Текст книги "Наследство колдуньи"

Автор книги: Мирей Кальмель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава 8

На следующее утро Ангерран явился во дворец Великого магистра и заявил, что дело его не терпит отлагательств. Пьер д’Обюссон отсутствовал, однако юноше предложили дождаться его возвращения, но без всяких гарантий. Ангерран просидел в приемной до полудня, прежде чем предстать перед этим высоким и крепко сложенным мужчиной, железной рукой управляющим христианским сообществом Средиземноморья. Время свое Пьер д’Обюссон ценил дорого. Когда Ангерран вошел, Великий магистр сидел за письменным столом. Запечатав письмо своей печатью, он посмотрел на посетителя.

– Добро пожаловать на Родос, шевалье! Мне сообщили, что вы желаете поговорить со мной о деле исключительной важности.

– Вы, разумеется, знаете, что принц Джем приказал убить одну из своих жен, египтянку, и что убийца предпринял попытку выполнить приказ, когда судно уже входило в порт Родоса.

Пьер д’Обюссон нахмурился.

Это мне известно. Но каким дьявольским образом вы оказались замешаны в эту историю? Она, по-моему, хранится в строжайшем секрете!

– Я был на борту того судна. Вы отдали руку этой дамы сиру Люирье?

Она признательна ему и желает выйти за него замуж тотчас же после крещения. Но я не понимаю, каким образом это касается вас, шевалье.

– Нас обоих обманули, мессир. Вас – когда рассказали о деянии, которое совершил другой, меня – когда обещали, что мои заслуги получат признание.

– Вы хотите сказать, что не Гуго де Люирье спас египтянке жизнь?

– Я утверждаю это! Кинжал, который перерезал горло тому янычару, висит у меня на поясе.

Пьер д’Обюссон кивнул в знак понимания.

– Вижу. И вы ожидаете получить заслуженную награду, не так ли? Это справедливо.

– Вы неверно истолковали мои слова, мессир. На Родос я прибыл с единственной целью – отдать мое имя и меч на службу ордену. На то, что этот негодяй де Люирье обманул мое доверие, я мог бы закрыть глаза. Но он силой принуждает девушку к браку, и с этим я мириться не могу!

Д’Обюссон с задумчивым видом потер подбородок.

– Какие цели он преследует, желая этого брака? У дамы нет приданого.

– Понятия не имею. Но я вмешиваюсь в это дело прежде всего потому, что эта молодая женщина сама попросила меня об этом. Разрешите ли вы мне покинуть остров, если я решу увезти ее с собой?

– Почему бы я должен вам это запретить?

– Потому что мы уедем сегодня же вечером, до того как она будет крещена.

– В таком случае вы увезете с собой рабыню.

– Она принадлежит Гуго де Люирье?

– Не совсем так. Предполагается, что после обряда крещения она станет свободной.

– Значит, позволю себе допустить, что, оставаясь мусульманкой, Муния является собственностью ордена.

Д’Обюссон кивнул. На губах его играла легкая улыбка. Ангерран отстегнул от пояса кошелек, полученный из рук Гуго де Люирье в день прибытия на Родос, и положил на стол.

– Если этих денег не хватит, чтобы выкупить ее, у меня при себе верительные грамоты, любезно предоставленные в мое распоряжение моим родственником, бароном Жаком де Сассенажем.

Д’Обюссон посмотрел на юношу, и в глазах его блеснул странный огонек.

– Вы обещаете, что там, куда вы ее отвезете, египтянка будет крещена?

– Клянусь Господом, так оно и будет.

Великий магистр отодвинул от себя кошелек.

– Заберите деньги и отвезите эту даму в надежное место. Когда дело будет сделано, дайте мне знать. Доблесть и мужество нынче редки, поэтому в ближайшем будущем, раз таковы были ваши планы, я буду счастлив принять вас в наши ряды.

Пьер д’Обюссон проводил Ангеррана до дверей своего кабинета. Вполне довольный таким поворотом дела, юноша отправился к управляющему портом узнать, какое судно готовится первым покинуть Родос. Им оказался шебек[9]9
  Легкое трехмачтовое парусно-весельное судно. (Примеч. пер.)


