Текст книги "Наследство колдуньи"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Глава 32

От высокомерия Катарины не осталось следа. Она переменилась в лице, руки задрожали. Ей пришлось присесть на камень, в незапамятные времена наверняка служивший алтарем. Такие стояли напротив каждого коридора, ведущего в отдельную усыпальницу. Во время погребальных церемоний на эти алтари возлагали дары. Они были вытесаны из гранита, как и стела в центральном зале, и сегодня представляли собой не более чем обиталище насекомых.

В свете факела, который Ангерран вставил в расщелину в стене, Катарина вертела в руках пирамидальный флакон, любуясь красотой синего стекла. В глазах у нее стояли слезы волнения. Мунии не терпелось расспросить ее, однако она сдержала свой порыв и отошла к мужу. Оба, затаив дыхание, ждали, когда она совладает с волнением, в которое ее поверг их рассказ о карте и о цели их поездки. Наконец Катарина обратила к ним взгляд своих черных глаз. В них не было ни цинизма, ни страха. Только огромное уважение. И это больше, чем что бы то ни было, удивило супругов. Не думая о том, что пыль испачкает ей юбку, Муния встала на колени рядом с сардинянкой и накрыла флакон ладонью. Этот жест красноречивей любых слов сказал Катарине, что она может им доверять и они сумеют сохранить секрет.

– Мне нужно знать, Катарина! Я родилась в стране пирамид, в тайны которых никто не проник. Мне нужно понять! Что это за пророчество?

На выразительном лице Катарины появилась улыбка – первая искренняя улыбка с момента их встречи.

– Это длинная история, дети мои! Она восходит ко временам царствования гигантов. Они мне ее и поведали. Я слышу их голоса с детства и говорю с ними.

– Я тоже вчера говорила с ними! – сказала Муния.

– Знаю, моя крошка. Теперь я это знаю.

Сардинянка отдала Мунии флакон и покачала головой.

Волосы ее, как обычно, были собраны в узел высоко на затылке, скреплены шпилькой и покрыты черным платком, который она снимала только перед сном. Она набрала в грудь побольше воздуха, машинально вытерла ладони о фартук, как поступала каждый раз перед началом трудной работы.

– Я расскажу вам о них в свой черед. Начну я со своей бабушки. На острове все ее знали и уважали. И не только за мудрость, но и за ту силу, которую я от нее унаследовала. Она жила на краю деревни, напротив церкви, и по вечерам садилась у окна и смотрела, как мимо проходят процессии умерших, словно и они спешили на мессу. Когда я в первый раз их увидела, то не подумала даже, что в этом есть что-то особенное. И только когда я поняла, что мать моя их не видит, стало ясно, что мы с бабушкой не похожи на остальных людей. Я стала приходить к бабушке чаще, и она многое мне объясняла, учила меня. Думаю, она знала, что я стану ее преемницей.

– Но что это за пророчество? – не выдержал Ангерран. Катарина сердито посмотрела на него. Он понял, что придется подождать, и присел на прямоугольный камень рядом с алтарем.

– Но скоро мне надоело смотреть, как мертвые двигаются туда и назад бесцельно. Тени – они и есть тени, что в этом интересного? И рассказывали они мне самые обычные вещи. Как-то я сказала об этом бабушке. Она рассердилась. Я получила от Господа такой дар, а теперь привередничаю! Значит, я просто его не достойна! Она запретила мне приходить в свой дом, поскольку я не оправдала оказанной мне чести. Я обиделась и ничего не ответила. Тем более я не стала ни о чем рассказывать своей матери, потому что она часто освобождала меня от работы по дому, когда я навещала бабушку. Эти свободные часы я проводила теперь не у бабушки в доме, а на улице. Я гуляла по окрестностям и однажды набрела на эту нурагу.

Лицо Катарины омрачилось грустью.

– Мне так понравилось играть в этом месте, что я не заметила, как день угас и на небе появилась полная луна. Холод я ощутила в тот самый миг, когда услышала глумливый, как мне показалось, смех. Не помня себя от страха, я бросилась бежать вверх по холму, туда, где еще днем заприметила хижину. Остановилась я только у двери и оглянулась.

