий день мне сделалось жаль автора письма, он показался мне еще таким юным, и я написала ему: «Вчера я не отправила Вам ответ, потому что здесь кое-кто соблюдал религиозное воздержание, а кроме того, уже совсем стемнело, так что вышло это, как говорится, не по моей воле. Я подумала о возможности время от времени касаться в разговорах с господином Вашего дела и решила, что в моем положении такой возможности не представится. Разве я не согласна с припиской, которую сделали Вы от всего сердца?! Относительно цвета бумаги: не думаете ли Вы, что письмо господина было бы трудно читать даже днем?»

Как раз в то время, как я приготовилась послать это письмо, в доме у меня стали собираться буддийские монахи, и я спешно отправила посыльного.

Рано поутру от ками пришло письмо: «Дома у меня все время были посторонние люди. А потом уже стемнело, да и посыльный Ваш ушел.

 
В печали
Провожу все дни.
И превратился в тень,
В которой впору скрыться
И кукушке.
 

Что мне делать? Что же касается нынешнего вечера, примите мои извинения!» – было в его письме. Я ответила: «Вчера я была пожалована Вашим ответным письмом. Странно, что Вы так извиняетесь.

 
Отчего
Настолько Вы печальны? —
Я ведь слышала,
Вы не из тех,
Кто прячется в тени!»
 

Написав это стихотворение, я замазала его тушью и на полях начертала: «Не кажется ли и это Вам удивительным?»

Примерно в ту же пору мне сообщили, что изволил почить глава Левой половины столицы. Ко всему прочему я пребывала в глубоком воздержании, иногда укрывалась в горном храме и время от времени получала письма. С тем завершилась шестая луна.

Наступила седьмая луна, и появилось ощущение, что восьмая приближается. Я не переставала думать о девочке, за которой я присматривала: она еще очень молода, как с нею быть? Теперь исчезли даже мысли о моих отношениях с Канэиэ.

И вот наступили десятые числа седьмой луны. Ками находился в большом нетерпении и, наверное, во всем полагался на меня, как вдруг одна дама сообщила мне:

– Все вокруг судачат о том, что-де глава Правых дворцовых конюшен умыкнул чужую жену и укрывается с нею в некоем месте – такая глупость!

Я выслушала ее с бесконечным облегчением.

Седьмая луна заканчивалась. В то самое время, когда я думала, что ками озабочен тем, как сложатся его дела, он вдруг проявил свою натуру таким вот странным образом! И снова от него пришло письмо. Я посмотрела, – оно было написано так, словно я задавала ему вопросы. «Видимо, я опять не к месту. Я неожиданно тревожу Ваш слух, но подходит восьмая луна. Вообще-то я хотел уведомить Вас совсем о другом деле, тем не менее…» – было там. В ответ я написала: «Вы пишете: „Неожиданно“. Что это значит? „Совсем другое дело“, – пишете Вы, и я вижу, что Вы не изволите страдать забывчивостью, и это весьма меня успокаивает».

Наступила восьмая луна. Кругом заговорили, что начинается-де эпидемия оспы. Около двадцатого числа болезнь подошла совсем близко. Не сказать, как тяжело заболел мой сын. Не зная, что делать, я готова была сообщить об этом его отцу, с которым совсем уже перестала общаться; чувства мои пришли в расстройство, и я не знала, что предпринять. «Может, лучше сделать так?» – подумала я и сообщила о происходящем в письме. Ответ был очень резким. Потом Канэиэ присылал узнать на словах, как идут дела. Когда я увидела, что о здоровье сына приходят справиться и не особо близкие люди, душевные страдания мои увеличились многократно. Часто приходил ками, глава Правых дворцовых конюшен, не видя в своих посещениях ничего зазорного.

В начале девятой луны сыну сделалось легче. Дожди, которые начались в двадцатых числах восьмой луны, в ту луну так и не прекратились, шли так, что сделалось сумеречно; казалось, что Накагава готова слиться с большой рекой в один общий поток, и я даже думала, что течением вот-вот унесет мой дом. Все вокруг очень тревожились. Поле с ранним рисом, что расположено возле ворот, еще не было убрано – рис брали понемногу, чтобы поджарить, в редкие перерывы между дождями.

