Текст книги "Наследство колдуньи"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 14

«Я слишком переутомилась!» – подумала Альгонда и подхватила обеими руками живот.

Она сделала все, что от нее зависело, чтобы буквально за несколько минут переодеть и причесать Филиппину.

«Нужно потерпеть еще немного, – сказала она себе. – Еще несколько дней, и дитя родится доношенным. И тогда с ним уже точно не случится никакой беды…»

Согласно указаниям Мелюзины, оправившись после родов, Альгонде предстояло перетереть в порошок яйцо, которое она спрятала на старой голубятне. Эликсир Древнейших лишил его пагубной силы, поэтому она сможет без страха съесть половину порошка и продемонстрировать Марте свою притворную покорность. Все шло так, как было задумано. У нее, Альгонды, нет повода волноваться…

Молодая женщина буквально рухнула в свое кресло. Низ живота обжигало болью. Она едва удержалась, чтобы не закричать, и перенеслась мыслями к Филиппине, которая до сих пор не вернулась. Прошло несколько минут. Альгонда знала, что в это время Франсин, одна из служанок, обычно приносит ей бульон. Снедаемая завистью и злостью, она старалась не смотреть на Альгонду. Как и остальная челядь, она старалась выглядеть услужливой только в присутствии Филиппины, в остальное же время давала Альгонде почувствовать всю силу своей ненависти, растущей день ото дня. И Альгонда ни на нее, ни на других не сердилась. Разве не считала она сама несправедливыми привилегии, которые даровала Марте Сидония? Господи, как же далеки теперь казались те дни… На глаза молодой женщине навернулись слезы, однако она приложила все усилия, чтобы не заплакать. Ребенок опустился в ее лоне, и нижняя часть живота словно бы потяжелела еще больше. Альгонда ощущала себя некрасивой и неловкой в этом корсете из лишнего веса, который к тому же делал ее до крайности уязвимой. Если бы кому-нибудь пришло в голову с ней разделаться, то это не составило бы большого труда, до того ее движения стали неуверенными, да и давались с трудом.

Альгонда медленно, с усилием приподняла ноги и положила их на обитый тканью табурет. Боль в низу живота усилилась.

Альгонда сжала зубы. Если повезет, скоро боль успокоится. Осталось потерпеть всего неделю! Всего неделю, и ребенок родится здоровым и вовремя. Она попыталась унестись мыслями из неповоротливого тела, чтобы найти успокоение в созерцании своих близких в Сассенаже, но не смогла увидеть их лица, уловить мысли. Создавалось впечатление, что дочь закрывала их от нее, словно сама она питалась мыслями и эмоциями тех, кого Альгонда так любила… Жерсанда, по своему обыкновению, довольно часто писала дочери письма, полные добрых и ободряющих слов, но о Матье из них Альгонда узнавала совсем мало. И лишь в одном своем послании ее мать намекнула, что юноша много времени проводит с Фанеттой, их общей подругой детства. Но насколько они стали близки? Альгонда прекрасно знала, что Фанетта всегда была влюблена в Матье. Нужно было быть слепой, чтобы этого не увидеть. Что, если девушка решила воспользоваться отсутствием Альгонды, чтобы очаровать Матье? Альгонда терзалась ревностью, и в то же самое время пыталась убедить себя, что предпочла бы узнать, что Матье женился на другой, чем что он стал лесным разбойником. И в том, и в другом случае он был бы для нее потерян. Но, быть может, не навсегда? Однажды они обязательно встретятся, но когда этот день придет? Не получится ли так, что они проживут друг без друга лучшие годы своей жизни?

В дверь постучали. Не дожидаясь ответа, в комнату вошла Франсин. Она поставила серебряный поднос на столик возле кресла так же неосторожно, как обычно. Маневр был рассчитан верно: несколько ложек бульона пролились на кусок сладкого пирога с сушеными фруктами. Мелкая месть! Одно слово Филиппине, и Франсин бы строго наказали. Однако она чувствовала, что Альгонда не станет жаловаться. Так и случилось: Альгонда, как обычно, сделала вид, что ничего не заметила. В здешнем мире у нее остались только враги. Альгонда знала, что сильна духом, однако временами ей начинало казаться, что бремя, которое она взвалила на свои плечи, слишком тяжело. Она подождала, пока Франсин выйдет, и заставила себя поесть. Боль повторялась с равными интервалами, отбивая аппетит.

