Текст книги "Роман для женщин"

Автор книги: Михал Вивег

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава XII

Все ли мужчины таковы? – Оливер отказывается от второй бутылки – Может ли любовную страсть охладить ящик для обуви? – Как Лаура целует кенгуренка? – Скандальное открытие в прихожей

1

Я ужинаю с Оливером!

Мы сидим в переполненном полуподвальном ресторане «Марко Поло» на набережной Влтавы; в окне надо мной – освещенный остров Жофин. Заведение выбрал Оливер: говорит, что ему нравится здешний добротный деревянный пол и добротные деревянные стулья.

Я оглядываюсь вокруг.

– А добротная деревянная обшивка? – спрашиваю с улыбкой.

Он отвечает мне улыбкой, но молчит. Мы оба в особом, приподнято-возбужденном настроении. Оливер, пусть и не отказался от своих вытянутых полотняных брюк, однако надел чистую рубашку и вполне приличный пиджак. Загар еще не сошел с него и очень ему к лицу.

– Перво-наперво сразу же ограничим круг наших разговоров, – говорю я. – Совершенно запрещаю вам говорить на такие темы, как современная политика социал-демократов, фильмы Формана, модерновая мебель, взвинчивание цен на недвижимость, Южная Америка и, главное, дети. Ни слова о детях, ясно?

– Хорошо, – недоумевая, соглашается Оливер.

Напористым шепотом пересказываю ему историю Ингрид (употребляю, естественно, выражение анальный секс). Он только кивает головой, но ничего не говорит. Мне кажется, что этой историей я, возможно, напрасно заморозила обстановку.

– В самом деле вы все одного поля ягоды? – к тому же ляпаю я глупо.

Оливер задумывается.

– Боюсь, что более или менее все, – говорит он серьезно, и я таращу на него глаза. – Мы отличаемся друг от друга лишь мерой своего эгоизма.

По счастью, в следующую минуту нам несут закуску; пламя свечи с приходом официанта трепещет, но не гаснет. Carpaccio превосходно, однако у меня перед глазами мертвая освежеванная коза.

– Ну, если можно, хорошего аппетита, – говорит Оливер.

2

Во время аперитива, о котором мы поначалу из-за Ингрид совсем забыли, предлагаю Оливеру перейти на «ты». Откладывать это уже невозможно. Мы чокаемся, и, как только спустя минуту привыкаем к непривычному ты, наш разговор обретает прежнюю легкость. Это опять тот Оливер, которого помню по нашим беседам на пляже: раскованный, умный, забавный.

Наклонившись ближе к нему, я под столом неприметно касаюсь его колена. Кожей чувствую его тепло. Пламя свечи отражается в его глазах – и меня ни на миг не посещает мысль о СПИДЕ или стафилококках.

– Я очень рада, что ты меня пригласил, – уверяю его. – Я люблю с тобой разговаривать.

Он не отвечает. Я беру бокал и выцеживаю несколько оставшихся в нем капель. Бутылка уже пуста.

– Может, закажем вторую? – предлагаю как бы невзначай. – Однова живем, не правда ли?

Иногда, нервничая, болтаю бог знает что.

– Бесспорная, хотя, откровенно говоря, и несколько банальная реальность, что мы «однова» живем, – неожиданно произносит Оливер, – в данную минуту не является для меня вполне убедительным поводом для того, чтобы заказать еще одну бутылку.

Он говорит это совсем другим тоном, чем говорил до сих пор. Я испуганно смотрю на него.

– Скажи напрямик, что хочешь со мной напиться, и я с радостью закажу еще одну бутылку, – продолжает он. – Но не лги. Я же не собираюсь врать. И не стану изображать живой интерес к взвинчиванию цен на пражские квартиры, когда на деле – мы оба это хорошо знаем – мне интересна только ты. Притворство, возможно, действенно, но ужасно утомительно. Мне будет сорок. Такие игры меня уже давно не занимают.

– Игры?

– Да, игры. Не хочу, например, все время умалчивать о Рихарде и тем самым замазывать факт, что в воздухе над нашим столом с самого начала ужина витает потенциальная измена.

Я в шоке.

– Ведь ты сам пригласил меня на ужин! – выпаливаю я.

– Да, конечно, – признает Оливер. – Но по крайней мере сейчас я пытаюсь вести себя прилично. Не хочу неприметно спаивать тебя, не хочу пользоваться твоей минутной слабостью, не хочу невзначай дотрагиваться до тебя, не хочу в подходящую минуту как бы неумышленно, случайно махнуть таксисту, а потом удивляться, что он вдруг остановился у моего дома и уже там без всякою насилия препроводить тебя в спальню… Вся эта обычная притворная дребедень!

Оливер к концу своего монолога повысил голос, но, заметив это, после короткой паузы заговорил тише:

– Я не буду изощряться в тактике, даже если она в конце концов пойдет мне на пользу. Я вполне сознаю, что такой демонстративный отказ от привычных приемов обольщения может восприниматься как чрезвычайно лицемерная тактика, но это не в моих правилах. Короче, если тебе приятно касаться меня, касайся, только в открытую… Если тебе действительно хочется натянуть нос Рихарду с почти сорокалетним неустойчивым алкоголиком, натягивай, но только осмысленно. С полным осознанием того, что делаешь. Не переноси свою ответственность на выпитое вино, на эту романтическую свечу на столе или на бедного таксиста… Взгляни на вещи трезво: ведь если я помашу таксисту, он отвезет нас в мою постель. Ты хочешь этого?

Хочу – и сделаю именно так. В ресторане, на виду у всех. Сначала я касаюсь кончиков его пальцев, потом сжимаю его руку. Наклонившись к нему, кладу свою горячую ладонь на его запястье, глажу его детские часики, поднимаю ладонь выше, до самого ворота его рубашки. Оливер закрывает глаза. Некоторые гости смотрят на нас. К нему ехать не могу, это я понимаю. Без своих духов, зубной щетки, чистых трусиков, очищающего молочка, ночного крема, пижамы и фемигеля – без всего этого мне не обойтись.

– В мою постель, – говорю я тихо.

3

Такси останавливается у нашего панельного дома.

Как я вам уже сказала, дорогие дамы, панельные дома мама сроду терпеть не может, еще когда папа был жив, она заставила его хотя бы облицевать кафелем гетинаксовый санузел. После смерти папы прежде всего решила заменить мерзкий бежевый линолеум в прихожей и кухне кирпично-охристой плиткой, а позже, скопив немного денег, вместо белых пластиковых дверей сделать деревянные. В позапрошлом году из всех комнат выбросила старые ковры, в «Баумаксе» со скидкой купила шестьдесят квадратных метров деревянного ламината образца «американская вишня», надела майку с глубоким вырезом и пошла попросить Жемлу оказать ей любезность и покрыть им наш пол… Жемла с радостью, причем безвозмездно, выполнил ее просьбу (Жемлова едва не сошла с ума), и мама наконец уже не заставляла гостей снимать обувь. В прошлом году свой реставрационный пыл она весьма смело устремила и за пределы нашей квартиры: покрасила перила вокруг лифтовой шахты, оклеила с моей помощью обоями коридор, заменила разбитый колпак на потолочной лампе и прилепила по краям ступеней оторванные прорезиненные полосы. К сожалению, даже при всех маминых стараниях вход в нашу квартиру выглядит далеко не презентабельно. Выйдя с Оливером из лифта (вечно пахнущего мочой и затхлостью), мы прямо натыкаемся на ящик для обуви семьи Жемловых, занимающий почти треть коридора; смастерил его сам Жемла, а Жемлова закрыла его красно-синей ситцевой занавеской с мотивами расцветшего дикого мака.

– Читая в каком-нибудь романе что-то вроде: «не в силах совладать со своей страстью, они стали раздеваться уже на лестничной площадке», – открывая дверь, говорю Оливеру, – я волей-неволей всегда вспоминала этот ящик для обуви…

Моя шутка чуть разрядила атмосферу.

– Не разувайся и проходи дальше, – говорю я и рукой указываю в сторону моей комнаты, – моя постель там…

Я все пытаюсь шутить, но на деле мы слегка обескуражены. К обоюдному удивлению, обнаруживаем, что даже нелицемерный подход к сексу не без сложностей. Во всяком случае даже высказанная правда пока еще не расковала меня настолько, чтобы я могла, не моргнув глазом, сказать Оливеру: «Ступай в ванну и вымой свой баклажан, я подожду тебя в спальне…»

Мы стоим на пороге моей девичьей комнаты. Вдруг я перехватываю взгляд Оливера. На полочке над моей постелью большая коллекция плюшевых игрушек: кенгуру, песик, котенок и многие другие.

– Господи, что это? – выпаливает Оливер с неподдельным ужасом. – Немедленно покажи мне свой паспорт!

– Это просто… талисманы, – говорю я растерянно и быстро убираю зверей. Чувствую себя настолько виноватой перед ними, что, несмотря на присутствие Оливера, целую кенгуренка, прося прощения.

– Мне показалось или ты его в самом деле поцеловала? – восклицает Оливер.

– Не показалось! – Я мужественно встречаю его взгляд, но при этом ужасно краснею. – Он приносит мне счастье.

– Ты целуешь эти… предметы каждый вечер? – спрашивает Оливер.

Я пристыженно киваю.

– Так это не что иное, как зависимость, – нахмурившись, заключает он.

Он считает, что мне надо лечиться. Предлагает что-то вроде альтернативной антинаркотической программы: сначала я должна буду целовать просто куски плюша.

– Чтобы не было глаз, понимаешь? – говорит он безапелляционно. – Следующая фаза – переход от плюша к постельному белью из Дамаска.

Я пытаюсь заткнуть ему рот, но Оливер всякий раз отдергивает мою руку.

– Это, конечно, трудный шаг, но, если сумеешь, все будет в ажуре.

Я прижимаюсь к нему всем телом и целую его.

– Своего сумчатого ты целовала дольше, – с упреком говорит Оливер.

4

Где-то к исходу ночи в полусне чувствую, как Оливер осторожно приподнимается и нежно высвобождает руку из-под моего вспотевшего затылка. Открываю глаза. В комнате уже слабый свет – за окном мало-помалу рассветает.

– Надо пойти отлить, – извинительно шепчет Оливер. – Это одно из множества неудобств секса с тем, у кого не в порядке простата.

Он деликатно отворачивает голову, чтобы не дышать на меня. Я с улыбкой киваю, подкладываю руки под голову и вытягиваюсь, как кошка. Оливер, подняв перину, смотрит на меня. На наших смуглых телах светятся белые полоски от плавок. Он садится, но, прежде чем он успевает поставить ноги на пол, я увлекаю его обратно в постель.

– Пойду пописать, – стонет он.

– Всего десять секунд, – прошу его.

Прижимаясь, мы гладим друг друга. Он ужасно горячий, кожа его хорошо пахнет и очень приятна на ощупь.

– Ваше время истекло, – говорит Оливер. Он встает и идет в ванную. Мне нравится его зад. Слушаю, как он справляет нужду, и мне почему-то весело. Я ничуть не чувствую себя виноватой – эдакой изменщицей, только что обманувшей своего парня. Кто-то из соседей за окном заводит машину. Кто-то над нами принимает душ. На первом этаже останавливается лифт, бухают двери. Все эти звуки кажутся мне милыми, близко знакомыми, дружественными. Оливер пускает воду, моет руки и приглушенно полощет водой рот. Моя улыбка – еще шире. Я уже не могу дождаться, когда он вернется. В замке гремит ключ, и сквозь застекленную дверь в комнату проникает трапеция света из прихожей. Я надеваю майку и быстро выскакиваю из постели. Слышу, как мама ставит чемодан на пол и вздыхает: она уже заметила мужские туфли. Оливер все еще полощет рот.

