Текст книги "Наследство колдуньи"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 17

Джем, галантный кавалер и очаровательный собеседник, лавировал между придворными барона, однако никак не мог найти ту, что искал. Участники охоты с триумфом вернулись в замок Бати. Во главе процессии шли шестеро слуг и несли на носилках убитого оленя. Жак с удовольствием представил принца своей свите, не уставая нахваливать его храбрость и милосердие, проявленное к умирающему животному.

– Тем, кто считает, что турки – дикари, просто не посчастливилось повстречаться с этим турком! – без конца повторял хозяин дома, похлопывая своего иностранного гостя по плечу.

Сеньоры и дамы окружили Джема, расточая ему похвалы и улыбки. Принц же испытывал в этот момент двойственные чувства: с одной стороны, он никогда раньше так остро не ощущал себя животным, вызывающим всеобщее любопытство, а с другой – о, как же было лестно ловить восхищенные взгляды и слушать восхваления!

И все же больше всего его мысли занимала она – таинственная беглянка. Та самая, которую он увидел в лесу, недалеко от замка барона. Джем был уверен, что найдет ее в Бати. Однако ни в зале для приемов, ни в музыкальной комнате, своим великолепием напомнивших ему его прежнее обиталище, он не увидел знакомого лица. Справиться о прекрасной незнакомке у Жака де Сассенажа он не отваживался, поскольку тогда пришлось бы сослаться на события, о которых говорить не хотелось. Поразмыслив, Джем решил, что ни о чем спрашивать не будет.

Обитатели замка и гости переходили из залы в залу, и всюду их сопровождала музыка. Столы изобиловали изысканными яствами и винами, все оживленно беседовали и смеялись. Джем даже представить не мог, что барон де Сассенаж содержит такой роскошный двор. Оказавшись в Бати, можно было подумать, что находишься в замке принца крови. Однажды он вместе с отцом побывал у своего двоюродного брата, венгерского короля, но даже там подобной роскоши он не увидел.

«Значит, все, что рассказывал о Жаке де Сассенаже Ги де Бланшфор – это правда! Наш сосед действительно влиятелен и богат, – думал Джем. – Что ж, тем ценнее для меня будет его доброе расположение!» Вместе с тем первоначальный план, состоявший в том, чтобы соблазнить дочь барона, Филиппину, теперь казался ему невыполнимым. И виной тому была незнакомка. Джем влюбился в нее без памяти. Он осознавал это всем своим существом. Расставание с Хушангом, угроза отравления, ставшая как никогда явственной после исчезновения волшебного эликсира, – все отошло на второй план. Ночью, неуловимая и желанная, она являлась ему в сновидениях, но и днем он не переставая думал о ней.

От раздумий Джема отвлек нарастающий шепот. Все смотрели в сторону двойной лестницы, которая, судя по всему, вела к личным апартаментам владельцев замка. По ней спускалась дама редкой красоты, которую подчеркивали не столько роскошь ее одеяний и сияние драгоценностей, сколько уродство и мрачная мина ее служанки. Последняя уставилась на Джема своими хищными глазами, которые, казалось, хотели проникнуть ему в душу. Хозяин же дома поспешил взять принца за руку и подвести к лестнице.

– Принц Джем, позвольте представить вам мою супругу, Сидонию де Сассенаж!

Прижав руку к сердцу, Джем поклонился даме на восточный манер.

– Глядя на вас, мадам, я чувствую себя чертополохом, взирающим на розу! Своими жалкими колючими ветвями я лишаю вас частички света, который льется с небес только ради того, чтобы все узрели вашу несравненную красоту!

– Если не найдется чертополоха, чтобы уберечь ее от врагов, роза умрет, принц Джем! – ответила Сидония, награждая собеседника своей самой очаровательной улыбкой.

– Если ваш супруг не против, я предложу вам руку… – И Джем подал ей руку, как это было в обычае у французских кавалеров.

– Почту за честь! – таков был ответ Сидонии, легко коснувшейся пальцами рукава его одеяния из переливчатого шелка.

Жак де Сассенаж засмеялся. Жаль, что он так долго откладывал знакомство с турецким принцем! Потому что, вопреки всему и вся, этот человек ему определенно нравился.

* * *

Альгонда металась в бреду.

На рассвете она проснулась, чтобы взять на руки плачущую Элору. Молодую женщину отчаянно тошнило. Девочка успокоилась, ощутив прикосновение матери, но от груди отказалась. Альгонда всполошилась. Знахарка, исполнявшая в замке и обязанности повитухи, поспешила подойти и, взяв на указательный палец каплю материнского молока, попробовала его на вкус, после чего приподняла подол ночной рубашки Альгонды и осмотрела ее.

– У вас началось заражение. Я могу вам помочь, но придется несколько дней провести в кровати. Девочку будет кормить кормилица! – Таков был ее вердикт.

Альгонда скрепя сердце позволила другой женщине заботиться о малышке. Она была уверена, что зелье, которое ее заставила выпить Марта, превратилось в яд, когда смешалось с ее отравленной ядом вивера кровью. Половые органы распухли, из них сочился гной. Альгонда изо всех сил сопротивлялась недугу. Все усилия знахарки оказались тщетны – у молодой женщины начался жар. Несколько часов спустя в комнату вошла Филиппина, которой сообщили о том, что ее горничной стало хуже. Рубашка Альгонды была мокрой от пота, сама же бедняжка стучала зубами от озноба. Восковая бледность и бессвязная речь молодой женщины испугали дочь барона, и она наотрез отказалась уходить.

Наступил полдень. Медленно тянулись минуты, а Филиппина все молилась, с отчаянием осознавая, что Альгонде, несмотря на все старания знахарки, становится все хуже.

– Может быть, есть еще какое-нибудь средство? – снова и снова спрашивала она у целительницы, когда та подходила к кровати, чтобы послушать пульс молодой женщины.

– Я вам уже говорила, мадемуазель Елена! Я делаю все, что могу, но ее жизнь теперь в руках Божьих. Нам остается только ждать. Если Альгонда переживет эту ночь, кто знает, может, она и поправится…

Филиппина разразилась рыданиями.

– Скажите, что она не умрет! Прошу вас, умоляю! – всхлипывала девушка.

Знахарка, пожилая женщина с искривленными болезнью ногами, обошла кровать. Она много лет жила в замке и в свое время помогала появиться на свет всем детям Жанны де Коммье, а потому была привязана к ним сильнее, чем того требовал долг целительницы. Неудивительно, что смерть маленькой Клодин очень ее огорчила. И хотя она не понимала, почему Филиппина так убивается из-за заболевшей служанки, горе юной госпожи разрывало ей сердце. Она обняла девушку и прижала к своей большой груди.

– Вам нужно отвлечься, дитя мое! Сегодня ваш отец привез с охоты оленя с рогами, какие нечасто увидишь.

И говорят, что стрела этого турка угодила зверю прямо в лоб. Он там, внизу. Думаю, на него стоит взглянуть. Альгонде вы ничем не поможете, так может, спуститесь и посмотрите?

– На оленя? – запинаясь, спросила Филиппина.

– Да нет же! Олень давно на кухне. На принца Джема!

Филиппина вздрогнула. До нее наконец дошел смысл слов старой знахарки. Она высвободилась из ее объятий и смахнула с кончика носа слезу.

– Принц здесь?

– Ну конечно, я вам про то и говорю! Умойтесь, отдохните и спускайтесь! А я присмотрю за Альгондой. Мне все равно нужно еще постирать ее белье.

И знахарка ласково ущипнула девушку за щеку.

– А потом расскажете, каков он собой…

Не оставляя Филиппине времени воспротивиться, она обняла ее за плечи, подвела к двери между комнатами, ласково, но настойчиво втолкнула в смежную спальню и закрыла за ее спиной дверь.

Филиппина оказалась одна в своей спальне. Слезы по-прежнему струились по щекам, сердце разрывалось. Разве может она оставить Альгонду? Правда заключалась в том, что после той случайной и мимолетной встречи в лесу, невзирая на событие, которое этой встрече воспоследовало, она все время вспоминала Джема. Вот и сейчас, стоило ей подумать, что он в одной из парадных зал замка, совсем рядом, как щеки ее запылали от волнения. Она прижалась спиной к двери. Ей было стыдно думать о себе, потому что на рассвете может выясниться, что Альгонда… Но нет! Об этом даже думать нельзя! Альгонда будет жить. Она не желает ее терять! А еще меньше – чтобы место Альгонды в ее жизни занял мужчина, явившийся сегодня в замок, вполне вероятно, только затем, чтобы разыскать ее и заставить замолчать. Это предположение испугало Филиппину, однако она нашла его вполне правдоподобным. Так вот почему Джем не стал преследовать ее там, в лесу! Он просто не знал, кто она такая, и решил посетить замок, чтобы это выяснить.

Заглушив ладошкой собственный крик отчаяния, она заскользила спиной по двери, пока не села на паркет. Ей вспомнилось, как сверкнули решимостью синие глаза Джема, когда он вынимал из-за пояса свою саблю. Вспомнила лязг соприкоснувшегося оружия. Принц был воином. И без колебаний обвинил своего самого преданного спутника в предательстве. Значит, он может прибегнуть к любой хитрости, лишь бы от нее избавиться и сохранить свою тайну. Достаточно будет подкупить любую ее служанку, и та подсыплет яд в напиток своей молодой госпожи. Филпппина вдруг почувствовала себя совершенно обессиленной. Не любовь она встретит, а смерть, если спустится сейчас в залу, где собрались отец со свитой и его гости! Нет, она этого не сделает. Когда Альгонда поправится, они с братом посетят Рошешинар. И принц Джем по ее поведению поймет, что она не имеет намерения его выдать. Пожалуй, это единственный шанс остаться в живых!

И все же Филиппине ужасно хотелось увидеть его. Окно ее комнаты выходило в сад. Филиппина подбежала к окну, раздвинула шторы ровно настолько, чтобы видеть происходящее внизу и не быть замеченной самой. Несколько дам и кавалеров прогуливались по саду, еще одна группка затевала игру в жмурки. Неужели и она выглядит так глупо, когда оказывается в их обществе? А ведь часто у нее возникает ощущение, что она так не похожа на своих сверстниц! Чуть поодаль от остальных, на лавочке, сидел в одиночестве мужчина. Это был Эймар де Гроле, сеньор де Брессье, друг барона и его первой супруги и крестный отец покойной Клодин, у которого Ангерран в свое время служил оруженосцем. Он был все еще очень красив, но сегодня выглядел печальным. И на то были свои причины… Филиппина узнала, что в юности Эймар де Гроле нежно любил ее мать, но, когда стало ясно, что сама Жанна влюблена в его друга Жака, отказался от своих притязаний. Девушка поняла, что к ней самой этот господин испытывает смешанные чувства. Ведь она как две капли воды похожа на Жанну де Коммье… Эта мысль снова привела ее к Джему, и по телу девушки пробежала дрожь. Попадет ли он сегодня в кабинет отца? Там, над камином, висит портрет ее покойной матушки. Хотя вряд ли в этой утонченной красавице принц узнает растрепанную и взволнованную беглянку. Филиппина закусила губу. Все-таки иногда жизнь бывает такой запутанной и не такой уж радостной!

Она задернула шторы. Джем либо уже уехал, либо предпочел остаться в прохладной тени замка, С тяжелым сердцем и грустным выражением лица она вернулась в комнату Альгонды, избегая встречаться взглядом со знахаркой, взиравшей на нее с явной укоризной. Та только что покончила со стиркой и поспешила сообщить юной госпоже, что воспаление потихоньку сходит на нет. Кивнув, Филиппина опустилась на колени и стала молиться.

Незадолго до полуночи послышался стук. Дверь отворилась, и в комнату вошла Марта. Она казалась взволнованной.

– Как она себя чувствует? – спросила горничная Сидонии, подходя к кровати больной, возле которой горела настольная лампа.

