Текст книги "Круговорот"

Автор книги: Милош Форман

Соавторы: Ян Новак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Кино в бассейне

Успех «Любовных похождений блондинки» свел меня с Карло Понти. В это время поднималась «новая волна» чешского кино, фильмы Веры Хитиловой, Иржи Менцеля, Яна Кадара, Эльмара Клоса, Яна Немеца и других режиссеров гремели по всей Европе, и Карло Понти решил купить право рекламы. Он только что заработал миллионы на «Докторе Живаго», и мы были хорошим капиталовложением.

Морис Эргас, правая рука Понти, договорился о том, что его шеф будет финансировать разработку одного сценария, и я до сих пор сожалею, что не снимал по нему фильм. Фильм «Американцы идут» начинался с истории последнего дикого медведя в Татрах. Медведь очень стар и вот-вот умрет, поэтому чешские лесные ведомства решают продать его западным охотникам. Право на один-единственный выстрел стоит 10 000 долларов, и богатый американец первым покупает право распорядиться жизнью последнего карпатского медведя. Но еще до его приезда медведь уходит из родных лесов и переходит через границу – в Польшу. Начинается паника: деньги уже в банке, американец прилетает в Прагу, а медведь – за границей. Такой была завязка сюжета.

Папушек, Иван и я были в восторге от возможностей, предоставляемых такой ситуацией, и нас распирали идеи.

Понти немедленно пригласил нас в Италию, чтобы мы писали сценарий в римском пригороде. Он не хотел, чтобы сценарий написали без его участия. Он собирался предоставить в наше распоряжение английского сценариста, который разбирался в коммерческой стороне кино на Западе и помог бы нам создать комедию, за которую зрители охотно платили бы твердой валютой. Мы втроем посовещались и решили согласиться на такое сотрудничество. Даже если ничего не выйдет, мы по крайней мере проведем несколько недель в Италии без особых забот.

Понти поселил нас в божественной гостинице на берегу моря в Тор-Ваянике, арендовал для нас машину, выделил немного денег на повседневные расходы и приставил к нам английского сценариста, чье имя останется неизвестным. Этот тип недавно сочинил сценарий фильма, имевшего огромный финансовый успех, у него были две секретарши, он снимал половину великолепного замка с отличным бассейном и обладал невероятной плодовитостью. Он задиктовывал обеих секретарш до полусмерти.

Каждый день мы должны были приезжать в замок сценариста и работать с ним на краю бассейна. Замок напоминал декорацию для абсурдистской пьесы. Он принадлежал аристократу, выходцу из одной из старейших семей Рима. Тот не был богат, хотя и держал двух слуг, и поэтому сдавал одно крыло замка денежным постояльцам, чтобы оплатить его содержание. Все свободное время он посвящал писанию заумных марксистских эссе и, будучи страстным коммунистом, редко просил слуг что-нибудь делать. Слуги загорали вместе с нами возле бассейна. При появлении аристократа они поднимали голову.

– Вы куда? – спрашивал один из них.

– Хочу взять себе кока-колу, – отвечал хозяин замка.

– Мне можете тоже захватить?

– Да, конечно.

И так этот аристократический марксист обслуживал своих слуг всю неделю. Но по выходным, когда замок наполнялся другими аристократами, приезжавшими в гости из Рима, слуги надевали форму и занимались своим делом. Конечно, они питали нежные чувства к своему хозяину и не хотели, чтобы он упал в глазах своих собратьев. Впрочем, в понедельник они снова укладывались загорать у бассейна.

Мы отлично чувствовали себя в Италии, но писать сценарий возле плавательного бассейна было очень сложно. Наш англичанин работал одновременно еще над двумя проектами. Он диктовал пьесу в стихах о Самсоне и Далиле одной секретарше и ученый трактат о китайском фарфоре – другой. Обычно он посвящал свои утра стихосложению, а по вечерам услаждал наш слух очередными главами своего научного труда.

Он усаживал свою хорошенькую секретаршу на дальней от нас стороне бассейна и диктовал ей час. Казалось, что он вытаскивал из своей головы сразу целые главы книжки, плещась при этом в бассейне. Наш английский был далек от совершенства, так что мы не все понимали, но он без конца говорил, а секретарша кивала и откладывала в сторону плотно исписанные листы бумаги. Дойдя до подходящего момента в своем повествовании, он переходил к другой работе, то есть переплывал на нашу сторону бассейна. В течение двадцати минут мы обсуждали, как лучше подстрелить последнего медведя в Карпатах.

