Текст книги "Герцог Бекингем"
Автор книги: Мишель Дюшен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)
Глава XV«Нежнейшие вещи на свете»
Бекингем и новый король
Как для своих подданных, так и для иностранных наблюдателей принц Карл, ставший Карлом I, был человеком, чей характер не поддавался однозначному определению. Французский государственный секретарь Анри де Лавиль-о-Клер (будущий граф де Бриенн), прибывший в Лондон в декабре 1624 года для продолжения франко-английских переговоров, был озадачен: «Он показался мне весьма сдержанным, а потому я решил, что он должен быть либо необычным человеком, либо человеком посредственных способностей. Если он предпочитал оставаться в тени, чтобы не вызывать ревнивого чувства у своего отца-короля, то это признак истинной осторожности; однако если сдержанность его естественна и лишена тонкости, то следует сделать совсем противоположный вывод» {273}
[Закрыть] . Впечатления других дипломатов и мемуаристов полностью совпадают с этой неопределенной точкой зрения.
На деле трудно представить себе два более различных, если не сказать противоположных друг другу, характера, нежели характеры Якова I и его наследника. Первый был экстравертом, болтуном, импульсивным человеком, однако обладал здравым умом, и политика его, несмотря на кажущуюся извилистость, отличалась постоянством: на протяжении всего времени царствования он желал мира (читай: дружбы) с Испанией, не делая при этом уступок в религиозных вопросах. Он никогда не доверял Франции и не испытывал к ней никакой душевной привязанности, несмотря на кровь Гизов, которая текла в его жилах. Он в конце концов согласился на брак Карла с Генриеттой Марией, но сделал это неохотно, скорее уступая настойчивости Стини, нежели по убеждению. До самого конца Бекингем боялся, что Яков I вновь вернется к идее союза с Испанией. В последние годы жизни король значительно ослабел; у него уже не хватало сил долго сопротивляться объединенному давлению сына и фаворита; но при этом он не лишился собственной воли и неоднократно (например, во время весенней парламентской сессии 1624 года) ясно выражал несогласие с теми авантюрными проектами, в которые его пытались втянуть воинствующие «мальчики».
Карл I был совершенно другим человеком. Он был робок, молчалив (говорил с трудом из-за дефекта дикции, возникшего еще в детстве), упрям. Глубоко осознавая свое королевское достоинство, он, как в общественной, так и в частной жизни, вел себя сдержанно, что было несвойственно его отцу. У Карла напрочь отсутствовало то, что мы теперь называем общительностью. Боясь обсуждений, он имел обыкновение принимать решения поспешно, не заботясь о том, какова будет реакция общественного мнения и даже ближайшего окружения: очень скоро он стал считать любую критику и любое несогласие, даже самое умеренное, покушением на королевское величие.
Дружба Карла с Бекингемом, тоже крепкая и непоколебимая, как у его отца – хотя и другая по своей природе, – стала одной из существенных черт характера короля. В их союзе не было ничего сексуального. Никто, даже самые непримиримые враги, даже в наихудшие моменты, не делали ни малейшего намека на подобный оттенок в их отношениях. Для Карла Стини (он звал его тем же именем, что и отец) был старшим братом, руководителем, примером для подражания. Властность, все чаще проявляемая главным адмиралом, казалась молодому королю (в момент восшествия на престол ему было двадцать пять лет) признаком политической гениальности, и он старался ей подражать.
Тон их переписки говорит о многом. В письмах к Бекингему король использует попеременно слова «thou» («ты») и «you» («вы»), что можно считать доказательством нежной дружбы. Однако куда более удивительно, что главный адмирал в мае 1625 года, то есть через два месяца после воцарения Карла I, пишет новому королю, обращаясь к нему словами «мой дорогой молодой хозяин» (My dear young master) с легким оттенком снисходительности, весьма удивительной в атмосфере почтения к власти монарха, характерной для XVII века. Правда, он завершает письмо принятой и обязательной формулой выражения верноподданности: «Я покорно прошу Вас продолжать любить меня, как и прежде, что делает меня не только самым счастливым человеком, но самым преданным подданным и рабом Вашего Величества, Джордж Бекингем» {274}
[Закрыть] .