– И вы их увидели, как и мы с Ангерраном вчера вечером! – вздрогнув, сказала Муния.

– Да. И эти духи не двигались торжественной безмятежной процессией, нет! Они кричали и беспорядочно носились в ночной темноте, словно бы пребывая во власти какой-то злой ненасытной силы, которая жаждала заполучить еще больше душ, чтобы мучить их еще сильнее. Я вбежала в хижину, заперла дверь и стала ждать. Я ждала всю ночь, не сводя глаз с отверстий в стенах, в крыше, ожидая, что они вот-вот ворвутся и унесут меня с собой. Но ничего подобного не случилось. Когда утром я отправилась домой, то нашла ее. Она умерла от страха, когда увидела domus des janas. Моя бабушка… Думаю, это мертвые сказали ей, где меня искать. Она поняла, в какой я опасности, и пошла навстречу демонам, чтобы спасти меня. Она пожертвовала собой ради меня.

В подземелье стало тихо, но тишина эта была тяжелой.

– Почему же вы поселились здесь после ее смерти?

Катарина невесело усмехнулась.

– Думаете, у меня был выбор? Глупая, я побежала к матери и все ей рассказала. Они с дядей нашли тело и послали за кюре, чтобы он меня исповедовал. До похорон меня оставили в покое. Но на следующий день мать собрала мои вещи и выставила меня за дверь. Оказалось, что совет деревни постановил меня изгнать. Моя бабушка запрещала кому бы то ни было подходить к нураге в полнолуние. Она знала. И могла бы сказать об этом мне. Думаю, ей нужно было меня предупредить. Но послушалась бы я, если бы она мне и сказала?

– Вы могли бы поселиться в другой деревне!

Катарина покачала головой.

– Нигде я бы не обрела покоя. Участь того, кто обладает таким даром, как у меня – одиночество, я уже тогда это понимала. В память о бабушке я стала жить в этой хижине. А еще потому, что не смогла бы жить среди людей, будучи обремененной чувством вины за ее смерть. Я живу тут одна вот уже двадцать восемь лет.

Ангерран потер подбородок, нахмурился. Он явно был озадачен.

– Но почему духи не забрали вас? Ни камни, ни ставни их не остановят, раз они могут проникать сквозь эти стены! – И он обвел рукой усыпальницу.

– Потому что они дожидались вас!

Муния и Ангерран в волнении переглянулись.

– Сначала мне казалось, что они просто играют со мной. Я каждый раз ждала, что не переживу ночи, так они бесновались и кружили вокруг хижины. С рассветом их пляска прекращалась, а я падала с ног обессиленная, и в голове у меня теснились непонятные слова и картины, одни невероятнее других. Шли месяцы, и я поняла, что они не причинят мне вреда. В деревне люди тоже это поняли. Меня стали бояться, уважать, поручили пасти коз и время от времени давали овощи и зерно. Родственники снова открыли для меня двери своих домов. Теперь я могла бы вернуться жить в деревню, но на смену страху пришло любопытство. Я смастерила ставни на окна, чтобы защититься от ветра и дождя, обустроила эту хижину. И, как и бабушка до меня, стала помогать общаться с мертвыми тем, кто этого желал.

– А как же гиганты? – спросила Муния, вставая. От долгого стояния на коленях спина и ноги у нее болели.

– Они сердились оттого, что никто их не слушал.

В этом мире они столкнулись со многими горестями. Их потомков вырезали, воспоминания о них уничтожили, священные источники осквернили кровопролитными сражениями. Край, который они некогда так любили, позабыл песнь, в которой зарождался. Я не сразу научилась их понимать. Это случилось постепенно, благодаря видениям, которые сопровождались пояснениями на их языке.

Между камнями, разбуженный притопыванием Мунии, скользнул уж толщиной со сжатый кулак Ангеррана.

Молодая женщина даже не заметила змею, как не замечала и покалывания в ногах.