Она доедала последний кусок своего мокрого от супа пирога, когда дверь открылась. Новый посетитель даже не дал себе труда постучать. Альгонда машинально повернула голову и подавилась недожеванным куском, увидев, что в комнату вошла Марта и заперла за собой дверь.

– Ты решила облегчить мне жизнь, удавившись? – насмешливо спросила гарпия, подходя ближе, пока Альгонда пыталась восстановить дыхательный ритм.

Молодая женщина не смогла ответить. Кашель только усилил боль в животе. Вопреки всем ожиданиям, Марта налила в кубок воды и с несвойственным ей сочувствием подала его Альгонде. Потом уселась без приглашения в кресло, с которого не так давно встал Жак де Сассенаж, и обхватила узловатыми пальцами свои колени, худые до такой степени, что это было видно, несмотря на толстую ткань ее строго черного платья. Глаза ее уставились на Альгонду, чье лицо покраснело, а на глаза навернулись слезы. Несколько минут длился этот странный тет-а-тет, пока молодая женщина наконец не нашла в себе силы выпрямиться и посмотреть ей в глаза.

– Ну вот, теперь ты такая же уродливая, как и я, – язвительно заметила гарпия, доставая из кошеля, висевшего у нее на поясе, два маленьких закрытых пробками флакона цилиндрической формы.

Она покатала их по открытой ладони. Ногти у нее были длинные и некрасиво загнутые.

– Что вам угодно? – спросила Альгонда и снова закашлялась.

Злой взгляд гарпии не давал ей расслабиться, поверить в это наигранное сострадание.

Губы Марты растянулись в едкой улыбке:

– Ты играешь в опасные игры, Альгонда.

Молодая женщина сказала себе, что не поддастся страху. Марта не знает правды, просто не может знать. Но почему она в этом настолько уверена? Сообщал ли ей эту уверенность ее собственный инстинкт выживания или же жизненная сила ее еще не рожденной дочери? Боль в животе прошла. Альгонда почувствовала себя более сильной.

– Не понимаю, что вы хотите этим сказать, – сказала она, пожимая плечами.

– Ты только что помогла Елене. Филибер де Монтуазон покинул замок, поджав хвост. Но я не могу понять, почему ты решила, что ей нужно уведомить Сидонию и об изнасиловании, и о его возможных последствиях.

– Чтобы предупредить эти последствия. Неужели, по-вашему, в моем состоянии я смогла бы ей помочь? – попыталась защищаться Альгонда.

Неужели эта демоница угадала ее истинные намерения?

– Это хороший аргумент, не спорю, – со вздохом сказала гарпия и снова принялась поигрывать флаконами из черного стекла.

Потом Марта встала и подошла к Альгонде так близко, чтобы та смогла дотянуться до флакона, который она ей протягивала.

– Что это?

– Настой, который Елена должна принимать, начиная с сегодняшнего вечера. Он помешает зачатию, а если она уже зачала, то плод выйдет.

– Вы уверены, что это подействует?

– А разве я заинтересована в обратном?

– Разумеется, нет. Я передам ей настой, – пообещала Альгонда и положила флакон в кошелек на поясе.

Каков же был ее ужас, когда, подняв глаза, она увидела, что ноздри гарпии как бы прилипли к носовой перегородке. Бежать, причем как можно дальше, зажав руками уши – вот что советовала Презина. Однако еще до того, как Альгонда попыталась пошевелиться, с полураскрытых губ слетел колдовской звук, пресекший в корне любую попытку мятежа. Альгонда сидела и смотрела, как Марта открывает второй флакон и протягивает ей яд.

– Это лучший для меня способ удостовериться в его действенности, не так ли? – сказал жестокий голос у Альгонды в голове. «Нет!» – кричало сердце молодой женщины. «Я должна побороть колдовство!»

