Текст книги "Наследство колдуньи"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

– В том, что я каждый день давала ей яд по приказу одного человека.

– И кого же?

– Мессира Луи.

– Мессира Луи, ты говоришь? Это же надо… – И Марта отстранилась от нее. На лице у нее читалось сомнение.

– Можно мне идти? – плаксивым голосом спросила Франсин, хотя уже не верила в спасение.

Ответом ей был наводящий ужас взгляд.

– Передай мессиру Луи, что, каковы бы ни были его намерения, с его стороны будет умнее оставить Альгонду в покое.

– Я и иду ему это сказать. Так велела сама Альгонда, – проговорила Франсин, желая показать, что она все поняла.

Марта отстранилась, давая ей дорогу, но тут же поймала за воротник.

– Куда это ты направляешься? Апартаменты мессира Луи в другой стороне!

Франсин опустила голову.

– Да-да, конечно… Простите! Я расстроилась и… Иду! Она повернулась с таким видом, словно готовилась взойти на костер. Мессир Луи не простит ей того, что план провалился, и вряд ли захочет иметь в замке человека, который может обвинить его в покушении на убийство. Она подумала, что, как только Марта пойдет своей дорогой, она свернет направо по коридору, перейдет в северное крыло замка, а оттуда спустится по другой лестнице.

Но как эта ведьма обо всем догадалась? Марта следовала за ней как тень.

– Не хочу, чтобы ты снова заблудилась, – жестоко сообщила она.

Молча шли они по длинному коридору. Мимо пробегали слуги в ливреях и другие служанки, подружки Франсин. Они так старались проскочить незамеченными, не поднимая глаз, поэтому вряд ли увидели эту странную пару. Ни улыбки, ни утешительного дружеского взгляда – судьба отказала Франсин даже в этом. Перед дверью апартаментов старшего сына барона они остановились. Марта постучала. В ее взгляде не было и грамма жалости. Выходит, она ошибалась. Альгонда – не дьяволица, она – волчица, мать, готовая на все ради спасения своего ребенка. Дьявол не пощадил бы ее. Но было слишком поздно искать в Альгонде союзницу.

Она вошла в комнату, и пока Марта радовалась тому, что зло в Альгонде восторжествовало, Франсин умирала под ударами своего господина, даже не пытаясь их избежать.

Глава 27

Они долго ехали по горной дороге и, несмотря на продиктованные усталостью остановки и ночи, проведенные либо под открытым небом, либо под защитой древних руин, которых на Сардинии было множество, очень устали.

– Теперь уже близко, – сказала Лина, останавливая ослика. Впереди на дороге, обрамленной столетними оливами, в вечерних сумерках она заприметила облако пыли.

Она не приняла помощи Ангеррана, который хотел вместо нее вести ослика, и шла рядом с повозкой, то погоняя животное длинной палкой из каштанового дерева, то натягивая узду, чтобы его остановить.

«Будем вести его по очереди, и дети тоже», – объявила она перед отъездом с той спокойной уверенностью и твердостью в голосе, которые отличали ее соотечественниц.

В своем привычном черном простом вдовьем платье, веревочных сандалиях, с волосами, собранными в узел и покрытыми темным платком, который она завязывала под подбородком, черноглазая и чернобровая, она шла размеренным спокойным шагом. Муния легко спрыгнула с повозки и подбежала к Лине, а за ней по пятам – Ангерран. Дети остались сидеть в повозке, прислонившись спиной к ценному грузу – бочонкам, тщательно замотанным ветошью, чтобы запах специй не распространился дальше, чем следовало, и не привлек мародеров. Самые маленькие спали, те, что постарше, играли в шашки.

– Мы будем на месте до наступления темноты. Посмотрите на то облако пыли, там, впереди. Наверняка это солдаты на лошадях. С тех пор как остров попал под владычество испанцев, они бродят по дорогам, как хищники. Но с каким невидимым врагом они сражаются – неизвестно. Зато нам шагу не дают ступить и нас же грабят!

Лина повернула голову и сказала детям:

– Когда солдаты подъедут близко, разбудите малышей, да порезче, чтобы они заплакали!

– Но зачем? – поразилась Муния.