[Закрыть], путь которого лежал в Геную. Он заплатил за себя и за Мунию, после чего отправился в монастырь с охранным свидетельством, подписанным самим Великим магистром. Довести Мунию до порта оказалось делом несложным. Когда же они добрались до башни Найяк, дорогу преградил Гуго де Люирье. Судя по всему, кто-то из конторы управляющего портом или из монастыря успел поставить его в известность.

– Ты много себе позволяешь, Сассенаж! Эта женщина принадлежит мне! – рявкнул он.

Заслонив собой Мунию, Ангерран взялся за эфес меча.

– У меня при себе купчая, которая свидетельствует об обратном.

Глубоко посаженные глаза Гуго де Люирье сузились.

– Христиан не продают, как рабов!

– Я передумала! Я решила остаться в своей вере! – сказала Муния из-за плеча Ангеррана.

Услышав это, Гуго де Люирье рассвирепел.

– Проклятая сучка! Ты, похоже, забыла, что я для тебя сделал! Ты поплатишься за свою неблагодарность, это я тебе обещаю! Солдаты!

Порт был совсем рядом, поэтому вокруг бесконечно сновали люди, безразличные к их ссоре. Двое госпитальеров, которые несли караул у башни Найяк, поспешили на зов, словно только того и ждали. Ангерран передал им документ, удостоверяющий его права на Мунию.

– С бумагами все в порядке! Вы и ваша рабыня можете подняться на борт, – заключил один из солдат с видимым сожалением.

– Не может быть! Кто подписал? – задохнулся от ярости Гуго де Люирье.

– Подписано самим Великим магистром!

Лейтенант словно окаменел. Судя по всему, он и мысли не допускал, что Ангерран может до такой степени тщательно подготовить пути к отступлению. Но если противник заручился поддержкой Пьера д’Обюссона… Тут он был бессилен. Ангерран, смерив его презрительным взглядом, направился к воротам, увлекая за собой Мунию.

– Мы еще встретимся, Сассенаж! Клянусь, ты и твоя шлюха дорого заплатите мне за это оскорбление!

– Подавись своей клятвой! – смеясь, выкрикнула Муния и стала взбираться по сходням.

Невзирая на плохую погоду, которая мешала им подняться на палубу все время, пока они плыли, молодая женщина по-прежнему пребывала в прекрасном настроении. Наотрез отказавшись рассказывать о себе, Муния засыпала Ангеррана вопросами о его стране, о привычках и нравах дворянства, о жизни при дворе. Она жаждала знать все о человеке, который дважды спас ее от верной смерти и ничего не требует взамен. Что до Ангеррана, то он твердо решил, что станет вести себя с дамой подчеркнуто сдержанно и уважительно, дабы она поняла, насколько они с Гуго де Люирье не похожи. Ситуация, в которую попала Муния, казалась неясной и запутанной, и юноша был бы рад прояснить для себя некоторые важные моменты.

На второй день пути он задал ей свой первый вопрос:

– Когда вы жили в гареме плененного принца, слышали ли вы что-нибудь, что могло бы объяснить, почему сир де Люирье так торопился вступить с вами в брак?

– Нет. Я впервые увидела лейтенанта, когда госпитальеры назначили его моим сопровождающим. Мне сразу стало понятно, что я нравлюсь ему. И я была до такой степени неосторожна, что дала ему понять, что и он мне небезразличен. Я опасалась за свою жизнь, и мне стыдно признаться, но тогда я решила, что, если удастся привязать его к себе, я буду в большей безопасности. Если бы я только знала, в какую ловушку попаду, то никогда бы даже не взглянула на него!

– Не думаю, что его страсть к вам – единственная причина такой настойчивости, Муния. Не слишком знатный дворянин, отрекающийся от сана, чтобы дать наследников своему роду, старается жениться на даме, которая принесет ему, помимо детей, богатство и вес в обществе, но уж никак не на бывшей рабыне без приданого и связей. Если предположить, что Гуго де Люирье желал таким образом скрыть от всех свои порочные наклонности, то для их удовлетворения он мог бы посещать продажных женщин, которых этим не удивишь. Сочетаясь с вами браком, он рассчитывал получить выгоду. Что-то очень важное для него или для человека, которому он служит. Я в этом уверен! Хорошо бы узнать, кто его хозяин… Баязид? Быть может, турецкий султан хочет знать, в каких условиях в действительности содержат его брата-пленника? Или кто-то другой, кто является Джему не врагом, а другом? На Родосе только и разговоров, что о принце! В любом трактире и в любой лавке, куда ни зайди! Правда, часто люди говорят намеками и шепотом, но складывается впечатление, что у Джема намного больше приверженцев, чем можно было предположить. Многие знатные сеньоры мечтают о новых крестовых походах, в то время как д’Обюссон делает все, чтобы сохранить мир, который способствует процветанию ордена.