Гарпия не произнесла ни слова. Изо рта ее проистекал все тот же звук, тихий и чарующий. Опустошающий. Заставляющий поверить в иллюзорное, чтобы вернее погубить… Альгонда задрожала. Под натянутой кожей живота, словно бы ощутив опасность, ее дитя стало яростно барахтаться.

– Пей! – приказал голос.

Альгонда, завороженная, протянула руку. Пальцы ее сжали флакон.

– Пей, Альгонда! Этот ребенок должен быть мне послушен. Разве ты не чувствуешь, с какой свирепой силой он уже тебя терзает? Разве не хочешь поскорее избавиться от этой боли? Пей.

Рука Альгонды дрожала. Любая на ее месте давно бы уже подчинилась. Она поняла это по тому, как от удивления разошлись брови на переносице Марты. Бороться! Спасти свою дочь! Марта присела рядом с молодой женщиной и положила руку ей на живот. Огненная стрела пронзила Альгонду, в то время как пение стало еще более одуряющим. От него, казалось, разрывалась голова. И вдруг Альгонде показалось, что разум ее, память и волю – все поглотила Марта. На лице гарпии отразилось удовольствие от того, что Альгонда испугана и обессилена. Отняв у нее надежду, Марта сочла, что хитрить больше не имеет смысла.

– Открывая тебе правду, Презине нужно было бы подумать, что рано или поздно я прочту твои мысли и узнаю, что вы замыслили. Ты погибла, Альгонда. И твоя дочка тоже. Вы либо обе умрете, либо будете принадлежать мне! Пей!

Молодая женщина на этот раз уже не сопротивлялась, Она поднесла флакон к губам и выпила с таким видом, с каким приговоренный поднимается на эшафот.

Она проснулась, когда звонили к вечерне. Открыв глаза, Альгонда поняла, что она по-прежнему сидит в кресле у себя в спальне, положив ноги на маленький табурет. Рядом никого не было. Быть может, это был страшный сон? Живот совсем не болел. Она было улыбнулась от радости, когда вдруг ощутила колючую боль под энненом, а во рту – привкус желчи. Она вытерла лоб. Он был влажный от пота и горячий. Она порылась в кошельке. Маленький флакон выкатился из-под ее пальцев. На молодую женщину вновь нахлынул страх.

Она поднесла руку к животу. Ни единого движения… На ресницах у Альгонды вдруг повисли слезы. Ее дочь не могла умереть! С силой оттолкнув табурет, Альгонда встала на ноги. Нужно оживить в своем теле исцеляющую силу эликсира Древнейших! Он уничтожил злое начало в яйце и в ребенке, которого она носила под сердцем. Значит, ее дочь защищена от любого яда. Она прошлась по комнате. Кровать была рядом – под расписанным бутонами роз голубым пологом и с голубым одеялом. Она так и манила к себе, но Альгонда запретила себе даже думать об отдыхе. Ей вдруг захотелось подышать свежим воздухом. Она подошла к окну, чтобы его открыть. Голова закружилась, и Альгонде пришлось ухватиться за край стола, чтобы не упасть. По ногам потекло что-то теплое и густое. Она нагнулась, отступила на шаг, приподняла юбку и обомлела от ужаса: с черной кровью из нее вытекала жизнь.

* * *

Спустя несколько долгих минут, бледную как полотно, лежащую в луже крови девушку нашла Филиппина. Она только что поужинала и в сопровождении братьев поднималась к себе по лестнице. Поймав заговорщицкий взгляд Сидонии, юная баронесса поняла, что о своем будущем ей можно больше не тревожиться, и у нее сразу отлегло от сердца. Поэтому она поспешила к Альгонде, чтобы рассказать, что у них все получилось. На смену радостному восклицанию пришел вопль ужаса. Она поспешно выбежала в коридор, чтобы позвать на помощь.

Навстречу как раз шел Франсуа, ее младший брат. Он помог перенести Альгонду на кровать. Франсин отправили за повитухой.