– В нашем мире горе и нищета привлекают куда меньше взглядов, чем достаток и радость. Не смотри на них и перебирай четки!

Ангерран услышал слова Лины, обращенные к детям, и понял, что и ему пора действовать. Он поспешил спрятаться в зарослях можжевельника, росшего между дорогой и лесом из пробкового дуба, который по мере их продвижения вперед становился все реже. За время пути ему уже не раз доводилось прибегать к этому маневру, ведь в таком случае, если бы кто-то вздумал напасть на женщин и детей, эффект неожиданности сыграл бы ему на руку.

Лина отвела ослика на обочину, чтобы освободить дорогу, но постаралась, чтобы это не выглядело так, словно они решили в этом месте остановиться. Она не ошиблась: солдат было восемь, все – в мундирах армии вице-короля. Но, судя по всему, у них были более важные дела. Кавалькада галопом промчалась мимо, покрыв путешественников пылью и чуть не задев бортик повозки. Тревога оказалась ложной.

– Едем! – скомандовала Лина и потянула ослика за уздечку, вытирая слезящиеся от пыли глаза и прочищая горло. Рядом пошла Муния, тоже пытаясь откашляться.

Ангерран подождал, пока облако пыли, окружавшее всадников, не исчезло, бегом догнал повозку и уселся в кузов между мальчиками, которые ехали, болтая ногами. Самый старший протянул ему дорожную флягу. Юноша залпом выпил остаток воды, сел поудобнее и приобнял маленького Энрике.

Примерно через час показалась долина, в которой Муния рассмотрела церковь с колокольней и ряд маленьких низких домишек, четко вырисовывавшихся на фоне звездного неба. То была деревушка Гони.

– В каком из домов живет твоя кузина? – спросила она, как будто с такого расстояния и при таком скудном освещении могла хоть что-нибудь рассмотреть.

– Ни в каком, – улыбнулась Лина. – Катарина – старая дева, она пасет коз. Ее, как и меня, местные считают свихнувшейся. Она живет не в деревне. Видишь тот ряд менгиров, слева, в двухстах шагах от дороги? Он ведет к нураге. За ней и стоит пиннетю моей кузины.

– Пинне-что?

– Ее хижина, если тебе так понятнее. Пиннетю – это постройки, оставшиеся со времен гигантов.

Пока они ехали, Лина успела многое рассказать об истории своего края, в котором осталось немало следов пребывания древних богов и людей, которые некогда жили здесь, особенно народа гигантов. Именно они построили на Сардинии нураги – усеченные конические башни, в которых обретались domus de janas[17]17
  Domus de Janas (сард.) – букв, «дом ведьм» или «дом фей» – тип доисторической камерной гробницы, существовавший в древнем Средиземноморье, в основном на Сардинии, откуда и происходит название. (Примеч. пер.)


[Закрыть] – «дома фей», а также их могилы и священные колодцы. Никто не знал, кем они были и откуда пришли. Народ гигантов угас, оставив после себя только эти каменные постройки. Позднее на острове обосновались финикийцы, карфагеняне и римляне. Они принесли с собой свою культуру, но не стали разрушать ничего из того, что местные жители почитали своими святынями. Сардиния увидела многих захватчиков, от вандалов до пиратов, сновавших у ее берегов до той поры, пока на остров не пришли юдексы[18]18
  Юдикаты – наследственные феодальные владения, на которые остров Сардиния делился с X века до завоевания Арагоном в начале XV века. По византийской традиции, унаследованной от Африканского экзархата, верховный правитель именовался юдексом (iudex), что переводится как «судья». (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Эти короли-судьи установили свои законы, разделили Сардинию на четыре королевства, построили замки и романские церкви, а папский престол взял остров под свою защиту, нарушив тем самым планы Пизы и Генуи установить над ним свой протекторат.

По решению Папы Римского королем Сардинии стал Жак II Арагонский. В то время между юдексами царил раздор. Один из них, Мариан, поддерживаемый жителями Сардинии, восстал против испанского владычества. Его дочь Элеонора руководила войсками и одержала много ратных побед. Народ так почитал и любил ее, что сделал новой королевой-судьей. В апреле 1395 года Элеонора издала ряд законов, строгих и справедливых, которые вызвали всеобщее одобрение. После ее смерти остров вновь попал под власть испанцев. С тех пор некогда процветающие земли пришли в упадок. Наследие счастливой эпохи юдикатов хирело под властью ненасытных и властолюбивых вассалов вице-королей.