Сценарист редко вылезал из воды. Он давал нам что-нибудь пожевать, а потом уплывал медленным брассом обратно к своей секретарше, и у нас был час, чтобы обсудить значение только что услышанного от него.

Сценаристу нравились наши идеи, но он считал, что в них чего-то недоставало. Нашего ломаного английского с трудом хватало, чтобы понять, как именно он хотел их улучшить. Мы приехали с уже обдуманным планом сценария, но, вопреки собственным желаниям, начинали соглашаться с его полупонятными предложениями. В голове у этого человека, бесспорно, было целое издательство, а мы – что мы знали о западной публике?

После недели солнечных ванн мы вчетвером поехали в Рим для переговоров с Понти. Мы приехали в его канцелярию вовремя, но нам пришлось прождать около двух часов. Пока мы там сидели, наш англичанин все больше и больше нервничал. Внезапно он вытащил трубку и палочку гашиша и закурил прямо в приемной.

– Угощайтесь, ребята! Понти захочет, чтобы мы ему изобразили, что у нас получилось. Эта штука здорово поможет, – сказал он.

Мы молча передавали друг другу трубку. Гашиш был великолепный.

Когда нас наконец пригласили в кабинет Понти, он был слегка затуманенным, а контуры всех находившихся в нем предметов почему-то расплывались. Комната оказалась на удивление маленькой, по стенам стояли книги в красных переплетах, и еще там была целая свора фарфоровых собак. Они были натуральной величины и совершенно отвратительные, похожие на те фигуры, которые обычно можно увидеть на пыльных железнодорожных станциях. Понти сидел за огромным письменным столом на какой-то платформе, так что он мог сверху обозревать все места для посетителей. Он задумчиво смотрел на нас, пока мы разыгрывали перед ним уже написанные эпизоды.

– Это фантастика, – сказал Понти, когда мы кончили. – Но я-то думал, мы работаем вот над чем.

И он рассказал нам совершенно другую историю, в центре которой были не чехи с их медведем, а американский охотник. Я не могу с точностью сказать, чья история была лучше, но было совершенно ясно, что совместить их в одном сценарии невозможно.

Вернувшись в гостиницу, Папушек, Иван и я погрузились в депрессию. Наш «сценарный конвейер» вовсе не считал ситуацию такой уж безнадежной. Он был уверен, что нам удастся все исправить. От нас требовалось только проявить звериную выносливость.

– Жизнь – это война, – изрек сценарист по-французски.

На следующий день мы собрались у бассейна и сделали еще одну попытку. Англичанин плавал взад и вперед, но теперь он пытался втиснуть в наш сценарий идеи Понти. Скорее всего, на карту был поставлен его гонорар.

Спустя три дня у нас состоялась еще одна встреча с Понти. Мы снова долго ждали в приемной, курили гашиш и слушали вопли, доносившиеся из кабинета. Три человека орали по-итальянски во всю силу своих легких, а когда открылась дверь, из кабинета вышли Витторио Де Сика и Чезаре Дзаваттини. Они не истекали кровью, но выглядели так, как будто их побили. Я думаю, что Де Сика и Дзаваттини создали один из лучших фильмов в истории кинематографии. На сегодняшний день я смотрел «Чудо в Милане» не менее двадцати раз. В тот момент я ужасно хотел пожать им руки, но не осмелился раскрыть рот, видя, как они, еле переставляя ноги, выходят из приемной.

Понти, окруженный своими собаками, выглядел совершенно спокойным. Я почувствовал неприязнь к этому человеку, хотя и не показал вида.

– Это были господа Де Сика и Дзаваттини? – спросил я Понти.

– Не напоминайте мне о них! – прорычал Понти, указывая на своих каменных псов. – Эти собаки могут написать сценарий лучше, чем они!

– Так почему же вы не пишете сценарии сами, господин Понти?

– О, я бы хотел их писать! Вы что, думаете, у меня хватит здоровья общаться с такими людьми? Но где мне найти время?

Первым из Италии уехал Папушек.

– Это идиотизм, – сказал он. – Я этим заниматься не могу.

Мы с Иваном продержались еще несколько дней, но толку из этого не вышло. Мы разошлись с Понти, как пара старых деловых партнеров, которые не смогли договориться.

«Бал пожарных»

Если у вас что-то не получилось, вам, естественно, хочется уйти с головой в работу и сделать все возможное, чтобы компенсировать неудачу.

Когда мы вернулись из Италии, Иван занялся другим проектом, а мы с Папушеком немедленно принялись за сценарий о солдате-дезертире, живущем в закоулках концертного зала «Люцерна». Мы уехали в горы Крконошс, где в нашем распоряжении был отличный бильярдный стол, но работа шла медленно и мучительно, а потом и вовсе застопорилась. Я думаю, что мы слишком старались, или же в этой истории был какой-то роковой изъян. Иван приехал нам помочь, но даже он не смог столкнуть нас с мертвой точки.

Обескураженные и раздраженные, мы решили забыть о сценарии и пойти на вечер танцев, который устраивала местная пожарная команда. Мы хотели посмотреть на людей, выпить, может быть, поболтать с девушками, расслабиться. В любом случае в этот субботний вечер ничем другим мы заняться не могли.

В пожарном отделении города Врхлабы служили добровольцы. В основном они работали на заводе. На танцы они пришли, чтобы хорошо провести время, и веселились от души. Они организовали конкурс красоты для своих дочек. Они провели лотерею. Они пили, и спорили с женами, и вообще были самими собой.

В воскресенье Папушек, Иван и я только и говорили, что о бале. В понедельник наши впечатления переросли в предположения. Во вторник мы начали писать.

Сценарий как будто создавался сам. Если у нас появлялся какой-то вопрос, мы просто отправлялись во Врхлабы и все выясняли у пожарных. Мы нашли бар, где они пили пиво, играли в карты и в бильярд. Они признали нас и были с нами откровенны. Спустя шесть недель у нас был готов окончательный вариант фильма «Горит, моя барышня…» («Бал пожарных»).

В основу сценария легли наши наблюдения на вечере танцев, в том числе несколько конкретных ситуаций. Пожилой пожарный смотрит, как один за другим исчезают лотерейные выигрыши; конкурсом красоты для дочек интересуются в основном мамаши, которые пытаются оказать давление на жюри; в городе начинается пожар.

Шебору понравился сценарий, и, пока он запускал фильм в производство, я вернулся во Врхлабы. Я поселился в тамошней гостинице и стал завсегдатаем в баре возле казармы пожарных. Недели две я каждый вечер сидел там с добровольцами пожарной команды. Мне все еще нравилось снимать кино именно таким образом. К тому времени как я уехал из города, я набрал на все роли людей, которые нравились мне и которым нравился я.

Когда мы были готовы начинать съемки, Эргас и Понти решили вложить деньги в наш проект. Понти выделил 80 000 долларов. Это вложение делало его, по документам, продюсером фильма, хотя он ни разу не приехал на съемки, а нам дало возможность снимать фильм в цвете. В то время на «Баррандове» снимались в основном черно-белые картины. Только старейшим и наиболее заслуженным режиссерам, которые обычно оказывались и партийными активистами, разрешалось снимать на восточногерманской цветной пленке. Она называлась «Орво», и краски на ней получались неясными, мягкими и размытыми, что не особенно подходило для комедии. Благодаря деньгам Понти мы могли закупить хорошую западную цветную пленку. Я хотел снимать «Бал пожарных» в цвете, потому что это еще больше приближало фильм к реальной жизни. Обычно проблема цвета в моих фильмах меня не слишком занимает, хотя я всегда настаиваю на том, чтобы черный был действительно черным и чтобы кожа не выглядела набальзамированной.

У нас было достаточно долларов, чтобы купить «Элемак», операторскую тележку с краном, облегчавшую нам съемки танцевальных сцен. Нашим пожарным не приходилось спотыкаться о рельсы и кабели стандартного баррандовского оборудования, так что в общем и целом деньги Понти сослужили нам хорошую службу.

Мы вернулись во Врхлабы и приступили к съемкам. Среди актеров не было ни одного профессионала, и все наши пожарные-добровольцы работали полные смены на заводе. Они вставали в пять утра, отмечались на проходной в шесть, потом отмечались в два часа дня, приходили домой, ели, переодевались и шли на съемочную площадку. Мы начинали съемки в четыре часа дня и работали до десяти-одиннадцати ночи, каждый божий день, в течение семи немыслимых недель.

Пожарные были полны энтузиазма и самоотверженности, и все шло просто отлично. Я использовал в работе тот же самый метод, что и в «Черном Петре». Никто из моих актеров не видел сценария. Я играл для пожарных каждую сцену, а потом, уже при работающей камере, предоставлял им полную свободу в выборе собственных слов и действий. Это не вносило особых изменений в структуру сценария, но все диалоги, ритмы, действия становились более естественными.

Когда я просматривал отснятый материал в монтажной, я убеждался, что окончательный монтаж фильма не займет много времени. «Бал пожарных» был фильмом об одном событии, так что все «аристотелевские единства» были на месте, но это снижало эмоциональное воздействие фильма. В нем не было главных героев, с которыми зритель мог бы идентифицироваться, не было героя, на котором держался бы сюжет.

Когда я закончил монтаж, оказалось, что фильм идет 73 минуты, но это меня совершенно устраивало. Единственное, что меня волновало, – это предстоящий просмотр аппаратчиками от культуры. Большинство из них добилось своего высокого положения благодаря полному отсутствию чувства юмора, и я понимал, что им не понравится моя реалистическая комедия. Но я надеялся, что она понравится Понти и он сумеет добиться ее проката на Западе. В то время в Чехословакии голос твердой валюты уже заглушал голос Партии.

На протяжении всего производственного периода мы поддерживали контакты с Понти. Эргас даже пару раз приезжал на съемки. Мне нравился Эргас, потому что у него не было претензий. Он начинал с того, что экспортировал макароны, а в последнее время занимался гостиничным делом, так что для него на первом месте всегда был бизнес. Он был женат на кинозвезде Сандре Мило, но при этом оставался простым, стоящим обеими ногами на земле человеком, который испытывал настоящую нежность к чешскому кинематографу.

Какой бы эпизод мы ни показывали Эргасу, он говорил одно и то же: «Нужно больше любви!» Под этим он подразумевал голых девиц. Я не имел ничего против любовных сцен или голых девушек, но совершенно не представлял себе, как воткнуть их в нашу историю. Несколько раз мы с Эргасом обсуждали эту проблему, и в конце концов он согласился со мной.

Как только был закончен предварительный черновой монтаж фильма, мы пригласили Понти приехать в Прагу и посмотреть материал. Понти появился в сопровождении королевской свиты, и это мне понравилось, потому что я не хотел показывать ему «Бал пожарных» в пустом зале. Я был уверен, что чем больше будет аудитория, тем больше смеха вызовет фильм.

Во время этого первого просмотра в зале кто-то несколько раз хихикнул, когда заработал проектор, но потом все смолкло. Тишина снизошла на зал, окутала его, она все углублялась и наконец стала абсолютной. Фильм закончился, свет зажегся, Понти встал. Он кивнул мне, посмотрел по сторонам и пошел к выходу. Он ничего не сказал. Его приближенные со смущенными улыбками потянулись следом.

Потом я услышал, что Понти требует обратно свои 80 000 долларов. В качестве официальной причины этого он указывал нарушение условий контракта. Я даже не читал контракт, который дали мне на подпись люди из «Чехэкспортфильма», потому что моего английского на это не хватало. Мне велели поставить подпись на соответствующей пунктирной линии, и я это сделал. Теперь я узнал, что, согласно одной из статей контракта, Понти покупал у нас 75-минутный фильм. Мы же представили только 73 минуты; мы обокрали его на 2 минуты готовой продукции, так что контракт был недействителен и подлежал аннулированию.

Позже мне рассказали, что на самом деле не понравилось Понти. Он почувствовал в нашем фильме насмешку над «средним человеком», а это могло повредить его бизнесу. Не прошло и месяца, как коммунистические бюрократы выдвинули почти такое же обвинение против «Бала пожарных». Они утверждали, что я насмехался над рабочим классом, а это, разумеется, могло повредить их бизнесу. Итальянский миллионер и партийные аппаратчики относились с одинаковой фальшивой сентиментальностью к «среднему человеку», этой мифической ипостаси, придуманной плохими философами и статистиками, потому что никто из них не имел представления о жизни и мыслях простого народа.

Запрещен на все времена

Пока еще теплились надежды, что мой фильм способен принести национальной казне немного твердой валюты, никто не осмеливался нападать на «Бал пожарных», но как только я потерял моего итальянского покровителя, у меня начались неприятности. Партийное ведомство, занимавшееся культурой, открыло сезон охоты на мой фильм, и мне не помогло даже то, что президент Антонин Новотный затребовал его на частный просмотр. Мне сказали, что президент, увидев картину, «полез на стену».

В одном из эпизодов фильма мы показывали пожилого заместителя начальника пожарной команды, которого поставили присматривать за столом с лотерейными выигрышами. Он известен как человек порядочный и совестливый, но он немного выпил, и выигрыши у него растаскивают. Его жена приходит в ярость из-за такого разгильдяйства, но когда воровство принимает масштабы эпидемии, она обвиняет мужа в глупости: какого же дьявола он не подсуетился и сам не стащил чего-нибудь, пока все не сперли?

Наконец, когда на столе уже почти ничего не остается, об этом сообщают начальнику пожарной команды. Начальник, которого с блеском сыграл старый музыкант Востржил, обращается с пламенной речью к собравшимся на танцы. Слишком много вещей похищено, слишком много людей замешано в этом безобразии, и это бросает тень на честь всех присутствующих. Хотя сперва начальник готов вызвать полицию, в конце концов он великодушно объявляет амнистию: если воры вернут украденное, все будут прощены.

Никто не выходит из толпы, и тогда начальник приказывает погасить свет в танцевальном зале, чтобы воры могли вернуть похищенное, не обнаруживая себя. Свет гаснет. Когда он зажигается снова, то освещенным оказывается только старый заместитель начальника. Бедняга выходит вперед – он хочет вернуть головку сыра, которую стащила его жена после скандала. Потрясенный начальник созывает совет пожарных в задней комнате. Начинается горячий спор. Некоторые из пожарных считают, что старик поступил правильно, вернув сыр, потому что тем самым он доказал: единственный честный человек в зале – это член пожарной команды. Другие утверждают, что если уж он стащил сыр, то нечего было возвращать его. Он опозорил команду не только фактом своего воровства, но и тем, что вернул сыр и выставил всех пожарных дураками.

В этой истории о расхищении лотерейных призов светочи чешской компартии усмотрели сатиру на себя. В прошлом они просто запретили бы показ фильма, но в ту странную эпоху, которая предшествовала «пражской весне», силы у коммунистических лидеров были уже не те, и им приходилось быть более тонкими при принятии непопулярных решений. Теперь они назначали просмотр фильма, который собирались запретить, для приглашенной публики. Среди зрителей специально рассаживали провокаторов, которые должны были выкрикивать, что картина – это оскорбление всего рабочего класса, и потом прокат фильма запрещали на том основании, что этого требовал «народ».

Первый публичный просмотр «Бала пожарных» должен был состояться во Врхлабах. Аппаратчики от культуры выбрали это место, рассчитывая, что население города сочтет себя осмеянным, когда увидит, в каком свете я представил их всех на экране. Они думали, что мои пожарные взбесятся, поэтому мне велели держаться подальше от Врхлаб в интересах моей личной безопасности.

На самом же деле врхлабские зрители от души хохотали во время просмотра. Когда началось обсуждение фильма, встал первый партийный секретарь и произнес свой заученный спич о том, как фильм оскорбляет рабочий класс. Он закончил, и руку поднял пан Новотный, один из пожарных, занятых в фильме, не имевший ничего общего с президентом страны.

– Пожалуйста! – сказал товарищ, руководивший обсуждением, явно предвкушая поддержку. – Что вы думаете по этому поводу, товарищ?

Пожарный встал со своего места.

– Ну, не знаю, товарищи, я правда не знаю. Я человек необразованный и речи произносить не умею, но я не знаю. Вы говорите, что это нас оскорбляет, может быть, это и так, но ведь все здесь помнят, как загорелся сарай, где Иржи держал коз? А мы все были в баре, пьяные? И как мы туда потом приехали, а брандспойты-то забыли? Помните? А потом еще пожарная машина на этом льду забуксовала? Помните, как у Иржи козы сгорели? Черт побери, в этом самом фильме все не так плохо выглядит!

Зрители, а это были наши актеры, члены их семей и их соседи, стали аплодировать. Товарищ быстро поблагодарил аудиторию и закрыл обсуждение.

Аппаратчики опозорились потому, что забыли принять в расчет волшебную силу кино. Когда простые жители Врхлаб увидели самих себя на серебристом экране, они внезапно почувствовали себя не пожарными, а актерами. Кино навсегда взяло их в плен, они вырвались за пределы своей жизни, и они не могли допустить, чтобы кто-нибудь попытался вернуть их обратно.

Предварительный просмотр во Врхлабах закончился полным провалом для партии, но аппаратчики без проблем настроили против фильма других пожарных. В то время большинство пожарных команд в Чехословакии были добровольными, и «Объединение борцов с огнем» быстро провозгласило, что не станет привлекать добровольцев к своему благородному делу, если это порочное издевательство не будет снято с экранов. «Бал пожарных» был запрещен партией «на все времена». Это было в 1967 году.

«Все времена» никогда не длятся вечно. Это понятие обозначает более или менее продолжительный период, в зависимости от судеб тех, кто налагает запрет.

В январе 1968 года к власти в Праге пришел Александр Дубчек, и летом того же года «Бал пожарных» был выпущен на экраны по всей стране, так что я наконец смог увидеть свой фильм вместе с самой обычной аудиторией в пражском кинотеатре. Зрителям очень понравился фильм, и я был счастлив и горд этим.

В августе в Прагу вошли советские танки, фильм снова изъяли из проката и не показывали еще двадцать лет.