Эпидемия оспы бушевала повсюду. Разнесся слух, что в шестнадцатый день той луны от нее умерли два генерала, сыновья Первого министра, что жили на Первом проспекте. Едва я представлю это себе, душа переполняется переживаниями. А когда я впервые услышала об этом, испытала радость, что мой сын поправляется. И хотя он действительно шел на поправку, без особой нужды наружу не выходил.

После двадцатого числа принесли очень теперь редкое письмо от Канэиэ: «Как сын? Здесь все уже поправились, почему же он не показывается? Меня это беспокоит. Из-за того, что ты, кажется, невзлюбила меня, я не стану избегать тебя: время, когда мы старались переупрямить друг друга, миновало. Было между нами и такое, чего не забудешь». Меня удивила подобная теплота. В ответ я написала только о сыне, о котором он спрашивал, а на полях приписала: «Наверное, действительно, так и есть – ты все перезабыл».

В тот день, когда сын стал выезжать, на дороге он повстречался с той дамой, которой посылал письма. Каким-то образом случилась такая неловкость, что сцепились спицы колес их экипажей. На следующий же день он отправил ей письмо: «Вчера вечером я и не знал, что так получится. И вот:

 
Проходит время,
Крутятся колеса экипажей.
И я подумал —
Вот он, случай:
Встретились они!»
 

Дама взяла это послание, прочла и возвратила назад, снабдив прилично случаю особой пометой, а на полях написала довольно посредственным почерком: «Ничего подобного. Это была не я. Не я!» Мне это было не по нраву.

Между тем наступила десятая луна. В двадцатых числах, когда я находилась в другом доме, в который переселилась, чтобы избежать результатов дурного предзнаменования, я услышала разговоры, будто у женщины, которую я так не любила, родился ребенок. Конечно, я невзлюбила ее пуще прежнего, но близко к сердцу известия не приняла. В сумерках, когда зажгли светильники и подали ужинать, прибыл мой брат и достал из-за пазухи перевязанное послание, написанное на бумаге митинокуни[26]26
  Для переписки употреблялась бумага, изготовленная в провинции Митинокуни.


[Закрыть]. Письмо было прикреплено к высохшему мисканту.

– Ой, от кого это?! – воскликнула я.

– Посмотри еще раз, – был ответ.

Я развернула послание и просмотрела его при светильнике. Почерк, которым было написано письмо, принадлежал человеку, к которому сердце мое теперь не лежало. А написано было так:

«Что же получилось из твоего „Какой же это жеребенок“?

 
От инея увядшая трава
Ко мне имеет отношенье.
Но жеребенка,
Что исполнился очарованьем,
Хотелось бы расположить к себе.
 

О, как мне тяжело!»

Самое удивительное: здесь были те несколько слов, что я когда-то в порыве раскаянья послала Канэиэ. «Отчего это?» – подумала я и спросила:

– Не господин ли это из дворца Хорикава?

– Да, это послание Первого министра. Был человек из его свиты. Он было пришел в вашу усадьбу, но там ему сказали: «Не изволит быть». Однако же он оставил послание, заметив: «И все-таки, обязательно передайте».

Больше всего меня удивляла мысль о том, каким образом он услышал мое стихотворение. Я опять стала со всеми советоваться, и мой старый отец, выслушав меня, смущенно заметил:

– Очень неудобно получилось. Надо было ответить сразу, отдав свое письмо тому члену свиты, который принес послание.

Тогда я, хотя и не считала это своей небрежностью, ответила очень, видимо, неучтивым стихотворением:

 
Когда-то жеребенок
Крупом раздвигал бамбук.
Теперь все изменилось —
Трава сухая
Неодолимой стала рощей.
 

Одна из моих дам заметила мне:

– Ответ на это стихотворение он решил написать сразу же. До середины написал, а потом молвил: «Никак не получается концовка». Прошло долгое время, пока он решился.

Моему сыну срочно поручили наблюдение за танцовщиками, сказав при этом, что послезавтра – специальное празднество.