Пока они двигались по дороге, открывая для себя то слева, то справа неприступную крепость на отвесной скале, храм, базилику, римские развалины или нурагу, песчаную равнину, склоны холма, усеянные овцами, черными коровами и козами, зеленые дубовые леса, изобилующие дикими кабанами, Лина, печально качая головой, делилась с Мунией и Ангерраном своими опасениями: всеми забытых, угнетенных, задушенных поборами сардинян ожидает мрачное будущее, и даже если они успешно продадут пряности и получат за них целое состояние, вряд ли у нее получится вырастить детей достойными людьми, как завещали ей ее собственные родители…

Катарина услышала грохот колес по каменистой дороге. Она вышла из круглой хижины, сложенной на высоту полуметра из камней, а дальше, до самой остроконечной крыши, – из веток. Собака надрывалась от лая. Катарина увидела дрожащий огонек фонаря повозки.

– Это я, твоя кузина из Мюртаса! – крикнула Лина, опасаясь, что Катарина отпустит пса, которого до сих пор держала за ошейник.

Слава богу, детей она оставила под присмотром Ангеррана там, возле нураги, где заканчивалась дорога.

– Подойди ближе, да захвати с собой фонарь, а я посмотрю, правду ли ты сказала! – приказала ей кузина.

Лина и Муния подошли ближе.

– Лежать, Брак! Лежать! – прикрикнула Катарина на собаку.

Молосский дог со вздыбленной вдоль хребта шерстью лег на пороге, но не успокоился.

– Я прикажу, и он бросится! – предупредила Катарина. Она взяла из рук Лины фонарь и обошла двух своих нежданных гостий кругом, подняв фонарь так, чтобы видеть их лица. Напоследок она сильно ущипнула Мунию за щеку. Та от неожиданности громко взвизгнула.

Лина расхохоталась.

– Вижу, ты осталась прежней! Как и раньше, боишься злых духов!

Худое лицо Катарины наконец-то осветила беззубая улыбка.

– Посмотрю я на тебя, если выйдешь за порог такой вот лунной ночью, как эта! Это друзья, – сказала она собаке, и та сразу перестала ворчать. Кузины обнялись.

* * *

Мигрень разрывала им обоим головы – в висках беспощадно стучали барабаны. Вот наказание! Но Матье решил не сдаваться боли на милость. Он еще раз встряхнул мокрыми волосами, и на полу образовался полукруг из мокрых крошечных пятен. Возвращение к действительности было жестоким. Служанки вернулись с несколькими слугами-мужчинами и ушатом воды. Матье и Жанисса схватили за плечи и за ноги и окунули головами в холодную воду. Разумеется, с целью их протрезвить. «Да от такой встряски даже у трезвого живот наизнанку вывернет!» – думал молодой хлебодар, пытаясь очистить свою измазанную рубашку. В нескольких шагах от него мэтр Жанисс жался к камину, пытаясь просушить свой мокрый воротник. Вид у него был жалкий. За него взялись сразу четверо молодцов, однако он успел раздать несколько затрещин, прежде чем его вслед за Матье сунули головой в ушат. Филиппина, присутствовавшая при экзекуции, не знала, смеяться ей или сердиться. Теперь она выговаривала мэтру Жаниссу, грозя ему пальчиком:

– Как вам не стыдно! Как вам не стыдно, Жанисс! Слава богу, Альгонда поправилась, иначе Жерсанда ни за что бы вас не простила!

Славный повар опустил глаза и смахнул рукавом слезы с глаз. Но плакал он не из-за вина, оказавшегося довольно-таки хмельным, и не из страха расстроить свою суженую – в потасовке он свихнул челюсть своему собрату-повару, прибежавшему помогать слугам. И тот, естественно, запретил ему на туаз приближаться к кухне. А ведь он так любит вдыхать ароматы готовящихся блюд, предвкушая обильную трапезу! И вот – о горе! – пока они не вернутся в Сассенаж, он всего этого будет лишен!

– Я уже и так наказан. Да-да, не смейтесь! – сказал он, щипая себя за щеки.

Матье пригладил ладонями свои коротко стриженные волосы.

– Я готов! – объявил он, противореча внутреннему голосу, который убеждал его в обратном, особенно сейчас, когда действие спиртного прекратилось.

По-правде говоря, он не знал, какое решение принять. Что победит – любовь или жажда мести, когда он увидит ее? Вернее, их… Глядя на читающую им нотации Филиппину, он испытывал сильнейшее желание ее ударить. Его разозлил тон, с которым она заявила, что теперь, когда родилась Элора, ему не удастся откреститься от брака с Альгондой. Какое она вообще имеет право вмешиваться? Разве не из-за ее собственных козней и сластолюбия ее папаши они с Альгондой расстались? Конечно, она извинилась. Но слишком немногословно, слишком неловко, и тут же заявила, что он обязан жениться. Он, Матье, не потерпит больше, чтобы его принуждали, унижали, отчитывали, как мальчишку! Если бы голова так не болела, он бы высказал все это ей в лицо вместо того, чтобы сидеть, слушать и кивать головой. Пусть бы даже его за это отстегали кнутом! Он бы вылил остатки воды из лохани ей на голову, чтобы не дать издеваться над беднягой Жаниссом, который только и хотел, что отвлечь его от мрачных мыслей…

Но ничего подобного он не сделал. Он молча стоял посреди перевернутых табуретов и лавок, осколков посуды и луж на полу. Невзирая на ужасный шрам, который он отказывался прятать, Матье был похож на маленького мальчика, ожидающего, когда его возьмут за руку и поведут куда хотят.

* * *

Огромная круглая луна висела на расцвеченном мириадами звезд небе. Казалось, она зацепилась за верхушку массивной нураги, стоявшей у подножия холма, того самого, на вершине которого располагалась хижина Катарины. «Вопли, которые местные обычно принимают за пение ночных птиц, – это молитвы духов-гигантов!» – торжественно пояснила она своим гостям и добавила, что надо поскорее забрать детей и Ангеррана в дом. Чтобы и их души тоже не улетели.

Втроем женщины спустились к подножию нураги, рядом с которой находилась могила гигантов. Собака последовала за своей хозяйкой.

– Повозку можно оставить тут. Никто не рискнет прийти ночью в это место, – уговаривала Катарина Ангеррана.

Самый младший сын Лины проснулся и теперь цеплялся за шею матери. Муния взяла за руки еще двоих малышей. Они едва стояли на ногах от усталости.

– Охотно вам верю, Катарина, и все же я не хочу оставлять бочонки посреди дороги! Мы берегли их, как зеницу ока! Идите наверх, в дом, а я погружу их на ослика, – сказал Ангерран, указывая на животное, которое вдруг стало очень беспокойным. Ощутил ли ослик невидимую угрозу, упомянутую Катариной, или же все дело было в собаке, которая сначала облаяла, а теперь тихо на него рычала? Что ж, Ангерран не из пугливых.

Катарина обвела взглядом окрестности, принюхалась. Ночь пахла чабрецом и вереском. Она повернулась уходить.

– Постарайтесь управиться поскорее, – просто сказала она, поскольку давно привыкла к тому, что никто ей не верит.

Между тем старшие мальчики, Муния и Лина, обремененные малышами, уже поднимались по тропинке наверх. Ангерран остался возле древней нураги один. Ему вдруг стало холодно, однако он решил не обращать на это внимания. Сняв с ослика упряжь, он опустил низ повозки на землю, стараясь, чтобы поклажа не скатилась. Когда он подвел ослика ближе к бочонкам, животное стало скрести землю копытом. Уши у него опустились, дыхание стало прерывистым.

– Потерпи еще немного, мой красавец! – подбодрил его Ангерран. На всякий случай, чтобы животное не вздумало убежать, он привязал его за уздечку к поперечной перекладине повозки.

Едва переступив порог, Муния ощутила магию, которой дышало все в доме Катарины. Однако ничто не внушало беспокойства, и молодая женщина стала помогать Лине укладывать детей. Постель для них устроили прямо на земляном полу, поскольку хижина, которую Катарина делила с Браком, своим псом, оказалась очень маленькой.

Соломенный матрас вместо постели, стол, сундук и каменный умывальник – обстановка была более чем скромной. Посредине комнаты располагался очаг – выложенные кругом черные обгоревшие камни. Следовательно, в крыше из веток должно было быть отверстие для выхода дыма. Муния подняла глаза, но оказалось, что оно закрыто. Все окна изнутри были закрыты ставнями. Беспокоясь об Ангерране, она подошла к двери, открыла ее и стала всматриваться в темноту.

В первую же секунду ее обдало холодом, что было очень странно в эту пору года. Не сводя глаз с тропинки, она поплотнее укуталась в шаль. «Вокруг – ни единой живой души», – почему-то пришло ей в голову, и она вздрогнула. Но где же Ангерран?

– Твой супруг не трус, но он не знает, какие силы населяют нураги!

Муния обернулась и посмотрела на Катарину, шагов которой не услышала. Спрятав руки за спину, прямая, как палка, она встала рядом с молодой женщиной.

– Мне холодно!

– Холод – это первое, что испытывает тот, кто их чувствует, – сказала Катарина и указала пальцем на подножие холма. – Он поднимается. Видишь?

Муния прищурилась. В свете луны не так-то легко было хоть что-то разобрать… Она вздохнула с облегчением: Ангерран шел не торопясь и вел за собой ослика, стараясь выбирать дорогу так, чтобы животное не оступилось. Все дальше и дальше удалялся он от построенной язычниками башни…

Она почти успокоилась, глядя, как он приближается, хотя по-прежнему дрожала от холода.

– Никогда так не мерзла! Это все, кто сюда попадает, чувствуют?

– Не знаю. Я родилась с этим даром и не знаю, зачем и как я его получила. Посмотри!

И она снова указала пальцем куда-то вниз. На этот раз – в сторону нураги.

– Видишь?

Да, Муния увидела. Голубоватый дым, похожий на туман, тонкой струйкой отделялся от камней старинной башни и поднимался в небо, к полной луне. Каждую секунду этих струек становилось все больше.

– Пресвятой Иисусе, что это? – заикаясь от страха, спросила она.

– Души умерших, – бесцветным голосом прошептала в ответ Катарина. И добавила: – Идем. Нужно запереться изнутри.

– А он? – ужаснулась Муния. Она стояла и смотрела, как над Ангерраном начинают кружиться в причудливом танце голубоватые прозрачные сущности, чьего присутствия он не замечал.

Катарина с силой сжала ее плечо и сказала с угрозой в голосе:

– Идем! Ему ты уже не поможешь. Они заберут его с собой.

И она была права. Муния чувствовала это. Она это знала. Вдруг у нее закололо сердце, как заболела и рука, за которую Катарина тянула ее назад, в дом, с силой, присущей тем, кто находится в смертельной опасности. Еще пара мгновений – и все небо покрылось полупрозрачными существами, которые устремились к Ангеррану. Теперь Муния слышала их смех. Ангерран посмотрел вверх, отпустил уздечку и выхватил меч. И в этот момент, хотя она и была уверена, что потеряет его, все ее существо воспротивилось этой мысли. Молодая женщина вырвалась из рук Катарины, пытавшейся ее удержать, и побежала вниз, туда, где рассекал своим мечом воздух ее супруг – тот, рядом с которым она была готова умереть.

Глава 28

Альгонда не знала, в какое именно блюдо Франсин подлила яд, а поэтому не притронулась к своему ужину. Теперь они с Жерсандой умирали от голода.

– Лучше бы мы сами спустились в кухню! – сказала она, прислушиваясь к урчанию в собственном желудке.

Элору, приникшую к материнской груди, эти звуки, казалось, совсем не беспокоили. Она сосала, сдавливая грудь своими маленькими пальчиками.

– Ничего страшного, с большим аппетитом поедим позже, – отозвалась Жерсанда, которая с умилением созерцала эту картину.

– Думаю, они придут еще не скоро. Насколько я знаю Матье, он наверняка заставит себя упрашивать, – со вздохом сказала молодая женщина.

– Не хочу, чтобы ты питала иллюзии на его счет, Альгонда. Он знал тебя служанкой, теперь ты – дама. Не думаю, чтобы это ему понравилось.

– Разве я в этом виновата?

Жерсанда покачала головой. Она переплела свои косы и уложила из в аккуратную прическу.

– Конечно нет. Но если добавить к этому остальные обстоятельства… Ты сама знаешь, как я хочу, чтобы вы поженились, моя малиновка, но я понимаю и то, что это сделает тебя более уязвимой по отношению к гарпии.

Альгонда посмотрела в глаза матери своими светло-зелеными, цвета лесного мха, глазами.

– Я это знаю, мама. Но еще я знаю, что не смогу еще раз его потерять. Я так по нему скучаю!

– Что ж, будем надеяться на лучшее…

Не успела Жерсанда договорить, как дверь открылась и вошла Филиппина, а вслед за ней двое мужчин.

– Вот и мы! Не поверишь, Альгонда, эта парочка так напилась, что пришлось звать слуг и окунать их головой в ведро с холодной водой! Потом еще полчаса они сушили одежду у огня! – Филиппина закончила свой рассказ улыбкой и отошла в сторону, пропуская вперед гостей.

Мэтр Жанисс уже понял, что юная госпожа на них совсем не сердится. Выпятив грудь колесом, он раскинул руки и шагнул к креслам, в которых сидели Альгонда с матерью.

– Разрази меня молния, какая хорошенькая плюшечка у тебя на руках, Альгонда! Так бы и съел!

И он по очереди поцеловал обеих женщин и малышку Элору.

Пока мэтр Жанисс трепал за щечку свою малиновку и, присев на корточки, любовался младенцем, Филиппина подошла ближе. Молодая женщина очень устала. Решив, что ее роль в этом деле сыграна, она опустилась в кресло.

Матье остался стоять на пороге. Он ощущал себя не в своей тарелке, хотя Альгонда несколько раз украдкой улыбнулась ему поверх лысеющей макушки мэтра Жанисса.

Она осталась такой же, какой он запомнил ее там, у реки, в прошлом году. Он представлял ее располневшей в пору беременности, но оказалось, что она, наоборот, исхудала. Наверняка из-за этой странной болезни…

Да, это была она! Так же нежно, как и раньше, она смотрела на него, так же доверчиво протягивала ему руку… Это она! И он никогда не переставал ее любить. Господи, как же он ее любит!

Но что делает его Альгонда в этой роскошной комнате с позолотой на резной мебели, блестящим паркетным полом, яркими цветными гобеленами на стенах, серебряными подсвечниками и изящной фаянсовой посудой на столике у кровати!

Его смущение и нерешительность расстроили Альгонду, и взгляд ее затуманился.

– Подойди! – взмолилась она. – Пожалуйста!

Мэтр Жанисс заметил, что его малиновка, как и Жерсанда, перестала улыбаться. Не поднимаясь, он обернулся и спросил удивленно:

– Ты что прилип к этому порогу, Матье?

Взгляды всех присутствующих теперь обратились к юноше, и столько надежды было в этих взглядах, что он почувствовал себя загнанным в ловушку. «Только не так! – успел он подумать. – Это должно быть не так! Так я не хочу!»

Рука Альгонды упала на подлокотник. В полной тишине Матье повернулся и скрылся с глаз, в который раз ища спасения в бегстве.

* * *

Ангерран сам не знал, откуда пришло чувство опасности. Ему вдруг стало холодно, причем этот холод становился сильнее с каждой секундой, камни вокруг вдруг озарились странным светом, а женщины у входа в хижину, которая теперь была так близко, что он слышал испуганные голоса, хоть и не мог разобрать слов, вдруг повели себя странно. В следующую минуту ослик боднул его головой, потом укусил за плечо. Ангерран обернулся и увидел их. Танцующих на фоне полной луны. Среагировал рефлекторно – отступил в сторону, пропуская ослика вперед, чтобы тот смог подняться по тропинке к хижине. Словно там, наверху, только и можно было найти спасение… Потом вынул меч и встал наизготовку.