– Они говорят на языке фараонов, – заметила она.

– Вернее, это фараоны унаследовали их язык. Он зародился у истоков этого мира. Задолго до того, как он стал таким, каким мы привыкли его видеть. Духи поведали мне, что в незапамятные времена существовал один-единственный континент, со всех сторон окруженный морем.

– Один-единственный континент? Катарина, этого не может быть! – с возмущением возразил Ангерран.

– Но так было. И жили на нем огромного размера люди и звери. Земли, на которых они обретались, были огромны. Я видела их в своих видениях. И могу описать, если хотите.

– Почему бы тогда не сказать, что и драконы там водились! – поддел ее скептически настроенный Ангерран.

Катарина отвернулась от него и продолжила свой рассказ, обращаясь теперь уже только к Мунии, упивающейся ее словами:

– Гиганты были мудры и справедливы, и города их процветали, но до тех пор, пока с неба не посыпались, выжигая все живое, раскаленные камни. Континент распался на множество осколков, изолировав друг от друга тех, кто на них находился. Первая цивилизация угасла в снегах. Вторая зародилась в огне, на развалинах первой. И так продолжалось двести пятьдесят миллионов лет, пока наконец земли не объединились снова в единый континент, за исключением одного острова на востоке, который закрывал вид на море.

– Не хочу вас обидеть, Катарина, но вы хотя бы представляете себе, сколько это – двести пятьдесят миллионов лет? – Ангерран был так возмущен, что вскочил на ноги.

Эта женщина наверняка сумасшедшая, а он ее слушает! И он заходил вперед-назад по комнате. От сквозняка мирно горевшее пламя факела заколебалось, и на стенах усыпальницы заплясали причудливые тени. Катарина не удостоила его реплику своим вниманием.

– Так вот, я говорила об острове. Там не было страшных зверей, и самые мудрые из гигантов поселились на нем. Через несколько тысяч лет их цивилизация достигла своего апогея, но этот прямоугольный остров постепенно несло все ближе и ближе к континенту, пока они наконец не слились снова. На протяжении сотни миллионов лет на континенте было тихо, но потом лицо земли еще раз переменилось и стало таким, каким мы его видим сегодня. Ангерран остановился прямо перед ней и выпалил:

– Все это абсурдно! Ни о чем таком не говорится в пресвятой Библии! Ни о чем! За двадцать восемь лет одиночества вы утратили разум, Катарина!

– Она говорит правду! – вмешалась Муния. – Многое из того, о чем она рассказывает, было отображено на карте моего отца.

Ангерран остолбенел, услышав это. Катарина же приосанилась и продолжала:

– Когда снова пришли сильные холода, огромные злые животные вымерли, потому что не находили себе пищи, а вместе с ними и три четверти цивилизации. Когда наступило потепление, возникла новая раса людей. Раса, которая ничего не знала о древнем мире и не обладала его знаниями. Гигантов к тому времени оставалось очень мало, и они продолжали вырождаться. Однако память мудрейших еще жила на континенте. Здесь и там те, кто передавал ее потомкам, оставили свидетельства своего пребывания – нураги, пирамиды, храмы, менгиры. Все эти постройки – хранители одних и тех же воспоминаний.

Воспоминаний об этом острове и силах, населявших его во времена его расцвета – двести пятьдесят миллионов лет назад. Об острове, которому не было подобных, занимавшем почти полностью все внутреннее море, благословенном острове богов, который вошел в легенды и вдохновлял самого Платона…

– Что вы знаете про Платона, вы, простая пастушка? – вспыхнул Ангерран.

Катарина вздернула подбородок.

– Я, конечно, не умею читать и писать, но знания мои огромны, потому что я получила их из первоисточника, и податели их сочли меня достойной их сохранять!

Пристыженный Ангерран поспешил извиниться.

– Я не хотел вас обидеть, Катарина! Прошу, продолжайте!

