Текст книги "Герцог Бекингем"
Автор книги: Мишель Дюшен
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 25 страниц)
Глава X «Любовь меня влекла под небеса испании…»
Февральским вечером в покоях короля Якова
В своей «Истории Великого мятежа» (написанной около 1646 года) лорд Кларендон рассказывает, как однажды февральским вечером 1623 года в покоях короля Якова было принято решение о самом экстравагантном и авантюрном предприятии периода его правления.
Поскольку Кларендон описал это событие более чем двадцать лет спустя и сам при нем не присутствовал, историки не очень-то доверяют его рассказу. Известно, что он получил эти сведения от своего друга Фрэнсиса Коттингтона, одного из главных действующих лиц этой сцены, и в документах того времени мы не находим ничего противоречащего этой истории. Поэтому у нас нет серьезных оснований сомневаться в правдивости Кларендона, хотя бы в ее общих чертах. Рассказанное им в любом случае представляет собой интересный пролог к событиям лета 1623 года, ставшим поворотным пунктом в судьбе Бекингема.
Итак, если верить рассказу Кларендона {152}
[Закрыть] , Яков I был один в своих покоях, когда к нему пришли «его два мальчика», как король называл принца Карла, или «бэби Чарльза», и Бекингема, или Стини. Карл опустился перед отцом на колени и объявил о своем желании поехать в Испанию и привезти оттуда инфанту. Бекингем молчал. Яков спросил его, что он об этом думает. «Принц настолько увлечен этой идеей, что Ваш отказ может серьезно повредить его душевному состоянию», – ответил Стини. Карл стал убеждать отца, что, «явившись в Испанию, он положит конец столь долго тянущимся переговорам, и его присутствие наверняка окажется определяющим в деле возвращения Пфальца его сестре и зятю, ведь этого Его Величество желает более всего на свете».
Король, находившийся в тот вечер «в хорошем расположении духа», позволил себя убедить и, «вопреки своей привычке долго колебаться», дал согласие, нисколько не усомнившись в последствиях столь непродуманного предприятия. Однако он не мог предвидеть того, что произошло после: молодые люди объявили, что их отъезд до поры до времени должен храниться в тайне. Ведь за то время, пока для принца снарядят флот и запросят паспорт у французского короля, цель его поездки станет достоянием гласности. Поэтому они решили ехать инкогнито в сопровождении всего двух слуг. Они пересекут всю Францию, прежде чем в Англии заметят их отсутствие.
Захваченный врасплох Яков удалился в опочивальню и стал размышлять об «опасности и трудности предприятия, которое только что одобрил, о пропастях, которые могут подстерегать его сына, а также о том, какое скверное впечатление это путешествие произведет на его народ, и о том, что будут думать о нем, короле, в других странах». «Дух его впал в полнейшее беспокойство», и, когда на следующее утро принц и Бекингем вновь к нему явились, дабы получить бумаги, нужные для поездки, он разразился рыданиями, говоря, что умирает, что они разбили его сердце. «Когда бэби Чарльз явится в Мадрид, испанцы воспользуются этим, чтобы поставить под сомнение все пункты договора, и выдвинут новые требования, на которые будет невозможно согласиться, а это погубит Стини, ведь в нашей стране его и так не любят». Со слезами на глазах король умолял «мальчиков» отказаться от своего намерения, которое разбивает ему сердце.
Его доводы были продиктованы здравым смыслом, и последующие события показали, что король был прав. Однако Карл напомнил отцу, что тот уже дал согласие, а Бекингем «грубо сказал ему, что если он так быстро отказывается от своих слов, то ему больше никто не будет верить, а все эти доводы ему наверняка нашептал какой-нибудь советчик, которому он доверился, несмотря на обещание хранить тайну; они же с принцем узнают имя этого негодяя и никогда не забудут и не простят этого». Описывая эту сцену, Кларендон добавляет, что Бекингем «лучше, чем кто-либо, знал, как следует говорить с королем, чтобы убедить его».
Яков отступил перед таким напором и поклялся, что никому не расскажет о их отъезде. Карл предложил послать с ними в качестве сопровождающего в этом путешествии Фрэнсиса Коттингтона, бывшего посла в Испании, бывшего теперь его секретарем. Король велел позвать Коттингтона, которого хорошо знал и ценил. Коттингтон и рассказал об этом эпизоде Кларендону, а тот записал его слова: «Когда Его Величество изложил мне замысел принца, меня охватило такое волнение, что я почти потерял дар речи. Я объяснил, как мог, что из-за подобного путешествия можно потерять все, чего уже добились в отношении этого брака, что испанцы воспользуются им как предлогом, чтобы начать все с начала. Король с рыданиями упал на постель, говоря, что предвидел это, что поездка погубит бэби Чарльза и его самого». На что Бекингем заявил, что Коттингтон противится замыслу потому, что с ним заранее не посоветовались, что он слишком много себе позволяет, осмеливаясь критиковать решение своего господина, и всю жизнь будет сожалеть об этом.
«Нет, бога ради, Стини, ты неправ, – сказал король. – Я просил Коттингтона честно высказать свое мнение, и он откровенно ответил».
«Те, кто будет описывать историю этой поездки, – комментирует Кларендон, – смогут оценить, насколько возражения Коттингтона и предчувствия короля подтвердились последующими событиями». Лучшего вывода не сделаешь.
Впоследствии многие приписывали инициативу этой авантюры Бекингему. Кларендон относился к числу этих людей. Но это не так, ведь еще в мае 1622 года, то есть за девять месяцев до описанного эпизода, Гондомар упоминал о подобном замысле и приписывал его принцу Карлу. Епископ Гудмен, хорошо знавший закулисную сторону дел, считал, что это похоже на правду: «Принц был деятельным молодым человеком, прекрасным наездником. Он помнил, как его отец ездил за своей супругой в Данию, как его прадед [Яков V Шотландский] несколько раз приезжал во Францию, чтобы там жениться [на Мадлен Валуа, а впоследствии на Марии де Гиз]. Он был сильным, способным переносить усталость, он был благовоспитан и сдержан, он был достаточно умен, чтобы вести переговоры [о браке]… Что до милорда Бекингема, то, я думаю, он не склонял принца ехать в Испанию» {153}
[Закрыть] .
Скорее всего эту мысль подсказал Карлу сам Гондомар, для которого появление в Мадриде английского наследного принца могло стать ярким завершением дипломатической карьеры.
Джек и Том Смиты на дорогах Франции и Наварры
Получив согласие короля, молодые люди стали готовиться к отъезду, храня в тайне свои планы. Однако не следует верить их письму, в котором они сообщали своему «дорогому папочке», что действительно инкогнито проехали через всю Францию и Наварру. На самом деле французские власти, как и посол Англии в Париже сэр Эдвард Герберт, обо всем знали. Принца и его спутника сопровождали на всем пути следования, однако дипломатическая условность была соблюдена, и это создавало у путешественников иллюзию полной свободы.
Коттингтон выехал раньше в сопровождении еще одного человека, выбранного Карлом и Бекингемом. Этим человеком был не кто иной, как Эндимион Портер, камергер Карла. Коттингтон и Портер пересекли на корабле Ла-Манш и приготовили во Франции лошадей и комнаты в гостинице для двух английских торговцев Джека и Тома Смитов. Самих же путешественников сопровождал лишь один оруженосец, шотландец по имени Ричард Грэм, хотя они везли с собой много золота. Никогда еще Карл не получал такого удовольствия. Должно быть, и Бекингем рад был вырваться из душной атмосферы королевского дворца.
Яков же должен был играть. 17 февраля он простился с молодыми людьми в Теобальдсе и пожелал им приятно провести время в Ньюхолле у Бекингема, где они якобы намеревались пробыть несколько дней. При этом добавил: «Не забудьте вернуться в пятницу». На что Джордж шутливо ответил: «Государь, ведь вы не обидитесь, если мы на день-два задержимся!» Король ничего больше не сказал и «не явил на своем лице никаких чувств, когда они ушли» {154}
[Закрыть] . Вернувшись в свои покои, он дал волю слезам. У него было плохое предчувствие.