Как бы то ни было, до марта 1625 года Бекингему приходилось считаться с сопротивлением старого Якова I. После этой даты уже ничто не мешало ему навязывать свои политические решения. Иностранные дипломаты не ошиблись: герцог стал настоящим королем Англии и оставался таковым вплоть до своей смерти. То был поразительный для современников случай, когда могущество фаворита пережило человека, его выдвинувшего, и даже укрепилось после смерти старого короля. Одного этого факта достаточно, чтобы опровергнуть заявления врагов Бекингема, будто Джордж Вильерс был всего лишь «придворным миньоном» {275}
[Закрыть] .
Восшествие Карла на престол
В момент смерти Якова I Карл и Бекингем находились подле постели короля в Теобальдсе. В тот же вечер, 27 марта, Карл был провозглашен в Лондоне «Божьей милостью королем Англии, Франции [55]55
Старинный титул, к тому времени абсолютно фиктивный и восходящий к эпохе Столетней войны. В английских дипломатических документах короля Франции и Наварры именовали просто «королем французов» без упоминания Наварры.
[Закрыть], Шотландии и Ирландии и защитником истинной веры» и въехал в свою столицу уже как государь, причем главный адмирал сидел в карете рядом с ним. Карл поселился в Сент-Джеймсском дворце, ожидая, пока для него приготовят покои в Уайтхолле, и Бекингем оставался при нем. «Я потерял доброго отца, а Вы – доброго господина, но не бойтесь ничего: у Вас теперь есть новый господин, который любит Вас не меньше», – написал он Стини в официальном письме {276}
[Закрыть] . На первом же заседании Тайного совета Бекингем был утвержден во всех своих званиях и должностях и, кроме того, получил золотой ключ, дававший ему доступ в покои короля в любое время дня и ночи.
Карл был злопамятным: он не отменил опалы Бристоля и готовил ему нечто еще более неприятное. Он отослал также Фрэнсиса Коттингтона, который двумя годами раньше проявил неуважение к Бекингему, сдержанно отозвавшись об идее поездки в Испанию. Более того, Коттингтон перешел в католичество, а этого новый король простить не мог.
И потому старого слугу лишили должности секретаря Карла и сослали в имение. Он попытался разжалобить главного адмирала, но получил однозначный отпор. «Я отвечу Вам совершенно откровенно, – написал Бекингем. – У меня нет возможности сделать для Вас то, чего Вы желаете. Я не только не могу верить Вам и ладить с Вами, но будьте уверены, что я навсегда останусь Вашим открытым врагом» {277}
[Закрыть] .
Впрочем, в дальнейшем ходе этого дела проявилась честность Джорджа Вильерса. На службе у Карла и у герцога Коттингтон потратил много собственных денег. «Я рассчитываю на Вашу справедливость, – написал он Бекингему, – и верю, что, лишив меня благосклонности, Вы не пожелаете моего разорения. Я покупал для Вас драгоценности и шпалеры, стоившие мне 500 фунтов стерлингов. Я уверен, что Вы не пожелаете, чтобы я потерпел убыток». На что сразу же последовал ответ: «Вы правы. Зайдите завтра к моему казначею Оливеру, и Вы получите все причитающиеся Вам деньги» {278}
[Закрыть] . Таков был Бекингем. Справедливости ради следует добавить, что год спустя Коттингтон вернулся из опалы и пользовался благосклонностью короля до самой смерти.
Великие проекты нового монарха
Карл I вынашивал множество честолюбивых планов. Популярность, которой он пользовался со времени возвращения из Испании, заставила его поверить в то, что будет несложно провести ближайшую сессию парламента, созыв которого, едва взойдя на трон, он назначил на 17 мая. Впоследствии открытие заседаний было отложено до 18 июня, чтобы успеть за это время отпраздновать свадьбу короля и торжественно встретить прибывшую в Англию новую королеву. Карл предпочел бы ограничиться созывом на новую сессию прошлогоднего парламента, но хранитель печати Уильямс объяснил ему, что по закону это невозможно: смерть короля ipso facto означала окончание полномочий парламента старого созыва. Следовало назначить новые выборы, они состоялись в апреле. Однако за время до открытия заседаний многие события успели изменить общие настроения, и король оказался совсем не в том положении, на какое надеялся.
На этом этапе невозможно уточнить, какие замыслы принадлежали Карлу, а какие – Бекингему: нет сомнений, что Бекингем порождал идеи, а король делал их своими.
Лишь много позже, после смерти его друга, стало возможно действительно говорить о собственной политике Карла. Пока же игру вел Бекингем.
Мы уже неоднократно убеждались в том, что характер Джорджа Вильерса отличался изрядной импульсивностью. Но было и кое-что похуже: неумение видеть реальное положение вещей, заставлявшее его недооценивать сложности и переоценивать возможность успеха своих предприятий. Вся его последующая карьера отмечена этим недостатком, что было особенно очевидно в начале правления Карла I.
Абсолютно не задумываясь о финансовых проблемах (Карл был уверен, что легко решит их вместе с новым парламентом), забывая о трудностях, которые за год до этого сопутствовали Мансфельду при создании армии, Бекингем строил грандиозные и разнообразные планы. Он собирался создать огромный флот и повести его против испанских портов и американских галионов (воспоминания о Дрейке, Рэли и Эссексе!); в то же время он считал, что союз с Соединенными провинциями, Данией, Швецией и немецкими князьями-протестантами, к которому якобы не замедлит присоединиться Франция, позволит взять в клещи Испанские Нидерланды (Бельгию) и отвоевать Пфальц. Франция, в качестве компенсации, должна была получить Артуа, находившийся в то время под властью испанцев. Что до гугенотов, особенно жителей Ла-Рошели, постоянно тревоживших французского короля, то король Англии как их собрат по вере должен был вмешаться, напомнить им о необходимости соблюдать лояльность и объяснить, что в их же интересах успокоиться и не мешать войне против Испании, главного врага протестантов.
Все эти подвиги должны были принести новому королю Англии и его alter ego, фантазеру герцогу Бекингему, великую славу, которая затмит подвиги всех государей Европы и даже былые достижения королевы Елизаветы и великого Генриха VIII.
Однако, для того чтобы воплотить в жизнь этот грандиозный проект, следовало для начала убедить французское правительство – то есть Людовика XIII и Ришелье, – а также Соединенные провинции в необходимости совместных действий и еще получить от английского парламента необходимые субсидии. Всему свое время: Бекингем рассчитывал поехать в Париж, очаровать короля и кардинала-министра и заодно привезти Карлу его юную супругу. Затем он собирался направиться в Нидерланды и своим красноречием и настойчивостью убедить суровых кальвинистов, заседавших в Генеральных штатах. Затем он должен был вернуться в Англию и принять командование великим флотом, который посрамит Испанию и завладеет золотом галионов. Двухлетней давности разочарование после поездки в Мадрид, провал переговоров с Оливаресом – все это было забыто. Джордж Вильерс ни на секунду не сомневался в своей способности убеждать собеседников, будь то французы или голландцы.
То была прекрасная иллюстрация к не написанной еще в то время сказке о Пьеретте и горшочке…
Милорд «Букинкан» в Париже
Пребывание Бекингема во Франции – с 24 мая по 22 июня 1625 года – можно описывать по-разному: с точки зрения исторического политического исследования или как сюжет романа. Биографы герцога по большей части выбирают один из этих подходов, почти полностью игнорируя второй. И в этом заключается ошибка, ибо оба аспекта неразрывно связаны между собой. Мы попытаемся избежать однобокости, стараясь как можно точнее придерживаться хронологии.
По причине смерти Якова I английский двор пребывал в трауре. Поэтому речь уже не шла о том, чтобы послать Бекингема в Париж с тремя каретами и двадцатью семью расшитыми костюмами для того, чтобы заключить с принцессой брак по договоренности. Карл поспешил заверить французский двор в неизменности своих намерений и согласился, чтобы свадьба была отпразднована в Париже, выдав на этот раз доверенность своему французскому кузену герцогу де Шеврезу, младшему сыну герцога де Гиза – Генриха Меченого, великого защитника католической веры во времена Религиозных войн… Вот такое бывает в истории!… Церемония бракосочетания состоялась 11 мая 1625 года в соборе Парижской Богоматери, точнее перед дверьми собора, на специальном помосте, сооруженном, как это уже было сделано в 1572 году для того, чтобы сочетать браком протестанта Генриха Наваррского и католичку Маргариту Валуа: различие вероисповеданий супругов, несмотря на папское разрешение, не позволяло совершить ритуал под сводами древнего собора.
Предполагалось, что вслед за этим приедет Бекингем, чтобы отвезти новую королеву в Англию. Хотя и лишившись возможности заменить жениха, он тем не менее мог в течение девяти дней, которые пробыл в Париже, блистать там роскошью и очарованием. А также встречаться с Ришелье и пытаться привлечь его к своему великому проекту перекраивания равновесия сил в Европе. У нас имеется огромное число свидетельств полностью согласных между собой современников о том, какое впечатление произвел на французский двор и на население Парижа красавец англичанин. Французы звали его «милорд Букинкан»: тогда было принято переделывать на французский лад все иностранные имена в отличие от нынешней снобистской манеры говорить «Бейджин» вместо «Пекин» и «Мьянма» вместо «Бирма». «У этого светского человека была безупречная фигура и прекрасное лицо, – вспоминал Пьер де Лапорт, «паж» королевы Анны Австрийской. – Он появился при дворе, излучая такую приятность и такое великолепие, что заставил всех восхищаться, а дамам доставлял радость и нечто более того; любовников же, и тем более мужей, заставил мучиться ревностью» {279}
[Закрыть] . Приемы, праздники, балы следовали один за другим, о них подробно рассказывала полуофициальная газета «Меркюр де Франс». Увеселения устраивались повсюду: в Лувре, в Люксембургском дворце (резиденции королевы-матери), у герцога де Конде, у герцога де Шевреза.
Придворные спешили повидать элегантного милорда. Он жил неподалеку от Лувра, в роскошном дворце герцога де Шевреза, чья молодая жена Мария де Роган являлась близкой подругой королевы Анны – эта деталь окажется весьма значительной в последующем развитии событий. О герцоге рассказывалось множество историй, многие перенимали его манеру одеваться. Бархатный картуз, который он надевал на охоту (он привез эту вещь из Испании), моментально вошел в моду и надолго остался в обиходе под названием «букинкан». Самые невероятные россказни о герцоге вызывали полное доверие. Рассказывали, будто бриллианты и жемчуга на его белом атласном костюме оказались плохо пришиты и что он буквально сыпал ими на каждом шагу – это самая настоящая выдумка, ибо никто из современников не упоминает подобной детали, но у этой выдумки оказалась долгая жизнь [56]56
Генри Уоттон упоминает только об одном бриллианте, который оторвался от костюма герцога и был возвращен ему на следующий день. Не здесь ли исток легенды?
[Закрыть].
Ссылаясь на плохое самочувствие, Людовик XIII избегал этих празднеств. Он явно не хотел встречаться с блестящим посланником, однако ни его мать, ни жена ни в коей мере не разделяли его неприязни к герцогу. А Ришелье, надев красную кардинальскую сутану, принял Бекингема у себя и выслушал его проект.
Ришелье и Бекингем – диалог невозможен
Кардинал-министр с самого начала не был расположен к Бекингему. Ришелье был в курсе претензий, предъявлявшихся герцогу во время его пребывания в Испании; знал он и о его плохих отношениях с Оливаресом. Кардинал также внимательно следил за перипетиями формирования армии Мансфельда и знал, что британский парламент неохотно предоставил субсидии. Грандиозная картина общеевропейской войны, нарисованная собеседником, сразу показалась ему тем, чем она по сути и была: полетом мысли, не опирающимся ни на какие реальные возможности.
К тому же Франция не была готова к военным действиям. Она и не могла быть к ним готова, пока существовала опасность гражданской войны: приходилось постоянно опасаться вооруженного конфликта с гугенотами Ла-Рошели или Лангедока. Бекингема это не заботило: он был уверен, что в нужный момент удастся поддержать Ришелье и убедить собратьев по протестантской вере.
Министр Людовика XIII быстро понял, что, кроме красивых слов, англичанин не имеет за душой никаких конкретных предложений. В своих «Мемуарах» кардинал весьма сурово отзывался о герцоге: «Герцог Бекингем приехал во Францию под предлогом того, чтобы засвидетельствовать радость своего государя по поводу брака с принцессой. На деле же у него были две другие цели. Во-первых, он желал помешать нашему миру с Испанией; во-вторых, пытался способствовать выполнению плана, который англичане лелеяли со времени потери Пфальца: созданию наступательного союза с нами…» {280}
[Закрыть]
Соблюдая дипломатический этикет, Ришелье ответил, что король Франции высоко ценит дружбу со своим братом королем Великобритании, но ни в коей мере не заинтересован в завоевании Пфальца. Единственное, что он мог предложить, это взять на себя материальное обеспечение части армии Мансфельда при условии, что та будет предоставлена в распоряжение голландцев для спасения осажденной Бреды. Что до французских гугенотов, то Людовик XIII с радостью принял бы вооруженную помощь английского короля, чтобы призвать их к здравомыслию, однако о возможности допустить его вмешательство в качестве посредника между королем Франции и его подданными не может быть и речи.
Бекингем, покинувший Англию в полной уверенности, что ему легко удастся привлечь французское правительство к реализации своих проектов, натолкнулся на непоколебимую решимость противоположной стороны отказать ему в этом. В результате он затаил в душе ненависть к Франции, которая несколько месяцев спустя привела к удивительному кульбиту английской политики. Вдобавок его собственное поведение в Париже, а затем в Амьене навсегда закрыло для него возможность восстановления разорванных связей.
Королева Анна
Отношения Бекингема с королевой Анной можно назвать самым романтическим эпизодом в карьере блистательного фаворита. Французским читателям этот эпизод прекрасно известен благодаря «Трем мушкетерам» и гению Александра Дюма.
Однако для нас важно рассмотреть эти отношения в общем контексте: не только личном, что само собой разумеется, но и политическом. А для этого придется основательно просеять через сито историко-критического подхода те свидетельства, которыми мы располагаем, и по возможности отделить реальные факты от придворных сплетен и псевдомемуаров, написанных двадцать-тридцать лет спустя.
В 1625 году Анне Австрийской было 24 года. Она вышла замуж за Людовика XIII десять лет назад, однако с того времени, как в марте 1622 года у нее из-за неосторожности (во всяком случае, король верил в такое объяснение) случился выкидыш, отношения между супругами стали чрезвычайно холодными, если не сказать враждебными. Людовик отличался угрюмым характером. Ему куда больше нравилась соколиная охота, чем придворные праздники. Он сурово относился к окружению жены и особенно к ее лучшей подруге герцогине де Шеврез, легкомысленной даме двадцати пяти лет от роду, которую считал виновной в том, что его надежда стать отцом не оправдалась.
Кроме всего прочего, Анна была красива. С этим согласны все современники. Это была цветущая блондинка с голубыми глазами, с цветом лица, «подобным лилиям и розам» (несмотря на то, что она родилась в Испании и приходилась дочерью и внучкой испанским королям, она прежде всего оставалась Габсбург, а это семейство сохранило черты германской внешности, несмотря на более чем вековое пребывание на троне Кастилии). Анне было приятно, когда по ней «воздыхали», следуя моде романов того времени. Ее фрейлина Франсуаза де Моттевиль, впоследствии очень с ней сблизившаяся, рассказывала, что королева признавалась, «вовсе не делая из этого тайны, что, сама будучи молодой, она не понимает, как можно считать предосудительной изящную беседу, каковая обычно называется утонченной галантностью. Ведь она не более предосудительна, нежели разговоры, которые ведут испанские дамы во дворце, где, живя затворницами и не разговаривая с мужчинами в присутствии короля и королевы, они в своем кругу только и делают, что хвастаются своими победами и говорят о них как о вещах, нисколько не оскорбляющих их достоинство, а, напротив, делающих им честь» {281}
[Закрыть] .
В салонных беседах, которые на языке той эпохи назывались «ruelles», только и говорили что о «страсти», о «вздохах» и о «жестокосердных дамах». Все внимательно исследовали карту «Страны нежности», излучины рек, носящих название «Сердечная склонность», «Равнодушие» и «Постоянство» [57]57
Подобные карты характерны для литературы эпохи барокко, получившей название «прециозной». Образцом для «карт нежности» служили аллегории средневекового «Романа о Розе». Наиболее известный пример детально разработанной «прециозной географии» включен Мадлен Сюодери в роман «Клелия» (1654). (Прим. пер.)
[Закрыть]. Величие королевского достоинства не мешало герцогу Монморанси и герцогу Бельгарду изображать воздыхателей Анны. «Она не чувствовала себя оскорбленной, когда в нее влюблялись», – отмечал хорошо знавший ее Ларошфуко. То были невинные заигрывания, которые, впрочем, вызывали ревность Людовика XIII.
Что до Марии де Шеврез, то она не ограничивалась «утонченной галантностью». До того как выйти замуж за герцога де Шевреза, она была его любовницей, пребывая в браке с Оноре де Люинем, близким другом короля. Затем, в начале 1622 года, легко уступила настояниям элегантного виконта Кенсингтона, будущего графа Холланда, когда он приехал в Париж вести переговоры о браке Генриетты Марии с принцем Карлом.
По мере того как брачный проект приобретал реальную форму и становилось ясно, что Бекингем приедет в Париж, чтобы отвезти в Лондон супругу Карла, госпожа де Шеврез (которую Ришелье позже назвал «Козочкой» [58]58
Французское уменьшительное «chevrette» («козочка») созвучно фамилии герцогини Chevreuse. (Прим. пер.)
[Закрыть], и это прозвище прочно к ней прилепилось) вместе с графом Холландом задумала политико-романтическую интригу вполне в духе романов того времени: они решили толкнуть Анну в объятия красавца англичанина, причем отнюдь не в переносном смысле. Так, по крайней мере, пишет Ларошфуко, а поскольку он тоже был любовником «Козочки» (много лет спустя), он, должно быть, получил эту информацию из надежного источника. «Дабы придать честь собственной страсти (sic!), госпожа де Шеврез и граф Холланд задумали пробудить заинтересованность и даже галантные чувства в сердцах королевы и герцога Бекингема, хотя те никогда раньше не видели друг друга. […] Герцог был фаворитом английского короля, он был молод, щедр, решителен и считался одним из самых красивых светских львов. Госпожа де Шеврез и граф Холланд пользовались любой возможностью, чтобы увлечь королеву и герцога» {282}
[Закрыть] .
Все произошло так, как они задумали, и даже лучше: «Герцог Бекингем появился в Париже во всем блеске, как если бы он был королем. Как бы ни блистал французский двор, его мгновенно затмила сиятельная фигура герцога. Королева показалась ему еще более очаровательной, чем он себе представлял, а он показался королеве человеком, в высшей степени достойным любви. Они воспользовались торжественной аудиенцией, чтобы поговорить о вещах, которые занимали их больше, нежели интересы их королевств, они были заняты лишь собственной страстью» {283}
[Закрыть] . (Заметим, однако, что Ларошфуко в описываемую им эпоху было всего десять лет и, следовательно, он рассказывает о том, что знает по слухам. Он написал свои «Мемуары» в 1652 году, более чем через 25 лет после приезда Бекингема в Париж.)
Тем не менее версия о том, что связь Бекингема и французской королевы была подготовлена заранее, широко бытовала в информированных кругах того времени. Бывший посол Тилльер, как раз находившийся при дворе, сообщает, что Анна Австрийская приняла английского герцога «с великой радостью», и «с первых же дней свобода отношений между ними была столь велика, как если бы они уже давно знали друг друга. Причиной тому была решительность герцога, со стороны же королевы – то благоприятное впечатление, которое ей заранее внушили (sic!): оно глубоко запало ей в душу… Королева вела себя во время этой встречи так, как ведут себя многие женщины, которые не считают необходимым сохранять достойный вид, раз их намерения добры и непорочны. Я же думаю, что, напротив, она подавала дурной пример и вела себя скандально» {284}
[Закрыть] .
Все это дало повод для пересудов, и Людовик XIII постарался свести к минимуму встречи своей жены с галантным англичанином. Он ускорил отъезд Генриетты Марии, которую теперь величали королевой Англии. Было решено, что он лично проводит сестру до Компьена, а дальше, до Кале, Генриетта Мария поедет в сопровождении матери, Бекингема и всей свиты. Король хотел, чтобы Анна Австрийская осталась в Компьене, но сам заболел, и Генриетта настояла, чтобы невестка доехала с ней хотя бы до Амьена. Король уступил.
Вечер в амьенском саду и его последствия
В Амьене, куда кортеж прибыл 7 июня, произошла очередная задержка: Мария Медичи была утомлена и слегла. О том, чтобы ехать дальше, не могло быть и речи, пока она не поправится. Было начало лета, стояла великолепная погода. Губернатор Пикардии герцог де Шольн старался предоставить двору все возможные развлечения. У него только что родился сын. Состоявшиеся 14 июня крестины, на которых крестным отцом стал Бекингем, превратились в большой праздник с балом и фейерверком.
Королева Анна со своим двором жила во дворце епископа, находившемся между собором и берегом Соны. При дворце был прекрасный сад, плавно спускавшийся к реке и очень нравившийся королеве. Однажды вечером она вместе со свитой вышла туда на прогулку. Именно там, если воспользоваться выражением Лапорта, «произошло то, что дало любителям злословия повод поупражнять свою злобу».
Поскольку инцидент этот стал весьма известен и, хотя бы частично, объясняет антипатию, которую Людовик XIII питал к Бекингему, имеет смысл остановиться на нем подробно.
Одно можно сказать с уверенностью: Бекингем участвовал в этой прогулке. Мягко говоря, со стороны королевы это была большая неосторожность, особенно если учесть, как упорно король старался препятствовать их встречам. Предоставим слово Лапорту, очевидцу произошедшего: «После длительной прогулки королева некоторое время отдыхала вместе со своими дамами; затем она поднялась, и на повороте аллеи, когда дамы несколько отстали, герцог Бекингем, оставшийся с ней наедине, воспользовался начинавшими изгонять свет сумерками и осмелел настолько, что пожелал обнять королеву. Она сразу же закричала, и тотчас прибежали все остальные» {285}
[Закрыть] .
К этому основному рассказу госпожа де Моттевиль добавляет воспоминания самой королевы, которые та доверила ей спустя много времени: «Поскольку герцог Бекингем желал поговорить с королевой [в саду], паж королевы Пютанж на несколько мгновений отошел от нее, считая, что уважение не позволяет ему прислушиваться к тому, что хотел ей сказать английский вельможа. Случаю было угодно, чтобы в это время они оказались на повороте аллеи, где палисад скрыл их от остальных гуляющих. В этот миг королева, удивленная тем, что внезапно осталась одна, и, очевидно, возмущенная каким-то слишком страстно выраженным чувством герцога Бекингема, вскрикнула и, позвав пажа, отругала его за то, что он ее оставил, что служит подтверждением ее мудрости и добродетели» {286}
[Закрыть] .
Вот практически все, о чем мы можем говорить с относительной точностью. Герцог Ларошфуко приукрасил эту историю, поместив встречу наедине королевы с главным адмиралом в некий «кабинет» (мы бы сказали «павильон») в саду, что явно должно свидетельствовать о самом подозрительном соучастии самой Анны Австрийской. Что до Тальмана де Рео, великого собирателя маленьких историй, то он заходит еще дальше: «Там, в саду, вместе [с королевой] была только госпожа де Берне, сестра покойного герцога де Люиня и приближенная дама королевы, но она была умна и оставалась на почтительном расстоянии. Любовник опрокинул королеву так, что у нее обнажились бедра, явив вышитые панталоны; однако то было напрасно, ибо она сразу же позвала свою придворную даму, и та, раньше делавшая вид, будто ничего не замечает, была вынуждена прийти ей на помощь» {287}
[Закрыть] .
Итак: прогулка в сумерках, мгновение наедине, некий чересчур смелый поступок (но какой?!), крик, поспешное приближение дам… Королева укоряет их за то, что они слишком удалились, но не может избежать того, что «они увидели, в каком смятении и беспорядке она находилась» {288}
[Закрыть] .
Несмотря на все принятые предосторожности, инцидент получил широкую огласку. О нем говорили еще двадцать или тридцать лет спустя (что явствует из примера Тальмана де Рео). Судя по всему, Людовик XIII отнесся к произошедшему очень серьезно. Присутствовавшая в саду принцесса Конти сказала королю, что она «может поручиться за добродетель королевы, но не так уверена в ее жестокосердии». По другой версии, в которую труднее поверить, она сказала, что «может ручаться королю за ее добродетель от пояса до стоп, но не станет ручаться за это от пояса и выше, ибо слезы влюбленного не могли не смягчить сердце королевы» {289}
[Закрыть] . Впоследствии долгие годы Анна Австрийская оставалась под подозрением своего мужа, а кардинал Ришелье явно не делал ничего, чтобы уладить это дело.
Можно подумать, что галантные похождения Бекингема этим и ограничились, однако это не так, и, возможно, именно его последующее поведение наиболее непростительно. После случившегося в амьенском саду молодая английская королева отправилась дальше в Булонь в сопровождении свиты и Бекингема, а Мария Медичи и Анна Австрийская собрались к Людовику XIII, который оправлялся от болезни в Фонтенбло. Анна проехала вместе с кортежем невестки несколько лье по дороге на Аббевиль. Именно там Бекингем простился с ней. В результате еще одна компрометирующая сцена. «Он хотел поцеловать край ее платья, а она находилась на переднем сиденье кареты. Он прикрылся занавеской, якобы желая сказать ей несколько слов, но скорее для того, чтобы осушить слезы, выступившие у него на глазах в это мгновение». (Из рассказа госпожи де Моттевиль, основанного на воспоминаниях самой королевы.)
Однако кульминация была еще впереди. Приехав в Булонь, Бекингем объявил, что получил срочное послание от Карла I, – впоследствии ему пришлось признаться, что никакого послания не было, – и поспешно вернулся в Амьен. Королева лежала в постели. Предупрежденная в последнюю минуту о приезде англичанина, она воскликнула: «Я надеялась, что мы уже от него избавились!» – и попросила свою фрейлину, суровую госпожу де Ланнуа, присутствовать при встрече. Бекингем «упал на колени перед ее постелью, целуя покрывало со столь странным изъявлением чувства, что было ясно, сколь сильна его страсть и сколь мало он похож на человека, способного прислушаться к голосу рассудка». Смущенная королева молчала. Госпожа де Ланнуа попросила герцога встать, пояснив, что во Франции не принято преклонять колена подобным образом. Он ответил, что, не будучи французом, не считает себя обязанным следовать обычаям этой страны. Он продолжал говорить Анне «нежнейшие вещи на свете», пока она в конце концов не велела ему выйти, «возможно, не так уж и рассердившись», – предполагает госпожа де Моттевиль.