Муния на мгновение опустила глаза, и Ангерран подумал, что истинные мотивы де Люирье ей прекрасно известны. Подтверждая его догадку, молодая женщина сказала, пожимая плечами:

– Мой отец – высокопоставленный сановник-мамелюк[10]10
  Воин личной гвардии египетских султанов, набиравшейся из рабов тюркского и кавказского происхождения, впоследствии захватившей власть и превратившейся в высший слой господствующего класса. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и близкий друг султана Кейт-бея. Сыновья Джема, его мать и первая жена находятся под защитой султана в Каире. Возможно, Баязид думает, что через меня сможет до них добраться. Их смерть стала бы для Джема огромным ударом, не говоря уже о том, что принц мог бы подумать, будто Кейт-бей его предал.

– Это возможно. И все же, если так обстоит дело, ваше крещение и брак с христианином могли бы помешать осуществлению этого плана. Сомневаюсь, что ваш отец раскроет объятия дочери-христианке!

– Вы не представляете, Ангерран, насколько понимающим может быть мой отец, – тихо сказала Муния, с нежностью обращая взгляд на юношу.

Он отвел взгляд, поскольку вспомнил о данной Великому магистру клятве. Если он сдержит слово, Муния бесповоротно лишится семьи. Став христианкой, как сможет она распорядиться свободой? Не рискует ли она окончить свои дни в каком-нибудь притоне, как многие до нее? Умереть продажной девкой или рабыней? Судьбы женщин, которых десятками скупали госпитальеры, вдруг представились ему во всей своей жестокой очевидности. Он понял теперь, почему д’Обюссон согласился на брак Мунии с де Люирье. А может, де Люирье, какими извращенными бы ни были его наклонности, и правда любит ее? Любит настолько сильно, что готов был дать бывшей рабыне свое имя и дворянское звание, спасти от жизни куда более ужасной, чем участь своей супруги? Что, если, руководствуясь высочайшими принципами, он, Ангерран де Сассенаж, только все испортил?

Словно желая заставить его еще острее ощутить свою вину, Муния глубоко вздохнула и сказала:

– Забудьте обо всем об этом, Ангерран. Я хочу насладиться отсрочкой приговора, которую вы мне подарили.

Юноша встрепенулся.

– О какой отсрочке вы говорите?

Она прямо взглянула ему в глаза.

– Неужели вы не понимаете, шевалье? Двое желают мне смерти, христианин и турок. Какого бы бога я ни молила о защите, рано или поздно они меня отыщут и убьют. Такова моя судьба. Вас не окажется рядом, чтобы спасти меня.

Ангерран не смог ответить, настолько сильным было его волнение. Наступило молчание. Еще долго они сидели рядом, но мысли их затерялись в океане бесконечности.

Однажды вечером, когда закат окрасил небо в кроваво-красные тона, их корабль зашел в порт Неаполя, чтобы оставить там часть груза. Обуреваемые самыми мрачными предчувствиями, Ангерран с Мунией решили попытаться сбить своих врагов со следа. Двадцатого января они под видом монахов сели на другое судно и через четыре дня ступили на землю Сардинии. В этой отчаянной гонке наперегонки с судьбой им сопутствовала удача: ни на одно торговое судно, на котором им довелось путешествовать, не напали пираты.