– Задолго до того как первый фараон взошел на трон Египта, гигантов оставалось всего несколько сотен в этом несовершенном мире. Однако люди их уважали и искали у них знаний. Образовалось два клана. Представители одного не желали унижать себя совокуплением с коренными жителями земель, на которых обретались. Представители второго, наоборот, видели в этом единственный способ спасения от вырождения. Первый клан пристал к нашим берегам и построил здесь свои нураги. Прошли века, и здешние гиганты ушли в небытие. А представители второго клана, пусть и утратившие через смешение кровей и вырождение большую часть наследия своих предков, изменили лицо Египта. Играя на тщеславии, фараоны использовали гигантов в своих низких целях. Став наемниками правителей Египта, шардана, как их называли местные жители, начали проливать кровь. Не желая смириться с такой низостью, небольшая часть гигантов покинула Египет, перебралась через море и обосновалась на этом острове, обнаружив на нем останки, напоминавшие им о величии их предков. Остров стал называться Сардинией. Однако им не удалось возродить свою цивилизацию в ее былом блеске. Она стала легендой, которую и записал Платон, – закончила Катарина и с гордостью посмотрела на Ангеррана.

– А пророчество? – осмелился напомнить он.

– Теперь я расскажу о нем. Но прежде несколько слов о том, что представлял собой древний остров, именуемый Высокими Землями. Так же назывался и белый город, на нем построенный. В центре этого города брали начало волшебные реки, но они, направляемые сильнейшей магией, стремились не к морю, а в иные, священные и невидимые земли. На вершине одной из башен города, в помещении под хрустальным куполом, похожим очертаниями на эту вот комнату, Древнейшие собирались вокруг стеклянной карты, на которой были установлены три пирамидальных флакона. Флаконы эти давали Древнейшим возможность возрождаться снова и снова. Увы, однажды карта и магические сосуды были украдены Морлатом, одним из Древнейших, разум которого поглотило желание завоевывать и властвовать. Совершив это преступление, он затаился и сто лет ждал, пока город вымрет, чтобы вернуться туда. Он не предвидел, что реки, посредством одной из которых он бежал в иной мир, исчезнут вместе с Древнейшими. Возвращаться Морлату пришлось по морю, благо при нем была карта, на которой было указано последнее местоположение острова. На корабль Морлата напали пираты. Он был очень силен, и все же испугался. Карта и флаконы попали в руки к пиратам, и следы их были утеряны. В мире еще жили гиганты, но они уже не могли вернуться в Высокие Земли. Из поколения в поколение искали они путь туда, но окончили свои дни здесь, и тем сильнее были их страдания, что черная душа Морлата нашла обратный путь и воцарилась в легендарном городе.

Муния кусала губы. Мысли теснились в голове. Все, о чем рассказывала Катарина, находило отклик у нее в памяти. Духи гигантов поведали ей ту же самую историю. Вспомнилась карта отца. Она была начертана на пергаменте. Отец полагал, что владеет оригиналом, но теперь Муния знала – это всего лишь копия. В душе ее зародилось сомнение. Почему отец, никогда прежде не опускавшийся до такой низости, обыскал багаж принца Джема во время пребывания последнего в Каире? И только обнаружив в одном из сундуков ларчик с флаконом, он рассказал ей о карте и этих пирамидальных сосудах…

Чуть позже, когда она плакала, узнав, что ей предстоит пожертвовать свободой и войти в гарем Джема, отец сказал, что синие флаконы нужны для того, чтобы попасть в новый неведомый мир. Откуда он узнал, как выглядят эти флаконы? На карте они были изображены схематично, в виде треугольников! Предположим, он не счел нужным объяснять ей эти детали, но почему он сам не выкрал флакон, вместо того чтобы заставлять ее, единственную свою дочь, выйти замуж за нелюбимого, да еще требовать, чтобы она, презрев все опасности, при первой же возможности завладела флаконом и привезла его в Египет? Может, он решил, что принцу известно местонахождение двух других флаконов и он расскажет об этом Мунии? Если так, почему он умолчал об этом? Все это было странно. До этой минуты Муния глубоко чтила отца и из уважения к нему, а также из любопытства, которое пробудила в ней эта карта, делала то, что ей было приказано и не задавалась вопросами. Однако теперь недомолвки человека, которого она любила, омрачили ее помыслы. Мать ее была прямой наследницей последнего фараона. Не поэтому ли отец на ней женился? Чтобы она научила его их языку, ревниво передающегося из поколения в поколение в царской семье, тому самому, который этой ночью помог ей понять духов гигантов, а им – понять, кто она такая…

