Текст книги "Лабиринты надежд"

Автор книги: Мила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Она усмехнулась:

– Помнишь, у Пушкина стихи, обращенные к няне: "Выпьем, дряхлая старушка..."? Так вот – Арине Родионовне было сорок два. Как мне... А ты все же стал знаменит?

– Стал. И знаменит, и богат, и свободен. Но вот со счастьем – не вышло. Конечно, было всякое. – Он улыбнулся. – Покуролесил. Но горя было больше... Я женился в тридцать пять. Клара напоминала мне тебя. Нежный, прекрасный цветок... У неё было слабое сердце...

– Не удалось вылечить?

– Я потерял жену и неродившегося ребенка... Странно, словно прошел по той же тропинке испытаний вслед за тобой... Выходит, я потерял двоих детишек... Больше у меня не было. Печальный день. Вернее, ночь... Пожалуй, я выпью что-нибудь покрепче.

– Мне очень жаль... – Лара покрыла своей ладонью его смуглую руку и заглянула в глаза. – Мы оба – не слишком удачливы в этой жизни. Хотя, кажется, имели все, чтобы быть счастливыми. Странно... Ты встречался со Снежиной?

– Очень давно. Она бросила сцену, стала графиней и вполне благополучна. У неё дочь и сын..

– Я знаю. Сидней недавно навестил их. И ещё ту русскую девушку, что пела в ансамбле. Теперь она поет в церковном хоре.

– Анжела, кажется? Удивительно...Такая была отчаянная крошка.Помню, как отбивал её от поклонников.

– Теперь она не окружена роскошью и вниманием мужчин. Живет со старенькой мамой. Одевается в темное. Сидней даже не решился подарить ей яркий шарф от Версаче, который передал Арчи... – Лара перевернула чашку, вглядываясь в рисунок на донышке.

– Ты умеешь гадать? – Пламен перевернул и свою чашку.

– Эй, не правильно, надо от себя.

Он перевернул вокруг оси блюдце.

– Теперь так?

– Хитрый.

– Ну и что там у тебя?

– Вполне реалистическая картинка. Дорога. Смотри – общее темное поле разделено белой полосой. – Объяснила Лара.

– А что за точка посередине?

– Это я. Одинокая понурая фигура.

– Слишком большая и толстая. Похоже на целую компанию. А что у меня ны донышке? – Он удивленно присмотрелся. – Кажется, Эрнст Хемингуэй. Борода, мужественное лицо... Понял! Я же снимал рекламную серию к парфюмерии "Прощай, оружие"!

– Ты живешь в Америке?

– Теперь в Милане. Мы с Кларой сбежали сюда от нью-йоркского смога. И ещё потому, что мне предложили хорошую работу. У меня своя студия, дом... Только в нем немного... Немного чересчур свободно. Хочу купить квартиру в Милане.

– Обожаю этот город... Так её звали Клара?

– Да. Почти совпадение. – Пламен поспешил переменить тему. А где ты живешь?

– В хорошем старом районе, в центре Москвы. И вообще, у меня вполне устроенная жизнь... Завтра уеду домой.

– Позволь отвезти тебя? Мой автомобильчик прямо как самолет.

– Позволяю... – Ларе все время казалось, что они говорят не о том, упорно избегая главного, важного. Возможно, это последняя встреча, и сколько раз потом, вспоминая разговор, она будет укорять себя за то, что не сказала самого нужного.

Пламен думал о том же. Отлично, что у Лары хороший муж, дочь, дай Бог ей счастья... Именно об этом он и молил всегда высшие силы... Но это не вся правда. Не вся.

– Лара, ты помнишь наряд рабыни?

Она с усмешкой кивнула: – Я все помню.

– Я тоже...Ну, например, как нас схватили бандиты в ресторане.

– А как ты вытащил меня из объятий "султана"? Кстати, он стал премьер-министром Фаруха и предполагает, что является отцом дочери Снежины.

– Вот это да! А я и не заметил, что у них было нечто этакое.

– Я тоже... Я вообще ничего не замечала, кроме тебя, кроме своей влюбленности... Боже, до чего же я была счастлива!.. Но как быстро прошло все...И каким призрачным оказалось счастье.

– Быстро... Жизнь прокатила, грохоча вагонами, словно скорый поезд, я остался на перроне, так и не решившись впрыгнуть в вагон... Черт! Я должен, должен был разыскать тебя! Убрать с дороги этого шахматиста, пусть он хоть трижды знаменит и заботлив. Ты не можешь любить его!

– Мы давно развелись с Зиновием. Он, кажется, живет в Израиле. Моя дочь от другого мужа...

– Ну и что?! Да какая разница! Я не должен был отдавать тебя другому... Вцепиться в поручни несущегося состава и карабкаться на лязгающие ступеньки... До крови, до разрыва сердца!

– Может, и мне следовало сделать попытку забыть обиду, найти тебя и узнать о случившемся... Как много ошибок мне бы удалось избежать.

– Эх, если б можно было начать все сначала! Частенько я уничтожаю негативы, рву распечатки и начинаю все заново... А вот с собственной судьбой деликатничаю, позволяя ей растоптать себя...

– Прекрати. Ты молод, ты признанный мастер. Поезд ещё не промчался. Есть шанс вскочить в последний вагон.

Глаза Пламена блеснули огнем и погасли.

– Невозможно... Разве ты не поняла – я снова прыгнул мимо. Моя удача это ты. Мне никогда не угнаться за ней...

Лара проспала всего два часа – в восемь утра под её окнами сигналил автомобиль. Она выглянула: у желтого "порше" стоял Пламен, а рядом с ним Сид. Накинув халат, Лара сбежала в холл.

– Доброе утро. Прими поскорее душ, мы едем. – Объявил бодрый и по-прежнему веселый Пламен.Когда они расставались, он был мрачнее тучи.

– Куда? Мы договорились выехать через два часа, чтобы успеть к московскому рейсу.

– Все объясню по пути. Надо подбросить парня.

Лара беспорядочно засунула в чемодан вещи и быстро оделась. В дверь тихо постучали:

– К тебе можно? – На пороге стояла одетая в вечернее платье Рона. Сейчас возвращалась со свидания и увидела в холле двух потрясающих джентльменов. Они к тебе! Поздравляю, – вот это темп!

– Сама удивляюсь. – Лара кивнула на чемодан. – Мы уезжаем. Счастливого отдыха, дорогая.

В машине Сид молчал. В отличие от Пламена он выглядел сонным и мрачным. Курорт остался позади, шоссе поднялось на холм, откуда открывался вид на синее озеро и дремлющие в густой зелени особняки. Солнце уже поднялось, но повсюду ещё блестела роса – алмазная россыпь, украсившая праздничный убор земли.

– Чудесные здесь все же места, – вздохнула Лара. – Интересно, чей указующий перст послал меня сюда, и кто из высших затейников организовал нашу встречу?

– Серж Бонован, – в один голос откликнулись мужчины.

– Пока его не канонизируют в святые, я поставлю свечу Деве Марии. В Домском соборе. Ради таких редких праздников, таких ослепительных вспышек и крутится лента серенького, вроде как бы бессмысленного бытия.

– Меня тоже преследует странное чувство – будто происходит что-то очень важное, – сказал Сид. – Мне не удалось уснуть, и когда я увидел Пламена, то почувствовал облегчение... Понимаете? Ну не должны мы были расстаться просто так! Не может быть у длинной, запутанной истории простенький конец.

– И я подумал то же! Вскочил, схватился за голову: нельзя же так! Съездил вчера парню в ухо, получил от него зуботычину и гуд бай! Он родился и вырос за те годы, пока мы медленно шли навстречу друг другу. Мы все-таки шли, Лара! Мы поняли, что больше тянуть нельзя.

– Это ты понял, а я слепо неслась куда-то на привязи у интуиции. Она волокла меня, словно хозяйка за ошейник упирающуюся собачонку... Отлично, что ты прихватил Сиднея. Мы успеем посидеть в ресторанчике. Или...

– Именно. Или, – согласно кивнул Пламен. – Все уже решено, синьора Решетова. Позвольте вашей интуиции и дальше волочить вас за ошейник. Только теперь поводок из рук этой не очень надежной дамы перехватил я.

В открытые окна салона врывались потоки воздуха, взлохмачивая волосы, овевая упругой волной лица, надувая парусом рубашку Пламена и взметая флагом лазурный шарф Лары. У всех троих было такое выражение лица и такой вид, словно они спрыгнули с парашютами и теперь летели навстречу земле. Чудесной, загадочной, полной открытий – той, на которую они ещё не ступали.

*Глава 18

Анжела хворала. Через неделю после Пасхи она почувствовала себя слабой, разбитой, отлежиывалась, пила корвалол, слушая музыку. А потом потеряла сознание. Врачи в местной больнице промыкались десять дней, собирая анализы, делая снимки. При этом значительно переглядывались и обменивались латинскими терминами. Больную показали прибывшему на консультацию из Краснодара профессору. У того, кажется, мнение сложилось определенное, и он поделился им с матерью больной, поскольку других близких у неё не было.

Анжелу выписали. Марья Андреевна сходила в церковь, заказав службу за здравие дочери и расставив свечи всем святым угодникам, в том числе и целителю Пантелеймону. После проделала дальнюю поездку в селенье к знахарке и вернулась с мешочками трав, из которых аккуратно готовила настои.

Июль подходил к концу, стояла страшная жара, в открытые окна влетали огромные зеленые мухи. Анжела лежала на высоких подушках и смотрела на бледное, словно выгоревшее, море, высоко поднимавшееся к горизонту. Слушала Рахманинова и Толкунову, вперемешку. А ещё – мечтала. Думала о том, как здорово спуститься на пляж, тайный, дикий, где частенько за валунами обнимались они с Сашкой, разбежаться, разбрызгивая ногами прохладную упругую воду, и кинуться в неё грудью... Плыть, плыть, плыть, чувствуя, как возвращаются силы, как легко дышит грудь... Плыть к диску заходящего солнца и раствориться в нем... А ещё она вспоминала о писателе Александре Грине, придумавшем чудесную сказку про Алые паруса. Он тоже лежал у окна, одинокий, больной, да к тому же и бедный. Глядел на море и сочинял про дальние края и увлекательные приключения..Жила на берегу моря странная девочка.Все время глядела в море и ждала, что явиться за ней шхуна под Алыми парусами. Сойдет на берег прекрасный юноша, протянет руку, узнав в толпе, и скажет: – Я искал тебя, Ассоль.

Они унесуться вдаль под огненными парусами к своему огромному, никем не виданному счастью...Хорошая сказка. Но только кто может раздать всем счастье? Разве что щедрый Боженька, только не здесь, в юдоли горестей, а там, у себя...

Думая о земле обетованной, завещанной Христом каждому смертному, Анжела начинала напевать. Но не цековные гимны, а все, что помнила, что слышала, что осталось в душе. Напевала чуть слышно, понимая теперь целиком, до конца, те песни, мелодии, слова, которые проходили вскользь, не затрагивая ни ума ни сердца. "Как много девушек хороших, как много ласковых имен..." – звучал в памяти голос Утесова, и почему-то хотелось плакать. А потом "Все стало вокруг голубым и зеленым..","Звать любовь не надо, явиться нежданно...","Бьется в тесной печурке огонь"...И про любовь и про войну, русские, иностранные – всякие песни вспоминала Анжела.

А ещё она все время обдумывала свою жизнь. И так, и эдак, частенько повторяя: "На все воля Господня". А зачем воля такая, чтобы дитя родное рядом не иметь? Вот крутился бы сейчас вокруг да около парнишка, либо девочка о матери заботилась... А может, и внучата уже бегали бы. Если после тебя на земле кто-то остается,то не так горько уходить. Ну а если назначено нести крест, то выходит, заслужила Анжелка горечь свою? По делам воздалось?

Но не было зла у Анны на рыжую девчонку, жадно и безрассудно рвавшуюся к жизни. Что она понимала тогда, строптивая, неразумная? Вот если бы сейчас с мудрой головой жизнь начинать, то пошло бы все по-другому. Совсем по-другому пошло.

Она знала, что должна умереть. И что смиренно принимать эту мысль должна – тоже знала. Но не могла и тем, кто плескался сейчас в море, кто разъезжал на автомобилях по тенистым дорогам, танцевал на площадках среди цветущих кустов, завидовала. Особенно женщине с тремя детишками, снимавшей вместе с мужем, бородатым силачом, соседнюю квартиру. Средний, семилетний мальчик, с любопытством заглядывал на лоджию, где лежала больная, и с визгом, изображавшим ужас, убегал. Маленького они возили в сидячей коляске, а старшая – длинненькая, худая с бойкими глазами барышня, играла в настольный теннис во дворе под акациями с веселой компанией нарядных и раскрепощенных – совсем других подростков. Ни за короткую юбку, ни за иностранную музыку теперь никого не преследовали. Во дворе гремели магнитофоны, на дискотеках, наглотавшись таблеток, до одури тряслись под оглушительное техно совсем раскрепощенные девушки. Солистки эстрадные на столичных сценах, по телеку показывали, в таком виде выступают, что волосы дыбом! Куда давешней оторве Анжелке до теперешней Маши Распутиной! Монашеской строгости по нынешним временам была девушка. Анна прикидывала, как устроила бы свою жизнь, если б начала её теперь,вместе с галдящей под окнами молодежью. Пошла бы в церковный хор? Вряд ли... Уж очень жгла память намалеванная люминесцентной краской надпись. "Я люблю тебя, Анжела" сверяясь по учебнику английского, ночью написал на её сарайчике Сашка. Надпись пылала десятилетия. Она и сейчас там, едва заметная, словно забытая, заросшая травой могилка...

Мысли тянулись к смерти и не находили с ней примирения. Когда Анна пела в хоре, посылая свой голос к куполу, она верила, что душа бессмертна, что вознесется, поднимется, чтобы обрести вечное блаженство. А вот лежа здесь, в хвори и немощи, сомневалась. Особенно, когда подступала боль, такая, что хоть вой. Пока ещё мать дрожащими руками разобъет ампулу и кольнет пониже спины, тело разрывается, вопит: где ты, душа, где? Не отзывается бессмертная, отступает в сторону, давая волю набегам немощи. Может, такая не крепкая душа ей попалась?

Она редко смотрелась в зеркало. Даже когда умываться ходила, старалась в раковину глядеть, скользнув испуганным взглядом по небольшому, прямоугольному, мутными пятнами заляпанному стеклу.А потом долго её приследовали глаза чужой, затравленной страхами женщины.

Ночами Анжела ждала утра, что бы услышать звуки пробуждающегося дома. Люди смеялись, бранились, гремели посудой, били палками по коврам, прогуливали собак, наказывали детей – вобщем – жили. Вечерами появлялись совсем другие звуки. Становилось слышно то, что днем словно пряталось. Шум поезда по идущим вдоль моря путям, музыка и даже голоса из стоящего на той стороне оврага санатория, а порой, когда с моря дул ветер, доносились слова пляжного репродуктора, что-то бойко объявляющего. Отголоски чужой, очень далекой, навсегда покинутой жизни.

Анна вспоминала выступления в ресторанах, дымный сумрак, бегущие по стеклам и потолку зайчики от вращающегося шара, звяканье вилок и ножей, белеющие пятна скатертей, блестящие от пота лица. Она пела для них, но была выше на целую ступень – ступень сцены, разделяющую жизнь и театр. Сашка брал из протянутых рук смятые купюры и объявлял заказанный танец. Но он был в стороне от чужого праздника. Он работал, не забывая подмигнуть Анжеле голубым, шальным глазом. Это означало: мы – вместе. Потом они летели на гремучем мотороллере через спящий город, уже прохладный, ароматный, в черных таинственных тенях. Сворачивали на дикий пляж, чтобы Сашка и море сливались воедино, поглощая её ласкающими и жадными объятиями...

– Мам, я жуткая стала?

– Исхудала маленечко. – Марья Андреевна, облокотясь на перила лоджии, глядела во двор. – Вишню всю дрозды обклевали. На верхушке осталось... Да кому оно теперь нужно, это варенье. Импортного полно – хоть залейся. А не вкусное, что ни говори.

– Мам, принеси зеркало, с которым папа брился.

– И зачем это?

– Причесаться хочу, красоту навести. Вечер уже, народ принарядился, развлекаться идет.

– А мы – к "Санта-Барбаре".

– Ладно. Причешусь сначала. Не старуха все же.

– Ты как думаешь, Круз с Иден помирятся?

– Не думаю, а точно знаю. Но не скажу. Нечего мне зубы заговаривать. Неси зеркало.

Мать нехотя протянула ей зеркало с металлической подставкой. Анна села, сунув зеркало под подушку.

– После прихорашиваться буду, после кино.

Не говорить же матери, что смотреть в зеркало боязно, что часто путать она стала, где Анна, а где Анжела, и не знала толком, кого и как судить.

– Жар у тебя, наверно, небольшой, румянец играет. Померь температуру-то.

– Иди, включай "Барбару", я сейчас. – Проводив взглядом удалившуюся мать, она быстро достала сверкнувший кружок серебристого стекла и заглянула в него. Дыхание перехватило – Анжела! Осунувшееся лицо с зелеными глазами в копне спутанных ярко-медных волос. И румянец, точно, как у девчонки! Вот если блузку изумрудную шелковую найти и губы подкрасить!

Анжела вскочила, распахнула дверцы старого, бабушкиного еще, шифоньера. Нащупала, выдернула из груды тряпья любимую блузку и, уткнувшись в неё лицом, заплакала.Из комнаты бодро звучал музыкальный призыв телесериала.

... Утром мать разбудила ее:

– Я этого человека пока в столовую проводила. Не понимает он по-русски. Вид очень важный. Анжелу Градову спрашивает. Ты уж приоденься, дочка, и выйди. Нехорошо в кровати при чужих валяться.

– Ну вот, друзья, мой дом. – Открыв дистанционным пультом ворота, Пламен загнал автомобиль во двор и помог Ларе выйти.

– Здорово! Ты с цветами сам возишься?

– Никто здесь с ними не возится. Выкошу газон и все дела. Розы сами везде вьются, горшки со свежими бегониями моя домоправительница покупает. Хочет дом в порядке поддержать, как при Кларе было... А моя берлога наверху. И мастерская. и кабинет, и вообще... Холостяцкое место обитания.

Сидней одобрил:

– Забавная конструкция, с заморочками. И не пойму, на что похоже.

– На все сразу. Человек жаден – хочет и средневековый замок, и мавританский дворец, и викторианский особняк в "одном флаконе" иметь.

– Похоже на "дом Кшесинской", только плюс нечто авангардистское.

– Мы его купили у одного шизанутого поэта. Он все это и придумал. Осмотрели? Прошу оценить интерьер, а главное – содержание холодильника. Впрочем, нет! Подождите в гостиной, я принесу горячую пиццу... – Засуетился Пламен, порадовавшись, что синьора Рузани успела прибрть комнаты.

– Может, сходим в кафе? – предложила Лара.

– Вы мои гости! Я же специально притащил вас сюда, чтобы показать, как живу, похвастаться. – Он вытащил из бара бутылки. – Здесь полный набор.

– Лучше кофе покрепче. Сегодня, полагаю, все не выспались. К тому же, мне скоро на самолет. – Сказала Лара,оглядывая жилище Пламена.

– Я тоже лечу домой. – Сид все ещё пребывал в задумчивости.

Пламен развел руками:

– Не получился значит банкет... Но хоть фото на память можно пощелкать?

– Нужно. Потом пришлешь мне в Москву. Буду Машке показывать и Кате. Это моя подруга. А ещё родителям. Они давно рвались с тобой познакомиться. – Лара усиленно наигрывала бодрость. На самом деле, чем ближе они подъезжали к Милану, тем сильнее охватывало её смятение. А уж в доме Пламена стало вовсе тяжело и муторно.

Это оказался странный дом, узнаваемый. Словно прожила в нем долгую жизнь, потом покинула, а теперь вернулась, в растерянности узнавая старых друзей – вазы, книги, статуэтки, кресла с такой знакомой, любимой обивкой. Если немного призадуматься, наверняка вспомнишь, где и когда каждая вещица куплена. Вон тот латунный подсвечник на крученой толстой ноге – они вместе откопали на "блошином рынке", а китайскую вазу подарили к юбилею друзья...

Воспользовавшись моментом, Пламен щелкал приумолкших гостей.

– А теперь – коллективное фото. – Поставив камеру на автомат, Пламен подсел на диван к Сиду и Ларе. Они переглянулись, вспомнив, как делали автоматом "свадебные" снимки на крымском пляже – с развевающейся "фатой" за плечами Лары. Вспыхнула очередь блицев.

– Отлично... – Пламен поднялся. – Не стану навязывать вам свою компанию. Прошу внимания всего лишь на пять минут. Попрошу проследовать за мной. – Сид и Лара пошли вслед за хозяином через комнаты к деревянной лестнице. – В мансарду, друзья. Хочу показать вам свою коллекцию.

– Полагаю, для твоих снимков не хватило бы и огромного выставочного зала, – заметила Лара.

– Еще бы – в них весь мой труд, все, что сделано этими руками, башкой... Ну, не знаю, чем еще... Злодеи завистники говорили, что когда я работаю с обнаженной натурой, то, очевидно, снимаю причинным местом. Слишком чувственно. Может, это комплимент, а? Слишком в этом деле не бывает... Вот, мы на месте. – Он распахнул дверь в небольшой чулан без окон, сплошь заставленный стеллажами. На стеллажах – коробки, рулоны бумаги, чертежные папки, части мольберта и прочий хлам. Комнату освещала висящая под потолком матовая лампочка. – Так вот, господа присяжные заседатели, прошу о снисхождении в связи с чистосердечным признанием... Лара, мне не очень хотелось бы показывать тебе эту комнату, но сегодня утром Сидней Кларк рассказал, насколько это важно... А может, я ищу оправдание своей маленькой странности... Прошу присесть... – Пламен сдернул со стены рабочий халат и стер им пыль со скамьи, похоже, притащенной сюда из сада.

– Так вот... Пламен Бончев был забавным малым. Еще ребенком он решил, что непременно прославится. А для этого должен снимать знаменитостей. Но ведь знаменитостями не рождаются, чаще всего. И он задал себе вопрос: а кто же из попавших в твой объектив девочек станет звездами? И начал собирать досье. – Пламен достал картонный ящик и извлек из него крошечную фетровую шляпку. – Эта вещица принадлежала некой старлеточке, снимавшейся у меня для календарей. Она стала самой популярной актрисой на Бродвее в... Нет, я не вправе разглашать секреты сегодняшних супер-звезд... В общем, я подхватывал детали туалета моих клиенток, в надежде, что когда-нибудь сделаю оригинальный музей. – Он открыл коробку, вроде таких, в которых продают туфли в дорогих магазинах, зашуршал тонкой бумагой. – Это кассеты с пленками. Читаю: Крым, 1972 год. Снежина, Лара, "шейх"... Ха! Ведь я собирал компромат на Мухаммеда. Могу доставить ему сегодня массу неприятностей.

– Он уже их имеет, – вставил Сид. – Потерял любимую жену и дось.

– Ну, а эта вещица знакома вам, дорогая синьора?

Лара взяла черный гипюровый бюстгальтер.

– Он! Я же не могла потерять...

– Ты забыла его в моей комнате, после того, как в слезах убежала. Это было наше последнее свидание... Бог знает, как дорожил я этим кусочком кружев...Извините. мистер Кларк, за интимные подробности.

Лара достала из атласной подкладки черный пакетик и передала Сиду:

– Это?

– О, черт! Неужели она? – Глаза Сида восторженно блеснули. Понимаете, Лара, я рассказал Пламену, зачем разыскивал вас. И церемонию перепрятывания пленки, и как вы спрятали её в своем белье. Он все выспрашивал: "Ну? ну? ну?" А потом долго хохотал. И сказал: "Не отвертитесь, я забираю вас в гости. Тебя и синьору Решетову"... И, верите, мне показалось, что... Вы, Пламен, слегка того... Ну, с тараканами в голове.

– А мне сдается – тронутый здесь ты, парень... На кой черт тебе пленка, провалявшаяся на чердаке четверть века? Вы с Гудвином немного... вобщем, немного на этом кладе сдвинулись. Он ведь так и не видел этого пакета?

– Нет.

– О'кей! Пойдемте в лабораторию, глянем, какого черта я прятал в табакерке.

В пакете оказался тюбик, в тюбике – микропленка. Вставив её в увеличитель, Пламен поставил кадр на экран.

– Здесь что-то по-русски. Похоже на протокол.

– Это и есть протокол. – Лара подошла поближе. – Видите, гриф? "Секретный архив ОГПУ". – Была такая организация в первые годы советской власти, типа КГБ, что ли. – Она пробежала глазами текст. – Речь идет о затонувшем в Балаклавской бухте английского судна "Принц", на борту которого находились золотые слитки. Описывается, какие ученые были привлечены к созданию глубоководного аппарата... Так... Что же дальше? Пламен передвинул кадр. – Описание работ, типа дневника, когда, на какую глубину... Дальше... Вот! Обнаружен корпус и, как они пишут, "объект 3-15"... Не понимаю... Текст послания в правительство с выводами: "Поиски прекращены в связи с отсутствием искомого предмета". Предполагают, что англичане сами давно извлекли свое сокровище, но промолчали.

– Да! Арчи говорил, что группа товарищей из этой государственной конторы сговорилась втихаря перепрятать слитки до лучших времен. А потом извлечь для личного пользования. Думаю, они полагали, что СССР долго не продержится.

– Ага! – Обрадовался Пламен, переменив кадр. – Карта! Плохонькая, но все отлично видно. Подводный грот, в нем пещера, а в пещерке крестик "объект 3-15".

– Выходит, Арчи не ошибся!

– Вот и порадуй старика. – Пламен достал микропленку, уложил в пробирку и протянул Сиду. – С вас причитается, если, конечно, "объект 3-15" не сожрали акулы.

– Там нет акул. Золото в стальных ящиках. Но я все равно не верю . Так не бывает. – Задумчиво пробормотал Сид.

– Не хочется разочаровывать тебя, Сидней, только похоже, кто-то водит вас за нос. Тебя и Гудвина. Или сам Гудвин втягивает тебя в какую – то авантюру.

– Ненужно во всем искать подвох. Он сам вас найдет. Давайте радоваться тому, что интересующий симпатичных людей предмет найден. Лично я жутко порадуюсь, если, клад всеже найдут. – Ободрила Сида Лара.

– Может, на радости заказать пиццу? – Предложил хозяин.

– Пожалуй... Все равно я уже опоздала, да и без предварительной резервации рассчитывать на билет было легкомысленно.

– Рассчитывать на билет за пол часа до рейса ! – Пламен изобразил сокрушительное недоумение. – Вы легкомысленная женщина, синьора Решетова. Он заглянул в голубые глаза: – Скажи честно, Лара, хоть кто-нибудь кроме меня это заметил?

*Глава 19

Сид прибыл в Корнуэлс на поезде, выехав из Лондона рано утром. На тихой привокзальной площади ожидали пассажиров три такси. Но, похоже, воспользоваться наемным транспортом предполагал только Сид. Две дамы, вышедшие из поезда в этом маленьком провинциальном городке, направились к автостоянке, где оставили свои автомобили.

Было чудесное сентябрьское утро. На площади среди цветочной клумбы стоял задумчивый памятник в монашеских одеждах. Вокруг расхаживали крупные сытые голуби, а за спиной каменного основоположника чего-то (он опустил лицо к огромной распахнутой книге – почерневшей и здорово отделанной голубями) в густых кронах старых деревьев отдыхала церковь, чистенькая и нарядная.

Услышав адрес, таксист многозначительно хмыкнул. Возможно, это лишь показалось Сиду. С тех пор, как он получил приглашение в Корнуэлс, подозрительность не покидала его.

Странно, все выглядело. Более, чем странно. Вернувшись к Арчи с добычей, Сид подробно отчитывался чуть ли не до утра. В радости собственной победы он даже не заметил реакции Гудвина. Тот был непривычно сосредоточен. И это в самом финале, когда должен грохотать праздничный салют!

– Арчи! Ты, кажется, расстроен, что дело подошло к концу?Ага! Я все время подозревал, что ты не верил в чертов клад с самого начала. Ты играл мною, как пешкой, передвигая на известном только тебе поле... Разгорячился Сид.

– Тише, мальчик... Давай говорить серьезно. Мне действительно грустно расставаться с игрой. Но дело не в эмоциях. Меня беспокоит самая ответственная и рискованная часть операции – изъятие клада.

– Не верю! Ты давно все рассчитал до мелочей и наверняка знаешь, как справиться с этой задачей.

– Э-э... Да вас, мистер Кларк, похоже, заботит вопрос дележки. Уж не отстраню ли я завершившего свою роль компаньона... Справедливо... У тебя и в самом деле нет никаких гарантий. Кроме моего слова... А чего стоит болтовня старого дурака?

– Не надо, Арчи... Я ведь не очень верил в эти сокровища. И где бы они ни находились, на дне или в чужом кармане, я благодарю тебя за эти месяцы, за интересную жизнь и людей, которых узнал.А главное... Знаешь,ведь даже если ты намерен меня начисто облапошить, твоя игра помогла мне с правиться со своими проблемами. Спасибо, компаньон!

– Хорошая речь под занавес, мальчик.

– Мне следует удалиться?

– Да. У каждого из нас теперь свои заботы. Я должен организовать экспедицию. в Крым, ты – продолжить образование.

– Что-что?

– Представь, я все устроил. У меня оказался старый приятель в Принстоне. Как раз на кафедре юриспруденции. Он полагает, тебе необходимо попробовать пойти сразу на второй курс. Ведь полтора у тебя были уже в кармане.

– Я все забыл.

– Ты способный парень. Только пойми – это надежный ход. У тебя будет стипендия, кое-что на сладкую жизнь добавлю я.

– Не надо широких жестов, Арчи...Я ни в чем не виню тебя и ничего не жду от добренького мистера Гудвина... Возможно, я продолжу учебу. Возможно. Впереди ещё шесть недель – достаточно для раздумий.

– Полезешь в грязь? Вернешься на чердак к дружкам-наркоманам?

– На солидных джентльменов в темных переулках я нападать не стану. Это уж точно.

– О'кей, думай. Но учти – в сентябре на адрес университета в Бостоне может поступить письмо Сиднею Кларку. Я позову тебя, чтобы делить миллионы...

Сентябрь шел к концу, письма от Арчи не было. Зато пришел конверт с приглашением без подписи. Весьма солидный конверт с великолепной карточкой и чеком на сумму, достаточную для проезда в Корнуэлс. В один конец, естественно. Сид в недоумении тер лоб, разглядывая послание. Что бы сие означало? Может, речь пойдет о законспирированной дележке, и Арчи не мог дать знак по-иному? Допустим, просто позвонить... Бред какой-то. "Имею честь пригласить мистера Сиднея Кларка на уик-энд в Корнуэлс на вилле "Лето"". Следовал адрес и подпись "Друг".

Ха! Вот уж кому не следовало доверять в первую очередь, так это людям, напяливающим маску друга. Печальный опыт Сида заставлял его держаться настороже, вынюхивая подстерегающую опасность. Пытаясь вычислить загадочного владельца виллы "Лето", Сид терялся в догадках. Одно он знал наверняка – Сидней Кларк на этот раз не отступит без сопротивления. В кармане его куртки притаился пистолет.

Район оказался шикарный – между пологих холмов поблескивала гладь озер, на холмах располагались виллы, окруженные большими садами.

– Вам сюда. – Таксист свернул в кленовую аллею, ведущую к чугунным воротам. Створки распахнулись сами, автомобиль въехал на площадку перед большим домом в викторианском стиле. Гостя встречал дворецкий.

– Сидней Кларк? – Позвольте проводить вас в гостиную.

Поднимаясь по лестнице, следуя через холл, Сидней успел определить, что дом декорирован и обставлен со вкусом. Стариная мебель, картины, зеркала, люстры, похоже, не были подделками. Но от всего исходил едва уловимый дух обновления. Подметив за высоким окном стремянку, Сид сообразил – в этом доме только только завершили ремонт! Выходит, хозяин въехал сюда совсем недавно.

На пороге гостиной дворецкий объявил имя прибывшего двум находившимся там дамам. Обе в светлых, легких элегантных костюмах. Одна из них, радостно бросившаяся навстречу вошедшему, оказалась графиней Флоренштайн.

– Боже, как я рада видеть тебя здесь! Мы прибыли час назад и я уже начала сомневаться, что привезла сюда дочь. – Снежина пригласила Сида к кофейному столику. – Пока за хозяйку здесь я. Хочешь что-нибудь выпить?

– Пожалуй, вина.

– Может, ты объяснишь, наконец, что все это значит? – Софи поставила на столик поднос с бокалами?

– Честное слово, ехал сюда словно в завязанными глазами. Мне прислали приглашение в университет, без подписи. И чек на билет. Эторму благодетелю ясно, что я не миллионер, но зато известный авантюрист. Обожаю загадки. Что же заставило прибыть в незнакомый дом вас, дорогие дамы?