Оставалось только исполнить обещание, данное Ангерраном Пьеру д’Обюссону. Однако мысль о расставании с Мунией день ото дня становилась все более невыносимой. Дело осложнялось и тем, что, невзирая на испанское владычество, жители Сардинии разговаривали на своих местных диалектах, так что оба они не понимали в их речи ни слова. Ангерран и Муния, не сговариваясь, старались не упоминать в разговоре темы расставания. Они дольше, чем предписывал здравый смысл, задержались в маленькой таверне, в порте де Корайо, где Ангерран снял две комнаты. Оказавшись на твердой земле и в относительной безопасности, в обществе друг друга они стали испытывать некое стеснение, наложившее отпечаток на их беседы и прогулки по городу. В ночь на второе февраля Ангерран никак не мог уснуть, обуреваемый противоречивыми порывами. На рассвете он не выдержал и постучал в дверь Мунии.

– Кто там? – спросила она через несколько долгих минут.

– Я, Ангерран!

Мунии понадобилась еще минута, чтобы накинуть на плечи, поверх одежды для сна, платок. Когда она открыла, он понял, что, несмотря на заспанный вид, молодая женщина заметно встревожена.

– Можно войти?

Она пропустила его в комнату. Взбудораженный вид Ангеррана только усилил ее беспокойство.

Юноша повернулся к ней лицом. Свеча, которую Муния позаботилась зажечь, освещала ее босые ноги, видневшиеся из-под теплой накидки. Ангерран ощутил прилив нежности. Набрав в грудь побольше воздуха, он бросился с места в карьер:

– Я хочу, чтобы вы были вольны выбирать свою судьбу, Муния! Если вы желаете остаться мусульманкой, как только погода улучшится, я отвезу вас в Египет, к родственникам, а сам пойду своей дорогой. Если же вы не изменили решения, завтра я отведу вас в испанский монастырь, где вы примете крещение.

– Это – еще одно доказательство вашего благородства, Ангерран. Но, став свободной, что я буду делать без вас? – лишенным всяких эмоций голосом спросила она.

Он вздрогнул. Та же мысль пришла и ему в голову. Он подошел к ней и пальцем приподнял ей подбородок, чтобы лучше видеть глаза. Нежность и страсть, которыми полнился взгляд молодой женщины, решили дело.

– Ты согласишься стать моей женой?

Она со счастливым смехом бросилась ему на шею.

Несколько часов спустя, как и советовал Пьер д’Обюссон, Ангерран оставил Мунию на попечение монахинь-испанок и нашел себе новое временное пристанище. Муния так старательно готовилась к таинству крещения, что уже через неделю оно свершилось.

Четырнадцатого февраля 1484 года они сочетались узами брака в часовне того же монастыря и теперь лежали на смятых простынях в комнате трактира, в котором остановился Ангерран. Легкий ветерок, временами врывавшийся в приоткрытое окно, то и дело приподнимал занавески, открывая вид на город. Балкон из обтесанных блоков известняка, под которым простиралась терраса, защищал новобрачных от нескромных взглядов. Запах дождя приятно щекотал ноздри. С улицы доносился смех играющей ребятни вперемешку с лаем собак, птичьими криками, обрывками фраз, оброненных случайными прохожими, и характерным скрипом фалов[11]11
  Трос, веревка, канат для подъема парусов, сигнальных флагов и т. п. (Примеч. пер.)


[Закрыть], к которому они за много месяцев успели привыкнуть на борту корабля.

Ангерран был счастлив. Муния устроила голову у него на плече. Наслаждение подарило юноше усталость, руки и ноги приятно отяжелели. И все же он нашел в себе силы погладить Мунию по распущенным длинным волосам, укрывавшим ее спину, словно плащ цвета ночи.

– Я многое утаила от тебя, Ангерран.

– Теперь это неважно, – пробормотал юноша, проникая пальцами сквозь шелковистое покрывало волос, чтобы коснуться смуглой и нежной женской кожи.

– Я уже говорила тебе, что мой отец – сановник-мамелюк. Это с ним вел переговоры Джем, когда прибыл к султану Кейт-бею с просьбой помочь ему собрать армию против Баязида. Я стала залогом их военного союза.

– Забудь об этом! Теперь ты – моя жена.