Стоило Франсин выйти за порог, как Альгонда закричала, очнувшись от боли. Она вцепилась руками в простыню. По телу ее растекалась невыносимая боль. Открыв глаза, она увидела склонившуюся над ней Филиппину. Их руки спонтанно переплелись. Новая потуга заставила Альгонду изогнуться, и вместо обвинений в адрес Марты с губ ее сорвался глухой хрип.

– Помоги мне! – взмолилась она, когда боль ненадолго отступила.

– Что я могу сделать? – трепеща, спросила Филиппина, с ужасом понимая, что Альгонда цепляется за нее, пытаясь встать.

Альгонда не ответила. В этот миг ею руководила какая– то высшая сила. Сила, оживившая ее помертвевший живот и подталкивающая к действию.

– Надо встать… – проговорила Альгонда, у которой низ живота горел огнем, и попробовала приподняться.

– Повитуха! Нужно дождаться повитуху! – пробормотала испуганная Филиппина.

Но Альгонда уже встала с кровати и, покачиваясь и держась руками за руки Филиппины, присела и стала тужиться что было мочи.

– Пресвятая Дева, помоги! – пролепетала Филиппина и отвела глаза.

Тошнотворный запах крови, от которого воротило с души, хрипение роженицы ужасали ее. Если бы Альгонда не держала ее за руку, девушка убежала бы не оглядываясь.

Альгонда не замечала ничего вокруг. Все ее существо было подчинено этому главному чувству, этому голосу, звучащему внутри нее, похожему на журчание ручья, который просил у нее помощи и любви. Ее дочка, такая крошечная и беззащитная, смогла найти в себе силы, чтобы направлять ее. Но времени у них было мало.

– Боже, меня сейчас вырвет! – заикаясь, пробормотала Филиппина и попыталась освободить свои руки, чтобы зажать ими рот.

– Позже… Потом… – ответила Альгонда, тужась еще сильнее. Голова ее запрокинулась, глаза закатились.

Услышав ее нечеловеческий крик, Филиппина лишилась чувств и упала на ковер. Безучастная ко всему, что ее окружало, Альгонда подняла свои юбки и прижала сложенные чашей ладони к своему раздираемому болью лону. Головка уже вышла. «Еще одно усилие!» – и приказывал, и умолял журчащий в ней голосок. В большой любви, которую она испытывала к Матье вопреки всем и вся, таился для Альгонды неисчерпаемый источник физических и душевных сил. На свет появилось, словно разматывающийся моток ленты, маленькое тельце. Альгонда упала на попу, поднимая его вверх. Лицо у ребенка было синюшным, на нем читалось страдание ускользающей жизни. Подчиняясь инстинкту, выходящему за рамки людского понимания, Альгонда приблизила губы к полуоткрытому ротику девочки и вдохнула в него весь воздух, что оставался у нее в легких.

Она ощутила биение под своими пальцами. Чудо! Биение ожившего сердца! Словно зачарованная, она поднесла к лицу свою малышку, которая вдруг залилась пронзительным криком. От нее исходило синеватое сияние, лучи которого все удлинялись, пока не озарили их обеих. Альгонда ощутила его тепло и доброту.

– Ты – Элора. Моя дочь. И в тебе не будет ни капли зла, – прошептала она, а потом с улыбкой перекусила пуповину зубами.

Она улыбалась, потому что ощутила полнейшую уверенность в том, что, сколько бы Марта ни пыталась им навредить, она не сможет предотвратить то, что должно сбыться.

* * *

Этой туманной, холодной ночью на долину Изера обрушился дождь. Весеннее тепло обманчиво, поэтому никто не удивился. Филиппина бесшумно сбросила с себя одеяло, соскочила с постели и в третий раз побежала в свою уборную, чтобы исторгнуть из себя рвоту. Это была цена ее освобождения. Внутренности у нее болели, но воспоминания о страданиях Альгонды настолько были живы в памяти, что она без колебаний проглотила содержимое черного флакона, который ей передала ее горничная. Каким бы горьким ни показалось ей зелье, какими бы болезненными ни были спазмы в животе, которые последовали за его приемом, она сто раз предпочла бы эту боль родовым болям. Филиппина все для себя решила. У нее никогда не будет детей. В свете свечи она промыла рот надушенной водой и, морщась, вытерла его перед зеркалом. Сидония права: после таких треволнений и в таком состоянии она не смогла бы наутро отправиться в Сен-Жюс де Клэ. Ей следовало бы сразу же вернуться в постель, но она накинула на плечи халат и открыла дверь, отделявшую ее комнату от спальни Альгонды.