Альгонда тяжело дышала, лицо ее было бледным, черты заострились. Приход Марты окончательно расстроил совершенно измотанную тревожными мыслями Филиппину, которая последние несколько часов упорно боролась со сном. Девушка сердито посмотрела на ночную посетительницу:

– Какая вам разница? Вы ведь ненавидите ее так же, как и меня, как нас всех! Подите прочь!

Марта насупилась. При других обстоятельствах и в другом месте она бы одним ногтем вспорола этой нахалке живот, чтобы внушить к себе почтение. Однако она взяла себя в руки. Нельзя допустить, чтобы Альгонда умерла. Марта не понимала, что случилось с молодой женщиной. Опасаясь, как бы Альгонда не вздумала ее обмануть, она сама перетерла высохшее яйцо в порошок, добавила его в зелье и заставила выпить. В отличие от снадобья, приготовленного для Филиппины, оно не обладало абортивной силой. Так что же произошло с Альгондой? Проникнув в мысли молодой женщины, она не нашла там ответа на свой вопрос. Неужели Альгонде удалось что-то скрыть от нее? Если это так, то она, Марта, правильно сделала, что добавила в зелье несколько капель собственной крови. Наверное, в этом все и дело! Добро и зло борются сейчас в душе Альгонды. Но пока то или иное начало одержит победу, молодая женщина может умереть.

Марта с мрачным видом покачала головой:

– Вы заблуждаетесь на мой счет, моя госпожа. Я вам не враг. И тем более ни я, ни госпожа Сидония не желают вашей горничной зла. Если ей станет хуже, дайте мне знать, и я с помощью моих эликсиров попытаюсь сделать невозможное.

Была ли она в этот момент искренна? Создавалось впечатление, что да. Однако Филиппину не так легко было переубедить.

– Уходите, Марта! Жизнь и смерть Альгонды в руках Божьих, и я не позволю вмешиваться никому!

Понимая, что настаивать бесполезно, гарпия повернулась и вышла в коридор. Малышку Элору разлучили с матерью, и теперь она плакала в соседней комнате. Марта переступила порог. Кормилица уснула в кресле рядом с колыбелью, утомленная бесконечными криками новорожденной. Бесшумно, как тень, Марта приблизилась к колыбели и склонилась над девочкой, чье личико покраснело от плача. В ту же секунду она перестала плакать и устремила взгляд на уродливое лицо гарпии. И взгляд этих глазенок обжег ее, словно это были два уголька. Марта радостно улыбнулась. Элора несомненно была наделена силой! Силой причинять зло! Зелье, которым она напоила Альгонду перед родами, уничтожило в малышке зачатки добра. Маленькая Элора будет принадлежать ей, равно как и ее мать, если только выживет. Марта на цыпочках покинула комнату и вернулась к себе. Презина проиграла. Пророчество исполнится. Что бы теперь ни случилось, она, Плантина, вернет себе свою изначальную красоту и будет править Высокими Землями…

* * *

Альгонда была далеко. Там, где нет времени, где она ощущала себя абсолютно беспомощной. Она словно бы парила в облаках, то перламутровых, как жемчуг, то красных, словно кровь. Она догадывалась, что потерялась между двух миров, но никак не могла найти путь, который вернул бы ее в настоящее. Поразительно, но она помнила, кто она и что ей предстоит совершить, помнила о пророчестве. Слышала отчаянное пение своей дочери, в которое та вкладывала всю свою любовь. Почему, ну почему у нее не получается вернуться? Что сделала с нею Марта? Что станет с ее ребенком, если она, Альгонда, умрет? На нее волнами накатывало отчаяние, затопляло собой все мысли. Перед внутренним взором, словно далекие берега, к которым, увы, не пристать, мелькали утешительные картины: вот Матье протягивает руки ей навстречу; вот мать смеется над шуткой мэтра Жанисса; вот ее Элора в ореоле яркого света… Однако каждую картину поглощала новая волна, как гора поглощает реку Фюрон. «Отступись, не сопротивляйся!» – шептал голос у нее в голове. Это был голос Марты. Голос зла. По-прежнему пребывая в бессознательном состоянии, Альгонда привстала на кровати и крикнула:

– Ни за что!

Прикорнувшая у ее кровати Филиппина проснулась, вскочила и склонилась над больной. Альгонда снова лежала неподвижно, и только губы шевелились, словно она читала молитву, но слов было не разобрать. Лицо страждущей время от времени искажала гримаса боли. По щекам Филиппины потекли слезы. Ну почему болезнь обосновалась в ее теле? Почему Альгонда никак не может прийти в себя? Она похлопала молодую женщину по щекам, позвала по имени. Безрезультатно.

А отец между тем настаивает на том, чтобы завтра они отправились в Сен-Жюс де Клэ за сестрами, ведь, по его мнению, откладывать эту поездку больше нельзя. Турнир в Романсе состоится через три недели, и девочкам нужно изучить придворные нравы и манеры. Что ж, она не поедет! Сестра Альбранта, конечно, расстроится, но ничего не поделаешь. Филиппина вздрогнула. Сестра Альбранта! Вот кто ей поможет! Сестра Альбранта и ее эликсир! Эта мысль придала ей сил. Если Альгонда продержится до тех пор, пока она не вернется домой, чудодейственное зелье сестры-целительницы непременно ей поможет, Филиппина свято в это верила.

Отец сказал, что выедут они на рассвете. Филиппина прислушалась. Но все в замке еще спали, и сама она с трудом держала глаза открытыми. Но если она уснет, то отец может уехать без нее.

– Дождись меня, Альгонда! Прошу тебя! – прошептала она на ухо больной и поспешила в свою спальню. Там она стряхнула с себя сонливость и позвонила в колокольчик. Скоро придет кто-то из служанок и приготовит ей ванну…

* * *

Мать чувствует, когда с ее ребенком случается беда. И зачастую даже раньше, чем несчастье происходит. Вот и в замке Сассенаж Жерсанда внезапно проснулась и села на постели. Она едва не закричала, ибо боль была настолько сильной, что затмила собой весь мир. И это не страшный сон, а уверенность. Уверенность, не подкрепленная ничем. И тем более страшная, что ничто не предвещало несчастья. Ее Альгонда при смерти!

Жерсанда натянула на себя простыню, и кусок белой ткани вдруг показался ей саваном, который настала пора готовить для ее дочери. Из ночной темноты на нее вдруг повеяло ледяным холодом…

Глава 18

Когда пришел ее черед садиться в карету, Филиппина оступилась и чуть не упала – до такой степени она была утомлена. Сидония уже заняла свое место на сиденье. От Луи, который подал сестре руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам крыльца, не укрылась ее бледность и слабость.

– Не понимаю, почему ты так убиваешься по этой служанке и сидишь у ее постели! Если бы мое слово что-то в этом доме значило, я бы навел порядок, уж можешь мне поверить! – зло проговорил он, наклоняясь к сестре.

Во дворе было пусто, если не считать солдат и сира Дюма, которые уже сидели на лошадях, двух лакеев, поджидавших своих господ у подножия лестницы, и возницы с поводьями в руках. У Филиппины похолодело в душе. Неужели мало бед свалилось на нее в последние пару дней, чтобы выслушивать еще и укоры Луи? Но не успела она придумать достойный ответ, как послышался ледяной голос внезапно появившегося у них за спиной отца:

– Придется подождать, пока я умру, сын!

Луи опустил глаза. Было ясно – он не рассчитывал, что его слова прозвучат так громко в тишине пустынного двора и тем более будут услышаны отцом.

– Прошу вас простить меня, отец! Но и вы не станете отрицать, что такое внимание Филиппины к служанке не только неуместно, но и оскорбительно для наших гостей…

– У наших гостей нет причин сомневаться в том, что Альгонда достойна внимания и заботы своей патронессы. А тот, кто заронит в их умы сомнение, будет немедленно наказан, – добавил барон и отвернулся, посчитав разговор законченным.

Угроза была ясна. Луи не стал настаивать. Он отказался ехать в аббатство, заявив, что после завтрака отправится в Рошешинар. Вчера вечером принц Джем любезно пригласил его сыграть с ним в шахматы.

Старший сын барона очень сожалел, что Филиппина, сказавшись больной, накануне вечером не вышла к гостям, среди которых был и турецкий принц. Он не решался заявить прямо, но успел за утро несколько раз намекнуть сестре об этом, однако та предпочла сделать вид, что не понимает его намеков.

Филиппина устроилась на сиденье рядом с Сидонией. Она не решилась вступить в разговор между отцом и братом. Девушка была твердо намерена спасти Альгонду, однако силы ее были на исходе.

Жак де Сассенаж отказался от идеи сопровождать экипаж верхом ради возможности спокойно разговаривать с женой и дочерью. Он был очень высок, и чтобы войти в карету, ему пришлось согнуться. Наконец дверца закрылась, и Луи пожелал им приятной поездки.

Карета проехала через несколько внутренних двориков и выкатилась на дорогу, ведущую в Бурн. Какое-то время Филиппина смотрела в окошко на поля, укрытые туманом, который восходящее солнце окрасило в нежные розовые тона. У нее не осталось сил даже на молитвы. Еще немного, и девушка бы заснула, если бы отец вдруг не поинтересовался у нее, как себя чувствует Альгонда.

– Она бредит и у нее сильный жар. Но я надеюсь, что эликсир сестры Альбранты сможет ее спасти, – еле вороная языком, ответила Филиппина.

Жак де Сассенаж покачал головой, словно отгоняя от себя тревожные мысли.

– Вот и хорошо! Альгонда – девушка крепкая. Она поправится, я уверен. Я хотел бы, чтобы ты вместе с сестрами поехала на турнир в Романс. Там ты сможешь увидеть, на что способны кавалеры, которые добиваются твоей благосклонности. Поведение и манеры Филибера де Монтуазона не произвели на меня благоприятного впечатления. И если завтра, паче чаяния, со мной случится несчастье, твой брат не задумываясь выдаст тебя за него!

У Филиппины замерло сердце.

– Как это понимать?

– Эймар де Гроле случайно услышал их разговор в один из дней, когда шевалье приезжал в Бати. Филибер де Монтуазон убеждал Луи поспособствовать вашей свадьбе, а твой брат заявил, что единственное препятствие к этому – мое несогласие и то… что я до сих пор жив.

– Уж лучше я в таком случае выйду за Эймара де Гроле! – с недовольной гримаской сказала Филиппина и спрятала в ладошке зевок.

Последовала долгая пауза, и Филиппине вдруг пришло в голову, что отец, пожалуй, был бы вполне доволен таким поворотом событий. Однако барон Жак не стал настаивать. Он очень любил свою старшую дочь и понимал, что счастливее она будет замужем за сверстником, нежели чем за мужчиной его лет, каким бы крепким, щедрым и благородным он ни был. И все же он счел нужным продолжить разговор на ту же тему:

– Может, стоит присмотреться к Лорану де Бомону? Он молод, горяч и занимает сейчас высокое положение при дворе. Вы встречались этой осенью. Ты разве не рада была его видеть? Юноша написал тебе несколько писем… Я прав?

Филиппина передернула плечами. В последний раз они с де Бомоном виделись в Блуа. Отец отправился туда, чтобы засвидетельствовать свое почтение королю Карлу VIII и заверить в своей преданности регентшу, Анну де Божё. С собой он взял старшую дочь и сына. В то время, когда произошла дуэль с де Монтуазоном у стен аббатства Сен-Жюс де Клэ, Лоран де Бомон был пажом дофина Карла, теперь же он был одним из приближенных юного короля. Разумеется, де Бомон был более выгодной партией, чем Филибер де Монтуазон, но разве не заявила ему Филиппина, что никогда не выйдет за него замуж, будь он даже самим королем? Что до его бесконечных писем, то она решила на них не отвечать. Вокруг нее постоянно вилось достаточное количество женихов, поэтому Филиппина легко игнорировала тех, с кем она видеться не желала.

– Он мне не нравится, – ответила она не слишком весело.

Жак де Сассенаж вздохнул. Что огорчало его больше – размолвка с сыном или болезнь Альгонды? Признание горничной, что у нее с бароном была связь, в свое время поразило Филиппину, однако она была уверена, что отец действительно очень привязан к этой девушке.

От Сидонии, которая до поры до времени не вмешивалась в разговор, не укрылось волнение мужа, и она поспешила сказать примирительно:

– Супруг мой, разве вы не понимаете, что все мы огорчены болезнью Альгонды, а Филиппина – особенно? Давайте не будем расстраивать ее еще сильнее. Пускай отдохнет немного!

Жак с нежностью улыбнулся жене.

– Вы правы, дорогая. Но подумай над моими словами, Елена. Никто не знает, что готовит нам будущее. И если ты будешь и дальше откладывать выбор супруга, может статься, что меня не окажется рядом, чтобы тебя защитить.

– Обещаю, отец, я подумаю, – заверила его Филиппина и подавила зевок.

Невзирая на неудобства и мрачные мысли, девушка засыпала на ходу.

Сидония обняла ее за плечи, и Филиппина, перестав бороться со сном, позволила себя убаюкать.

Аббатиса обители Сен-Жюс де Клэ ожидала их приезда с того самого дня, когда посыльный доставил ей письмо барона Жака, в котором последний уведомлял ее о своем намерении забрать младших дочерей в Бати. Значит, невзирая на отвращение, испытываемое ею по отношению к Сидонии, ей все-таки придется с ней увидеться… И вот, стоило одной из сестер крикнуть, что карета барона въехала во двор старой королевской крепости, в которой размещалась обитель, как у аббатисы кровь прилила к лицу – верный знак сильнейшего волнения. Она вытерла о наплечник свои влажные руки, поправила головной убор, вышла из скриптория в коридор и повернула направо, к входной двери. Оттуда уже доносился голос Сидонии. Не замедляя шага, аббатиса перекрестилась, словно желая защитить себя от дьявола, с которым ей предстояло встретиться.

При виде нее Филиппина поспешила склонить голову.

Сон ее был тяжелым, но теперь девушка чувствовала себя намного лучше.

– Очень рада снова увидеться с вами, преподобная мать! – с улыбкой сказала она.

Однако мать-настоятельница не спешила ответить на улыбку улыбкой. Уронить свое достоинство перед этим исчадием ада – Сидонией? Ни за что! Даже если ради этого придется огорчить Филиппину.

Поэтому она ответила сдержанно:

– Вы выглядите усталой и бледной, Елена. Живя у нас, вы были здоровы и веселы.

Отвернувшись от смутившейся девушки, аббатиса обратилась к барону Жаку, смерив его суровым взглядом:

– Надеюсь, что к младшим девочкам вы будете относиться с большей заботой, мессир. Избыток удовольствий и развлечений портит нрав…

– Избыток молитв и наказаний портит его не меньше. Или вы об этом забыли? – высокомерно заметила Сидония.

Мать-настоятельница метнула на нее ненавидящий взгляд. На этот раз Жак решил вмешаться:

– Мы можем пройти в ваш кабинет, матушка? Пока моя супруга будет помогать собираться девочкам, а Филиппина навестит сестру Альбранту, я бы хотел поговорить с вами с глазу на глаз.

Аббатиса встревожилась, но не подала виду. Неужели Сидония открыла барону правду? Но нет, это невозможно. Это было не в ее интересах.

– Прошу вас, следуйте за мной! – сказала она и направилась к старинному донжону, не заметив, что Жак, внимание которого привлекло чье-то тихое протяжное пение, смотрит на самое верхнее окошко башни, откуда за ним, спрятавшись за занавесями, тоже кто-то наблюдал.

– Не женщина, а какое-то наказанье господне! – обронила Сидония, переступая порог аббатства.

Филиппина хотела ответить, но в этот момент из комнаты, где обычно обретались недужные сестры, вышла сестра Альбранта. Глаза ее сияли от радости.

Филиппина без угрызений совести оставила свою кузину в одиночестве. Подобрав юбки, она подбежала к монахине и порывисто ее обняла.

Жак де Сассенаж вошел в кабинет аббатисы, но от предложения присесть отказался, опершись спиной о средник оконного переплета. Теперь не могла сесть и мать-настоятельница, иначе у нее обязательно появилось бы чувство, что барон, горделивый и статный, подавляет ее. Она прислонилась бедром к столу, чтобы дать немного отдыха ногам, и посмотрела на своего гостя.

– Я вас слушаю, сын мой, – сказала она куда любезнее.

Когда эта потаскушка Сидония была далеко, она чувствовала себя лучше.

– Я знаю, преподобная матушка, что вы не любите мою супругу, и у вас на то есть свои причины. И все же мне хотелось бы, чтобы вы относились к ней с большим снисхождением.

Жак де Сассенаж вынул из жилетного кармана письмо и протянул настоятельнице.

– Я знаю, что вы руководствовались лучшими мотивами, наказывая Филиппину. И что ваша строгость продиктована искренней привязанностью к моей дочери. Я вам за это благодарен.

Аббатиса была приятно удивлена. Распечатав бумагу, она скользнула по ней взглядом. Это была нотариально заверенная дарственная. Помимо земель, речь шла о значительной сумме.

Это изъявление признательности со стороны барона, однако, не улучшило ей настроения, даже наоборот: если

Жак де Сассенаж полагает, что может с помощью денег и подарков заставить ее замолчать, он ошибается.

– Ваша щедрость делает вам честь, мессир, и от имени общины аббатства Сен-Жюс де Клэ я могу только поблагодарить вас. Однако это не изменит моего отношения к Сидонии. Вы знаете, что я всегда говорю, что думаю. В прошлом поведение этой женщины было таково, что я считаю ее недостойной такого мужчины, как вы, недостойной занять место Жанны. И я искренне полагаю, что она не сможет подать пример нравственного поведения вашим дочерям…

Жак даже бровью не повел. Он был готов к этой суровой отповеди. Аббатиса же продолжала со вздохом:

– Я не удивляюсь, что, вопреки обыкновению, вы решили не спрашивать моего совета перед тем, как жениться на ней. Теперь она – ваша супруга, и мне остается только смириться. Я буду относиться к ней с уважением, которое мне должно испытывать по отношению к вашей жене, но не просите меня о большем, и если позволите дать вам совет, позаботьтесь, чтобы ваши дочери…

Она умолкла на полуслове. На лестнице послышался топот нескольких пар ног. Кто-то спускался с верхнего этажа. Аббатиса побледнела как полотно. Она инстинктивно бросилась к двери и открыла ее в тот самый момент, когда на пороге кабинета показалась монахиня, присматривавшая за Жанной де Коммье в ее отсутствие. Аббатисе пришлось отпрыгнуть, иначе монахиня сбила бы ее с ног.

– Что случилось? – спросила она.

– Идемте скорее наверх, матушка! Жанна…

Заметив в нише между окнами барона, на лице которого читалось неудовольствие, монахиня покраснела от смущения. Было ясно, что своим появлением она помешала важному разговору.

– Простите, я не…

Однако настоятельница уже пришла в себя. Решительно выдворив бедняжку в коридор, она закрыла за собой тяжелую дверь кабинета. Не успела она заговорить, как сверху донесся крик, а вслед за ним – стук в запертую дверь.

– Она словно с ума сошла, мадам! – запинаясь, проговорила монахиня.

Сердце аббатисы сжалось, ей стало трудно дышать. И все же она попыталась собрать все свое мужество. В распоряжении у нее были считанные минуты, ведь барон непременно станет ее расспрашивать…

– Что случилось?

– Она стояла у окошка и пела, как обычно, а потом вдруг замолчала и уставилась вниз. А потом набросилась на меня и стала кричать, чтобы ей отдали его назад… – Голос монахини опустился до едва слышного шепота. К тому же сверху снова послышался крик. – Чтобы ей отдали ее лицо!

* * *

– Так значит, по твоим словам, ей стало плохо после родов, – заключила сестра Альбранта. Они с Филиппиной уединились в комнате целительницы, чтобы им никто не помешал наговориться всласть. Дочь барона поспешила рассказать ей о недуге Альгонды.