Но Муния больше не могла молчать. Многие месяцы эта тайна душила ее, и она не знала, наступит ли день, когда можно будет с кем-либо ею поделиться. И вот сегодня, убаюканная доверием и любовью, она поняла, что готова открыться Ангеррану. Ее решимость подпитывала уверенность, что отец не осудил бы ее. Она набрала в грудь побольше воздуха и выпалила:

– Джем плохо обращался со мной. Мало того, что между нами ни разу не было близости, но однажды он приказал мне отдаться одному госпитальеру, чтобы иметь возможность подготовить свой побег. Поэтому я его и предала. Но это была не единственная причина. На самом деле отец попросил меня найти способ вернуться в Египет сразу же, как только в мои руки попадет некая вещь, которая принадлежала Джему.

Пальцы Ангеррана замерли на изгибе арабески, которую он рисовал на шее у Мунии.

– Почему он не попытался купить у него эту вещь или украсть ее, пока Джем был в Каире?

– Потому что он увидел у Джема этот флакон в тот день, когда принц покидал Родос, и то совершенно случайно.

– Флакон?

– Флакон из синего стекла в оправе из кружева, сплетенного из серебряной нити.

Ангерран замер. Под пальцами он ощущал неровное биение яремной вены своей супруги. Он вспомнил о том, как настойчив был де Люирье в своих попытках жениться на египтянке. Может, эти события были как-то связаны между собой?

Муния привстала и посмотрела на мужа своими золотисто-карими глазами. Проснувшаяся было в Ангерране подозрительность растворилась в их нежности. О да, ее отец будет гордиться мужчиной, которого она выбрала себе в супруги!

– Все, что ты сделал для меня, ты сделал бескорыстно, ведомый благородством своего сердца и не преследуя собственных интересов! Теперь я хочу тебя отблагодарить. Содержимое флакона не слишком ценно, хотя этот эликсир наделяет того, кто его выпьет, удивительной силой. Истинная ценность его Джему не известна. Она заключена в сплетении этих серебряных нитей. Они – ключ, без которого невозможно прочесть древнюю карту, в свое время находившуюся в Александрийской библиотеке. Несколько лет назад эта карта попала к моему отцу.

Сердце Ангеррана быстрее застучало в груди. Эта горячность в речах супруги, этот блеск в ее глазах – все казалось ему обещанием будущих открытий и приключений. Не к этому ли он всю жизнь стремился? Не выдающейся ли судьбы просил для себя; у неба? Ангерран сглотнул.

– И эта карта…

– Приведет того, кто сможет ее расшифровать, в новый мир. Он станет моим приданым, Ангерран, если ты всегда будешь со мной рядом и если ты любишь меня так, как я люблю тебя! – сказала молодая женщина и поцеловала мужа.

Глава 9

В течение трех дней во Франции бушевал снежный буран. С севера на юг и с запада на восток ветер гнал над землей дождь, снег и град величиной с голубиное яйцо. Даже побережье, казалось, разрывалось под беспощадными ударами волн. Можно было подумать, что это Всевышний решил отомстить людям за какую-то обиду, избрав жестокую стихию своим оружием.

Когда все успокоилось, на города и деревни Дофине опустилась свинцовая тишина. Люди и звери наравне оказались в снежном плену, избежать которого удалось лить одной природе. Робкое солнце выглянуло из-за низких туч, и вот уже некоторые храбрецы решились ступить на снег… Жизнь понемногу вступала в свои права. Люди выходили на порог, потягивались и, уперев руки в бока и жмурясь от яркой белизны окружающего пейзажа, оглядывались по сторонам. Укутанные до самых глаз дети, которым смелости было не занимать, высыпали из домов, чтобы вдоволь изваляться в снегу. Взрослые наполняли снегом ведра и заносили в дом, где он таял – это избавляло от необходимости доставать воду из колодцев. Словом, в стране прочно обосновалась зима. Стоило сойти с порога, чтобы тут же провалиться по колено в снег. Когда пространство перед домами было кое-как расчищено, жизнь потекла в замедленном ритме. Люди как могли экономили пищу и дрова и с большим усердием просили Господа, всепрощающего и милосердного, ниспослать маленьким людям силу продержаться до весны.

В замке Бати, в Руайане, Филиппина де Сассенаж в горностаевой шубке и сапожках на меху первой переступила порог двери, которая вела в сад. Старший брат Луи поспешил подать ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам. За их спинами маленькая Клодин, которую вела за руку Альгонда, прыгала с ноги на ногу от нетерпения. Придворные, из числа готовых последовать за своей прекрасной повелительницей даже в холод и снега, столпились в холле. Одна из дам, пользовавшихся особым расположением Филиппины, погладила девочку по голове в надежде умерить ее рвение.