Выехав из Ньюхолла в сопровождении Ричарда Грэма 18 февраля, путешественники направились на юг. На переправе через Темзу у Грейвсэнда их чуть было не опознал лодочник, которому они дали чересчур щедрые чаевые: золотую монету. Потом столкнулись с возвращавшимся домой эскортом испанского посла и пустили лошадей в галоп через поля, чтобы избежать встречи со знакомыми придворными. В Кентербери мэр, услышав о странном поведении двух проезжающих, приказал их арестовать, но узнал Бекингема. Тому пришлось соврать, что он как главный адмирал проводит тайную инспекцию флота. В тот же вечер они прибыли в Дувр.
Прибыв в Монтре-сюр-Мер после девятичасового плавания, они сразу же отправились в Париж, куда и прибыли в четверг 2 марта (в Лондоне это было 20 февраля: григорианский календарь, принятый во Франции и Испании, на десять дней опережал юлианский, по которому по-прежнему жила Англия [36]36
Письма, которые Карл и Бекингем писали королю Якову, как и ответы последнего, датированы в соответствии с юлианским календарем, в то время как французские и испанские документы помечены датами по григорианскому.
[Закрыть]).
По счастливой случайности, на следующий день в Лувре должен был состояться праздник, в котором должны были участвовать королева Анна, брат короля Гастон и его младшая сестра Генриетта Мария. Карл и Бекингем без труда получили приглашения, что лишний раз доказывает, что их истинные имена были хорошо известны властям.
22 февраля (4 марта по григорианскому календарю) молодые люди послали своему «дорогому папе» письмо: «Государь, мы были при дворе и уверяем Вас, что нас там никто не узнал [sic!]. Мы видели молодую королеву, юных Месье и Мадам. Это была репетиция балета, который королева хочет преподнести королю, и она танцует в нем, как и Мадам, и еще девятнадцать прекрасных придворных дам. Королева была самой красивой из всех, что усилило наше желание познакомиться с ее сестрой.
Мы спешим закончить письмо и прощаемся с Вашим Величеством, Ваш покорный и послушный сын Карл, Ваш покорный слуга и пес Стини» {155}
[Закрыть] .
Поясним: «молодой королевой» была Анна Австрийская, которой в ту пору исполнилось двадцать два года, «юным Месье» – Гастон Орлеанский, пятнадцатилетний брат короля. «Мадам» была четырнадцатилетняя Генриетта Мария, а сестрой королевы инфанта Мария, на которой Карл предполагал жениться в Испании.
Может быть, именно в тот день сердце Бекингема впервые дрогнуло при виде ослепительной и недоступной королевы Франции? А Карл? Неужели он равнодушно смотрел на принцессу Генриетту Марию, не подозревая, что именно с ней ему суждено связать свою судьбу? Ни тот ни другой не угадали будущего, но для нас, знающих, что случилось впоследствии, этот вечер в Лувре 3 марта 1623 года является знаковым.
Через день после праздника путешественники отправились на юг, на этот раз в компании Коттингтона и Эндимиона Портера. За ними постоянно следили французские агенты, но они этого не замечали, считали, что их никто не знает, и находили это забавным. Правда, в Бордо произошел случай, заставивший их задуматься. Местный губернатор герцог д'Эпернон пожелал пригласить их к себе на обед и дать в их честь прием. Официально это устраивалось «ради двух достойных англичан», однако понятно, что имелись в виду вовсе не Джек и Том Смиты!
Переправившись через Бидассоа, они оказались в Испании. Как раз в этот момент им повстречался курьер английского посла Уолсингем Гризли, который вез в Лондон донесение Бристоля. Карл счел возможным остановить его и, сломав печать, вскрыл мешок с дипломатической почтой. За это любого другого обвинили бы в оскорблении величества. Однако документы были написаны шифром, и ни принц, ни Бекингем не смогли их прочитать. В спешке они черкнули короткую записку королю, датированную 2 марта: «Мы прибыли в Испанию живыми и здоровыми, в полном благополучии, и ни один месье нас не узнал» {156}
[Закрыть] .
Прибыв в Лондон, Гризли сообщил Якову, что молодые люди вполне здоровы, принц «очень весел», а милорд Бекингем «слегка утомлен».
На закате дня 7 марта путешественники въехали в Мадрид и в восемь часов вечера, прикрыв лица плащами, постучались в дверь английского посольства {157}
[Закрыть] .
Беспокойство в Англии: во всем виноват Бекингем
Отъезд принца и главного адмирала не мог долго оставаться тайной. Король сообщил о нем Тайному совету 20 февраля, в день, когда путешественники прибыли в Париж. Все члены совета выразили удивление и беспокойство. Большинство из них (за исключением сторонников союза с Испанией) возмутились тем, что решение о таком авантюрном предприятии приняли, не спросив их мнения.
Хранитель печати Уильямс, обычно столь осторожный и сдержанный, позволил себе написать Карлу укоризненное письмо: «Вашу поездку все считают крайне опасной. Поскольку Вы не получили приглашения от испанского короля и переговоры о Вашем браке едва начаты, Вам придется столкнуться с множеством ловушек со стороны Испании и Рима, а присутствие Вашего Высочества может побудить их к ужесточению условий договора» {158}
[Закрыть] . Он почти слово в слово повторил доводы, которые в свое время приводил король, пытаясь отговорить «двух мальчиков» от этой авантюры.
Общественное мнение неистовствовало. Говорили, что принц поехал за море, чтобы броситься в объятия папистов и предать дело протестантизма. Ответственность за экспедицию почти единодушно возлагали на Бекингема. Из письма Уильямса фавориту: «Вы должны знать, милорд, что если, не дай Бог, с Его Высочеством случится какое-нибудь несчастье, вина падет на Вас. Я обязан сказать Вам правду, и, если это Вас обидит, я уверен, что Вы меня простите, учитывая чистоту моих намерений» {159}
[Закрыть] .
Кое-кто заговорил об измене и стал требовать официального расследования. Брак принца с инфантой мало кто одобрял. Все понимали, что присутствие королевы-католички – это лишь первый шаг к узаконению католичества в Англии.
25 февраля король Яков послал в Мадрид графа Карлайла, бывшего виконта Донкастера, чтобы тот давал там молодым людям советы, как следует себя держать. Карлайл был знатоком придворного этикета.
Вскоре в Испанию отправились лорд Маунтджой, лорд Эндовер, лорд Воган, виконт Кенсингтон, множество врачей, священников, пажей, слуг – всего более двухсот человек, присутствие которых в Мадриде создало массу проблем для испанцев. Многие из этих людей впоследствии вернулись в Англию недовольные и разозленные и внесли свой вклад в разжигание ненависти к Испании.
Что до Якова I, то, как только его «два мальчика» уехали, он начал считать дни в ожидании их возвращения и даже написал стихи в честь «Джека и Тома»:
Ах, отчего омрачены сегодня
Все души и сердца в Аркадии счастливой?
Травою не прельщаются стада,
Ягнята не резвятся, их не кормят овцы.
Лишь алтари дымят и слышатся мольбы
О скором возвращеньи Джека с Томом.
Откуда эта грусть? Какой недуг Сразил аркадских пастухов счастливых? Увы, надежда наша и опора Властитель дум принц Джек уехал нынче,
А вместе с ним и Том, слуга надежный, Владыки Пана верный друг и раб.
О, пастухи! Вы, любящие их, Не предавайтесь горю, не ропщите. Возрадуйтесь: их небеса вернут Под отчий кров. Доверьте все заботы Владыке Пану: Джеку он отец, а Тому – друг {160}
[Закрыть] .
Уже на следующий день после отъезда Джека и Тома король написал им: «Да благословит Вас Бог, мои дорогие дети (my sweet babies), и пусть он дарует Вам скорое и счастливое возвращение» {161}
[Закрыть] .