Иллюзорное оружие, бесполезная борьба… Но другого оружия у него не было. К тому же Ангеррану казалось, что, не решись он сражаться, легион полупрозрачных хохочущих духов набросится на него со всех сторон и собьет с ног. Если настал его час, шевалье де Сассенаж умрет стоя, как подобает воину! Он не видел, как Катарина вошла в дом, расстроенная тем, что не сумела вовремя его предупредить, и уверенная, что теперь участь его решена. Не видел, как бежит к нему по склону Муния. Он сражался, пронзая мечом свистящие серые тени, которые даже не думали прекращать свою пляску. Ослик, бросившийся с тяжелым грузом наверх, по самой короткой дороге, в обход тропинки, споткнулся, сломал коленный сустав, упал и закричал от страха перед этой поистине дантовской смертью. Ничего этого Ангерран не видел.

А Муния – видела. Она еще успела бы вернуться, найти спасение в стенах дома… Однако она не вняла голосу разума, потому что его заглушили другие, более сильные голоса. Мертвые звали ее. «Я их слышу!» – повторяла она про себя, перепрыгивая через камни и рискуя при каждом шаге свернуть себе шею. Молодая женщина не помнила себя от волнения. «Я их слышу! Они не глумятся над нами, нет! Они страдают! Господи, как они страдают!» До Ангеррана оставалось несколько туазов.

И вот она увидела его перед собой – задыхающегося, вертящегося вокруг собственной оси и размахивающего мечом. Благо, как раз в это время он повернулся, чтобы отогнать от плеча вертлявую ледяную тень, и увидел ее. И только тогда испугался. Не за себя, а за нее. Забыв о себе, он бросился к ней, чтобы защитить.

«Поговорить! Я должна с ними поговорить! Этого они хотят! Чтобы с ними поговорили, чтобы их выслушали!» Эта уверенность снизошла на нее, когда они с Ангерраном обнялись и прижались друг к другу. Над головой у них в сумасшедшем танце кружились духи.

Во взгляде Мунии он прочел, как сильно она его любит.

– Не надо! – прошептала она, едва переводя дыхание, – Не надо с ними сражаться!

Он разжал пальцы, и меч упал на камни, подпрыгнул и замер. Словно позабыв о духах, он поцеловал ее так крепко, как только мог, – чтобы любимая не увидела смерти, пришедшей за ними.

* * *

Если она и удивилась, то ненадолго. А вот со слезами справиться не смогла. Мать и мэтр Жанисс смотрели на Альгонду с сочувствием.

– Бедная моя крошка! Надо же, каким болваном оказался этот Матье! А я как мог старался его подготовить! – пожаловался мэтр Жанисс, пожимая молодой женщине руки.

Этого Альгонде хватило, чтобы взять себя в руки.

– Все образуется, добрый мой Жанисс! Все образуется! – всхлипывая, проговорила она.

– Этого и следовало ожидать! Черт побери, пускай его найдут, и я прикажу его выпороть! – топнув ножкой, заявила Филиппина.

Своим поступком Матье поставил под сомнение ее авторитет, и на этот раз она была полна решимости его за это наказать.

Альгонда, которая знала, как тяжело бывает сделать выбор, когда тебя раздирают противоречивые чувства, с упреком посмотрела на свою госпожу.

– Если так, надеюсь, его никогда не найдут!

– Но ведь…

– Ведь он ничего плохого не сделал! Разве я не просила, чтобы его оставили в покое!

Филиппина нахмурилась, вздернула подбородок, глаза ее метали молнии. Как смеет Альгонда разговаривать с ней таким тоном в присутствии посторонних!

– Он не смеет так с тобой обращаться! И со мной тоже! Хочу тебе напомнить, что в этом доме хозяйка – я, и могу решать, кого наказывать, а кого – миловать!

Элора насытилась, и Альгонда передала ее Жерсанде, которая до поры до времени предпочитала хранить молчание.

– Уложи ее в кроватку, хорошо?

Жерсанда кивнула. Взгляд, которым они обменялись, сделал ненужными слова. Жанисс, огорченный таким поворотом событий, встал и, неловко переминаясь с ноги на ногу, стал пятиться к двери. Если Филиппина рассердится, то вполне может припомнить ему сегодняшнее происшествие на кухне, да и Жерсанда не останется в стороне… Альгонда встала и посмотрела в глаза своей госпоже. Она тоже была разгневана.