– Величественное зрелище! – вынесла свой вердикт Филиппина.

– Я тоже хочу посмотреть! Хочу!!! Хочу! – кричала Клодин, вырываясь.

– Чуточку терпения, мадемуазель! – прикрикнула на нее Альгонда.

Однако девочка так дергала руку, что в конце концов вырвалась, и прежде, чем кто-то успел ей помешать, проскочила между ног у старшего брата, да так, что чуть было его не сбила.

– Я первая! – заливаясь звонким смехом, воскликнула она.

Альгонда попыталась поймать девочку, но ни у нее, ни у Луи ничего не вышло. Между тем сзади их уже толкали заинтригованные громкими восторгами Филиппины дамы и сеньоры. Юной дочери барона хотелось первой спуститься по расчищенной лестнице и насладиться зрелищем, которое являли собой покрытые инеем поникшие ветви деревьев и согнувшиеся под весом зимней шубы кустарники. Укрытые снегом растения казались причудливыми скульптурами. Все вокруг, на сколько хватало глаз, сверкало в ярком солнечном свете, как огромный, чистейшей воды бриллиант.

Не желая уступать первенство сестре, Клодин оббежала ее и понеслась вниз по ступенькам, едва успев приподнять своими маленькими ручками подол юбки и полы шубки. Смех девочки журчал в ритме ее стремительных шагов, словно живой ручеек.

– Осторожнее, Клодин! Смотри не посколь…

Луи замолчал на полуслове. Под каблучком Клодин хрустнул лед, и она с глухим стуком упала, ударившись затылком о последнюю ступеньку. Филиппина закричала, прижимая руку к губам. Луи подбежал к младшей сестренке и опустился на колени перед недвижимым телом. Когда же он взял ее на руки, на лице его застыла маска печали. Филиппина пошатнулась. Альгонда поспешила обнять ее за плечи.

Сеньор де Мелль, который наблюдал сцену от начала и до конца, поскольку находился рядом с Альгондой, постарался оттеснить назад ничего не подозревающих придворных, чей беззаботный смех доносился до них, словно рокот спокойного моря. Дверь закрылась за спиной у Альгонды и Филиппины, оставив их четверых: посреди казавшегося теперь саваном белого простора, на котором смог распуститься лишь один цветок – цветок крови.

* * *

В это самое мгновение лоно Сидонии разрывала боль последних схваток. Лоб баронессы де Сассенаж блестел от пота, омытые горячей водой бедра были широко открыты. Роженица чувствовала, что ее муки близятся к концу. Корчась на кровати, она продолжала цепляться за руку Марты.

– Еще одно усилие! Я вижу головку! – подбадривала Сидонию повитуха.

Сидония приподняла голову, напрягла все тело. Она тужилась, тужилась до тех пор, пока не перехватило дыхание. Изнуренная потугами, которые начались среди ночи, она упала на постель. В комнате послышался крик.

– У вас сынок, госпожа! – весело сообщила повитуха, приподнимая ребенка за ножки, чтобы его легкие как следует прочистились.

Сидония дважды пожала руку Марты. От слабости у нее кружилась голова. Гарпия склонилась над ней, в то время как повитуха уверенным движением перерезала пуповину.

– Иди! Сообщи Жаку! – прошептала роженица.

– Расступитесь! Дайте дорогу! – громыхал сеньор де Мелль. В последние дни Филиппина проявляла к нему чуть больше интереса, чем обычно, и это придало ему самоуверенности и апломба.

Его требование было выполнено быстро и беспрекословно. Новость стремительно распространилась по холлу, и все шепотом переговаривались, предполагая, насколько серьезным могло оказаться падение. Показался Луи, несший на руках маленькую Клодин. Ее голова откинулась назад, и все увидели, что из носа у девочки течет кровь, глаза закрыты, лицо – мертвенно-бледное. Альгонда по-прежнему поддерживала Филиппину. Совершенно потерянная, мадемуазель де Сассенаж следовала за братом, сея вокруг себя леденящую кровь тишину. Они безмолвно поднялись по двойной лестнице, направляясь в комнату девочки. Навстречу им уже спешил встревоженный барон Жак.

