Текст книги "Лабиринты надежд"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

"Увезу её в свой отель, а потом – в Америку..." – лихорадочно думал я. А когда в наших бокалах запенилось шампанское и, звонко чокнувшись, мы тихо выпили, загадав желание, я допустил ошибку. Вместо того, чтобы подумать об успешном завершении изъятия клада, я попросил Черный камень: "Пусть она будет моей!"... Вот так-то бывает, парень даже с самыми железными пройдохами...

– Так, выходит, камень выполнил просьбу? Раз клада нет, значит...

– Да ничего не значит! – Арчи мрачно уставился в чашку. – Значит лишь то, что против судьбы не попрешь. Ни с камнем, ни с гранатометом. А к серьезным делам следует приступать в одиночку и на трезвую голову.

– Неужели этот русский мордатый чиновник сбежал, прихватив твои баксы?

– Ну, не настолько уж я лопух... Слушай дальше. Стоим мы над морем, тихо вздыхающим где-то внизу. В голове искрится шампанское и я шепчу ей: "Девочка, скоро я стану богатым, очень богатым человеком. Мне нет пятидесяти, я сумею устроить тебе райскую жизнь. Выбирай любую страну – и я увезу тебя! Весь мир в наших руках". – Я обвел наполеоновским жестом лежавшие у наших ног просторы.

– Похоже на предложение вступить в брак, – строго посмотрела на меня эта хохотушка. Свои золотые туфельки она держала в руках, осторожно переступая босыми ногами.

– Это и есть предложение. В августе, после завершения одной операции, я приеду за тобой в Софию. Возможно, у меня будет личный самолет. Но лимузин с шофером до дворца, где у вас венчают, я обеспечиваю.

Тут она расхохоталась... Я так и не понял, от радости или от самой постановки вопроса.

– Да уж. Звучит наивно: "Разбогатею и заберу!" Сказки для бедных. Она наверняка не приняла твои заявления всерьез.

– Как раз об этом я и хотел с ней поговорить, но тут затрещали за нашей спиной ветки и громкий голос по-русски что-то сказал весьма неприятным тоном... Я мгновенно огляделся, засек боковым зрением застывшие живописные группы, состоящие из моих спутников, и ещё нескольких посторонних людей, обступивших поляну кольцом... В руках они держали винтовки...

... Лара не успела сообразить, что произошло.Мужчина с брезгливым татарским лицом вырвал её из объятий Пламена. Другой, навалившись сзади, скрутил фотографу руки. Их поволокли к остальным столпившимся у Черного камня под охраной неизвестных, вооруженных ружьями.

У Лары оборвалось сердце. Всего пару минут назад, осушая свои бокалы с шампанским, они загадали, конечно же, одно и то же, рука болгарина сжала её ладонь. Лара шепнула: "Давай сбежим!" Он радостно кивнул. Стараясь не обращать внимание остальной компании, влюбленные отступили к спуску, делая вид, что любуются пейзажем. Еще пара шагов – и они припустятся вниз, чтобы принадлежать только друг другу. Ночь так волшебна, так дивно стрекочут в кустах кузнечики и головокружительно пахнет травами! Так манят губы любимого!

Лара прижалась к широкой груди Пламена, в которой гулко колотилось сердце. Краем глаза она успела заметить растерянное лицо – подошедший вслед за ними Зиновий оторопел, увидав поцелуй, и отступил к зарослям терновника... Потом раздались шаги и грубые руки оторвали их друг от друга. Незнакомые люди, бандитские повадки... Да это же ограбление! Лара не успела закричать – жесткая ладонь зажала ей рот и голос с акцентом пригрозил: "Молчать, стэрва!"

... Анжела, стоявшая рядом с Робертом Степановичем у самого каменного стола, спешно прокручивала в голове полученную информацию. Конечно, товарищ Паламарчук здорово выпил и вообще находился в необыкновенно приподнятом состоянии. Естественно, Анжела предполагала, что он предпримет попытку склонить её на интим. Но чтобы молоть такое!..

Вчера ночью он едва не подрался с Сашей. Но вместо того, чтобы отомстить, спешно заслав "Радугу" на работу в отстающий колхоз, привел Анжелу в "Аул" с важными гостями, посадил рядом и без всякой конспирации оказывал ей знаки внимания. А ведь у Паламарчука жена – боевая подруга, тоже работница идеологического фронта, и двухлетний внук. В городе же сплетен не любят, особенно, про больших бугров...

Конечно, в "Ауле" собрался узкий круг. Иностранцы и москвичи разъедутся, а Овсеенко никогда про своего шефа ничего не растреплет. Анжела понимала, что Роберт не ограничится платоническими беседами. И обещаниями уже не обойдешься. Придется расплачиваться за долгую разлуку и за вчерашний инцидент с Сашей. Разыгрывая флирт, она придумывала пути к отступлению. И вдруг... Он взял её за руку и, глядя прямо в глаза, как цирковой гипнотизер, заговорил вовсе не пьяным голосом: "Я ради тебя одно дело затеял. Рискованное. Если выгорит – вся наша судьба переменится... Слушай, у меня давняя мечта есть – махнуть куда-нибудь подальше. Навсегда. Жене деньги оставлю, много денег. А тебя заберу. Ты у меня в Америке самой модной певицей станешь. Миллионов не пожалею". – Он дышал прерывисто, теснее подступая к девушке. Жаркие ладони крепко обняли её талию. Анжела не сопротивлялась. Она лишь молила Бога, в которого тайно верила, чтобы он наслал грозу или землетрясение. Тогда уж блудливому козлу будет не до любовных утех. Сладко улыбнувшись Паламарчуку, она подумала: "Чтоб ты провалился!" Ее пожелание тут же исполнилось. Тупой шлепок, как по волейбольному мячу, и крупное тело рухнуло в траву. Тут Анжела увидела окруживших поляну людей. Орудуя прикладами, они, словно овец, согнали в кучу оторопевших от неожиданности, разомлевших от вина и волшебных видений гостей Черного камня. Парни с ружьями ей не понравились.

В городе поговаривали о банде, засевшей в горах. Грабеж селений, нападения на сберкассы, жестокие драки и даже убийства состоятельных людей – все самые страшные события, происходящие здесь, записывались на её счет. Кто был главарем лесных бандитов – беглецов из разных колоний, – никто не знал. Овсеенко, как не странно, не потерял присутствия духа:

– Тихо, ребята. Произошла ошибка, мы не денежные мешки. Это иностранцы, отдыхающие в международном лагере "Спутник". Арчи Гудвин американский журналист. Лара Решетова – дочь министра из Москвы. А человек, которого вы ударили – секретарь обкома партии товарищ Паламарчук. Я лично директор лагеря. Денег у нас нет. Можете забрать, что завалялось. И вообще, – вас привлекут...

– Хватит бузить, урод, – прервал директора один из бандитов, по-видимому, главный. – Здесь не ошибаются. Каждый получит то, что заслужил... – Он хохотнул. – Кавалеры схлопочут "награды", а девок мы не оставим. Обслужим всех.

– Главарь посмотрел на своих, те согласно загалдели.

– Вы все будете в тюрьме! Я вам это сказал, – рванулся удерживаемый за руки Пламен.

– Не вякай, шавка! Что это тут у тебя болтается? – Приблизившись к болгарину, главарь банды сорвал с его шеи фотоаппарат и грохнул его об камень. – Хорошая вещь, но нам ни к чему. Наши личики, если понадобится, за казенный счет сфотографируют. И в фас, и в профиль... Так... – Он подошел к сидевшему в траве Паламарчуку. Анжелика носовым платком промокала ссадину на скуле босса. – Разойдись! – Прорычал главный. – М – налево, Ж – направо. Будут обслужены по разной программе.

– Позвольте... Здесь не Америка! – Взъярился Овсеенко и получил мощный удар в челюсть.

– Спасите... – жалобно всхлипнул шахматист. – У меня денег нет. Вот три рубля. И в чемодане ещё пятнадцать. Меня сюда пригласили по путевке комсомола, в качестве премии за победу в турнире...

Его никто не слушал. Работая прикладами, бандиты согнали мужчин в кучу. Раздался вопль – болгарин ухитрился вырваться и садануть ногой в челюсть главаря. Это был блестящий прыжок. В Болгарии уже стало популярным каратэ, в отличие от усердно запрещавших чуждую борьбу Советов. На Пламена бросились трое, завязалась драка.

– Пустите его! – Рванулась Лара. – Вас всех расстреляют!

– Уведите девок, – сплевывая кровь, распорядился главарь. – Пора расходиться.

Через пару минут на опустевшей поляне воцарилась тишина. Так же мирно вздыхало внизу море и взахлеб трещали кузнечики. На каменной плите поблескивали бокалы, изумрудом светилось горлышко бутылки. Словно пировавшие здесь люди превратились в невидимок.

Арчи продолжил рассказ: – Я не понимл, что происходит. – По-английски бандиты, естественно, не изъяснялись. Но то, что это не друзья , не продолжение карнавала и не ресторанное шоу – мне растолковывать не пришлось. Лишь я и шахматист остались без увечий, спускаясь в оцеплении захвативших нас мужчин по горной тропинке. Вскоре мы оказались у темного сарая – в таких держат овец или другую скотину. Нас затолкали внутрь и кто-то, засветив фонарик, пробежал ярким лучом по нашим лицам.

– Раздевайся, гады. Будем шмон делать. – Так, наверно, звучал переведенный мне Паламарчуком приказ. Я предложил Роберту:

– Скажи им, – я плачу тысячу долларов и даю обещание не заявлять в полицию, если они нас отпустят. Разумеется, вместе с девушками.

– Деньги у тебя и так отберут. А на милицию эти ребята... чихали. У них там свои люди. – Он снял галстук, пиджак, рубашку. – Не советую с ними спорить – зубы выбьют в два счета, если не пришьют.

– Господи, Роберт, а слайд? Мы же потеряем карту!

– Не голоси. Во-первых, у меня дома осталась хорошо запрятанная копия. А эту, что принес для тебя, я Анжеле успел передать. Сказал – документ чрезвычайной важности. Она местная, её здесь все знают. Эти бандюги здорово секут, что к чему.

– Так они должны соображать, с кем имеют дело! Я достал свой американский паспорт и пачку зеленых стодолларовых.

– Сэр! – подошел к главному. – Я – американец! – Прорычал в самое ухо. – Шпион! Понимаешь? (Слово "шпион" я умею говорить на всех языках).

Мужик посмотрел на деньги, покрутил в руках паспорт и что-то крикнул своим воякам. Меня весьма неделикатно подхватили под руки. Я с трудом сдерживался, чтобы не раскидать сволочей приемами дзюдо, которым владел в то время ещё очень неплохо.

Главный сунул в карман моей рубашки паспорт, пиджак с меня аккуратно сняли, заставили снять брюки и почти любезно поволокли к выходу.

– Если меня выпустят, пришлю копов, – шепнул я Паламарчуку.

– Давай поскорее, – на хорошем английском пискнул уже раздевшийся догола шахматист. Да, этот парень не выглядел культуристом...

Натянув на голову мешок, меня поволокли вниз. Потом пинком швырнули куда-то. Сгруппировавшись, я катился вниз и вдруг растянулся на чем-то твердом. Вокруг было тихо, никто не нарушал мой покой. Тогда я сел, с удивлением ощупав ладонями теплый асфальт и содрал с головы мешок.

Представляешь, – пустынное шоссе, петляющее вдоль берега моря. Редкие фонари, вокруг которых кружит мошкара. Я – в беленьких трусиках и голубой рубашке. Без копейки денег, но с американским паспортом. И абсолютно живой! Ты будешь смеяться, но, кажется, я не часто переживал такую радость! Однако вслед за всплеском животной радости спасшего свою шкуру существа на меня обрушилось отчаяние: Снежина осталась в руках террористов. Я должен был немедленно заявить о случившемся в милицию. Вокруг не было ни души! Ни одна машина не проезжала по шоссе... Я поднялся и двинулся в сторону города. Вскоре мне попался столб с указателем километров. Всего десять! Ах, ты же не понимаешь юмора: – в СССР на пригородных шоссе не стоят таксофонные будки и там нет никакой Службы спасения! Да что я тебе могу объяснить про них!

– Да пока, вроде, все ясно. Дикость, варварство, бандитизм. Клады золотых слитков и море шампанского.

– Похоже... В конце концов, по автобану проехала пара машин. Но увидав полураздетого человека, машущего руками, они, отчаянно гудя, проносились мимо. Я был в панике. Шпионам не место в России...

Услышав шум очередного автомобиля за поворотом, я предпринял последнюю попытку – лег поперек дороги и сложил на груди руки... Ты представь: там ночью по шоссе в курортных местах ездят только пьяные. Они и слона не заметят. Моя жизнь зависела от степени опьянения водителя.

Это оказался огромный пыльный самосвал, везущий щебень. Шофер опасливо склонился надо мной. Я сунул ему под нос паспорт и сказал: "Шпион. Хочу идти в полицию. Большое спасибо"... Черт! Позже я-таки выучил по-русски несколько необходимых в экстремальных обстоятельствах фраз. Тебе придется их вызубрить. Это вроде пароля: скажешь "блин", "мать твою так" и – вроде свой парень.

– Не понял... ты полагаешь, что мне придется общаться с русскими? Да в чем вообще состоит проблема?

Арчи развел руками:

– Хочу разбогатеть. На старости лет. Мне семьдесят четыре, я чувствую себя бодрячком. Сил полно и ощущение такое, что умирать рано. Кто-то меня здорово надул и прямо руки чешутся разобраться. А иногда... Иногда мне кажется, что жизнь кончается, и я боюсь не успеть. Не успеть хапнуть свой куш.

– Так... – Сид с трудом улавливал суть беседы. Несмотря на выпитый кофе, или, вернее, благодаря ему, парня неудержимо клонило в сон. – Постой, ты не закончил о своих приключениях. Лег, значит, под грузовик и назвал себя шпионом...

– Это был единственный умный шаг за весь визит в СССР. Американец без штанов был доставлен в милицию, где провел остаток ночи, рассказывая разным людям про ужин в "Ауле" и нападение банды. Они даже нашли человека, говорившего по-английски. Его, видимо, подняли с постели. Это был гид из "Интуриста". И я все основательно живописал, подчеркивая, что в руки бандитов попал товарищ Паламарчук, болгары и дочь московского министра Решетова.

Мне принесли тренировочный костюм, вокруг забегали заспанные, но видно, важные люди. В "Аул" были направлены полицейские и часов в шесть утра мы получили сообщение, что они обнаружили поблизости от ресторана группу отдыхающих "Спутника" во главе с директором. В полной сохранности. Но товарищ Паламарчук и певица Анжела пропали! Милиция побывала у Черного камня, где ничего, кроме остатков нашего пиршества, не обнаружила. Опустел и известный мне сарай...

Весьма серьезный человек в штатском настойчиво посоветовал американскому товарищу отбыть на родину, уверяя, что органы местной власти разберутся в неприятном инциденте сами. Я послушался, тем более, что кончалась виза и этим вечером я должен был лететь в Москву, а уже оттуда в Штаты. Меня волновала Снежина и карта. Я решил перехитрить русских, оставшись в городе до вечера. Но, видимо, дело приобрело весьма серьезный оборот. Опекавшие меня тамошние копы решили убрать с глаз долой иностранного свидетеля. Я был посажен в черную "Волгу" и доставлен в Симферополь, где сопровождавший меня любезный юноша в отвратительном костюме получил для меня билет на первый же рейс в Москву.

Едва зайдя в номер гостиницы "Националь", где я должен был пребывать, я бросился к телефону, названивая директору "Спутника". Мне удалось разыскать его лишь поздно вечером. Голос Овсеенко звучал, как из преисподней:

– Только что пришел домой. Весь день давал показания... тут целая история... Нет, нет, дорогой, не волнуйся. Все о'кей... Болгары передают тебе привет. Желаю счастливого пути...

Он, объяснялся кое-как, смешивая английские и немецкие слова. И. вроде, совсем перестал понимать мой русский. Я сообразил – директор не хочет говорить со мной. Его здорово напугали и запретили разглашать информацию. Да... Там действительно заварилась каша... В то же утро, когда я катил в Симферополь, на столе в морге уже лежал труп Паламарчука, погибшего от выстрела в висок. Это я узнал позже...

– А рыжая певица?

– Она вернулась домой. Но больше в "Спутнике", вроде, не выступала... Снежину я разыскивать не стал. И в СССР больше не поехал. Устроился на работу в серьезном ведомстве, прожил десять лет на Востоке. В СССР не рвался. И, думаю, меня бы не пустили. Связав убийство партийного босса с моим присутствием, они выяснили обо мне, очевидно, множество неприятных вещей... В частности, истинную профессию... Увы, я никогда не был ни журналистом, ни коммунистом... Разве что по совместительству.

– И это все? – искренне удивился Сид.

– Все. Что касается личных впечатлений.

– Извини... Мне кажется, Арчи, что у тебя с головой не так хорошо, как ты полагаешь. Если ты помнишь имена и названия городов, это ещё не свидетельствует о способности к здравому мышлению. Извини, в семьдесят четыре надо копаться в собственном садике, удить рыбу... Ну, я не знаю... Конечно, приятно предаваться воспоминаниям... – Сид мял в худых сильных пальцах хлебный мякиш.

– Не мни хлеб, парень. Это грех. – Насупился Арчи. – И не читай мне мораль. Я не сдал тебя в полицию вовсе не для того, чтобы выслушивать от сопляка диагноз относительно собственных умственных способностей. Это у тебя с мозгами не так уж хорошо, изволь заметить.

– Я и не хвалюсь. Полный говнюк. И без всяких надежд выбраться. Признайся, тебя во мне именно это привлекло? Псих, которому нечего терять. Наивен, не смотря на агрессивность. Нищий искатель приключений.

– Разве я плохо рассчитал? Разве тебя уже не манит блеск лежащих под водой золотых слитков?

– Прошло четверть века... Да я как-то... Я не задумывался о богатстве.

– Клад не найден. Я проверял информацию. А вот женщина по имени Анжела и по фамилии Градова, которой Паламарчук передал карту, живет в том же доме на Второй Заречной. Она вышла замуж за гитариста и даже не купила себе машину. У неё нет тайных счетов в иностранных банках и родственников, которым можно было бы переправить миллионы. – Арчи через стол приблизил седую круглую голову к сосредоточенно молчавшему собеседнику. – Она так и не поняла, каким сокровищем одарил её погибший любовник.

– С чего ты решил, что она не выбросила кассету с пленкой или не отдала её бандитам?

– Если бы план попал в руки мало-мальски мыслящего человека, то мы бы узнали о поисках и находке. Если она потеряла пленку... Ну. что ж, путь кладоискателей не прост!

– Под каким соусом я туда двину? И за чьи бабки?

– Крым теперь автономная республика в составе Украины. Там только и ждут богатых туристов. Даже если ты американский студент, население будет обожать тебя... Дорогу и расходы на прогулку, естественно, оплачу я... А как же иначе – ведь ты скажешь Анжеле, что являешься сыном некоего американца... Того самого, что пострадал от бандитов.

– Если пленка у нее, Анжела не отдаст её мне. Русские – сумасшедшие патриоты. Уж лучше она продаст информацию государству.

– Ха! Об этом писал твой отец двадцать лет назад? Все переменилось, мальчик. На бывших территориях СССР господствует мафия, а граждане утратили светлые идеалы. Они не станут связываться с государственными органами, потому что не доверяют им. Лучше синица в руке, чем журавль в небе главная заповедь простого человека. Разве живущая в нищете Градова не лучшее тому подтверждение? Русские не любят риска и патриотических назиданий. Главный их кумир теперь – доллар. Баксами ты и расплатишься с женщиной за совершенно ненужную ей пленку.

Сид недоверчиво взглянул на собеседника. Глаза старика горели юным огнем, он был похож на дирижера большого симфонического оркестра, вышедшего к публике.

– Не смотри на меня так, мальчик. Гудвин частенько ошибался сам, но не втягивал других в тухлые делишки. Тебе ведь не помешает прогуляться к морю?

– Ты утверждал, что взял сорочку напрокат. Поездка в Россию стоит несколько дороже, чем клевый смокинг.

– Не надо считать мои деньги. Сорочка и клад – разные вещи.

Арчи нарочито сладко зевнул: – Ада баиньки. Лучшие мысли приходят во сне.

*Глава 6

Пасха в этом году пришлась на май. Вокруг церкви Петра и Павла, что на Зеленом холме, бурно цвели акации, а на газонах вокруг алели тюльпаны. В воздухе разливались райские ароматы, а звон колоколов слышался даже на набережной. Церквушку, выстроенную в начале века купцом-миллионщиком в благодарность за исцеление от чахотки любимой супруги, после революции изрядно порушили, позже уцелевший центральный неф превратили в сушильню, где местный кооператив заготавливал чернослив и вяленые груши.

Лишь с приходом новой демократической власти в городе был восстановлен приход, а храм отремонтирован. Приезжали строители-добровольцы из Симферополя и Киева, а свои помогали и руками, и деньгами. И поднялись над старыми акациями лазоревые купола в золоченых звездах и зазвонили колокола, разнося над теплой весенней землей благую весть – Христос воскресе!

Анна пела в церковном хоре уже пять лет, но лишь во время пасхальной службы её охватывал ни с чем не сравнимый трепет. Она слышала свой голос, словно со стороны, усиленный мощным динамиком, но не ломящийся в душу, а пронизывающий её радостным солнечным лучом. И видела, чувствовала, как происходит нечто подобное и с другими – теми, кто пел рядом, кто стоял внизу со свечками в руках. Суровый сорокадневный пост она переносила нелегко – на последней неделе ноги подкашивались и в голове стоял звон, а когда двигалась, то, вроде, не касались земли – вроде чуть-чуть летела. И казалось порой – стоит попросить Господа принять её, оттолкнуться кончиками пальцев – и воспаришь в бесконечную синиюю благодать...

Анжелику Градову, называвшую себя после крещения Анной, считали женщиной доброй, несчастной и малость тронутой. Выстояв службу, в прохладе брезжущего рассвета, она пошла домой, оборачиваясь на церковь и осеняя себя крестным знамением. Выстояла, отпела! Бог силы дал. И ведь как звонко, как чисто звучал голос – из самой души... Идти вниз было легко и радостно, радость несла её на крыльях, будто река и мысли являлись светлые, праздничные.

У подъезда Анна похристосовалась со старухами – такими же, как она, сорокапятилетняя, сухонькими, подвязанными платками. Они, может, и помнили, как гоняла по городу на мотороллере рыжеволосая оторва, выступавшая в ресторанах со своей гремучей бандой. Но та была совсем другой, никакого отношения к Анне не имевшей.

Теперь они жили вдвоем с матерью. Марию Андреевну Градову, женщину бодрую, плотную, полную сил, преследовали несчастья. Вначале восемнадцатилетняя Анжелика от рук отбилась, но оставалась надежда: выправится девка, повзрослеет, возмется за ум, да еще, может, и впрямь эстрадной знаменитостью станет.

Когда Марии Андреевне стукнуло тридцать шесть, она обнаружила, что беременна. Столько лет ждали-ждали со Степаном сына и вот на тебе! Умные люди советовали сделать аборт, но она решила выносить. Организм крепкий, силой природа не обидела – сестра-хозяйка санатория "Шахтер", вскоре ставшая завхозом, не гнушалась сама по этажам с пылесосом пройтись, окна помыть, когда кто-нибудь из уборщиц на бюллетене сидел, все в образцовом порядке держала, а потом дома – вторую смену до полуночи отрабатывала. Могла бы выносить ребеночка, могла... Если б не Степкины пьянки. Запивал он не часто, но круто. Не утерпел, не дождался рождения наследника – ушел в загул, как говорил, на радостях. Привезли домой с вытрезвителя хорошие люди, знавшие Степана: "Ему бы к врачу надо". Передние зубы выбиты и рука на привязи – пьяная драка.

Марья Андреевна потеряла ребенка. Степан ещё хуже запил. Умерла бабуля. После происшествия в "Спутнике" Анжелка как с цепи сорвалась. Вначале из дому сбежала, а Сашка Самгин за ней по всем курортам мотался. Нашел в Сухуми, стали они вместе с каком-то ансамбле работать и даже денег поднакопили. Вернулись через год и – в ЗАГС. Хорошая была свадьба! Фотографии цветные в рамочках сохранились, да ещё полный альбом. Красивая пара, хоть на открытках печатай и за деньги продавай – Анжелка в кружевной шляпе с широченными полями – ну. настоящая "маркиза ангелов". А Сашка – в белом костюме с пышными, до плеч падающими волосами – граф графом.

Столы поставили во дворе под вишнями и гуляли три дня – соседи с родней и компания молодежи со своими магнитофонами и плясками. Те потом на пляж переместились догуливать.

Вместо свадебного путешествия отправились молодые на гастроли по Краснодарскому краю в составе все той же, собранной заново, "Радуги". Деньги на кооперативную квартиру хотели заработать. Да и впрямь – что за жизнь в двух комнатах? А когда детишки пойдут?

Марья Андреевна ходила гордая – наконец и у неё жизнь наладилась. Но не тут-то было. Степа умер в одночасье. Вроде от разрыва сердца. Его нашли в гараже, в яме под машиной, которую он ремонтировал, с гаечным ключом в уже окостеневшей руке. Анжелка тяжело пережила смерть отца. Ей бы выплакаться, сердцем помягчеть и зажить одной семьей с одинокой матерью. Она же озлобилась, замкнулась, так ненавистью ко всем и кипела, разве что не кусалась.

Марья Андреевна пошла к местной бабке-ворожее. Та и на картах гадала, и заговоры всякие знала, и даже по фотографиям от запоя лечила. Правда, Степану не помогло. "Против воли Господа не пойдешь, – вздыхала Карповна. Мы, божьи люди, можем что? Помочь от лукавого избавиться, к Отцу нашему всевышнему душой прильнуть. А если человек в другую сторону смотрит... Она развела руками. – Здесь, матушка, либо в Афонский монастырь идти надо, либо к Самуилке Карцумовичу". – Эти советы уже касались судьбы Анжелы. Самуил Яковлевич Карцумович имел дом на горе и частную практику. Кроме того, он был главврачом в местном психоневрологическом диспансере.

– Думаешь, Карповна, сглазили девочку?

– Сглазили, это факт. Она у тебя с малолетства на виду крутилась. Наряды всякие, каверзные, песни гремучие... Все суетой жила. А теперь уж, думаю, другие дела. – Она со вздохом изучала разложенные карты. – Нехорошо масть ложится, ох, нехорошо... Уж не беременна ли дочка?

– Да нет... Они хотели, а теперь и не говорят ничего... – удивилась Марья Андреевна.

– Значит, дурное семя во чреве носит. От лукавого.

Марья Андреевна перекрестилась:

– Это в каком-таком смысле?

– В смысле дурного, пагубного влияния. Уж не скажу, откуда идет, от самого ли лукавого или от человека плохого, только мало в ней света, а все тьма да тьма... И душит она её, душит...

– Что делать-то? Или, правда, в Афон сходить? Я ж не член партии. Только в профкоме который год состою. – Засморкалась в комканый платочек перепуганная женщина.

– Сходи, родимая, сходи. Не помешает. А девку свою тайком окрести. Ничего что комсомолка. Теперь многие так – душой с Богом, а по словам, вроде, с властью. Пока у неё ангела-хранителя не будет, никакие заговоры не помогут. Мне хош её, хош вон энту дверь заговаривать.Один толк.

Марья Андреевна в Афон сходила, святой Иверкой иконе свечку ставила, с батюшкой советовалась, с монахами. Да все в один голос: крестить дочь надо.

Анжела от таких разговоров аж позеленела. Марья Андреевна сжалась, боялась, что ударит её дочь и станет от этого мучиться.

– Если будешь ещё в мою жизнь лезть – уйдем мы с Сашкой, да так, что и не найдешь никогда, – пригрозила Анжела.

Пошли дела все хуже и хуже. Да откуда ждать подмоги-то? Сашку вдруг засудили – пластинками он вроде какими-то спекулировал, и притом валюту имел. На три года. Анжела не долго печалилась. Вроде, даже вздохнула с облегчением. Сразу появился возле неё другой мужчина – приезжий. Главный инженер строительства гостиничного комплекса из Ленинграда. Машина, цветы, подарки. Это при живом-то муже! Марья Андреевна не одобряла поведения дочери, а подступиться боялась – чуть заикнешься – скандал.

– Да не гони ты волну, мам! У меня муж в колонии. Я в любой момент могу с ним развестись. Вадик тоже почти в разводе. У него зарплата как десять наших и ещё скоро в Венгрию в командировку долгосрочную поедет будет там на Балатоне отель строить, – сообщила Анжела.

– Хорошо, если б так... – Еле слышно то ли одобрила, то ли засомневалась мать.

Не вышло ничего у Анжелы с архитектором. Переживала она страшно, чуть ли не травилась. Потом лихо загуляла, пошла по кривой дорожке. А как же еще?! Муж сидит, вокруг ресторанная жизнь, разгул, блядство. Отдыхающие мужики косяками ходят...

Вернулся Саша... Разбирались они до утра – орали на всю улицу, вещи даже ломали. Закрывшись на лоджии, Марья Андреевна отмечала: ваза мамина голубая грохнулась... стул сломали... Хоть бы до телевизора не добрались. Хороший телевизор, цветной, "Славутич".

На следующий день, удивленная тишиной, она открыла дверь в комнату супругов. Среди всеобщего разгрома и хаоса на разложенной софе спали голубки в обнимку. Валялись тут же пустые бутылки и стоял в комнате поганый дух пьянки. Марья Андреевна тихонько открыла окно и вышла.

Зажили по-прежнему, не хуже других. Всякое бывало – и заработки хорошие, и новый сервант с чешской мягкой мебелью по записи приобретенные, и даже концерты в санаториях посещались, на которые приглашали Марью Андреевну со всей родней. А иной раз – хоть в милицию звони – крики да звон битой посуды, а уж выражения... На что Степан в загуле лихим был, но при женщинах язык придерживал.

Однажды Марья Андреевна прозрела – дочке ещё и тридцати нет, а вид потасканный, вымотанный. В глазах огонек пропал и даже в лучшие минуты ни о чем она вроде уже не мечтает. А поет хрипло, словно простуженная.

После какого-то крупного скандала в филармонии, где последние годы работала "Радуга", Анжела из ансамбля ушла. Не хотела стоять на подпевках у другой – молоденькой и наглой. Наглой от того, что маячил за её спиной солидный патрон. А Сашка – остался. У него пошла своя жизнь. Марья Андреевна устроила дочь к себе в санаторий в клуб – массовиком. Но веселиться Анжела разучилась, ходить на ушах перед отдыхающими не сумела. Обосновалась в библиотеке, где и просидела до сорока лет, читая взахлеб все то, что, оказывается, давным-давно написали всякие умные люди со скучным названием "классики".

С Сашкой они больше не дрались, даже не ссорились. Когда он сообщил, что хочет развестись по причине любви к другой женщине, Анжела согласие без всяких возражений дала. А на прощание, закрывая дверь за уносящим чемоданчик Сашей, ещё сказала вслед: "Уж ты прости меня..."

Это ее-то прощать?! И что тюрьму его пережила, скандалы-пьянки терпела, что осталась теперь одна – увядшая, погашенная. А он – с молоденькой француженкой, заехавшей в город отдохнуть, отбывал теперь в Европу. Сорок лет для мужика – самый расцвет. И внешность у него виданая, и манеры как раз для обольщения подходящие: то строг и задумчив, то песни поет и в глаза заглядывает: "Ты у меня одна, словно в ночи звезда..." У него, значит, новая жизнь, а у Анжелы – конец всему.

Однажды светлым сентябрьским утром Анжела пришла домой рано. Было воскресенье – Марья Андреевна ещё не вставала. Дочь опустилась на коврик возле кровати, поцеловала её в щеку и сказала: "Я окрестилась, мама. Теперь у меня другое имя – Анна. И вся жизнь – другая". При этом она улыбалась светло, ясно.

Как же славно они зажили! Пенсия у Марьи Андреевны маленькая. Еще щенок дворняжий в здоровую псину вымахал и все время голодный. Зарплата у библиотекаря незавидная. Полдня Анна в читальном зале сидит, а полдня – в церкви. Детский хор собрала и песнопения с ними разучивает. По субботам и воскресеньям во время службы пение в храме звучит – душа радуется. А уж по праздникам!