Текст книги "Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями)"
Автор книги: Митицуна-но хаха
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
А в самом конце:
К богам я ходила молиться,
То вверх, то вниз по склонам.
Но все-таки чувствую я, —
Пожеланья мои
Эти склоны не преодолели.
В ту же девятую луну я отправилась на поклонение в другое место. В каждом из двух его святилищ оставила по два жертвоприношения. Для нижнего написала:
В теченьи верхнем
Или в нижнем
Запружен оказался
Ручей Омовения рук?
А может, из-за невезенья моего…
И еще:
На зеленые ветви сакаки
Хлопчатобумажную ткань повязав,
Прошу у богов —
Всех трудностей сей жизни
Мне не показывайте, боги!
И еще для верхнего храма:
Когда же он будет,
Когда же он будет, —
Все ожидала, проходя
Сквозь рощу, в просветах деревьев,
И видела сверкание богов.
И для него же:
Если хлопчатобумажные
Тесемки связав на рукавах,
Я перестану
О жизни своей сокрушаться, —
Подумаю, это сигнал от богов.
Однако заставляла я богов слушать там, где они не слышали…
Осень закончилась, уже первое число зимней луны сменилось последним ее числом, и все люди – и низкого, и высокого положения – суетились, и так проходило время, а я все ложилась спать в одиночестве.
Около конца третьей луны на глаза мне попались яйца диких гусей, и я подумала, как бы ухитриться связать их по десять штук. И от нечего делать вытянула длинную нитку шелка-сырца и ею перевязала одну штуку, и так, постепенно, всю партию. Получилось очень искусно. «Зачем держать ее у себя?» – подумала я и отправила связку придворной даме из дворца на Девятой линии. К подарку я прикрепила ветку цветущего кустарника дейция. Ничего особенного в голову мне не пришло и обычное по содержанию письмо я закончила словами: «Я решила, что этот десяток можно связать и таким способом». В ответ на это я получила стихотворение:
Могу ли я принять всерьез
Десяток этот,
Когда сравню его
С бесчисленными
Думами о Вас?
Получив эти стихи, я ответила:
Нет проку, когда я не знаю,
Сколь часто
Меня вспоминаете Вы.
Не лучше ли снова и снова
Увидеть число!
Впоследствии я слышала, что она изволила передать мой подарок пятому сыну государя.
Наступила и пятая луна. После десятого числа разнесся слух, что государь занедужил, а вскоре, в двадцатых числах, он изволил сокрыться от нас. На смену ему изволил взойти на престол наследный принц – владелец Восточного павильона. Канэиэ, который до тех пор именовался помощником владельца Восточного павильона, был провозглашен куродо-но то, главою административного ведомства, поэтому мы, вместо того, чтобы быть погруженными в печаль по случаю траура по покойному императору, только и слышали от людей, как они рады повышению Канэиэ по службе. Хотя я, отвечая на поздравления при встречах, испытывала чувства, будто и сама немного похожа на других людей, – душа у меня оставалась все той же, зато окружение мое при этом сделалось очень шумным.
Узнавая о том, как обстояли дела с императорской усыпальницей, и о прочем, что было связано с погребением, я представляла себе, как скорбят люди высокопоставленные, и печаль охватывала меня. Проходили дни за днями, и вот я отправила несколько писем с выражением соболезнования госпоже из дворца Дзёган. В их числе было такое:
Как этот мир
Непостоянен! —
И вот горюем над курганом,
Где усыпальница
Погребена.
Ее ответное послание было преисполнено горести:
Объята горем я
По государю,
И думаю, что где-то рядом он.
А он уже, наверное, не здесь,
Он входит в гору мертвых.
Когда закончились обряды сорок девятого дня и наступила седьмая луна, я услышала, что человек, который служил в дворцовой охране в чине хеэноскэ, еще молодой по возрасту, безо всякой видимой причины внезапно бросил и родителей, и жену, поднялся на гору Хиэйдзан и стал монахом[41]41
То есть поднялся на гору Хиэйдзан в окрестностях столицы для принятия пострига в буддийском монастыре Энрякудзи.
[Закрыть]. Вскричав, что это невыносимо, глубоко задетая в своих чувствах, его жена тоже стала монахиней. В прежние времена я состояла с нею в переписке, и тут, очень тронутая, я решила выразить этой даме свое расположение:
Мне грустно было
Представлять
Супруга Вашего в горах.
Но вот уже и Вы
В небесных облаках!
Нисколько не изменившимся почерком она написала ответ:
Вошел мой муж
Глубоко в горы.
И я его хотела отыскать.
Увы – легли меж нами
Небесные те облака.
Я прочла и мне взгрустнулось…
А в этой мирской жизни Канэиэ продолжал радоваться продвижению по службе – то до генеральского чина тюдзё, то уже до третьего придворного ранга.