По этому случаю пришло редкое послание от Канэиэ. «Что еще нужно сделать?» – спрашивал он, присылая все, что было необходимо сыну.

В день последней репетиции от него принесли еще одно письмо: «Сейчас я не удел из-за осквернения, поэтому не могу приехать во дворец. Я думал прибыть к вам и проводить сына, но ты вряд ли подпустишь меня к дому. Я в нерешительности: как мне быть?».

Растерявшись при одной только мысли, что Канэиэ сейчас может прибыть сюда, я велела сыну:

– Быстро одевайся и поезжай к отцу!

Так я подгоняла его, а когда сын уехал, тотчас же залилась слезами.

Встав рядом с сыном, Канэиэ заставил его повторить танец, а потом отправил во дворец.

В день, когда наступил праздник, я выехала из дому, рассчитывая увидеть процессию. На северной стороне дороги, особенно не бросаясь в глаза, стоял экипаж, крытый бетелевыми листьями. Сзади и спереди занавески у него были опущены. Спереди из-под занавеси выглядывал тяжелый тканый рукав фиолетового цвета[27]27
  Одежду фиолетового цвета позволялось носить только представителям высшей аристократии.


[Закрыть] поверх чистых полотняных облачений. Глядя на этот экипаж, я решила, что он женский.

Из ворот дома, что стоял позади экипажа, к нему церемонно вышел придворный шестого ранга, опоясанный большим мечом, и, преклонив колени перед тем, кто находился внутри, что-то сказал. Когда я, удивленная зрелищем, присмотрелась внимательно, то увидела, что возле кареты, к которой тот подошел, стояло несчетное количество чиновников высокого ранга в красных и черных одеяниях.

– Если хорошенько присмотреться, там есть люди, которых нам приходилось видеть, – сказали мне.

Церемония закончилась раньше, чем всегда; все, кто сопровождал кареты высшей знати, должны были видеть это окружение; задержавшись там, они столпились в одном и том же месте – возле экипажа Канэиэ. Сын, которым были заняты все мои мысли, выглядел с сопровождающими его людьми просто великолепно, хотя и был вызван внезапно. Люди из высшей знати, как это было принято, протягивали ему фрукты и другие дары, что-то говорили, – мое материнское самолюбие было удовлетворено. Кроме того, случилось так, что мой старомодный отец, не осмеливаясь смешиваться с высокопоставленными, находился среди тех, чьи одежды были цвета желтой розы[28]28
  Одежды цвета желтой розы – цвет одежды соответствовал рангу человека. Желтые одеяния носили погонщики быков, слуги высшей знати. Отец писательницы носил алые одеяния, но, не смея приблизиться к особам высших рангов, держался неподалеку от их слуг.


[Закрыть]. Канэиэ заметил его, извлек из числа мелких чиновников и послал в свой дом за сакэ, а потом наполнил для него керамическую чарку. В тот самый момент, когда я это увидела, не возликовало ли мое сердце?!

Некоторые уже намекали сыну:

– Ну, наверное, уже пора! – и были женщины, которые добивались его. Сначала он написал той, что жила в районе Восьми мостов:

 
Ведь сказывается в нашем мире
Знаменье бога Слова одного,
Что жил в Кадзураки[29]29
  Бог одного слова из Кадзураки (Кацураги, см: прим.[20]20
  Кацураги – гора в южной части провинции Ямато.


[Закрыть]) – здесь: завуалированное указание на провинцию Ямато, где обитал этот бог.


[Закрыть],
Поэтому и я хочу от Вас
Одно лишь слово откровенья.
 

Ответа на этот раз, как будто, не было, и он снова написал:

 
Заплутал Ваш ответ
На перепутье,
Где Восемь мостов.
Но прошу Вас,
Взгляните на послание мое!
 

Теперь ответ пришел:

 
О чем Вы просите?
Следов не видно
Здесь, у Восьми мостов,
Возле которых нет дороги,
Где Вы ходить могли бы.
 