Она сожалела о том, что не увидела самого момента рождения ребенка. Зато прекрасно помнила яркий голубоватый свет, который согрел ее и привел в чувство. Когда Филиппина открыла глаза, комната показалась ей совершенно обычной. В ней царила тишина. Она привстала, стараясь побороть головокружение, и посмотрела на Альгонду. Бледная, с кругами под глазами, та сидела возле колыбели недалеко от нее, и юбки ее были подняты чуть ли не до груди. В это мгновение в комнату вбежала повитуха и нашла их обеих, сидящих друг напротив друга, и заляпанный кровью паркет.

Только увидев, как она крестится, Филиппина пришла в себя и встала с пола. Она склонилась над колыбелью и посмотрела на малышку с тем же любопытством, какое отразилось на лице повитухи.

– Пресвятая Дева, да вы только посмотрите на это чудное дитя, которое сосет ваш палец, Альгонда! Дайте-ка его мне, я его обмою! Вы и так прекрасно потрудились!

Альгонда подчинилась. Новорожденная заплакала.

– Вес – чуть больше пяти фунтов, головка с кулачок, но сильное сердечко! – таков был вердикт повитухи, обмывшей малышку с ножек и до головы.

– Как ты? – спросила у своей юной госпожи Альгонда.

Филиппина улыбнулась.

– Хорошо, по сравнению с тем, что пришлось перенести тебе.

Их пальцы снова переплелись, и Филиппина заплакала. Через несколько минут повитуха попросила ее выйти, и Альгонду она увидела только когда пришло время ложиться спать. Она ушла к себе, так и не решившись посмотреть на ребенка вблизи. В руке у нее был зажат полученный от Альгонды флакон. Желание посмотреть на Элору мучило ее несколько часов, несмотря на боль, которая пришла вскоре после того, как она выпила приготовленное Мартой зелье. Интересно, а голубоватый свет как-то связан с появлением на свет этого ребенка?

* * *

С пола уже смыли кровь и усыпали его лепестками роз. Рядом с кроватью спящей Альгонды стояла колыбель маленькой Элоры. Филиппина на цыпочках приблизилась к ней. На столике у изголовья кровати горела свеча, в камине разожгли огонь, чтобы согреть комнату и маленькое щуплое тельце новорожденной. «Еще неделя, и она бы родилась вовремя!» – подумала девушка.

Филиппина долго смотрела на удивительно нежное личико девочки, на ее розовые щечки, длинные реснички. И вдруг ее накрыла волна нежности. Она любила ее. Так же, как и Альгонду. Или даже сильнее. Обещание, данное ею горничной, обрело истинную силу. Элора будет ей как дочь. Потому что другой Филиппине иметь не суждено. Нет, другой дочери у нее не будет… Она тихонько отошла от колыбели, вернулась к себе в комнату, совершенно разбитая. Повалилась на постель. На долю Филиппины де Сассенаж сегодня выпало слишком много событий и волнений…

Глава 15

Расположенная в маленькой бухточке на юго-западном побережье Сардинии, рыбачья деревня Мюртас грелась в теплых лучах весеннего солнца. Вернувшись на берег, загорелые рыбаки раскладывали на циновках из утесника или прямо на прибрежном песке попавшуюся в сети рыбу. Невдалеке от мола, куда приходили за рыбой матери семейств, торговцы овощами расставляли свои горшки с оливковым маслом и высокие корзины, полные апельсинов, лимонов и сезонных овощей, выращиваемых в долинах. Мунии нравилось приходить сюда за покупками. Она с удовольствием подставляла лицо мелким брызгам, долетавшим с моря. Когда она проходила мимо, многие оборачивались ей вслед, настолько ее необычная красота и горделивая стать контрастировали со скромным поношенным платьем. Но египтянку скромность ее наряда совершенно не смущала. Она была намного счастливее теперь, в бедности, чем в те времена, когда жила в роскоши.