– Плохо то, – сказал он мне, – что разные места вызывают у меня много разных неудобств: здесь поблизости я присмотрел один удобный дом. – И перевез меня в него.
Сюда, если под рукой даже не было паланкина, он добирался быстро, так что я могла вовсе не заботиться о том, что подумают люди. Это было в середине одиннадцатой луны – месяца инея.
В последний день двенадцатой луны госпожа из дворца Дзёган пожаловала ко мне через западную сторону моего поместья. Когда наступил последний день года, я приготовилась проводить обряд Изгнания демона, и еще с полудня, когда раздался шум: «Гохо-гохо, хата-хата», – стала улыбаться сама себе, и так встретила сначала рассвет, а за ним и полдень. За это время в гости ко мне не пришел никто из мужчин, и я сидела в безмятежности. Я тоже слышала шум по соседству и беззвучно смеялась, вспоминая стихи «То, что буду ждать теперь».
Одна из моих дам для собственного развлечения оплела сеточкой каштан и сделала из него жертвоприношение, а потом укрепила его в виде ноши к деревянной одноногой фигурке; я взяла эту фигурку к себе, к ее бедру прицепила клочок цветной бумаги, написала на нем стихотворение и поднесла этой особе.
Жить с одной ногою, —
Как в любви бесцветной,
Одинаково горько бывает.
А без палки в руке
Никогда не встречается горец.
Когда она услышала это стихотворение, то связала вместе концы коротко обрезанной сушеной водоросли «морская сосна»[42]42
Водоросль «морская сосна» (миру) – зеленая водоросль кодиум; омоним – «встретиться взглядом», «смотреть».
[Закрыть], надела эту связку на палку вместо каштана, а у куклы подскоблила на ее сухой ноге деревянную шишку, так что она стала казаться больше, чем прежде, и вернула ее назад. Когда я посмотрела на эту куклу, на ней обнаружила бумажку, где было написано:
Когда бы с ним ожиданье
Встречи с любимым
Можно было сравнить,
Они б оказались сильнее —
Страданья любви безответной.
Солнце стало подниматься все выше, я отослала ей праздничные яства, и сама, в свою очередь, получила от нее такие же; пятнадцатого числа мы тоже провели обычные обряды.
И вот наступила третья луна. Я по ошибке получила письмо Канэиэ, предназначенное, очевидно, госпоже из дворца Дзёган. Когда я обнаружила это, ошибку было уже не исправить. В письме было написано: «Я собирался в скором времени побывать у тебя, но подумал, что возле тебя находится та, которая может подумать: „То не ко мне ли?“». Поскольку они за много лет привыкли видеться друг с другом, я подумала, что ничего сюда добавлять не нужно, и написала очень немного:
Не захлестнет
Сосновую ту гору Мацуяма,
А обо мне
Неужто, притворившись,
Так шумит волна?!
– Отнесите той госпоже! – велела я, отправляя письмо. А когда чуть погодя поинтересовалась, оказалось, что от нее сразу же принесли ответ:
Когда встает волна,
Что нагоняет ветром
У горы Мацуяма, —
Чем она ближе,
Тем ее вздымает выше.
Поскольку эта госпожа выполняла обязанности наставницы наследного принца, она должна была скоро переехать во дворец.
– Неужели так и расстанемся? – говорила она мне часто. – Нам бы встретиться хоть ненадолго.
Поэтому однажды, как только сгустились сумерки, я пришла к ней. Как раз в то время в моем доме раздался голос Канэиэ.
– Эй-эй! – восклицал он, и так как я вела себя так, будто не слышала его, госпожа из Дзёган проговорила:
– Как спустились сумерки, послышалось мне, будто к вам пришел братец. Он будет очень недоволен. Скорее идите к нему!
Но я заметила:
– Он, я полагаю, может побыть и без няньки. – И немного задержалась. Но за мною пришли, да и хозяйка торопила, так что скоро я возвратилась домой. Госпожа из Дзёган уехала во дворец на следующий день вечером.
В пятую луну завершился траур по покойному императору, и госпожа из Дзёган должна была на некоторое время оставить дворец. Думали, что она переедет в прежний дом, поблизости от меня, но она сказала, что видела дурной сон, поэтому на время поселилась в поместье Канэиэ. Однако дурные сны часто повторялись и там, и, решив: «Хорошо бы, если б они не предвещали беды», – госпожа из Дзёган однажды в седьмую луну, в очень светлую ночь, написала мне такие стихи:
Я поняла теперь,
Как трудно длится сон
Осенней ночью
После дурного сновидения,
Пусть даже не сбывается оно?
Мой ответ:
Вы правы – сон дурной
Не сбудется ли, трудно ожидать.
Но как же горько
Знать, что встречи наши
Надолго миновали!
Она сейчас же прислала новое стихотворение:
Я видела во сне,
Как с Вами повстречалась.
Теперь живу,
Очнуться не могу,
Окутана туманом милых встреч.
Когда я его получила, то опять написала ей письмо:
С тех пор, когда прервались
Наши встречи,
Со мной вы говорите,
Встретившись во сне.
Но этот способ встречи неизвестен мне.
И снова она написала: «Что такое „когда прервались“? Это же нельзя считать приметой.
Когда я вижу реку, —
Ее не перейду,
Едва подумаю —
Она неодолима.
Не делайте серьезных заключений».
Тогда я ответила:
Если не можешь реку пересечь,
Но только душой стремишься
К тому, кто на том берегу, —
Разве стремнины, разве пучины
Разделят сердца людей?!
Так мы и обменивались стихами ночь напролет.
Уже несколько лет у меня было желание – я думала как-нибудь отправиться на паломничество к храму Хассэ[43]43
Храм Хассэ расположен в центральной части г. Нара, в верхнем течении одноименной реки. Название произносится также как Хацусэ.
[Закрыть], и теперь решила, что сделаю это в следующую, восьмую луну. Но у меня никогда не получалось сделать так, как было задумано вначале, – вот и в этот раз я перенесла поездку на девятую луну. Правда, Канэиэ сказал мне:
– В следующую, десятую, луну состоится церемония Первого вкушения государем риса нового урожая под названием Дайдзёэ. С моей стороны там должна быть представлена придворная дама – одна из моих дочерей. После того, как церемония закончится, я смогу поехать с тобой.
Девушка эта отношения ко мне не имела, поэтому я тайком от Канэиэ отправилась в путешествие. Так как этот день, согласно гаданию, не был признан благоприятным, мы лишь выехали из ворот и остановились в районе храма Хосёдзи[44]44
Храм Хосёдзи – буддийский храм на юго-востоке старого Киото. До наших дней не сохранился.
[Закрыть], а с рассветом пустились дальше. Примерно в полдень, в час Лошади[45]45
Час Лошади – время суток от 12 до 14 часов.
[Закрыть], мы достигли поместья Удзи и остановились там.
Я огляделась. В просветах между деревьями искрилась поверхность реки, и это создавало очень трогательное впечатление. Я подумала, что здесь очень покойно и хорошо, что людей со мной отправилось немного: я выехала без подготовки. Если бы здесь кроме меня был еще кто-нибудь, насколько было бы тогда шумнее!
Я велела развернуть экипаж, вынести из него занавеси, выйти и сойти на землю только сыну, – он ехал, сидя в глубине экипажа, – и когда я подняла на окнах шторы и выглянула наружу, то увидела, что реку перегораживала рыболовецкая плотина. Множества лодок, сновавших во все стороны, отсюда видно не было, так что все вокруг было исполнено очарования. Когда я посмотрела на сопровождающих, то увидела, что утомившиеся в дороге слуги, как некую драгоценность, срывают захудалые с виду мандарины и груши и уплетают их. Это выглядело трогательно.
Подкрепившись закуской из коробочек вариго, мы погрузили экипаж на паром, переправились на другой берег и продолжали двигаться мимо пруда Ниэно, вдоль реки Идзуми. Водоплавающих птиц я принимала как-то близко к сердцу, они очаровывали и умиляли меня. Может быть, оттого, что мы выехали путешествовать тайком, все по дороге трогало меня до слез. Вот мы и переправились через реку Идзуми.
На ночлег остановились в местности под названием монастырь Хасидэра[46]46
Монастырь Хасидэра – здесь: буддийский монастырь школы сингон в г. Удзи, к востоку от Киото.
[Закрыть]. Часов в шесть вечера – в час Птицы – мы сошли на землю и расположились отдыхать, но прежде всего из того строения, которое мы определили как кухню, нам вынесли нарезанную редьку и овощной салат, приправленный апельсиновым соком. Удивительное впечатление от всего этого забывается с трудом, так полно оно своеобразным ароматом путешествия.
Когда рассвело, мы опять переправились через реку, и когда во время переправы я увидела дома, сплошь обнесенные заборами, то подумала, что они из какого-то – не помню точно какого – романа, и тогда меня опять охватило очарование. В этот день мы опять остановились в строении напоминающем храм, а назавтра – в местности под названием Цубаити. Наутро, при свежевыпавшем инее, сверкающем белизной, я увидела, как торопливо шагают паломники. Ноги их обернуты куском полотна. Люди прибывают в храм или возвращаются из него. В помещении, которое мне отвели, шторы были подняты, и, пока для меня кипятили воду, я смотрела наружу. Паломники виднелись повсюду, и каждый из них был погружен в себя.
Несколько времени спустя ко мне пришел человек с письмом. Остановившись на расстоянии, он промолвил:
– Письмо для госпожи.
Я посмотрела и прочла: «Вчера и сегодня я очень озабочен мыслью, не случилось ли чего у тебя. Как тебе понравилось путешествовать с малым числом сопровождающих? Останешься ли ты на затворничество в храме, как говорила прежде, дня на три? Когда услышу, что ты должна возвращаться, я хотя бы встречу тебя».
В ответ я написала ему: «Я спокойно доехала до местности под названием Цубаити. Думаю отсюда углубиться еще больше, поэтому не могу дать тебе знать о дне моего возвращения».
Однако посыльный вернулся лишь после того, как услышал, что моя прислуга определила: «Затвориться здесь еще на три дня – ничего в этом хорошего нет».
Отправившись в путь, мы удалялись от дома все дальше, и дорога постепенно создавала ощущение, что мы углубляемся в горы. Я была совершенно очарована шумом воды. Криптомерии вздымались в небо, пестрели листья деревьев. Вода бежала, разбиваясь о камни и делясь на многие потоки. Когда я видела, как все это пронизывают лучи вечернего солнца, я не могла удержать слезы.
Дорога здесь не была особенно красивой. Багряных листьев на кленах еще не было, цветы уже все завяли, виднелись только метелки травы сусуки. Здесь все казалось близким сердцу, поэтому я подняла в экипаже верхние шторы, опустила нижние и все смотрела и смотрела – и вдруг заметила, что дорожные одежды на мне кажутся совершенно выцветшими. Я достала сшитый из тонкого слабо окрашенного полотна мо и обратила внимание, что, в отличие от его пояса, по цвету он совпадает с выгоревшими на солнце прелыми листьями, и это снова вызывало чувство умиления.
Очень грустный вид был у нищих, сидевших со своими плошками и горшками в руках. Когда я въезжала в ворота храма, то оказалась совсем близко к этой черни.
Вечером, когда мне не спалось и не было никаких особенных занятий, я погрузилась в слух и услышала, как громко молился один незрячий; не думая, вероятно, что кто-нибудь его услышит, он не говорил ни о чем необыкновенном, но – только о том, что накопилось на душе. На меня это произвело такое впечатление, что после этого я могла только проливать слезы.
Я думала, что немного побуду здесь, но как только рассвело, мы шумно выехали из ворот храма. Возвращение тоже было предпринято тайком, но и здесь и там владельцы поместий стали приглашать меня к себе в гости, так что путь назад сделался беспокойным. Я считала, что на третий день пути должна прибыть в столицу, но стало очень темно и пришлось остановиться в местности Кудзэномиякэ в провинции Ямасиро.
Место было очень убогое, и, едва наступила ночь, я стала ждать рассвета. Мы выехали еще затемно, и тут нас нагнал верховой, одетый в темный плащ. Довольно далеко от меня он спешился и, прежде всего, преклонил колени. Я взглянула – это был телохранитель Канэиэ.
– В чем дело? – спросила я, и тогда он отвечал:
– Вчера вечером, около часа Птицы, хозяин изволил прибыть в поместье Удзи и распорядиться: «Поезжайте к госпоже и пришлите ее сюда!»
Погонщики быков, шедшие впереди, принялись всячески понукать быков.
Когда мы приблизились к реке Удзи, поднялся туман, из-за которого не видно стало дороги, и у меня на душе сделалось тревожно. Быков выпрягли, и оглобли у экипажа опустили, стали готовиться к переправе, и тогда послышалось множество громких голосов:
– Подними оглобли у экипажа, положи их концы на берег!
В тумане виднелась обычная рыболовецкая плотина. Было не сказать, как удивительно. Оказалось, что сам Канэиэ стоит на противоположном берегу. Я написала ему стихотворение и отправила впереди себя.
Но каковы
Сердца людские —
Известен им тот день, когда
Рыболовецкую плотину
Поставить в Удзи для тебя!
Когда лодка, с которой оно было послано, вернулась к нашему берегу, мне передали его ответ:
В своей душе
Я дни считал,
Когда надумаешь домой вернуться,
А ты спросила, для кого
Поставлена плотина в Удзи.
Пока я читала эти стихи, экипаж погрузили на паром и с громкими восклицаниями стали переправляться. Было не очень удобно, но и отпрыски довольно высокопоставленных семейств и какой-то чиновник ранга дзё-но-кими теснились между оглоблями, короткими слегами на заднике экипажа. Едва пробились лучи солнца, как мало-помалу туман растаял. Стало видно, что на том берегу выстроились в ряд племянник Канэиэ, офицер дворцовой гвардии и другие люди. Канэиэ стоял среди них, одетый для путешествия в охотничье платье. Паром пристал к берегу в высоком месте, так что мы поднялись на сушу с некоторым усилием. Экипаж вкатили за оглобли, по настилу из досок.
Когда мы собрались на веранде, чтобы я разговелась после паломничества специально приготовленными яствами, один человек сказал о владельце поместья на противоположном берегу, старшем секретаре Адзэти:
– Мне сказали, что он сейчас осматривает рыболовецкие плотины, и после этого, видимо, приедет сюда.
– Как только услышит, что мы приехали, непременно пожалует.
Только об этом перемолвились, как от господина Адзэти принесли очень красивую кленовую ветку с багряными листьями, привязанную к фазану и свежей рыбе. «Я только что услышал, что вы изволили пожаловать сюда, и захотел отобедать с вами вместе, только в этот день у меня, к сожалению, не случилось ничего примечательного», – было написано в сопроводительной записке. Канэиэ ответил: «Не успели мы прибыть сюда, как Вы сейчас же прислали услужить нам. Извините за беспокойство», – потом снял с себя нижнее одеяние[47]47
Нижнее одеяние – хитоэгину, одинарное (без подкладки) платье без рисунка, которое надевали под парадные или повседневные одежды. Изготавливалось одинаково для мужчин и женщин.
[Закрыть] и подарил посыльному. Тот, так и не снимая платья, переправился через реку.
Оказывается, карп, окунь и другие яства были присланы в соседнюю комнату, слугам. Некоторые любители уже собрались выпить, и от них слышалось:
– Какая замечательная вещь! Пусть лунный диск колес сего экипажа виден будет и при солнце!
Один из моих домашних слуг украсил задок моего экипажа цветами и яркими кленовыми листьями.
– Чтобы пришел такой день, когда расцвели бы ближние цветы и стали плодами! – воскликнул он, и Канэиэ высказал ему благодарность за это, а потом все мы на лодке переправились на другой берег. Предварительно Канэиэ отобрал всех любителей выпивки, взбодрив их словами:
– Поедем, напьемся как следует!
Экипажи мы велели повернуть в сторону реки, а их оглобли поднять на подставки; сами же переправились на двух лодках. А потом, совершенно опьянев, с пением возвращались домой и кричали:
– Экипаж запрягай, запрягай!
От всего этого я чувствовала себя в затруднении и вернулась домой очень усталой.
Когда рассвело, я занялась спешной подготовкой к приближающемуся обряду великого очищения.
– Здесь надо сделать то-то и то-то, – сказал Канэиэ, и я впопыхах старалась исполнить это. Демонстрация продолжалась и во время церемонии, в особом экипаже. Сплошным потоком следовали служанки, телохранители выходили красочно одетые, создавая великолепное настроение. Наступила следующая луна, мы стали готовиться к предварительному смотру перед самой церемонией Первого вкушения государем риса нового урожая. Я тоже была занята подготовкой к осмотру, а тем временем подступили хлопоты по случаю завершения года.
Так накапливались годы и месяцы, и мне было грустно от того, что не получалось так, как бывало задумано заранее, так что и наступление Нового года не приносило счастья. Я только думаю, что все в мире быстротечно, и эти записи можно назвать дневником эфемерной жизни, наполненной всяческими недостойными чувствами.
Книга вторая
Среди всех этих быстротечных событий наступило и утро Нового года. Я подумала, что весь прошлый год не знала настоящей устойчивости в жизни, может быть, оттого, что не строго соблюдала разные запреты, которые считали для себя обязательными другие люди. Пробудившись утром, я еще не встала с колен[1]1
«Не встала с колен» – в традиционном японском жилище не бывает кроватей. Постель расстилается поверх циновок, и чтобы подняться с нее, нужно вначале встать с колен.
[Закрыть], как сказала:
– Слушайте все! В этом году я собираюсь соблюдать все запреты, какие только существуют в мире.
Услыхав эти слова, моя единоутробная младшая сестра, которая еще валялась в постели, продекламировала:
– Послушайте. «Зашью в мешок я небеса и землю!»[2]2
Приведены новогодние стихи о том, что в мешок желаний вместе с небом и землей попадает и счастье.
[Закрыть] – так что получилось очень забавно.
Я подхватила:
– И тогда бы я сказала, что счастье «будет со мною каждый месяц все его тридцать дней и тридцать ночей».
Дамы мои рассмеялись:
– Это самое лучшее, чего можно пожелать. Вам это пожелание нужно записать и передать господину.
А сестра поднялась с постели и, не в силах удержаться от смеха, добавила:
– О, это изумительно! Это лучше, чем явленное миру собрание служителей и Закон Будды[3]3
Закон Будды – буддийское вероучение.
[Закрыть], – и я, как говорила, так и записала и с маленьким сыном отправила письмом для Канэиэ.
Он был в это время уже влиятельной особой, и людей к нему в дом приходило необыкновенно много. Канэиэ был очень занят тем, что готовился отправиться ко двору, но все-таки ответил мне. Смысл ответа сводился к тому, что в нынешнем году в календаре была вставная пятая луна[4]4
Вставная пятая луна – лунный календарь был принят в Японии до 1873 г. Лунный год состоял из 354–355 дней и начинался, когда солнце находилось в зодиакальном созвездии Рыбы. За счет разницы в продолжительности солнечного и лунного года начало лунного года постоянно сдвигалось. Время от времени это приводило к смещению лунного года за пределы установленных границ. Чтобы восстановить равновесие, в лунный календарь вводилась дополнительная (вставная, интерналярная) луна продолжительностью в 29 дней. Она могла встретиться в любое время года, но всегда принимала наименование предыдущей луны и помету: «вставная».
[Закрыть]:
Всякий год
Пусть останутся лишние дни —
Чтоб любовь расцвела,
Пригодится иметь
Дополнительную луну.
Получив такой ответ, я подумала, не чрезмерна ли моя молитва.
На другой день случилась драка между моей прислугой и прислугой из дома главной госпожи, что доставило нам много хлопот. Сам Канэиэ был весьма огорчен тем, что так получилось, и выразил сожаление об этом, но я считаю, что беспорядки вспыхнули оттого, что мы жили друг к другу слишком близко. Поэтому я решила переменить жилище и переехала чуть подальше. Показывая намеренно все свое великолепие и блеск, примерно через день ко мне приехал Канэиэ.
Это, конечно, чувства суетные, но вот чего мне захотелось больше всего: я захотела, как говорится, вернуться на родину, хотя бы и не в парче.
Пришло время готовиться к празднику девочек – третьему дню третьей луны[5]5
Праздник девочек отмечался в третий день 3-й луны, который также считался праздником кукол и праздником цветов персика.
[Закрыть]. Было похоже, что людей у нас будет немного, и мои служанки принялись писать послание служанкам из дома главной госпожи. Письмо было шуточным:
Всех любителей
Цветущих персиков
Просит в сад к себе
Припожаловать
Си Ванму[6]6
Си Ванму – согласно китайской легенде, женское божество, жившее в горах Куньлунь и обладавшее способностью одаривать бессмертием. Си Ванму преподнесла в дар одному из ханьских императоров трехтысячелетний персик, персик бессмертия.
[Закрыть].
От Канэиэ люди прибыли без промедления. Выпивки и еды принесли столько, что хватило дотемна.
С наступлением средней декады мужчины поделились на команды и стали упражняться в стрельбе из лука. Они спешили натренировать друг друга. В тот день, когда в моем поместье собралась одна только отстающая команда, члены ее попросили моих дам вручить премии победителям. Под рукой ничего подходящего не оказалось, и выход нашли в том, что к ивовой ветке прикрепили листок голубой бумаги, на котором написали:
Когда дует
Ветер с гор
В лицо —
Весною – пряди ив
Назад клонятся.
Ответы на это стихотворение сочиняли все стрелки, но я их забыла. Один ответ был таким:
Если станете
За нас
Переживать,
Вмиг распустятся
Ивовые почки.
Состязание предполагали проводить в конце месяца, но все перепуталось, потому что в установленное время в мире случилось неожиданное – разнеслась весть, что за какие-то прегрешения многие чиновники понижены в должности.
Числа двадцать пятого-двадцать шестого был арестован Левый министр из Нисиномия[7]7
Левый министр из Нисиномия (Ниси-но мия-но садайдзин) – Минамото-но Такаакира (914–982), 17-й сын императора Дайго и тесть императора Мураками. Левым министром стал в 968 г. В следующем году участвовал в дворцовом заговоре. Заговор был раскрыт, а его участники арестованы. Нисиномия – название дворца.
[Закрыть]. В надежде увидеть его Поднебесная шумела, и толпы людей бежали ко дворцу Нисиномия. Услышав, насколько все это действительно серьезно, Левый министр, никому не попавшись на глаза, бежал. «Наверное, к горе Атаго! В храм Киёмидзу!» – шумели все. В конце концов министра нашли и увели. Узнав об этом, я ужасно расстроилась, – до такой степени, что стала думать, насколько это нелепо. Но если так думала даже я, которая не знала всей подоплеки дела, то среди людей знающих не было ни одного, кто бы не увлажнил свои рукава слезами. Множество детей опального министра, попав в дикие края, неведомо куда, будет разлучено друг с другом. А то, что некоторые из них принимают постриг, вызывает такую жалость – и сказать нельзя. Сам министр тоже стал монахом, однако против своей воли был назначен главою провинциального ведомства на Кюсю и выслан из столицы.
В ту пору произошло одно только это событие. Хотя такие вещи и не следует включать в дневник, который ведешь только о себе, я помещаю в него эту запись, потому что рассказываю не о ком-нибудь, а о человеке, который вызывает у меня сострадание.
В первую из двух пятых лун, когда больше двадцати дней шел дождь, Канэиэ соблюдал запреты, а потом начал длительный пост и затворился в горном храме. Дождь все шел и шел, и, глядя на него, я написала Канэиэ: «Здесь очень неуютно и тоскливо». Он в ответ написал:
Как раз сейчас
Потоки летнего дождя
Сильнее и сильнее.
Ужели отдалят они
День нашей встречи?!
Получив это послание, я ответила:
Да, все обильней
Дождевые струи.
Так, может, из-за них
Сольемся мы
В одном болоте?
Пока мы так переписывались, наступила добавочная пятая луна. С конца ее я почувствовала какое-то недомогание и, ни с того ни с сего охваченная дурным самочувствием, только о Канэиэ и думала. Мне было жаль прожитой жизни и никого не хотелось видеть, и хотя я старалась пересилить себя, окружающие за меня беспокоились и устроили надо мной заклинания, сопровождавшиеся возжиганием опиумного мака. Однако время шло, а все оставалось по-прежнему.
Канэиэ все еще был в затворничестве и не заезжал ко мне. До меня доходили слухи, что он сооружает для себя новый особняк и время от времени проезжает мимо. Иногда он останавливался и спрашивал, как дела.
Однажды вечером, когда я чувствовала себя особенно слабой, Канэиэ возвращался из привычной поездки и, исполненный жалости и сострадания, привез мне бутон лотоса. При этом он сказал
– Стало уже темно, поэтому я к тебе не захожу. Это оттуда, посмотри, пожалуйста.
В ответ я только промолвила:
– Передайте ему, жива я или не жива – все равно…
Лежа в постели, я думала: «Ах, слышала я, что там действительно превосходное место. Я не знаю, буду ли жить, и не могу знать истинного сердца Канэиэ, и хотя он и сказал, что поскорее хочет показать мне то место, я не уверена, будет ли так на самом деле», – но одна только мысль об этом очаровала меня.
Цветок распустился,
Превращается в плод.
Я же оставлю сей мир
И бесследно исчезну,
Как на листьях роса.
Шли дни, а самочувствие у меня было все то же, печальное.
И поскольку мое положение не казалось мне лучше, чем было до сих пор, слезы мои бежали, не встречая преград: себя мне не было жалко ни капли, ни росинки, а думала я непрерывно об одном лишь своем сыне – как он будет без меня. Должно быть, вид у меня был не такой, как всегда, поэтому ко мне решили позвать одного знаменитого священнослужителя, и тот произнес надо мною заклинания, – но и это никак не сказалось на моем состоянии. «Видимо, я скоро умру, – решила я, – и если это случится внезапно, и я даже не успею сказать того, что думаю, – будет очень жаль. А если представится случай, буду я говорить с Канэиэ обо всем, что придет в голову», – так я подумала и написала ему письмо:
«Хотя ты и говорил, что мне суждена долгая жизнь, и я надеялась увидеться с тобой и перемолвиться парой слов, ныне я, видимо, приближаюсь к пределу, и мною овладело печальное безразличие. И вот пишу. Часто слышишь: „Не надейся, что будешь жить в этом мире так долго, как захочешь“, – поэтому я жалею о себе не больше, чем о пылинке. Все мои думы заняты одним только нашим малолетним сыном. Недавно он очень расстроился, когда из-за какого-то пустяка у тебя был очень сердитый вид. Пожалуйста, не показывай, что ты на него сердит, если для того не будет достаточно больших оснований… А если моя вина перед тобой действительно так велика,
Если даже и ветры
Станут дуть
Не туда, куда б хотелось,
И в грядущем рожденье
Я увижу все то же, что и в этом, —
даже в этой жизни мне будет горько, если ты станешь жестокосердно обращаться с нашим ребенком. Многие годы ты заботился о нас и уделял нам внимание. Я надеюсь, что душа твоя не переменится к нам, потому я прошу тебя присмотреть за сыном. Приходили мне и раньше в голову мысли, что когда-нибудь я оставлю его, а теперь, видимо, такой случай подошел… Помни, как я сказала тебе, что ты мне мил, – ведь это я не говорила больше никому!.. К сожалению, у меня не получилось высказать свои просьбы при личной встрече.
Говорят, что дороги
Обильно покрыты росой
Только там, на горе усопших.
Отчего ж рукава
И теперь все мокрее от слез?»
На полях я приписала: «Когда меня не станет, передайте сыну, чтобы он помнил о моих наставлениях и прилежно учился». Запечатав письмо, сверху я добавила: «Открыть и прочесть, когда закончится по мне траур». Потом взяла китайскую коробочку, которая находилась рядом со мной, и вложила письмо в нее. Те, кто видел, посчитали это странным, но у меня болела душа при мысли, что болезнь затянулась, и я должна была хоть что-то предпринять.
Состояние мое было все то же, празднество и обряд очищения, устроенные для моего выздоровления, не принесли перемен, и только к исходу шестой луны понемногу мое сознание и самочувствие стали улучшаться. Тут я услышала, что госпожа из Северных покоев старшего чиновника из Высшего Императорского совета[8]8
Госпожа из Северных покоев (кита-но ката) – первая (главная) жена. Главным чиновником из Высшего императорского совета писательница называет «Левого министра из Нисиномия», первой женой которого (госпожой из Северных покоев) была сестра Канэиэ.
[Закрыть] ушла в монахини. Когда мне сказали о ее постриге, это произвело на меня большое впечатление. Особняк Нисиномия, принадлежавший ее супругу, на третий день после ареста хозяина сгорел дотла, и госпожа из Северных покоев переехала в свой собственный особняк в Момодзоно[9]9
Момодзоно – район г. Киото к северу от императорского дворца.
[Закрыть], и я слышала, что она там очень скучает. Я очень ей сочувствовала, но сознание мое было еще не вполне ясным, и, продолжая лежать в постели, я собралась с мыслями и написала ей стихи, правда, неумеренно многословные, – так что получилось весьма неуклюже.
Ах, только теперь
Говорю Вам
Об этом, —
А могла бы и прежде.
Мысли заняты
Тем, что весне уж конец.
Как лист облетающий,
Он заспешил.
Я с такою печалью
Об этом узнала…
Нисиномия – как соловей
С Западных гор
Свою песню пропел на прощанье.
Я слышала, Ваш господин
Скрылся от нас
На горе Атаго.
Многие люди
Ему сострадают,
Только нет среди гор
Дороги для состраданий.
В долине укрывшийся
Горный поток
Все способен бежать.
А когда наступает
Вторая луна —
Месяц горести и цветка У[10]10
Месяц цветка У (угацу) – другое название 4-й луны. Цветок У (Уцуги) – цветок декоративного кустарника дейции зубчатой, распускающийся в 4-ю луну.
[Закрыть],
Взамен соловью
Прилетает кукушка.
Она господина жалеет —
Не переставая кричит,
И на сколько же ри
Крик ее слышен?
Удвоился нынче
Долгий месяц дождей —
Пятая луна[11]11
На пятую луну приходился период сезонных дождей. Здесь говорится о вставной пятой луне.
[Закрыть].
Покуда хлестали дожди,
В этом мире неверном
Чьи рукава
Оставались сухими?!
А дожди шли и шли,
И даже пятая луна
Повторилась…
В рукавах наших платьев
Разделить невозможно
Верхнюю часть и низ —
Так размокли они от слез.
Он отправлен по грязной дороге,
А Ваших детей
Раскидали по свету,
Разделили на четыре части,
Один лишь ребенок
Оставлен в гнезде,
Остальные рассеяны.
Этот остался
Непроклюнувшимся птенцом.
В жизни Вашего господина
Уж нет Девятикратного[12]12
Девятикратный (коконоэ) – здесь: г. Киото, столица.
[Закрыть], —
Эту цифру он видит
В девяти провинциях и двух островах[13]13
«Девять провинций» – о-в Кюсю; «два острова» – о-ва Ики и Цусима, вместе с Кюсю входившие в провинцию Сацума.
[Закрыть].
Может, все это лишь сон?
Не зная, когда вы увидитесь снова,
Вы объяты печалью;
Монахиней стали,
Занятой только одним,
Словно рыбак в его лодке,
Теченьем влекомый,
Напряженно глядит вперед,
Тихую бухту ища
Была бы та разлука,
Как у диких гусей,—
То отлет, то прилет!
Но на постель
Ложится лишь пыль,
И не знаете Вы,
Где же подушка его.
Теперь вот и слезы
В луну без воды, в шестую[14]14
Безводная (минагацу) – другое название 6-й луны.
[Закрыть],
Сохнут у Вас
А у цикад,
Что укрылись в тени у деревьев,
От тоски уже лопнула грудь[15]15
В шестую луну цикады сбрасывают старую скорлупу.
[Закрыть].
А осенью, чуть погодя,
Лишь ветры подуют,
Зеленый забор из мисканта
Ответит им шелестом
И Вы всякий раз
Станете вглядываться во тьму.
Но и во сне
Не увидите господина.
Долгими ночами
Так же, как и теперь,
Будут стонать насекомые.
Их стон Вам покажется
Невыносимым
Будете мокрой от слез,
Как от росы
Намокает трава
В роще Оараки[16]16
Оараки (оараки, «Большая печаль») – название рощи в провинции Ямато.
[Закрыть].
А внизу приписала:
