Текст книги "Роман для женщин"

Автор книги: Михал Вивег

Глава XIV

Неловкий инцидент при заказе аперитива – Мыслит ли Оливер самостоятельно? – Носки Рикки

1

В воскресенье, уже в половине первого, мы сидим с Оливером в «Лувре» и ждем маму. Оба нервничаем, Оливер даже опрокидывает стакан минералки.

Мама появляется в пять минут второго. Выглядит превосходно. Она озирается – я машу ей рукой. Она уверенно проходит между столами. Некоторые мужчины провожают ее взглядом. Оливер встает.

– Здравствуй, мама, – говорю я торжественно. – Разреши мне представить своего друга Оливера. Оливер, это моя мама. Познакомьтесь.

– Мы уже немного знакомы, – говорит Оливер с некоторой неуверенностью – таким я не знаю его. – Здравствуй, Яна.

Мама протягивает ему руку, но я хорошо вижу, как она отводит взгляд в сторону.

– Оливер? – говорит она. – Оливер? Ну что ж, отлично, постараюсь запомнить.

Не принимая во внимание стул, предложенный ей Оливером, она садится рядом со мной.

Мы озадаченно смотрим на нее.

– Ну и что? – ухмыляется она. – Ждете, что я скажу «мне приятно» и так далее?

Наступает тишина, долгая и тягостная. Я беру ложку и стучу по рюмке.

– Послушайте, – говорю я. – Я хочу вам кое-что сказать.

Мама вздыхает.

– Я хочу вам сказать, что я люблю вас, – произношу я прочувствованно. – Обоих – вы понимаете?

К сожалению, в ту же минуту подходит молодой официант с меню, и мои слова звучат совсем не так, как мне хотелось бы.

– Подать какой-нибудь аперитив? – спрашивает он.

Мы все молчим. Официант вопросительно поднимает брови.

– Вы что-нибудь выпьете? – обращается Оливер ко мне и к маме.

– У вас есть диазепам? – спрашивает мама официанта и подмигивает ему. – Или какой-нибудь другой антидепрессант?

Официант заметно краснеет.

– Мама… – прошу я.

Мы обмениваемся взглядами.

– Пардон, пардон, – говорит мама. – Сухой мартини, пожалуйста.

– И мне тоже, – роняет Оливер.

Официант признательно кивает.

– А для дочери? – спрашивает он Оливера.

Я единственная, кто смеется.

– Извините, я на минуту, – говорит мама.

Она берет салфетку, которая лежит у нее на коленях, неторопливо складывает ее и удаляется в сторону туалетов.

Оливер прямо валится ко мне в объятия. Я глажу ему лоб и щеки.

2

Мама возвращается, вид у нее более спокойный; она чуть заметно улыбается и даже бросает беглый взгляд на Оливера.

Не знай я ее, я бы сказала, что в туалете она ширнулась.

Официант приносит заказанный аперитив, и мы без особого интереса диктуем ему выбранные блюда. Как только он удаляется, я поднимаю рюмку.

– За нашу встречу!

– Лучше за здоровье, – поправляет меня мама.

– За здоровье, – говорит Оливер.

Мартини приятно охлажден.

– О'кей, Оливер, – произносит мама, кивая головой. – Мы не виделись без малого двадцать лет. Поэтому я с удовольствием послушала бы, как ты жил все эти годы…

В ее голосе пока нет иронии. Я глажу ее по запястью руки.

– Здесь, при детях? – говорит Оливер с притворной заботливостью, показывая на меня.

Мама снисходительно улыбается:

– Они уже большие. Приступай.

Оливер разводит руками: трудно вместить двадцать лет жизни в несколько фраз – означает его жест. Но потом он кивает.

– Хорошо. Сколько у меня для этого времени? – спрашивает он. – И в каком жанре я должен повествовать?

– В жанре социальной драмы, – с готовностью подсказывает мама. – Бедность, плохое питание, убогая одежда… Герой рассказа без средств к существованию, в театр ходит в кроссовках, носит детские часики… Тебе же знакомы такие персонажи…

Оливер поначалу смеется. Наконец я могу представить их вместе – и чувствую при этом легкий прилив ревности.

– Такой жанр напрашивается сам собой, – допускает Оливер. – Но лично я скорее ратовал бы за гротеск. В моем случае вполне подошел бы и жанр ужасов.

– Что ж, постарайся нас удивить, – говорит мама.

Оливер начинает рассказывать. Он серьезен, даже излишне краток и вовсе не придает своей биографии какой-то исключительности (извиняется передо мной: дескать, мне уже говорил об этом, не хочет, чтобы я скучала): абсурдное изучение социалистической экономии, жуткая военная служба в Жатце [52]52
  Город в Северной Чехии.


[Закрыть], две скромные должности в одном ведомстве, шестилетний бездетный брак, развод, короткая карьера после революции 1989 года в рядах Гражданского форума [53]53
  Движение, сыгравшее основную роль в подготовке и проведении «бархатной» революции 1989 г.


[Закрыть], сейчас – вот уже восемь лет – он работает в сравнительно известном рекламном агентстве. Работа с точки зрения морали спорная, но прилично оплачиваемая, подчас даже забавная. Он замолчал.

– Почему вы развелись? – спрашиваю я с живым интересом.

Оливер окидывает меня взглядом.

– Она задавала мне невозможные вопросы, – отвечает он. – И была ужасно ребячлива. Например когда я сидел в ванне, она входила в ванную комнату и топила все мои пароходики…

Я смеюсь.

– Вуди Аллен, – просвещает меня мама холодно. – Возможно, тебе неплохо было бы знать, что большинство мыслей Пажоута – заимствованные цитаты…

Оливер цепенеет.

Мама извиняется.

И все в таком духе. Расходимся мы чуть позже половины второго с чувством немалой горечи. Я иду с мамой домой; Оливер решает прогуляться.

3

Дома я расспрашиваю маму про Америку, мне ясно, что тема «Оливер» в оставшиеся часы этого уик-энда закрыта. Она описывает мне житье-бытье у Стива в Чикаго, а потом мы обсуждаем серьезные и комичные последствия его брачного предложения. Мы уже снова хихикаем, как две близкие подружки.

Когда вечером снизу звонит Рикки, в первую минуту я даже не представляю, кто бы это мог быть. Возможно, милые дамы, это вам покажется невероятным, но я и вправду забыла о нем.

Я виновато смотрю на маму и иду открывать.

– Hi, Jana! – горланит Рикки. – How are you? How was your trip to Chicago? [54]54
  Привет, Яна!.. Как вы? Как ваше путешествие в Чикаго? (англ.)


[Закрыть]

Его произношение кажется мне еще более катастрофичным, чем когда-либо. Он тут же начинает разуваться, хотя мы раз сто говорили ему, что гости у нас обуви не снимают.

– I'm fine [55]55
  Все в порядке (англ.).


[Закрыть], – говорит мама с грустной улыбкой; я замечаю, что взгляд ее устремлен на кричаще-узорчатые носки Рикки. – Nice socks [56]56
  Отличные носки (англ.).


[Закрыть], – говорит она, и мы обе смеемся. Рикки, немного поколебавшись, присоединяется к нам. Подойдя к маме, целует ее в щеку. Меня целует, естественно, в губы, а когда мама отворачивается, проводит рукой по моей груди. В эту минуту звонит мой мобильник, лежащий на холодильнике. Даже не глядя на дисплей, совершенно точно знаю, что это Оливер.

Не спрашивайте, милые дамы, как я могла это знать, я и объяснить бы вам не сумела, но я это знала. С абсолютной точностью.

– Не помешал? – спрашивает Оливер.

Я нервно смеюсь.

– Он там? – тотчас догадывается Оливер. – Рихард?

– Ну, как-то… увы… да.

Слышу, как Оливер сглатывает воздух. Мама озабоченно смотрит на меня. Рикки стоит спиной ко мне, неловко изображая интерес к правилам какого-то дурацкого конкурса, указанным на коробке корнфлекса. Потом умышленно переходит на другое, более узкое место, между столом и кухонными шкафами, чтобы я не смогла пройти с телефоном туда, откуда меня не будет слышно.

– Видишь ли, я решительно не хотел бы, чтобы… – запинается Оливер.

– Я понимаю, – говорю я. – Не надо ничего объяснять.

– Батюшки светы, я кажется ревную! – восклицает Оливер, словно удивляясь. – У меня да-же разболелся живот. Просто смешно… Все во мне цепенеет – представляешь? Просто абсурд какой-то!

– Но это же… полное идиотство, пойми! – говорю я в отчаянии. – Это абсолютная глупость, поверь мне!

Рикки оборачивается и, не таясь, смотрит на меня.

– Бог мой! – говорит Оливер. – Он у вас останется ночевать?

Я со всей силой прижимаю телефон к уху и смотрю на носки Рикки.

– Не знаю. Но в самом деле это… не имеет никакого значения, ведь я уже… Я могу позвонить тебе позже? – спрашиваю.

– Разумеется. То есть что значит позже? – мучается Оливер. – Я хочу сказать, что это… какая-то дикая ситуация. Черт знает что!

Мне его жалко. Хочется успокоить его. Хочется поцеловать.

– Я позвоню тебе очень скоро, – говорю настоятельно. – Через десять минут, хорошо? Прошу тебя, не психуй!

– О'кей, – неуверенно говорит Оливер.

Я отключаюсь.

– Кто хочет кофе? – невозмутимо говорит мама.

– Я – да, – утвердительно кивает Рикки. – Это была Ингрид? – спрашивает он с подозрением.

– She is crazy [57]57
  Она ненормальная (англ.)


[Закрыть], – добавляет мама. – Я имею в виду Ингрид…

Она тут же поворачивается ко мне.

Я воскрешаю в себе воспоминание о том, что Ингрид рассказывала мне о прошлогоднем Сильвестре.

– Нет, – отвечаю я раздраженно. – Это была не Ингрид.

Рикки выжидает, но я молчу. В воздухе запахло скандалом, но я и пальцем не шевельнула, чтобы предотвратить его.

Рикки смотрит на маму, словно ждет, что она объяснит ему происходящее, но мама отвечает ему лишь равнодушным взглядом.

– Кто звонил? – вертит головой Рикки.

Кто звонил? Господи, кто мне звонил? Я вздыхаю – и вдруг все предшествующие треволнения как рукой снимает.

Я абсолютно спокойна.

– Оливер, – выговариваю я.

Мама удивленно глядит на меня. Рикки открывает рот.

– Оливер?! – срывается с его губ. – Тот… что был с нами на отдыхе?

В его голосе еще нет ревности, пока только удивление. Все слишком неожиданно, слишком свежо. У Рикки не укладывается это в голове.

– Почему он звонит тебе? – спрашивает он прямодушно. – Ведь он старый?.. Или, может, ты?..

В его голосе уже сомнение. Он ищет в моих глазах заверение, что это неправда, и не находит его.

– Он не старый, Рикки, – говорю я грустно и торжественно одновременно. – Я люблю его.

Он испуганно, почти по-детски моргает. Его мир просто-напросто рушится. Нет, не может быть! Там у него в портфеле футляры для «Nokia-3210», которые нравятся моей маме! Он хотел подарить ей футляр к Рождеству, он ведь говорил со мной об этом! Мы должны были вместе выбрать его! Чайник начинает свистеть. Мама заливает кофе в подготовленные чашки, ставит их на поднос и молча относит в гостиную. Рикки силится подобрать слова, но лишь безмолвно открывает рот. Мне, разумеется, жалко его, но вместе с тем вся эта сцена уже кажется комичной.

– Как же так? – восклицает наконец Рикки.

Я пожимаю плечами.

Это самый искренний ответ, который я могу дать.

– А я… ведь я…

– Это не твоя вина, Рикки, – говорю я тихо, точно героиня из фильма.

– Ведь я уже два года коплю на квартиру! – выпаливает Рикки в приливе несправедливой обиды. – С Лисой-плутовкой!

Глава XV

В Таиланд из-за Лисы-плутовки – Что терзает хрупкую душу принцессы Стефании? – Connecting people – Мытье окон – классная работа!

1

Да, это так. Год назад Рикки тайком оформил вклад на строительство квартиры и ежемесячно перечислял из своих сбережений три тысячи крон, за каждого из нас по полторы тысячи. Предполагалось, что это будет сюрприз! Уже через четыре года он думал ошеломить меня накопленным целевым взносом, так же как и возможностью легкого получения кредита. Я только представила себе, как ему пришлось превозмогать себя, чтобы не проговориться. Задним числом стало ясно, почему всякий раз, когда я негодовала по поводу роста цен на пражские квартиры, он так загадочно улыбался.

И зачем ему все это было нужно? (Когда я вспоминаю эту загадочную улыбку Рикки, всегда чувствую себя виноватой.)

Поначалу мне кажется, что наш разрыв Рикки переносит мужественно: он не ноет, не канючит, не звонит. Я целые сутки провожу с Оливером, и чувства Рикки для меня далеко не самое главное на свете, и все-таки порой ловлю себя на том, что, бросая взгляд на темный дисплей мобильника, с неудовольствием думаю: как это он не звонит? Как это он ничего не обещает и ничего не вымаливает? Меня почти задевает, что он так мало страдает из-за меня.

На четвертый день Рикки присылает мне эсэмэску:

Лечу на три педели в Таиланд. Мне нужно забыть. Желаю всего хорошего.

Это «нужно забыть», на мой вкус, звучит несколько патетично, но, с другой стороны, непривычно сжатый, как бы мужской стиль Риккиного сообщения мне по душе.

– Стало быть, в Таиланд из-за Лисы-плутовки… – комментирует Оливер. – Знает ли министр финансов, что он дает денежную дотацию не на проживание, а на тайских проституток? Государственное пособие в четыре с половиной тысячи, по тайским меркам, это минимально две, а то и три путаны…

Применительно к Рикки мне это кажется бестактным и циничным.

– Откуда ты знаешь? – говорю я наступательно, но Оливер лишь улыбается.

– Дядя Бом построил дом… – вместо ответа напевает Оливер куплет из рекламы, и мы оба смеемся.

2

– Я окончательно порвала с Рикки Кабичеком, – сообщаю я в среду утром всем «разумницам» в редакции, разумеется, это известие дня. Романа сморкается, Зденька с Властой таращатся на меня – глаз оторвать не могут. Мирек до поры до времени доволен (по крайней мере до той минуты, пока не узнает дальнейших подробностей). Тесаржова лишь кисло усмехается: прошу вас, перестаньте болтать, означает ее взгляд, сегодня сдача номера.

Я возвращаюсь к компьютеру и просматриваю полученные материалы: Что терзает хрупкую душу принцессы Стефании? – Ольга из Клатов [58]58
  Клатовы – районный город в Западной Чехии.


[Закрыть]: Никогда не прекращу борьбу с излишним весом! – «Несмотря на финансовые затруднения, кредит я выплачу», – говорит Збынек Мерунка. – Неуплата алиментов – преступное деяние. – Почему на свадьбе Б. Питта отсутствовала невестина мать Нэнси? – Лающий кашель маленького Петржика ужаснул родителей. Моя шестнадцатилетняя дочь влюбилась, но отказалась говорить со мной о сексе. – Как оставаться молодым. – Сколько зарабатывают будущие королевы? – Воскресный рецепт: фасолевый салат с шампиньонами. – Пациентку долго мучила киста на яичнике. – У Камиллы, подруги Чарльза, нервное расстройство. – Марцела Бржезинова вместо мужчин меняет прически. – Эксклюзивно: афиша Кассандры. Для себя я отбираю два очень жизненных сюжета, которые звучат так: Вместо барменши шлюха! и Я отбила любовника у своего мужа! Я особенно не корплю над ними и освобождаюсь задолго до обеда.

– Товарищ астролог прислал новые гороскопы?! – спрашиваю я Зденьку (товарищ – намек на положительную люстрационную аттестацию астролога). Зденька испуганно поворачивается к Тесаржовой, а потом неприметно быстро кивает.

– Вот они, – говорит Власта.

С весьма многозначительным видом она протягивает мне текст едва ли на одну страничку.

Я подхожу с ним к столу и прочитываю свой гороскоп на следующую неделю:

Похоже, что судьба затеяла против вас долговременное наступление, единственная цель которого – уничтожить вас. Не отчаивайтесь – как всегда, вы сумеете сломить нерасположение судьбы. Вооружитесь терпением и начните хитроумное контрнаступление.

– Н-да, – разочарованно возвращаю бумагу Власте. Что ж, спасибо.

Когда минуту спустя я иду в туалет, Зденька выбегает за мной в коридор.

– Этот идиот опять прислал их поздно, – шепчет она мне. – Пришлось нам с Властой самим написать…

Мы тихонько хихикаем, думая о всех наших читательницах.

3

На следующее утро стою перед Оливеровым кухонным столом в его хлопчатобумажной майке на голом теле (майка немного забрызгана моей любимой ментоловой зубной пастой) и жарю блины на завтрак. Оливер, прижавшись к моей спине, гладит мне грудь. Писк мобильника сообщает о приходе СМС-сообщения.

Здесь тучи шлюх, но ты вне конкуренции: всех переплюнешь. Fuck you, bitch! – пишет мне Рикки.

Я смотрю на дисплей, потом показываю его Оливеру.

– Nokia, – говорит он. – Connecting people… [59]59
  Объединяя людей… (англ.)


[Закрыть]

У меня подрагивает подбородок – и я волей-неволей начинаю реветь. Масло брызжет и шипит. Оливер отставляет сковородку с газа, отводит меня к столу напротив и сажает к себе на колени. Чувствую давление его пениса.

– В общем недурной знак, что он написал это, – говорит он медленно, не переставая меня ласкать. – Для нас обоих. Он молодец, что наконец сбросил маску лицемерной мужской надломленности. И хорошо, что он вульгарен. Это окончательно избавит тебя от угрызений совести, а меня – от опасений, что ты вдруг растаешь…

Я беру желтую бумажную салфетку и сморкаюсь. Чтобы бросить скомканную салфетку в пепельницу на столе, я чуть приподнимаюсь с его колен и вдруг ощущаю, как Оливер медленно проникает в меня.

– Теперь боюсь только одного, – говорит Оливер хриплым голосом, – что я влюбился…

Я впервые слышу, как он произносит это слово.

– Тьфу-тьфу! Постучи по дереву! – говорю я, млея от счастья.

– Да, похоже на то! – наигранно ужасается Оливер. – Все признаки налицо!

4

Я отродясь ненавижу мыть окна.

В выходной день мою бабушкины окна и пою, бесстрашно стоя на парапете. Бабушка осеняет себя крестным знамением. На мне только трусики и майка – на дворе бабье лето. Солнце припекает мне плечи и расцвечивает белую штукатурку противоположного дома. Небо восхитительно голубое, листва в парке уже желтеет. Мальчишки внизу на тротуаре машут мне, и меня радует, что им нравится моя попка. «Мистер Мускул» приятно пахнет. Окна блестят.

Мне кажется, что мытье окон – классная работа.

Какая жалость, что у бабушки их так мало.

– Есть ли у тебя какой парень, Лаура? – язвительно спрашивает бабушка, когда мы вместе с ней пьем жиденький кофе.

– Есть, бабушка! Зовут его Оливер!

– Это хорошо, – говорит бабушка. – Человеку нельзя быть одному.

5

Я не помню того времени, когда радость жизни я ощущала бы в полную силу. Разве что в детстве, но с той поры радость жизни мне всякий раз приходилось как бы постигать. Начиная с папиной смерти мне всегда надо было убеждать себя, что та или иная переживаемая минута приятна, прекрасна или даже неповторима и не сознавать этого было бы просто кощунством. Поэтому я старалась воспринимать все в розовом свете. А если мне не удавалось замечать красоту жизни самой, помогали другие: взгляни, Лаура, на эти великолепные, зрелые крапчатые абрикосы! – Господи, Лаура, какое нынче удивительно синее море! – Это был восхитительный вечер, не правда ли, Лаура?

Если у меня хорошее настроение, я готова со всем этим согласиться: да, абрикосы и впрямь совсем неплохие… Да, в общем, это был приятный вечер… Но если я не в духе, то, кивнув механически, про себя думаю: да пошли вы в задницу со своими крапчатыми абрикосами!

А случалось, так называемая радость жизни нисходила на меня только спустя время – уже в воспоминаниях. В воспоминаниях моя жизнь, по сути, прекрасна: на прошлой неделе я видела великолепный театральный спектакль, в позапрошлом году у меня была сказочная поездка в Америку, а прошлой осенью – увлекательный поход на Шумаву [60]60
  Два горных хребта вдоль границы Чехии с ФРГ и Австрией.


[Закрыть]. В прошлом… Но одно дело – настоящее, а другое – прошлое. Для меня это совершенно разные вещи. В настоящем Америка была сплошным стрессом, во время того спектакля мне было нестерпимо душно (ко всему еще, сзади меня сидели какие-то придурки), а на Шумаве меня дико жрали комары и при ходьбе трусики больно врезались в пах.

И все в таком духе.

С будущим дело обстояло не лучшим образом. Я, например, мечтала о том, как однажды отлично уберу квартиру, куплю пармезан и красное итальянское вино, сварю spagetti frutti di mare и позову на них друзей Рихарда. Я буду раскованно мила и остроумна, в домашних джинсах, под рубашкой – никакого бюстгальтера, и Рихардовы друзья будут ему жутко завидовать. Но когда я осуществила свою мечту, все пошло шиворот-навыворот: я то и дело бегала в кухню, мыла рюмки, вытирала кетчуп с пола и ужасно бесилась, что все пялятся на мою грудь и в гостиной стряхивают пепел прямо на ковер…

Или я мечтаю как-нибудь после обеда смыться из редакции и вторую половину дня провести как молодая эмансипированная женщина: купить «ELLE» или «Cosmopolitan», сесть в каком-нибудь уютном кафе, заказать cappuccino, закинуть ногу за ногу и читать, задумчиво поглядывая сквозь витрину на спешащую толпу… А потом свою мечту реализую: любимая кофейня безнадежно набита, и я три четверти часа ищу другую; когда наконец какую-то (куда худшую) нахожу, то узнаю, что cappuccino мне не сделают, ибо у них минуту назад засорился жиклёр для подогрева молока. Что ж, заказываю себе большой espresso, но придурошный официант по ошибке приносит маленький; я выпиваю его за пять минут и не знаю, куда девать руки. Проходящие мимо люди неприязненно пялятся на меня сквозь витрину. Я пытаюсь читать, но текст едва воспринимаю и потому поспешно расплачиваюсь и еду домой или даже возвращаюсь в редакцию…

6

Оливер все перевернул.

В первые недели минуты, проведенные с Оливером, подчас прекраснее, чем рисуются потом в воспоминаниях.

Завтрашние дни с Оливером всякий раз превосходят сегодняшние представления.

Мы встречаемся после работы в его гарсоньерке.

НАПОЛНЯЮ ВАННУ, – пишет он мне эсэмэску, если приходит домой раньше меня.

ОСТАЛОСЬ ЛИШЬ ТРИСТА МЕТРОВ, – отвечаю я ему на ходу.

Мы купаемся, потом отдаемся любви; иногда наоборот. Вечером читаем или идем куда-нибудь ужинать. Часто ходим в театр, в кино; как только в зале гаснет свет, я протягиваю Оливеру очки, и он бумажным платком вытирает мне стекла – такой уж у нас ритуал. Он надевает мне очки и долго смотрит на мой профиль (знает прекрасно, что это нервирует меня). Я кладу голову ему на плечо, просовываю ладонь меж его колен, и он сжимает ее. Утром мы вместе чистим зубы и вместе завтракаем. В выходные посещаем музеи и галереи: тащимся в хвосте толпы иностранных туристов, перешептываемся и держимся за руки (я всегда именно так все и представляла себе). Иногда на Жофине берем лодку и два часа гребем вокруг Стрелецкого острова. Собираем каштаны. В следующую субботу на Оливеровой старой «шкоде» едем в зоологический сад, в воскресенье исследуем пригороды Праги.

– Смотри, какие прекрасные желтые груши! – киваю я ему, когда мы делаем покупки в супермаркете «Delvita». – Чувствуешь, как они пахнут?

Оливер покупает два кило.

Мы принадлежим друг другу. Я люблю его.

7

Мама уже не в силах смотреть на мою любовь к Пажоуту и в начале октября снова летит в Чикаго к Стиву.

Когда на лестничной площадке я сообщаю эту новость Жемле (о готовящейся свадьбе лучше умолчать), он воспринимает ее едва ли не ревниво.

– Опять? – качает он головой. – Ведь она только что была там…

В руках у него покупки, выглядит он устало. Разуваясь, садится на обувной ящик. Я снова замечаю, что у него довольно красивые глаза – только какой толк от таких красивых глаз, если они смотрят на вас из груды сала.

– Как ваша жена? – заставляю себя задать светский вопрос.

– Ах, – машет рукой Жемла, – все хворает… Как-то тревожно…

Мне даже жалко его.

8

Свадьба будет 10 декабря, пишет мама.

– Твоя первая любовь в декабре выходит замуж сообщаю я Оливеру.

Мы оба улыбаемся.

Прага, 20 января 2000

Дорогая Лаура.

Любовь моя, не перепутать бы мне дату в заглавии, ведь и это письмо (как и два предыдущих) было написано еще в начале месяца, хотя срок приема рекламы только двадцатое. Но всякий раз подачу письма в «Ренкар» [61]61
  Транспортное предприятие Праги.


[Закрыть]стараюсь оттянуть на день или на два (тамошние секретарши надо мной даже подтрунивают), чтобы несколько продлить надежду: а вдруг ты отзовешься, но пока надеюсь впустую. Твое молчание убивает еще и потому, что дает повод ко множеству самых мучительных домыслов. Быть может, ты еще не наткнулась на мои письма, хотя каждый месяц они заполняют в вагонах более сотни метров? Или ты их читала, но решила, что лучшим ответом будет презрительное молчание? Но что ты презираешь? Мою любовь к тебе? Ну что делать, если мне ничего не остается, как продолжать эту весьма дорогостоящую рекламную кампанию, хотя даже проверить ее эффективность у меня нет возможности. Правда, по городу ходит молва об этой затее, и, казалось бы, она вполне успешна, однако ты в качестве решающей целевой группы молчишь. «Пошлю» тебе еще пару-тройку писем и увидим: то ли моя назойливая реклама наконец возымеет действие, проникнет тебе под кожу, и я сумею свою продукцию (= мою любовь) продать, или мне не повезет, и фирма (= я) потерпит крах. Такова жизнь в условиях свободных рыночных отношений.

Сейчас мне вспомнился один американский фильм, который мы когда-то вместе смотрели (название, увы, я забыл, но ясно помню, что после кино мы зашли на пару рюмок в «Блатничку» и встретили там Ингрид и Губерта). Так вот, в фильме есть сцена, где известный и вечно спешащий куда-то голливудский продюсер решает дать молодому начинающему сценаристу шанс – на ходу уделяет ему одну-единственную минуту, в течение которой сценарист должен убедить продюсера в том, что его сценарий прекрасен… Я в более выгодном положении: на то, чтобы убедить тебя, каждый месяц мне отводится примерно шестьдесят строк (у НЕГО же целые дни и целые ночи…).

Если ты два предыдущих письма не читала, так знай, в них я пытался воздействовать на тебя трогательными воспоминаниями: воскресные утра у меня дома, свежие блины на завтрак, отпуск в Хорватии, на Канарах и так далее, помнишь? Теперь хочу ударить по тебе из более крупного оружия – поэзией. (Да, я стал читать стихи, кто бы мог подумать!) Недавно я наткнулся на «Любовное письмо» Ортена [62]62
  Иржи Ортен – чешский поэт, погибший в оккупированной фашистами Праге в 1941 году в возрасте 29 лет.


[Закрыть], в котором содержится много такого, ради чего я все это делаю… Вот оно.

 
Прозрачно лишь рассветное сиянье
Настанет время, ты устанешь ждать
Вдали воспоминанье потеряешь
Растает образ на изнанке век
 
 
У сердца моего нет сил летать
Его движенье – суетливый бег
В вечерний час придет к тебе посланье
Ты на конверте почерк мой узнаешь
 
 
Задумаешься – с прошлым жаль прощаться
Лишь на закате так прекрасна тьма
Ты станешь вдруг и старой и унылой
 
 
И слезы будешь лить пока не обратятся
К тебе мои незрячие глаза
И ты поймешь: в нас чувство не остыло [63]63
  Перевод Александра Эстиса.


[Закрыть]
 

Мы оба хорошо знаем, что реклама – надушенная падаль и тому подобное, но верь мне: в данном случае это совсем другое. Стихи болезненно зацепили меня и в последнее время – частые мои «гости». Это отнюдь не слоган, который я выбрал бы с циничной верой в его действенность. Ничего не продаю тебе, но от всей души дарую. Люблю тебя. Очень прошу – вернись.

Оливер