Муния подошла к повозке торговца, взяла арбуз и взвесила его на руке, желая убедиться в правильности своего выбора. Через несколько минут она купила за сущие гроши пять прекрасных рыб-дорад, задыхавшихся в рыбацкой сети. Это означало, что сегодня их с Ангерраном ждет вкусный ужин. Молодая женщина протянула торговцу несколько монет и улыбнулась. Обычно она приходила на рынок раз в неделю, и этот старик-торговец всегда с удовольствием угощал ее горстью спелых оливок. Муния взяла одну своими красивыми полными губами. На вкус оливка оказалась превосходной. Остальные она завернула в полотняный плат и положила в корзину.

Приветливо кивнув нескольким знакомым, она покинула шумное столпотворение продавцов и покупателей. Пройдя через деревню, насчитывавшую два десятка скромных домов, она стала подниматься по тропинке, которая вела к вершине скалы, туда, откуда открывался прекрасный вид на море.

Шли месяцы, и жизнь молодой четы постепенно устраивалась. Ангеррану, естественно, хотелось бы жить, не отказывая Мунии ни в чем, однако та понимала, что в таком случае деньги быстро закончатся, а ведь им предстоит еще долгое путешествие в Египет. Разумеется, Ангерран мог бы поступить на службу к какому-нибудь местному вельможе, однако в таком случае ему пришлось бы рассказать, кто он и откуда, и рано или поздно весть о нем дошла бы до госпитальеров. Муния предположила, что Гуго де Люирье отказался от мыслей о мести, но Ангерран ничего не желал слышать. Он успел оценить хитрость и подлость де Люирье, а потому предпочитал соблюдать осторожность. Сойдя на сушу в порту, они пошли пешком вдоль берега, пока не нашли эту рыбачью деревеньку, укрывшуюся в уютной бухте. Местные жители встретили чужаков настороженно, но скоро привыкли, и только старики продолжали проявлять по отношению к чете осторожность и сдержанность.

В деревне Муния и Ангерран сняли комнату в доме, который находился на отшибе. Хозяйка, вдова испанского моряка, обремененная стайкой крикливых и бедно одетых детей, зарабатывала на хлеб плетением корзин и изготовлением украшений из ракушек. Свои поделки она отвозила на ослике в город, располагавшийся на расстоянии дня пути, и продавала на местном рынке. По прошествии нескольких недель между ними установились самые сердечные отношения. С Ангерраном, понимавшим по-испански, она на первых порах говорила на этом языке, но уже через несколько месяцев оба ее постояльца благодаря ее урокам бегло заговорили по-сардски.

Дружба Ангеррана и Мунии с Линой крепла день ото дня. Однажды днем, когда женщины вместе полировали ракушки кусками высушенной кожи угря, египтянка рассказала доброй женщине, почему они вынуждены скрываться. Лина со вздохом кивнула:

– Бывают дни, когда и сам Господь устает помогать нам, людям…

Так она обычно говорила, чтобы утешить себя перед лицом неизбежности. Она больше никогда не заговаривала со своими постояльцами об их делах, но стала к ним относиться с еще большей симпатией.

Невзирая на то, что хорошо сохранившиеся развалины старинной сторожевой башни защищали хижину Лины от ревущих ветров, во время каждого шторма она, казалось, была готова сорваться с фундамента и улететь. Со дня приезда Мунии и Ангеррана сильные бури случались уже пять раз. В такой день повторялся один и тот же ритуал: взрослые обитатели хижины прижимались друг к другу под старыми одеялами, окружив теплом сбившуюся посередине стайку детей. Так было спокойнее: даже если ветром сорвет крышу, то никто из мальчишек не пострадает. Чтобы отвлечь детей, Ангерран рассказывал им о снегах Веркора, которые они никогда не увидят, о свисающих с деревьев сосульках, о том, что, когда выдыхаешь воздух в морозный день, изо рта выходит пар, о волках, которые бродят зимой возле крестьянских домов. В такие минуты собственные невзгоды казались маленьким сардинцам не такими страшными, потому что в самую лютую зиму в этих местах не бывало так холодно, чтобы кто-нибудь замерз до смерти.

Впервые увидев домишко Лины, Ангерран удивился – он был построен среди руин старинной башни. Лина рассказала, что это заброшенное место отцу ее мужа за особые услуги подарил сам вице-король. Свекор Лины обосновался на Сардинии, построил этот дом и женился на местной жительнице, которая, правда, в скором времени скончалась, но так и не смог поладить с соседями. Он тоже рано умер, и его единственный сын Хуан унаследовал вместе с домом недоверие, которое жители деревни питали к его отцу. Один только отец Лины ему помогал. Они стали компаньонами. Так они и познакомились. Хуан и Лина поженились, у них родилось шестеро детей. А потом, в прекрасный летний день, они с тестем ушли в море и не вернулись. Лина в одночасье лишилась и супруга, и отца. Мать ее умерла, когда Лина была совсем маленькой, родственников у нее не было, однако она нашла в себе силы жить дальше. Всем в округе было прекрасно известно, что пираты промышляют у этих берегов, прячась в маленьких бухтах, куда можно было попасть только по морю. Хуан был не первым рыбаком, кто не вернулся домой. Его и отца Лины пираты либо отправили на корм рыбам, либо силой увезли с собой, поскольку их опыт рыбаков мог пригодиться в открытом море. Она знала, что в любом случае никогда больше их не увидит.

Повесив корзину на согнутую руку, Муния энергичным шагом стала взбираться вверх по узкой тропинке. Она уже была на середине пути, когда морской бриз донес до нее стук молотка. Сердце ее тотчас же забилось в груди, следуя этому глухому и четкому ритму.

Две ночи назад ветер так завывал и раскачивал хижину, словно все-таки решился разнести ее в клочья. Кусок крыши оторвался и улетел, и скудные пожитки Лины насквозь промочило дождем. Мало того – в мокрой стене образовалась большая трещина. Кое-как успокоив перепуганных детей, они втроем стали молиться, чтобы буря поскорее ушла, не успев причинить новые разрушения, и чтобы все они остались живыми и невредимыми. Прошло несколько часов, и над успокоившимся морем, на чисто умытом небе заблистали звезды. Успокоившись, они кое-как собрали тряпками воду и подремали до рассвета. Как только небо на востоке порозовело, Ангерран отправился в город, чтобы купить досок. Для Мунии было невыносимо больно расстаться с ним даже на несколько часов. Поэтому можно представить, какое она испытала облегчение, когда наутро после тревожной ночи (трещина образовалась как раз возле их постели, и Муния долго не могла заснуть и слушала шум прибоя) она отправилась на рынок и на полпути встретила своего суженого. За Ангерраном следовал ослик, нагруженный досками. Супруг поцеловал ее, и у Мунии снова стало легко на душе. Скорее всего, Ангерран разгрузил ослика и сразу взялся за работу.

Тихонько напевая, Муния ускорила шаг, когда навстречу ей вдруг вылетел Энрико, самый младший из сыновей Лины. Мальчик размахивал руками и кричал:

– Муния, Муния, поднимайся скорее! Скоре-е-е!

Сердце молодой женщины сжалось. Стука молотка уже не было слышно. Неужели Ангерран упал с крыши? За последние месяцы юноше пришлось освоить азы нескольких ремесел, и все же она знала, что увереннее он обращается с мечом, чем с рубанком.

Когда же она подбежала к мальчику, страхи ее рассеялись. Личико у Энрико было серьезным, но радостным.

– Идем скорее! – повторил он еще несколько раз, а потом схватил ее за руку и потащил за собой.

– Да что такое случилось? – с притворным недовольством спросила Муния. – Разве ты не видишь, что я несу тяжелую корзину?

– Брось ее тут, я покажу тебе что-то получше! – уверил ее мальчик и снова потянул за руку.

Молодая женщина расхохоталась. Если уж Энрико не соблазнился даже арбузом, который обожал, значит, случилось и правда нечто значительное. Оставлять корзину на дороге она все же не захотела, но постаралась идти побыстрее. На все ее расспросы мальчик отвечать упрямо отказывался. Наконец они вышли на вершину скалы. Увидев в первый раз этот пустынный пейзаж, Муния была поражена. Но теперь она привыкла к обитателям домика, притулившегося к остаткам башни, как и привыкла любоваться причудливым рисунком руин на фоне протянувшегося до самого горизонта лазурного неба.

– Нам туда! – заявил Энрико, указывая пальцем на то место, где начинался спуск в бухту.

В нескольких шагах от старой башни некогда находилась лестница, но эрозия сделала свое дело, и теперь обтесанные каменные ступени были практически неразличимы.

Муния с сомнением покачала головой, но все же обошла остатки старинной стены. Ослик, которого Ангерран привязал к колышку в тени постройки, при их приближении повел ушами. Доски лежали на земле, рядом со стеной, трещину на которой юноша уже успел заделать. Значит, он начал работу, а потом что-то или кто-то его отвлек…

– Они все там, внизу!

Молодая женщина спросила удивленно:

– Даже твоя мать?

Энрико кивнул. Он широко улыбался, глаза блестели от удовольствия. Было видно, что ему очень хочется что-то сказать, но он сдерживается.

Молодая женщина вошла в дом, поставила корзину на стол и только после этого дала горящему нетерпением мальчугану себя увести.

И снова застучал молоток… Мунии не терпелось узнать, что происходит. Энрике стал спускаться с такой быстротой, что молодая женщина испугалась. Идти по стершимся ступеням было очень трудно. Даже Лина не решалась пользоваться этой дорогой, чтобы сойти к морю. Что же такого могло случиться, чтобы все семейство, позабыв о риске, отправилось вниз? Цепляясь за выступающие из земли камни и пучки травы, путаясь в юбке, Муния спускалась медленно и постоянно прислушивалась. Помимо стука, теперь ставшего более различимым, она услышала радостные восклицания и обрывки разговора. Она старалась смотреть под ноги, а потому сперва не видела ничего, кроме маленького клочка пляжа, окруженного скалами и омываемого пенистой волной.

И только когда она ступила на песок, все стало ясно.

Этой ночью о прибрежные рифы разбился корабль, и течение принесло в маленькую бухту его обломки. Прибой увлек за собой все, в чем содержалось хоть немного воздуха, и те предметы, которые могут удерживаться на воде. Некоторые разбились о скалы, по кое-что чудом уцелело. Так, на берег вынесло сундук, из которого торчал кусок мокрой ткани, и с дюжину маленьких бочонков. Ангерран, рядом с которым столпились дети и Лина, как раз пытался вскрыть один бочонок.

– Мы с Паоло спустились, чтобы насобирать ракушек на обед, и нашли это! – с гордостью рассказал удивленной Мунии маленький Энрико. – Наверное, это Мадонна послала нам подарок!

Мальчик схватил молодую женщину за руку и потащил по уединенному маленькому пляжу. Там пахло разложившейся рыбой. Вполне возможно, что в уцелевших бочонках хранились запасы пищи моряков. Мунии оставалось сделать еще несколько шагов, когда топорик Ангеррана пробил бочонок, измазанный чем-то жирным, и этот жир начинал понемногу плавиться на солнце. Окружив мать, мальчишки, дрожа от нетерпения, ждали, когда же выяснится, что в бочонках. Муния увидела, как все вдруг стали морщиться. Из отверстия посыпалась черная пыль, ветер подхватил ее и понес над пляжем. Все расчихались, а Энрике расхохотался, не понимая, что могло приключиться разом с братьями, матерью и Ангерраном.

Муния, Лина и Ангерран сразу поняли, какой шанс им посылает судьба. Юноша не мешкая бросился в воду и стал подгонять к берегу другие бочонки, до сих пор раскачивающиеся на волнах между двумя огромными камнями.

– Помогайте! – позвал он старших мальчиков.