Неделю спустя король в письме предостерегает «своих дорогих мальчиков, смелых рыцарей, достойных того, чтобы быть описанными в романе», от безрассудств, ибо посол Франции проинформирован о их поездке. Мы, впрочем, не знаем, каким образом эти письма доходили до адресатов.
Король надеялся, что отсутствие его «дорогих детей» продлится недолго. В письме от 27 февраля он просил Стини поторопиться с возвращением в Англию, как только будет назначен день свадьбы бэби Чарльза, потому что надо многое приготовить к приему молодых супругов. Король носил портрет Стини, «подвешенный на голубом шнуре под камзолом возле сердца». Спустя пятнадцать дней были уже готовы корабли, которым предстояло привезти Карла и инфанту, а также достойный эскорт для защиты от пиратов.
Карл Стюарт под небом Испании
Вечером 7 марта 1623 года (17 марта по испанскому календарю), когда уже сгущались сумерки, перед послом Бристолем предстал и Том Смит, то есть маркиз Бекингем, и Джек Смит, наследный принц Англии. Впрочем, Бристоль постарался изобразить крайнее удивление. Впоследствии он сетовал на то, что его поставили перед свершившимся фактом и его доводы не были услышаны.
Присутствие в Мадриде принца и главного адмирала нельзя было скрыть от испанских властей, не рискуя вызвать серьезные осложнения в международных отношениях. На следующее утро Бристоль честно предупредил Гондомара, с которым у него давно установились дружеские отношения. Гондомар поспешил поприветствовать Бекингема и выразил ему свою радость. Присутствие принца было весьма некстати, оно создавало трудности для соблюдения неписаного протокола, нарушить который могли только король Филипп и граф Оливарес. Гондомар отправился к Оливаресу, который, если верить легенде того времени, воскликнул: «Что это с Вами? Уж не прибыл ли в Мадрид английский король?» На что Гондомар якобы ответил: «Не король, но принц». Анекдот слишком красивый, чтобы быть правдой, но яркий, хотя и отдает театральностью {162}
[Закрыть] .
Встреча Бекингема и Оливареса была назначена на вторую половину дня и должна была состояться в присутствии Бристоля и Гондомара. С этого момента инкогнито отменялось, присутствие двух англичан становилось частью европейской политики.
В 1623 году Филиппу IV было 28 лет. Он еще не стал тем помпезным рыцарем, портрет которого спустя несколько лет написал Веласкес, и ему еще было далеко до образа печального старца, с которым встретился Людовик XIV на Фазаньем острове при подписании Пиренейского договора в 1659 году [37]37
Пиренейский договор, положивший конец Франко-испанской войне в правление Людовика XIV, был подписан на Фазаньем острове, на пограничной реке Бидассоа. Он закрепил границы обоих государств, значительно улучшив стратегические возможности Франции, и предполагал женитьбу французского короля на инфанте Марии-Терезии. Впоследствии при подписании брачного договора оба короля снова встретились на Фазаньем острове. (Прим. пер.)
[Закрыть]. В интересующее нас время он был серьезным и молчаливым молодым человеком, любителем охоты и приверженцем этикета. Тридцатишестилетний граф Оливарес управлял государством, нося официальный титул «valido» (фаворит) [38]38
Тогда он еще не был «графом-герцогом». Герцогство Сан-Лукар было передано ему только в 1625 году.
[Закрыть]. На первый взгляд может показаться, что его положение было аналогично положению Бекингема в Англии, но между ними существовало огромное различие! Как между днем и ночью. Оливарес олицетворял тип человека, целиком посвятившего себя политике, решившего вернуть Испании мощь и богатство времен Карла V и Филиппа II. Он очень быстро понял поверхностность Бекингема; их взаимная неприязнь довлела над ходом переговоров.
Кроме короля и его министра, к испанскому двору принадлежали королева Изабелла де Бурбон, сестра Людовика XIII, которой исполнился двадцать один год, два младших брата короля и, разумеется, инфанта Мария, чей предстоящий брак стал основой всей завязавшейся авантюры. Нравы того времени не позволяли принцессе, тем более испанской, принимать политические решения. Однако по мере развития дела оказалось, что Мария решительно противится тому, чтобы ее насильно выдали замуж, и дипломатам и государственным деятелям приходилось считаться с ее личным мнением, хотя она и выражала его сдержанно и мягко.
Принцу Карлу, который сам отличался высокомерием и чопорностью, было нетрудно привыкнуть к церемонности мадридского двора. Другое дело Бекингем, привыкший к беспорядочному поведению при дворе Якова I и мало склонный к сдержанности. Даже если не принимать на веру обвинения, высказывавшиеся его врагами, которые впоследствии хотели вменить ему в вину неудачное завершение переговоров, несомненно, что его неприязнь (взаимная) к испанским порядкам сыграла не последнюю роль в печальном исходе дела.
Как только королю Филиппу сообщили о приезде двух путешественников, он выразил «великую радость и удовлетворение». Он дал Бекингему личную тайную аудиенцию, организовал нечто вроде официальной встречи с соблюдением инкогнито во время прогулки в Прадо, велел отвести принцу и его другу покои в королевском дворце. И переговоры начались.
Письмо Карла и Бекингема от 10 марта о приеме, оказанном им в Мадриде, прекрасно передает царившее там возбуждение. «Дорогой папа и крестный, мы приехали сюда в пятницу в пять часов вечера, оба пребывая в полном здравии… На следующий день Ваш дорогой Стини виделся с графом Оливаресом, который добился для него аудиенции у короля. Через день мы отправились на прогулку, чтобы встретиться с королем, королевой, инфантой, принцем Карлосом, кардиналом [39]39
Два брата короля.
[Закрыть], папским нунцием, послами императора и французского короля, и все улицы были полны народа и охранников. Мы оставались как бы невидимы, сидя в карете, которую было запрещено замечать, хотя она и находилась на виду у всех. Наконец, после того как кортеж трижды проследовал мимо, граф Оливарес сел в нашу карету и проводил нас в наши апартаменты. Чуть позже он отвел Вашего сына на встречу с королем, и тот сохранял инкогнито, прикрыв лицо плащом. Мы пробыли наедине час, выражая друг другу комплименты и дружеские чувства. Можете судить по всему этому, сколь радуется король приезду Вашего сына и насколько мы были правы, говоря Вам, что наши послы проявляют слишком мало рвения… Покорнейший сын и слуга Вашего Величества Карл и смиренный раб и пес Стини» {163}
[Закрыть] .
15 марта и без того прозрачное инкогнито было снято. Карлу устроили официальный прием в королевском дворце, и на следующий день состоялось его торжественное представление королю. «Дорогой папа и крестный, – писали Карл и Бекингем в послании Якову. – Вчера, в воскресенье, Ваш бэби приехал в монастырь Святого Иеронима, что близ Мадрида, чтобы принять участие в обеде. С ним вместе обедали король и двор, и Вашего бэби посадили по правую руку от короля, соблюдая церемонный этикет, как это принято при приезде государей… Перед визитом к королеве произошел небольшой спор, касавшийся обмена приветствиями, с некой придворной дамой, однако, по мнению Вашего песика [несомненно, Бекингема], спор этот был надуманный, специально изобретенный для того, чтобы прийти затем к самому почетному примирению» {164}
[Закрыть] .
Узнав о прибытии в Мадрид английского принца, горожане пришли в восторг. На улицах слышались радостные возгласы. Лопе де Вега отметил это событие, написав четверостишие, которое вскоре стали распевать под аккомпанемент гитар:
Я – Стюарт Карл. Любовь меня влекла Под небеса Испании святые, Туда, где в блеске над землей взошла Моя звезда – прекрасная Мария [40]40
Carlos Estuardo soy Que, siendo amor mi guia Ai ciel d'Espaca me voy For ver mi estrella Maria.
[Закрыть].
Комедия ошибок
На протяжении всего визита двоих англичан в Мадриде устраивались празднества и выказывались свидетельства взаимного дружелюбия, что, как мы увидим, создавало Карлу и Бекингему, а точнее, королю Якову и британской короне, определенные финансовые трудности. Не рассказывая обо всех подобных событиях (это было бы утомительно), мы упомянем лишь некоторые, о которых нам известно благодаря брошюрам, публиковавшимся в то время и носившим пышные наименования, вроде следующих: «Правдивый рассказ и дневник приезда гостя и великолепного увеселения в честь высокого и могущественного принца Карла Британского, устроенного королем Испании при его мадридском дворе» или «Королевский увеселительный прием, данный в честь знаменитого принца Карла Его Величеством, великим и могущественным королем Филиппом, государем Испании, по случаю праздников Пасхи и Троицына дня 1623 года» {165}
[Закрыть] .
Однако главным было не это, а переговоры о браке Карла. А здесь с самого начала возникло взаимное непонимание.
Что касается английской стороны, то мы знаем, какое значение придавал Яков I союзу с Испанией. Раньше он уже планировал брак с инфантой своего старшего сына принца Генри, который, впрочем, не желал об этом слышать. Брак Карла и Марии был предметом неторопливого обсуждения дипломатов уже не менее семи лет. Война в Германии, точнее, изгнание Фридриха Пфальцского из его наследственных земель императорской и испанской армиями, в принципе, могло бы положить конец идее англо-испанского союза. Однако Яков, напротив, видел в подобном союзе средство мирным путем вернуть Пфальц своему родственнику. Таким образом, Пфальц рассматривался как нечто вроде приданого инфанты. Но на это мадридский двор не соглашался, разве что взамен были бы сделаны серьезные предложения, тем более что Пфальц, и Верхний, и Нижний, находился под властью императора, а тот, хотя и был союзником Испании, оставался полон решимости не допустить восстановления взбунтовавшегося Фридриха в правах курфюрста.
У испанской стороны было не меньше иллюзий. Во многом тут был повинен Гондомар: он уверял, что англичане в большинстве своем якобы мечтают вернуться к католической вере и король Яков не желает ничего другого, а потому будет достаточно отменить принятые при королеве Елизавете I законы против католиков, чтобы Англия вернулась в лоно Римской церкви. Надо сказать, что Яков, любивший изображать из себя доктора богословия и мудрствовать в теологических спорах, действительно, сам того не желая, мог дать основания для подобного заблуждения. Оливарес не совсем разделял уверенность Гондомара насчет добровольного обращения англичан, но внезапный приезд принца позволял, по крайней мере наивным людям, поверить, что он во всяком случае не станет противиться серьезным, даже очень серьезным уступкам в пользу английских католиков. Все в Мадриде были убеждены, что Карл вот-вот объявит о собственном переходе в католичество. Даже посол Бристоль задавал себе этот вопрос. Ведь будь это так, ему укоротили бы крылья и его карьера потерпела бы крах.
Что касается Бекингема, то он не обладал политическим чутьем и не был способен на хитроумные маневры, – двигая пешку в обход, выводить при этом другую в дамки, делать видимые уступки, готовя ловушку, громко заявлять об отказе, чтобы принудить к торговле. Он совершенно искренне поверил в перспективы, которые в письмах рисовал Гондомар. Он, как и Карл, терял терпение из-за проволочек дипломатии (проволочек, которыми король Яков, напротив, умело пользовался). Бекингем, блестящий кавалер, не умел «не торопить время», как выразился три с половиной века спустя один государственный деятель, не любивший спешить.
Переговоры увязали в спорах, разрешение из Рима запаздывало, а только что преодоленные препятствия возникали вновь. Бекингем начал раздражаться и наконец стал настаивать на разрыве.
Но вообще, реален ли был «испанский брак», как его называли в Англии? На этот счет существуют разные точки зрения. Но ясно одно – из всех участников переговоров Джордж Вильерс, маркиз Бекингем, менее всего годился для роли посредника. «Было бы невозможно выбрать для столь неопытного молодого человека, как принц Карл, более неподходящего советника, нежели Бекингем». Таков вывод знатока эпохи С. Р. Гардинера, и с ним трудно не согласиться {166}
[Закрыть] .