Марта едва успела выйти из апартаментов Сидонии и прикрыть за собой дверь, когда увидела идущую по коридору маленькую процессию.

– Это мальчик! Мать и ребенок живы и здоровы! – крикнула она.

Филиппина вдруг разразилась рыданиями и забилась в объятиях Альгонды. Марта застыла в недоумении.

– Что-то случилось? – спросила гарпия.

Барон приблизился к ней. Он не стал отвечать. Увидев его искаженное страданием лицо, женщина отступила в сторону, давая ему пройти. Скорбный кортеж проследовал мимо нее, причем никто даже не взглянул в ее сторону.

– Жак! – прошептала Сидония, когда он наклонился поцеловать ее. Губы мужа коснулись ее лба, закрытых глаз и наконец губ.

– Отдыхайте, моя дорогая! Отдыхайте! У вас жар, лоб совсем горячий! Я не хочу потерять вас!

Женщина настолько обессилела, что даже не смогла открыть глаза. Жак де Сассенаж отстранился. Он уже направлялся мягкими неслышными шагами к повитухе, обмывавшей новорожденного, когда из-за спины донесся голос жены:

– Позовите крошку Клодин! Ей с утра не терпится посмотреть на малыша. Пускай придет, я ее поцелую!

Жак не нашел в себе сил ответить. Повитуха протянула ему завернутого в пеленку младенца. Он нежно поцеловал его, испытывая и радость, и горе, потом шепнул несколько слов на ухо повитухе. Та побледнела и кивнула, спеша взять у него малыша и уложить его в колыбель. Затуманенный слезами взгляд барона скользнул по комнате. Сидония уснула. Дверь отворилась, вошла Марта. Жак де Сассенаж моментально взял себя в руки. Подойдя к женщине, он взял ее за руку:

– Идемте!

Вместе они вышли в коридор.

Глядя Марте в глаза, он сказал:

– Одно слово, одно только слово о том, что случилось с Клодин, и я сотру вас в порошок! Сидонии сейчас нельзя волноваться.

– Вы полагаете, что я могу быть настолько жестока?

– Я считаю, вы способны на все, если это в ваших темных интересах! Один-единственный раз постарайтесь, чтобы они совпали с моими! Кто бы ни вошел в эту дверь, он не должен ни словом обмолвиться о нашем горе!

– Она попросит привести девочку.

– Повитуха скажет, что ей ни с кем нельзя видеться, кроме меня, разумеется, пока она не наберется сил. Скажите ей то же самое. Все это делается только ради блага моей жены.

В этот момент в коридоре послышался звук шагов. Аббат Мансье бежал, неловко переваливаясь с боку на бок и приподняв полы рясы, так что были видны его искореженные подагрой ноги в сандалиях. За ним следовали двое монахов с зельями и настойками и Франсуа, младший сын барона де Сассенажа. Юноша, узнав о трагедии, бегом бросился в одну из башен замка, где жили монахи.

– Спасибо, что вы так поспешили!

Барон Жак пошел вперед по коридору, указывая церковникам дорогу.

Они свернули за угол, скрывшись из виду гарпии. Марта пожала плечами, зная, что вся эта спешка бесполезна, и вернулась к Сидонии с намерением выполнить приказ барона. Сидония должна жить. Так нужно! В противном случае гарпия лишится возможности жить вблизи Альгонды, Елены и турецкого принца. Если жар не спадет к вечеру, она сама позаботится о здоровье роженицы…

* * *

Матье остановился возле входа в донжон и счистил снег с башмаков. В памяти всплыла картинка: Альгонда как обычно поджидает его, чтобы бросить в него первый за эту зиму снежок. Он с завистью посмотрел на двух мальчишек, обстреливавших друг друга снежками на пригорке, и отвернулся. Сердце сжалось. Но стоит ли вспоминать о том, что прошло? Зачем мучить себя снова и снова? Он пересек внутренний двор замка и вошел в кузнечную мастерскую.

Кузнец стоял спиной ко входу. Согнувшись над ведром, полным воды, он охлаждал в нем стальную пластину.

– Здравствуйте, мэтр Жанно!

Мастер выпрямился, окутанный облаком пара.

– Не ждал увидеть тебя так рано, мой мальчик!

Матье подошел ближе. Кузнец, прищурив глаза, оценил изгиб своей пластины, а потом положил ее на доску остывать. Управившись, он отложил щипцы и снял рабочие рукавицы.

– Я пришел спросить, у вас он или нет. Мой меч. Может, его кому-то продали… – без всяких преамбул выпалил Матье. Было очевидно, что он очень волнуется.

Кузнец отрицательно покачал головой. Хоть юноша и исчез на несколько месяцев, выкованный для него меч остался в мастерской. Оружие должно было стать подарком к свадьбе.

– Идем!

Матье последовал за мэтром Жанно. Вместе они обошли горн, вокруг которого суетились сыновья кузнеца, такие же коренастые и сильные, как их отец. Жилые комнаты от мастерской отделяла одна-единственная кожаная занавеска. Весь дом в образцовой чистоте содержали Кюнегонда, полная женщина с некрасивым лицом, но доброй душой, и ее дочка, Фанетта. Неожиданный гость застал их за работой – они чинили брэ[12]12
  Короткие узкие мужские штаны в средневековой Франции.


[Закрыть].

– Здравствуй, Матье! – звонким голосом поздоровалась девушка.

Фанетта часто играла с ним в детстве, когда Ангерран еще жил в замке. Она была чуть старше Альгонды и совсем не такой пригожей. Правда, за последние пару лет ее мальчишеская мордашка чуть округлилась и стала пусть не красивой, но миловидной. Юноша улыбнулся в ответ на приветствие.

– Хорошего вам дня, сударыня Кюнегонда! – приветствовал он мать семейства.

– Если ты пришел забрать брэ своего отца, то придется подождать немного, мой мальчик! Я как раз их штопаю!

– Я не за этим, так что не торопитесь.

Кузнец вынырнул из-за занавески с коротким и широким мечом в руках, который он хранил завернутым в полотно. Кюнегонда с упреком посмотрела на супруга, но тот, казалось, ничего не заметил. Все его внимание было сосредоточено на мече. Матье подошел к столу. Сердце гулко билось в груди. И все же, ощущая на себе взгляды стольких любопытных глаз, он испытывал неловкость. Ему хотелось бы остаться в одиночестве, чтобы снова ощутить ни с чем не сравнимую радость от владения этим мечом, насладиться приятным ощущением рукояти в своей ладони… Проглотив сожаление, он стал следить за ловкими пальцами кузнеца, развязывавшими веревку на лежащем на столе свертке.

Мэтр Жанно развернул кусок полотна, и клинок блеснул в свете проникшего в окно солнечного лучика.

– Я выковал его из той же стали, что и меч Ангеррана! – посчитал нужным напомнить мастер, гордый своей работой.

Юноша провел указательным пальцем левой руки по эфесу, на котором были изображены два соединенных сердца.

– У него есть имя? – спросил он.

– Этот обычай давно забыт, мой мальчик, но ты можешь его назвать, если хочешь!

Матье вздрогнул. Сердце застучало в груди как сумасшедшее.

– Это значит, что он…

– Ты хочешь спросить, твой ли он? Ну конечно! Ты же женишься когда-нибудь! – со смехом сказал кузнец.

– Жанно! – прикрикнула на него супруга.

Кузнец повернулся и посмотрел на жену.

– И что я такого сказал? Или в этом доме мне запрещено полюбоваться собственноручно выкованным мечом?

Кюнегонда глазами показала на Фанетту. Мэтр Жанно сразу посерьезнел. Он знал, что дочь всегда сохла по Матье, хотя и смирилась было с тем, что он женится на другой. С того самого дня, как Альгонда уехала из Сассенажа, Кюнегонда не упускала случая напомнить мужу, как было бы славно, если бы он поспособствовал сближению их дочери и старшего сына пекаря. Кузнец подумал, что супруга будет до конца дней бранить его, если он прошляпит такой шанс. Дружески потрепав Матье, который никак не мог выпустить из рук свой меч, по плечу, он сказал: