Текст книги "Герцог Бекингем"
Автор книги: Мишель Дюшен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)
Через несколько дней после приезда он написал главному адмиралу письмо, полное ликования: «Я видел королеву и Мадам [Генриетту Марию] у герцога де Шеврез. Мне сказали, что Мадам редко бывает столь весела, как в этот вечер, и что нетрудно угадать причину ее веселья. Клянусь Вам, что эта юная принцесса нежна и мила. Она невысокого роста, но идеально сложена, и все утверждают, что ее сестра [Кристина, принцесса Пьемонтская] была в ее возрасте не выше ее… Я имел честь быть представлен королеве-матери [51]51
Мария Медичи.
[Закрыть], которая, как я думаю, является единственной правительницей этого королевства [52]52
Такое положение дел продлилось недолго.
[Закрыть]. Она объявила мне, что прекрасно понимает, что испанский король претендует на создание всемирной монархии, и у нее нет более горячего желания, нежели выдать свою дочь за нашего принца… Что до королевы [Анны Австрийской], то она настолько француженка, что, как мне сказали, желает этого брака еще в большей степени, нежели желала раньше брака собственной сестры [53]53
То есть инфанты Марии.
[Закрыть]. Все здесь мечтают о союзе с нами…» {263}
[Закрыть]
Любезный Кенсингтон позволил себе несколько увлечься. Он весьма скоро убедился, что за прекрасными словами скрываются серьезные проблемы, исходящие как от короля Людовика, так и от его министров. Однако в Лондоне Карл, который до этого времени сдержанно относился к женитьбе (похоже, он не сохранил особо приятных воспоминаний о четырнадцатилетней девочке, которую видел год назад, инкогнито проезжая через Париж), вдруг воспылал желанием как можно скорее заполучить ее в супруги, каковую его посланец описывал как «самое очаровательное создание во всей Франции». Вдобавок тот же Кенсингтон утверждал, что она «краснеет, тайком любуясь портретом принца».
До этих пор Яков I не проявлял особого интереса к идее «французского брака». Ему все еще было жаль инфанты и несбывшейся мечты о союзе с Испанией. Поговаривали даже, что скоро вернется Гондомар, причем, несомненно, с новыми предложениями Филиппа IV, и кто знает: вдруг он предложит освободить Пфальц? Бекингем забеспокоился: с этого момента «французский брак» стал для него делом чести. Он убедил себя (или сделал вид, что убедил) в том, что неудача в этом вопросе приведет к его опале.
После того как Кенсингтону оказали в Париже радушный прием, встал вопрос о посылке второго посла, не столько светского человека, сколько политического деятеля. Им стал Джеймс Хей, граф Карлайл, тот самый личный друг короля Якова, который в 1620 году под именем виконта Донкастера пытался осуществить английское посредничество в чешской войне. Карлайл приехал в Париж в апреле 1624 года.
Французское правительство, со своей стороны, сделало жест доброй воли, заменив в Лондоне не питавшего к англичанам посла Тилльера. Вместо него приехал Антуан Коэффье-Рузэ, маркиз д'Эффиа, государственный советник, дипломат высокого уровня, славившийся своей ловкостью. Приехав в Англию, д'Эффиа завоевал симпатию Бекингема, осыпая его всяческими любезностями: «Герцог воистину правит в этой стране. Можно сказать, что король по-настоящему любит его, позволяет ему все, что угодно, и смотрит на все его глазами» {264}
[Закрыть] . Вскоре Бекингем сошелся с д'Эффиа столь же близко, как раньше с Гондомаром: было ли это с его стороны наивностью или хитрым ходом? Можно найти подтверждение каждому из этих предположений: согласно одному свидетельству, он в частной беседе насмехался над французским послом… Не подлежит сомнению лишь то, что, поступая подобным образом, Бекингем давал повод для обвинений в том, что он предает интересы Англии в угоду французским амбициям.
Яков I тоже был очарован д'Эффиа, которого брал с собой на охоту и вел себя с ним как с товарищем, – совсем как с Гондомаром за несколько лет до того. В Париже тем временем продолжались переговоры. Они велись по двум направлениям: во-первых, собственно о браке, во-вторых, о политическом и военном союзе. В понимании короля Якова и особенно Бекингема, который все больше руководил играми английской политики, эти два аспекта были неразрывно связаны и их нельзя было разделять. Французская же сторона не спешила вступать в политический союз.
С самого начала возникло серьезное осложнение: оно опять касалось судьбы английских католиков. Людовик XIII был искренним и глубоко верующим католиком. Он не мог себе представить, что отдаст сестру замуж за принца-протестанта, не потребовав выполнения тех же условий, которые годом раньше выдвигал король Испании. В течение десяти месяцев дискуссия велась вокруг двух противоположных позиций: Франция требовала полной свободы для всех английских католиков, Яков I настаивал на милостивых послаблениях, зависящих от его воли. Поначалу английские участники переговоров, в первую очередь Карлайл, утверждали, что король не имеет юридического права изменять существующие законы без голосования в парламенте, а парламент настроен против каких бы то ни было смягчений законов. Затем постепенно они стали предлагать идею письменного обязательства в виде отдельного документа («частного письма»), в котором Яков I даст обещание прекратить уголовные дела против английских католиков, освободить заключенных и дать указание судьям не заводить новых дел. Французское правительство, которое с 16 августа 1624 года возглавлял кардинал Ришелье, умевший стоять на своем в переговорах, долгое время утверждал, что подобная мера недостаточна, но в конечном счете согласилось уступить при условии, что «частное письмо» будет подписано королем, принцем Карлом и государственным секретарем, что придало бы ему официальный характер и рано или поздно сделало бы достоянием гласности. Что касается будущей английской королевы, то само собой подразумевалось, что она и ее окружение должны обладать полной свободой отправления культа и располагать штатом католических священников под руководством епископа, причем часовня должна оставаться доступной для английских католиков. Кроме того, предполагалось, что ее дети станут воспитываться матерью до двенадцати лет {265}
[Закрыть] .
Обсуждение этих пунктов заняло все лето и всю осень. Поначалу Яков I не желал ничего слышать о свободе для английских католиков. Впрочем, он допускал возможность «терпимости» или «милости» в их отношении по его собственной воле без изменения существующих законов. Затем, постепенно, под давлением Бекингема и Карла, он пошел на уступки. Один инцидент прекрасно иллюстрирует положение дел. 13 августа, когда Бекингем и д'Эффиа скакали в Дерби, где находился король, им встретился по дороге гонец, везший во Францию письмо государя. Бекингем, не колеблясь, остановил гонца и отобрал письмо. Приехав в Дерби, он привел д'Эффиа к Якову и заставил короля прочитать письмо. Как он и предполагал, речь шла о полном отказе менять законы против католиков. Тогда д'Эффиа объяснил, что подобная позиция может положить конец всем надеждам на брак, а значит, и на союз с Францией, и Якову, вопреки собственной воле, пришлось переписать письмо, составив его в более примирительном тоне. Именно на примере подобных случаев можно видеть, что старый король уже перестал быть хозяином своих политических действий и Бекингему удавалось почти во всех случаях навязывать ему свою волю.
Вдобавок папа римский не желал быть более сговорчивым в случае брака Генриетты Марии, нежели в случае брака инфанты. Ришелье послал в Рим своего друга отца Берюля, главу ораторианцев и будущего кардинала. Берюль, столь же тонкий дипломат, сколь благочестивый священник, сумел добиться результата, и 21 ноября разрешение было наконец подписано папой Урбаном VIII. Яков I ратифицировал брачный договор 12 декабря в Кембридже. Там же, в присутствии только принца Карла, Бекингема и государственного секретаря Конвея, он подписал «частное письмо» о терпимости к католикам, чем вызвал большое недовольство других членов Тайного совета. Кенсингтон, в благодарность за его дипломатическую службу, получил титул графа Холланда.
24 декабря хранитель печати Уильямс отдал распоряжение об освобождении находящихся в тюрьмах католических священников. Архиепископы Кентерберийский и Йоркский прекратили все начатые в церковных судах следствия против рекузантов, а новый лорд-казначей получил приказ возместить штрафы, взимавшиеся по религиозным поводам, начиная с Троицына дня. Король Яков сдержал слово, данное в «частном письме», однако все это делалось потихоньку, без огласки, можно сказать, подпольно. Нужно было опасаться реакции общества, однако рано или поздно тайное становится явным и в результате французский брак принца все больше терял популярность.
Невозможность союза с Францией и военные неудачи
Тем не менее оставалось еще одно препятствие. Яков I, Бекингем и сам Карл не желали играть свадьбу до тех пор, пока с французской стороны не будут получены формальные заверения о готовности заключить дипломатический и военный союз против Испании.
При этом Людовик XIII и Ришелье, расточая любезные слова, не имели ни малейшего намерения связывать себе руки подобным обязательством и тем более открыто ввязываться в войну. Ни с финансовой, ни с тактической точки зрения они не были готовы участвовать в подобном деле, а происпанская партия при французском дворе была в то время слишком сильна, чтобы кардинал-министр посмел ей противостоять.
Грандиозный проект Бекингема подразумевал создание настоящей наступательной лиги: Англия, Франция, Соединенные провинции, Дания, Швеция, Саксония и другие протестантские князья Германии должны были подняться против императора и Баварии, в то время как Франция, Савойя и Венеция повели бы в Италии действия против Испании. К сожалению, герцог не располагал ни малейшими средствами для того, чтобы столь серьезно изменить равновесие сил в Европе. Разумеется, Ришелье заключил соглашения с Савойей и Венецией ради освобождения Вальтелины и замирения женевцев, союзников Испании; однако в том, что касалось северного фронта, он не собирался вступать в союз с силами протестантов: это поссорило бы его с французской католической партией, и король не позволил бы ему принять подобное решение. Напротив, кардинал вел тайные переговоры с герцогом Баварским, пытаясь уговорить его прекратить войну.
Таким образом, непонимание между Парижем и Лондоном было полным, а Бекингем осознавал, что, имея ресурсы одной только Англии, не сможет вернуть Пфальц (что оставалось конечной целью войны), ведь это доказали все предыдущие попытки.
Мансфельд худо-бедно создавал английскую армию, придерживаясь всех пунктов своего соглашения с королем Яковом. Десять тысяч человек были собраны с применением силы. Их привезли в Дувр в декабре. То было жалкое войско из крестьян, не имевших военной подготовки и едва таскавших ноги. Платили им скверно, и они грабили деревни, мимо которых проходили, донимая местных жителей, «не хуже вражеской армии» {266}
[Закрыть] . Когда новобранцы прибыли в Дувр, оказалось, что в кассе больше нет денег. Мансфельд сделал вид, что обязан принять их на довольствие только с момента погрузки на корабли для перевоза на континент. Бекингем вмешался и добился, чтобы Мансфельд выплатил 6 тысяч фунтов стерлингов до отправки. Однако это означало угодить из огня да в полымя.
На деле никто не знал, как должны развиваться дальнейшие действия. Бекингем рассчитывал на то, что (согласно достигнутой устной договоренности с Ришелье) армия Мансфельда высадится в Кале; оттуда она должна была отправиться в Испанские Нидерланды, на Льеж, чтобы добраться до Пфальца. Но для этого требовалось согласие Испании, владевшей Нидерландами, а его не было. Несанкционированный переход границы означал начало военных действий против Испании, а на это не был согласен король Франции. Ришелье порекомендовал иную стратегию: высадить английскую армию в Нидерландах и послать ее на помощь Бреде, которую с августа осаждали испанцы. На этот раз не согласился Яков I: он отдал приказ Мансфельду отвоевать Пфальц, а не что-то другое. Судьба Бреды была ему, равно как Бекингему и Карлу, совершенно безразлична.
Тем временем военная казна таяла на глазах, и Бекингем снова вложил собственные деньги. Он заставил Ост-Индскую компанию выплатить 10 тысяч фунтов стерлингов в качестве налога на прибыль, полученную от проводившихся в Азии коммерческих операций с португальцами. Карл также внес 20 тысяч фунтов от себя лично. А находящаяся в Дувре армия была настолько недисциплинированна, что стали подумывать о введении военного положения.
Флот, готовый перевозить войска Мансфельда, стоял на якоре в Дуврском порту. Поскольку Франция упорно отказывалась пустить его в Кале или Булонь, Яков I наконец уступил и велел высадиться в Голландии, но по-прежнему запретил идти на помощь Бреде. Как, в этом случае, он собирался добираться до Пфальца, – вопрос, на который нет ответа.
13 января 1625 года корабли отправились в путь и на следующий день бросили якорь против Флиссингена, на острове Вальхерен. Эта операция привела к катастрофе. Погода стояла ужасная, почти все солдаты были больны, голодны, лишены самого необходимого. «Мы сдохнем, как собаки», – записал один из старших офицеров лорд Кромвель {267}
[Закрыть] . Всего за несколько недель армия Мансфельда практически перестала существовать. Те, кто выжил, были взяты на довольствие голландцами и вступили в их армию. Для Англии то было неслыханным унижением, и ответственность за него во многом возлагали на Бекингема. «Было время, когда английские войска приводили мир в восхищение, а сейчас нас презирают даже последние из последних. Невозможно было хуже организовать и провести эту экспедицию», – возмущался Джон Чемберлен {268}
[Закрыть] .
Подобный упрек несправедлив. Лично Бекингема не за что было обвинять, разве лишь за то, что он начал кампанию, положившись на устные обещания Ришелье и Людовика XIII. Здесь сыграл роль один из главных недостатков Джорджа Вильерса: его привычка принимать желаемое за действительное, не добившись солидных гарантий. И это притом что послы, в частности Карлайл, постоянно делились с ним сомнениями по поводу решимости французов осуществлять финансовое или военное вмешательство в германские дела. Бекингем проигнорировал эти предупреждения. Однако, что касается его личного участия в подготовке экспедиции, он выложился полностью, несмотря на то, что его здоровье еще окончательно не восстановилось. Он вкладывал собственные средства, чтобы обеспечить переправку войск. Настоящим виновником был Мансфельд, присвоивший большую часть выданных казной денег и не сумевший предложить надежный план кампании.
Наконец-то свадьба!
Тем временем бесконечные переговоры о браке Карла с Генриеттой Марией уже истощили всеобщее терпение. Бекингем в узком кругу обзывал французов «дерьмовыми глотками)» (shitten mouths) {269}
[Закрыть] . Папа римский опять создавал препятствия для подтверждения собственного разрешения. У испанцев возродилась надежда: раз экспедиция по освобождению Пфальца провалилась, то, возможно, настало время попытаться восстановить англо-испанский союз и – кто знает? – вернуться к проекту брака Карла с инфантой. Гондомар написал Бекингему письмо, в котором назвал себя «вечно преданным другом и слугой Джорджа Вильерса, герцога Бекингема».
На этот раз Ришелье испугался. Он не мог рисковать, – позволить Англии броситься в объятия Испании. 15 февраля 1625 года он дал знать, что Генриетта Мария готова выйти замуж за принца Карла. Наконец-то! Карл хотел было сам пересечь Ла-Манш и привезти супругу, но его отец воспротивился: ему хватило поездки в Мадрид. Было решено, что в Париж отправится Бекингем и заключит брак по доверенности, а затем, в середине марта, привезет принцессу в Англию.
Началась подготовка. Свадебный кортеж отличался восточной пышностью: три кареты, украшенные золотыми кружевами и отделанные внутри красным бархатом и золотом; каждую тянули восемь лошадей; сотня музыкантов в ливреях герцога; для самого героя дня – 27 богатых костюмов, расшитых шелком и серебром, плюс к тому наряд из белого бархата, расшитый бриллиантами, и еще один – из пурпурного атласа, расшитого жемчугом. Оба костюма предназначались для свадебной церемонии. Все это стоило 90 тысяч фунтов стерлингов {270}
[Закрыть] – для подобных расходов всегда находились деньги: следовало ослепить французов и показать им, какая роскошь ожидает юную принцессу в ее новом королевстве. Красавец Джордж Вильерс, в полном расцвете славы, готовился пережить одно из самых восхитительных мгновений своей жизни.
Однако 5 марта заболел король Яков. И вскоре стало ясно, что теперь уже не до свадьбы.
Смерть «папы»
Яков I, несмотря на артрит, парализовавший его пальцы до такой степени, что он не мог писать, и постоянные приступы подагры, продолжал вести активный образ жизни: путешествовал, охотился, ездил туда-сюда между Лондоном и окрестными резиденциями.
Поэтому, когда в начале марта 1625 года его сразила «трехдневная лихорадка», поначалу никто не обеспокоился. В век, когда антибиотики не были известны, подобные инфекции случались часто. Короля лечили кровопусканиями и слабительными – эти средства считались универсальными. Термином «трехдневная лихорадка» обозначали в то время лихорадку, приступы которой возобновлялись каждые три дня. В современной медицине было бы трудно отыскать точный эквивалент этого диагноза.
Яков I, находившийся в то время в Теобальдсе, желая побороть лихорадку, принялся по своей печальной привычке пить холодное пиво и окунаться в ледяную воду, отказываясь принимать лекарства, предлагаемые врачами. Его состояние быстро ухудшилось. Бекингем, чье здоровье также оставляло желать лучшего, примчался к больному вместе со своей матерью. У короля начались проблемы с кишечником, а приступы лихорадки становились все тяжелее.
Вот тогда-то леди Бекингем и вспомнила о пластыре и настойке эссекского врача Ремингтона, средствах, вылечивших в прошлом году ее сына. Она рассказала о них королю, и тот сразу же пожелал их испробовать. Графиня собственноручно наложила пластырь на запястья больного и дала ему выпить настойки.
Случаю было угодно, чтобы почти сразу после этого лихорадка возобновилась с удвоенной силой. Королевские медики, увидев пластырь и узнав о настойке, подняли крик, снимая с себя всю ответственность за лечение больного, раз в него вмешиваются, применяя неизвестные средства. Врачей можно понять; в наше время любой медик повел бы себя так же. Бекингем поступил неосторожно, приняв все это слишком близко к сердцу и отстранив самых возмущенных – доктора Крейга и доктора Иглишема – от лечения короля. Поступок, мягко говоря, неловкий, тем более что впоследствии пластырь и настойка доктора Ремингтона были признаны совершенно безвредными и излечили многих пациентов. Импульсивная и необдуманная реакция Бекингема, вполне соответствовавшая его характеру, позволяла придать случившемуся неоправданно серьезное значение – что и произошло.
Состояние короля действительно быстро ухудшалось. 24 марта у него начались судороги, и он на мгновение потерял сознание. Из Лондона срочно вызвали архиепископа Эббота и епископа-хранителя печати Уильямса, а также принца Карла. Стини не отходил от постели своего «дорогого папы и крестного». 26 марта Яков I получил последнее причастие из рук Уильямса, «проявив благочестие и благоговение, достойные ангела». После этого он остался наедине с сыном, и никто не знает, о чем они говорили. Можно не сомневаться, что король посоветовал Карлу оставаться верным дружбе с Бекингемом, к чему принц и сам был весьма склонен. Наконец 27 марта, в воскресенье, около полудня, «в окружении лордов и слуг, стоявших по одну сторону постели, и епископов и капелланов – по другую, без страданий и конвульсий, Соломон [54]54
Якова I часто называли именем Соломона, мудрого библейского царя Израиля. Подобный комплимент всегда льстил его самолюбию.
[Закрыть]почил в мире» {271}
[Закрыть] .
В лице Якова I Бекингем потерял своего «творца» (как он сам его называл), отца, защитника и друга. Нет никаких оснований сомневаться в искренности его горя, проявления которого тем более похожи на правду, что мы знаем его как человека очень эмоционального, способного, как большинство его современников, давать волю слезам.
Однако клевета не замедлила зазвучать. Выгнанные Бекингемом врачи поспешили рассказать коллегам о пластыре и настойке, придав своим рассказам оттенок мрачной таинственности. Граф Бристоль, готовый после конфликта с главным адмиралом в Мадриде поверить в наихудшие против него обвинения, на следующий же год объявил о своем опасении, что герцог «ускорил смерть короля». Взбешенный герцог потребовал, чтобы посол поточнее выразил свою мысль. «Милорд Бристоль объяснил, что имел в виду только печаль, в которую повергало короля поведение герцога». Бекингем был задет за живое. Он подробно рассказал на заседаниях палаты лордов, «что пластырь ему впервые порекомендовала женщина, вылечившая им ребенка от четырехдневной лихорадки. Он вспоминал о покойном короле со слезами на глазах, говоря, что получил от него столько благодеяний для себя и для своей семьи, что даже само подозрение в причастности к смерти государя является для него худшей из казней» {272}
[Закрыть] .
По мнению епископа Гудмена, описавшего эту сцену, невиновность Бекингема «была очевидна всем, кто знал характер герцога, которого можно отнести к числу лучших людей нашего мира». Однако было невозможно так легко разоружить его врагов. Обвинение в отравлении короля Якова, каким бы абсурдным оно ни было, продолжало витать в воздухе. Оно вновь всплыло в 1626 году во время разбирательства по делу главного адмирала в палате лордов. Спустя несколько лет доктор Иглишем, один из тех, кого Бекингем отстранил от лечения короля, опубликовал в Амстердаме памфлет под заглавием «Провозвестник мщения», в котором открыто обвинил Бекингема в отравлении Якова I – и вдобавок еще маркиза Гамильтона. Впоследствии, как изощренный вымогатель, он безрезультатно предлагал Бекингему выпустить опровержение своей же книги в обмен на четыре сотни флоринов. Кончил же доктор тем, что был приговорен к смертной казни за фальшивомонетничество.
А в довершение всего, в 1649 году, когда, в результате гражданской войны с парламентом, Карл I в свою очередь оказался под судом по обвинению в государственной измене, ему вменили в вину то, что двадцатью пятью годами раньше он был-де сообщником Бекингема в убийстве собственного отца. Вот до какой степени укоренилась в душах врагов бывшего фаворита мысль об отравлении Якова I!