Горько думать, что родной человек использовал тебя… Но Муния гордо вздернула подбородок и сказала:

– Мы должны найти этот остров, Катарина!

– Это – ваша судьба, – кивнула сардинянка, вставая с камня.

Настал тот главный момент, к которому хотела подготовить ее бабка. Она одернула юбку, переплела пальцы рук, сделала глубокий вдох и торжественным голосом произнесла:

– На острове ждут, скорее, не вас, а ребенка, которого вы зачали сегодня ночью. Он отправится в Высокие Земли не один. Их будет трое. И у каждого будет священный флакон, вместилище силы Древнейших. С помощью трех флаконов из синего стекла в оправе из кружева, сплетенного из серебряной нити, Высокие Земли, оскверненные Морлатом, будут спасены. Если они достигнут своей цели, один станет королем, вторая – королевой, а третий пробудит источник и вернет белому городу его былое величие. Вот что пророчат гиганты все двадцать восемь лет, которые я говорю с ними! Вот почему вы здесь оказались!

Глава 33

Условившись обо всем с Эймаром де Гроле, Жак де Сассенаж в сопровождении младшего сына вернулся в Бати. Была уже ночь, когда они спрыгнули с коней на своей конюшне. Вокруг было тихо, и единственным источником света оставалась луна.

– Иди ложись, сын! Я сам разбужу конюха, – сказал барон Франсуа, который зевал во весь рот.

– Это было бы неуважением к вам, отец! – возразил сын, которому не хотелось признаваться в своей слабости.

Жак ласково потрепал его по плечу.

– Иди, говорю я тебе, мне совсем не хочется спать. Франсуа с минуту постоял в нерешительности, потом повернулся и направился к замку. Ему не хотелось расстраивать отца еще больше.

Жак привязал поводья к специальному кольцу, вошел в конюшню и уверенной поступью направился в тот ее угол, где рассчитывал найти спящего на соломенном матрасе конюха – рыжеволосого паренька, от которого пахло похлеще, чем от лошадей. Из темноты послышалось покашливание, и кто-то нерешительно проговорил:

– Это вы, господин?

Жак повернулся на каблуках. Голос доносился от повозки, мимо которой он только что прошел. Он был знакомый, и все же сразу узнать говорившего он не смог. Инстинктивно схватившись за рукоять меча, он всмотрелся в темноту. Из кузова повозки неловко выбрался мужчина.

– Кто ты? – спросил барон, хотя по очертаниям фигуры уже стало ясно, что это не конюх.

– Это я, Жанисс! Жанисс из Сассенажа!

– Мэтр Жанисс? Но что вы, черт побери, здесь делаете? Почесывая одной рукой свой округлый живот, а второй потирая заспанные глаза, повар зевнул во весь рот, а потом неуверенным шагом приблизился к барону.

– Я вас дожидался, – сказал он так, как если бы это была самая обычная вещь в мире.

Жак де Сассенаж отлично знал, что мэтр Жанисс – сама простота, да и ситуация была забавной. В такой неприятный момент все это было словно бальзам на сердце. Он снисходительно улыбнулся и сказал:

– Но сейчас не самое подходящее время для жалоб и просьб!

– Почему бы и нет, если дело важное? – Мэтр Жанисс снова зевнул, даже не пытаясь прикрыть рот.

Жак посмотрел на повара с улыбкой, в то время как менее снисходительный господин устроил бы ему хорошую взбучку за такое непочтение. У барона стало легче на душе. Разговор с Жаниссом поможет ему отвлечься, забыть о том, что в замке он снова попадет под иго Марты.

– Будь по вашему! – сказал он. – Раз уж вы дали себе труд приехать в такую даль, дайте мне пару минут, я разбужу конюха, а потом мы поговорим.

– Конечно, ступайте! – Жанисс снисходительно махнул рукой, а сам прислонился всем телом к борту повозки.

«Можно подумать, это я – слуга, а он – господин!» – усмехнулся про себя барон Жак. Если бы он не был сейчас обременен куда более важными заботами, он бы отчитал Жанисса за дерзость. Хотя бы для вида, поскольку славный повар никогда не давал повода сомневаться в своей преданности, и невозможно было предположить, будто он осознанно проявил неуважение к своему господину.

Когда он потряс рыжего конюха за плечо, тот пробурчал что-то неразборчивое и перевернулся на другой бок, но потом вскочил на ноги как ужаленный – узнал голос барона. Жаку ничего не пришлось говорить: растрепанный, с соломинками, вдавившимися в щеки, конюх бросился к лошадям и стал снимать с них упряжь. Жак вернулся к мэтру Жаниссу. Тот дремал возле телеги, голова его мерно покачивалась. Заслышав шаги барона, он встрепенулся, с трудом отстранился от опоры, дождался, когда тот подойдет ближе, и предложил пройтись.

– Когда двигаешься, спать хочется меньше, – с прежним забавным апломбом заявил повар, полагая, что барона, как и его самого, клонит в сон.

Они были одни, если не считать конюха, но тому хотелось спать, и он спешил закончить свою работу. Жак подстроил шаг под походку Жанисса, который еле-еле волочил ноги, и с удовлетворением отметил про себя, что на душе у него стало легче и спокойнее. Они отошли от конюшни, и запах лошадиного пота сменился сладким ароматом сирени, в изобилии росшей вдоль аллеи, которая вела к саду. Там, в кроне высоких каштанов, среди их цветов-свечей, таились соловьи, наполняя ночь пением столь же прекрасным, как и благоухание цветов.

– Я хотел поговорить о Жерсанде, господин барон! – наконец решился Жанисс. Сладкие запахи в саду почему-то напоминали ему о горячих оладьях.

– Вот как…

– Малиновку нашу теперь не травят, и она выйдет замуж. Почему бы и нам не пожениться?

Жак де Сассенаж повернулся и посмотрел на повара. Он явно был озадачен услышанным.

– Боюсь, мой славный Жанисс, я не уловил вашу мысль!

Жанисс, голодный и сонный, неверно понял слова барона. Уперев руки в бока, он преградил ему путь. Упрекать барона означало вызвать его гнев и было чревато наказанием, но сдержаться было превыше его сил:

– А вот этого я не понимаю! Нас, конечно, тоже можно забить до смерти, как эту бедную девушку прошлой ночью! Что ж, на то мы и слуги! Но ведь мы с Жерсандой, господин барон, никогда вас не подводили! Почему же вы не хотите нас поженить?

Жак де Сассенаж нахмурился.

– Кого это забили до смерти в мое отсутствие?

– Да откуда же мне знать? Служанку, по-моему. Матье видел, как лакей закапывал труп в саду. Но я говорил о другом…

– Матье тоже здесь?

Решительно, дело принимало не тот оборот, на который рассчитывал мэтр Жанисс!

Только теперь Жанисс окончательно проснулся. Наморщив нос, он с сомнением посмотрел на барона и спросил:

– Не хочу вас обидеть, господин барон, да и под хлыст попадать неохота, но скажите, а вы, часом, не шутите со мной?

– Похоже, что я шучу? – сурово отозвался барон, чтобы напомнить ему о необходимости быть более вежливым.

Повар некоторое время переминался с ноги на ногу, размышляя о том, что эта морщинка на лбу у барона свидетельствует, скорее, о неудовольствии, чем о веселом расположении духа. Опустив глаза и теребя себя за пальцы, как мальчишка, пойманный на шалости, он проговорил:

– Прошу прощения, мессир! Я забылся! Но я так давно, ее жду, мою Жерсанду!

Жак де Сассенаж, растроганный, но и не до конца успокоившийся, похлопал его по плечу.

– Вы поженитесь с ней, так и быть! Но раз уж нам обоим не спится, я хотел бы услышать всю историю целиком!

– До последней мелочи?

– Так подробно, как вы, Жанисс, мне ее никто не сумеет рассказать!

В свои апартаменты Жак де Сассенаж вернулся спустя два часа, за которые он успел выслушать Жанисса и подробно расспросить Матье, который спокойно спал в повозке. Теперь ему многое стало понятно, но от этого действительность обретала еще более мрачные краски. Франсин понемногу отравляла Альгонду по приказу Филибера де Монтуазона, который таким образом намеревался заставить Филиппину дать согласие на брак с ним. К счастью, Альгонда поправилась благодаря настойке, которую Жерсанде дала знахарка из Сассенажа. Об этом ему рассказал Матье, а потом попросил позволения взять в жены Альгонду, раз уж у них родилась дочка. Барон Жак не раздумывая дал свое согласие и на этот брак. Будет ли Альгонда замужем или нет, если Мелюзина воплотилась в ней, то, чему суждено произойти – произойдет. И все же он пообещал себе вызвать ее в ближайшее время на откровенный разговор. Раз враг у них общий, чтобы его победить, нужно действовать слаженно…

Что касается смерти Франсин… Увы, она послужила подтверждением того, о чем он и сам догадывался – его старший сын вступил в сговор с Филибером де Монтуазоном. Никто, кроме Луи, жестокость которого ему была известна, не обошелся бы так со служанкой. Ему и раньше случалось поднимать руку на прислугу, но только когда он был пьян. Жак де Сассенаж не знал, что ему делать. Наказать сына или промолчать? В первом случае ему пришлось бы признать, что он осведомлен и о постыдном союзе своего наследника с шевалье де Монтуазоном.

О том, чтобы свести счеты с последним, не могло быть и речи, поскольку за него неминуемо вступился бы великий приор Оверни. А Жаку совсем не нужна была еще одна «война» у своих дверей. Поэтому он сделал выбор в пользу ожидания. Слишком многие моменты еще предстояло прояснить, нужно было дать Эймару де Гроле время перевезти Жанну в безопасное место… Марта не должна даже заподозрить, что он посмел ее ослушаться.

Оставив сапоги для верховой езды в коридоре, он на цыпочках вошел в спальню жены. Свечи давно погасли, и в комнату сквозь щель в закрывающихся изнутри ставнях проникала полоска лунного света. Когда глаза привыкли к полумраку, он внимательно осмотрел комнату, дабы убедиться, что в ней нет Марты и что дверь, посредством которой спальня Сидонии сообщалась со спальней служанки, заперта. Только после этого он подошел к кровати и приподнял край бархатного полога. Сидония спала. Она была в кровати одна. Марта не сочла нужным устроиться рядом, чтобы лучше за ней присматривать… Как же эта дьяволица уверена в своей силе и в том, что все до смерти ее боятся! «Что ж, тем лучше!» – подумал Жак. Длительное отсутствие и позднее возвращение послужат его целям. До рассвета остается еще несколько часов, которыми он может распорядиться по своему усмотрению.

Он вошел под полог, и когда занавесь опустилась у него за спиной, наклонился над подушками и потряс Сидонию за плечо, тут же зажав ей пальцами рот, чтобы она не вскрикнула. Она посмотрела на него широко раскрытыми от страха глазами.

– Ни звука, дорогая! Я хочу с вами поговорить. Наедине! – прошептал он ей на ухо.

И убрал руку.

– Но не тут! Она может нас застать!

Сидония произнесла эти слова почти беззвучно, но по ее голосу Жак догадался, как сильно она взволнована. Он нежно погладил ее по щеке. Только теперь, оценив весь ужас сложившейся ситуации, он понял, насколько несправедливо с ней обошелся. Он не уставал напоминать себе, что теперь, когда он знает, что Жанна жива, близость между ними неуместна, и все же влечение, которое в свое время сблизило их, никуда не делось.