– Хочу спросить у вас, мадемуазель Елена, хотите ли вы отдать меня тому, кого я люблю, или навсегда оставить при себе?

Удивленная уверенностью и новой силой, которой лучилась ее горничная, мадемуазель де Сассенаж уселась поглубже в кресле, и пальцы ее, вцепившиеся в подлокотники, задрожали.

– Прости меня, – пробормотала она. – Поверь, я хотела…

Этого Альгонде оказалось достаточно. Она повернулась и твердым шагом направилась к двери.

– Куда ты? – виноватым голосом окликнула ее Филиппина.

– Прогуляюсь. Я столько дней провела взаперти!

Подавив желание броситься за ней следом, Филиппина осталась сидеть в кресле. По правде говоря, резкость и высокомерие Альгонды зародили в ее душе страх. Неужели причиной всему эликсир, привезенный Жерсандой из Сассенажа? Однако, какой бы ни была причина, она была уверена: Альгонда переменилась.

* * *

Муния вся превратилась в страдание. В их страдание. Она ощущала во всем теле уколы раскаленных игл, мучилась от долгой агонии, предшествующей их глупой бесполезной смерти. Холмистая равнина вокруг них была алой от крови. Они отчаянно сражались. Но с кем? Столько чужеземцев приходило на эту землю, чтобы покорить ее… Были ли среди этих духов духи нурагов, этих гигантов из народов моря, о которых с таким уважением рассказывала Лина, или духи других народов, еще более древних? Этого она не знала, но они отвечали ей на языке фараонов, забытом со времен арабского вторжения, на том языке, которому с младенчества обучала Мунию ее мать, наследница угасшей династии, чтобы дитя ее не утратило наследия своих предков. Сейчас она знала только, что они понимают ее, читают в ее мыслях послания любви и мира, которые не могли сорваться с ее губ, запечатанных поцелуем.

И вдруг перед глазами у молодой женщины возникло видение. Она резким движением вырвалась из объятий Ангеррана.

– Идем! – приказала она, хватая его за руку.

Сильный и леденящий кровь ветер, вызванный бесконечным кружением духов у них над головами, поднял клубы пыли. Они оказались в эпицентре маленького смерча, который медленно сужался, хлеща их по ногам и спинам мелкими белыми камешками, обрывками вереска и пахучих трав.

Если бы не этот оглушающий свист ветра, Ангерран сказал бы ей, что они пленники, однако он не стал сопротивляться, когда Муния потянула его за собой. Он думал, что вопреки всему она хочет попытаться вернуться в хижину. Но, к его огромному удивлению, она с невиданной для такого хрупкого женского тела силой преодолела барьер из пыли и поспешила по склону холма вниз, к могиле.

* * *

Матье остановился только на пороге двери, ведущей прочь из замка. Потерявшись в лабиринте коридоров, он бежал и бежал, пока не нашел узкую лестницу. По ней он и спустился. Ему хотелось убежать отсюда и ничего больше. Ему не хватало воздуха. Увидев перед собой усеянное звездами небо, он с трудом перевел дух. Вокруг, казалось, не было ни души. То был час вечерней мессы. До него донесся приглушенный смех: совсем близко, в саду, в зарослях кустарника кто-то занимался любовью, в то время как в часовне, витражные окна которой виднелись над деревьями, запели церковный гимн.

Матье осмотрелся. Если обойти замок с восточной стороны, можно оказаться у конюшен и забрать спрятанный в повоаке меч. Тогда он сможет уйти. И он уйдет! Непременно уйдет! И все же, вместо того чтобы отправиться на конюшню, он присел на прохладную каменную ступеньку, уперся локтями в колени и положил подбородок на скрещенные ладони. Если честно, у него не хватило сил и смелости уйти. Луна висела в небе, полная и круглая, как грудь, которую он успел заметить в вырезе платья, как головка младенца, к ней приникшего. И воспоминание об этом связывало его по рукам и ногам.

Он смотрел на ночное светило и с удовольствием вдыхал свежий воздух, не зная, что на изуродованном шрамом лице его медленно появляется растроганная улыбка.