Письмо было написано переписчиком. Юноша ответил:

 
Но отчего ж
Мне было не ходить
Дорогой той? —
Оставил я следы на ней,
Когда впервые стал просить ответа…
 

На послание ответили:

 
Хоть и просили Вы,
От этого не стало толку —
Дорога облаков
В огромном небе
Не хранит следов.
 

Она решила, что взяла верх в этом состязании, но он опять написал:

 
В огромном небе
Нет моста из облаков.
Печалюсь оттого,
Что не пройти
Над облаками.
 

Ее ответ:

 
Ступать опасно
По мосту
Из облаков.
Об этом, не подумав,
Просили Вы…
 

Он опять написал:

 
Я ожидаю
Новой встречи с Вами.
Ведь никакой журавль
По облачной дороге не взлетит,
Не опираясь на крыло надежды.
 

На этот раз она прервала обмен письмами словами:

– Уже темно.

Наступила двенадцатая луна, и он опять написал ей:

 
Многие годы
В одиночестве сплю.
Только ранее так, как теперь,
Не намокали
От слез одеянья мои.
 

Ответа не последовало: сказали, что дама куда-то уехала. На следующий день юноша вновь стал просить ответ, но она написала только одно слово: «Видела», – и прикрепила бумагу к ветке парчового дерева[30]30
  Парчовое дерево – нисикиги, бересклет крылатый (Euonymus alata).


[Закрыть]. Он снова написал:

 
Когда обнаружил я
«Видела» в Вашем посланьи,
Сейчас же подумал —
Не отвернулись ли мы
Друг от друга?!
 

Ее ответ:

 
Сосна далеко на горе,
Облаками покрытой,
Не меняет так круто
Свой цвет —
Постоянна она.
 

Весна наступила еще в старом году[31]31
  «Весна наступила в старом году» – началом весны считался первый день нового года по лунному календарю.


[Закрыть].

– Повернула сюда! – выразился сын.

 
Хочу известить Вас —
Весна наступила
Еще в старом году.
Как об этом мечтал я
В душе!
 

Ответа не было. Он опять написал, распорядившись: «Будет ответ – сразу ко мне!».

 
Напрасно ждать —
Ведь год
Уж завершился.
Но буду ль жив я
Новою весной?!
 

И на этот раз ничего. Пока я думала, что же случилось, услышала от сына:

– Говорят, таких воздыхателей у нее много.

И вот, видимо, об этом:

 
Если Вы ждете кого-то,
Но не меня,
Слово «сосна» не пишите
Не надо, чтоб в море вздымались
Белые волны обмана.
 

Ответные стихи:

 
Пусть она не вздымается
Иль не останется спокойной,
Но берег залива
Наката волны
Годами готов ожидать.
 

В конце года:

 
Да, это так,
Но жестока душа у волны —
Вот уже год
Жду я,
Чтобы вздымалась волна.
 

Ответные стихи:

 
Когда подряд
Накатывают волны,
Сосне тысячелетней
Такими редкими
Ведь кажутся они!
 

«Странно, – подумала я, – что бы все это значило?»

Однажды, когда дул сильный ветер, сын написал ей:

 
По случаю того,
Что дует ветер,
Я думаю,
Как сердце беспокойно,—
Сильней, чем на море волна.
 

Он отослал это, и обратно принесли записку, написанную чужой рукой и прикрепленную к ветке, на которой держался один-единственный лист: «Человек, что должен был ответить Вам, сегодня занят другим делом». Сын написал: «Я очень сожалею». И стихотворение:

 
Вы – тот листок,
О котором все думы мои.
Но на душе у меня беспокойно —
Сохранился ли лист
На ветке печальной.
 

Так он выразился.

Погода в этом году не свирепствовала, только два раза шел редкий снежок. Пока я была занята приготовлением для сына нарядов к Новому году, а потом – к процессии Белых коней, наступил и завершающий день года. Своим дамам я велела завтрашнее его платье где заложить складками, где закрутить, а потом задумалась и изумилась, что дожила до нынешнего дня. Смотрю – вот и праздник Душ усопших. Подошли к концу обычные нескончаемые воспоминания. Здесь – окраина столицы, поэтому, когда настала ночь, стали слышны удары в ворота…