– Идемте! – сказал он и приподнял занавесь.

Она последовала за ним, молчаливая и призрачная, как тень, в своей ночной рубашке. Сидония шла осторожно, стараясь, чтобы ни одна планка паркета не скрипнула под ее босыми ногами, скользившими по пушистому ковру. Жак приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Там было темно и пусто, как и в момент его возвращения. Замок был погружен в сон. Он обернулся, проверил, что в комнате все по-прежнему спокойно, и, взяв Сидонию за руку – жест, обещающий примирение, – повел ее вниз по лестнице в одну из музыкальных комнат. Там он направился к стене, украшенной огромным обюссонским ковром, который по праву считался одним из лучших в провинции. Комнату мягко освещал, проникая через разноцветное витражное окно со средником, лунный свет.

Сидония следовала за ним, не зная, страшиться ей или радоваться. Тот, кого она так любит, пришел к ней! И не важно, что он скажет! Его вновь обретенные нежность и деликатность успокоили смятение, в котором она жила последние несколько дней. Жак отодвинул ковер. За ним оказалась маленькая дверь, о существовании которой Сидония даже не догадывалась. Но происходящее не показалось ей более удивительным, чем прощение, которое она так надеялась получить.

Когда дверь закрылась и ковер опустился на место, они оказались в крошечной темной комнате. По ногам пробежало легкое дуновение ветра. Вероятно, отсюда начинался один из подземных ходов, которых под замком было немало. Жак отпустил ее руку, и она сразу почувствовала себя потерянной. Она так и осталась стоять, опустив безвольно руки, в нескольких шагах от него, не способная ни говорить, ни шевелиться, хотя прежде не раз демонстрировала и безрассудную дерзость, и самоуверенность.

Он догадался, что она ощущает себя слабой, уязвленной, несправедливо обиженной. И сердце его дрогнуло. Он подошел и обнял ее так крепко, что она едва не задохнулась.

– О, Жак, если бы вы только знали! – пробормотала она, прижимаясь к его неприятно пахнущему лошадиным потом камзолу.

Она разрыдалась раньше, чем успела взять себя в руки. «Сколько лет она запрещала себе плакать?» – думал Жак, ласково баюкающий ее в своих объятиях.

Несколько слезинок она пролила у смертного одра маленькой Клодин. Сколько отчаяния было в ее глазах, в жестах, и сколько достоинства! У него перед глазами замелькали видения из прошлого. Счастливые воспоминания об их встречах, о растущем взаимопонимании, об их объятиях, о разделенных радостях. Она помогла ему вернуться к жизни после похорон Жанны. Но никогда не навязывала себя. Нет, никогда! Невзирая на то, что всегда любила его, невзирая на происки и интриги Марты. Первые попытки поцеловать ее потерпели неудачу. Он вспомнил, как она отталкивала его, напоминала о том, что нужно уважать память Жанны, как дрожала… Два года потребовалось, чтобы она уступила. Что вытерпела она от Марты за то, что оттягивала этот момент?

– Расскажите мне все, моя хорошая! Я хочу все знать! Все! – попросил он, осыпая ее лицо поцелуями.

Она позволила ему упиваться этой соленой влагой, словно бы смывавшей с нее все ее прегрешения, когда вдруг ее настигло воспоминание о другой. Жанна… Она перестала плакать. В душе у нее снова поднялась буря. По силе превозмогающая ее потребность быть с ним рядом. Она высвободилась из его объятий и отшатнулась назад, ударившись плечом о выступающий из кладки камень. Эта боль добавилась к боли в низу живота, и Сидония вскрикнула, как раненое животное:

– Не прикасайтесь ко мне, Жак! Никогда больше ко мне не прикасайтесь! Я люблю вас, люблю больше жизни, но вы принадлежите другой! Только ей! Я и так ненавижу себя за то, что причинила вам столько зла!