– Рикки? – спрашивает мама.

Голос раздраженный. Слышу, как открывается дверь ванной. Тишина.

Оливер и мама стоят, уставившись друг на друга, и молчат. Меня они вовсе не замечают. На маме темно-синий костюм, тот, в котором иногда ее принимают за бортпроводницу. Оливер стоит абсолютно голый, прикрывая свое мужское достоинство полотенцем.

– Яна?! произносит он удивленно, оторопело.

– Что ты здесь, черт возьми, делаешь? – выговаривает наконец мама.

В следующее мгновение меня осеняет:

Оливер – это Пажоут.

Глава XIII

Человек меняется – Как с этим справилась Лаура? – Что покупает Рикки Лауриной матери к Рождеству? – Неожиданное признание лучшей подруги – Секс в Marlboro Country – Звонят взрослые люди

1

Оливер пятится назад в ванную и запирается там.

Мама в прихожей садится на чемодан. Я подхожу обнять ее, но в эту минуту Оливер что-то кричит из-за двери, звучит это, как стон.

– Что ты сказал, Оливер? – громко спрашиваю я.

Мама насмешливо вертит головой.

– Что ты хочешь, Пажоут? – кричит она.

Слышу, как Оливер вздыхает. Потом, холодно и явственно произнося слова, он просит принести его изрядно поношенную, абсолютно немодную одежду.

У мамы лицо наливается краской.

– Вон из моей ванной, Пажоут! – кричит она. – Вон из моей жизни!

Я не узнаю ее.

– Люди меняются, мама, – шепчу я. – Развиваются.

– Плевать мне на это! – злобно шипит мама.

– Я сейчас приду к тебе, Оливер! – кричу ему.

Я хочу маму погладить, но она увертывается от меня.

– Мама?! – выкрикиваю я оторопело.

Наконец она приходит в чувство и привлекает меня к себе. Но говорить еще не может.

– Мама, – успокаиваю ее, – в самом деле, это ужасное недоразумение, какая-то дикая случайность, но здесь нет ничьей вины…

Мама не хочет даже говорить об этом. Ей, дескать, понадобится какое-то время, чтобы смириться с возникшей ситуацией, если вообще она когда-нибудь сумеет смириться. Она тяжело поднимается, идет в кухню и захлопывает за собой дверь.

Я стучу в ванную. Оливер открывает. Он удрученно сидит на краю ванны, по-прежнему прикрывая полотенцем свои причиндалы. Я целую его, но он остается безучастным.

– Sorry, – извиняюсь я шепотом. – Мама говорила, что прилетит самое раннее сегодня после обеда…

Он рассеянно натягивает на себя трусы. Я шутливо выравниваю его пенис, но на сей раз он не реагирует.

– Скажи что-нибудь! – в отчаянии прошу его. – Ну пожалуйста!

Он смотрит на меня. Обещает поразмыслить над случившимся.

Говорит, что ему нужно время, чтобы справиться с этим.

2

Оливер крадучись выходит из квартиры, даже не оглядываясь. Как только за ним захлопывается дверь, мама отправляется спать. Я жду целый час, не позвонит ли Оливер, но мобильник молчит. Не выдержав одиночества, звоню Ингрид и говорю, что тотчас еду к ней.

Поначалу Ингрид в шоке, но вскоре приходит в себя.

– А каково мне? – горько жалуюсь я. – Вдруг выясняется, что Оливер спал с моей мамой, но ни маму, ни Оливера, как ни странно, абсолютно не заботит, как с этим смирюсь я…

Ингрид улыбается.

– Все это давно прошло-проехало, – говорит она. – И впрямь это уже давно засохшая сперма…

Я изображаю возмущение, но тут звонит мобильник. Я бросаюсь к нему, но, увы, это Рикки. Звонит с работы. Что, спрашивает, ему купить моей матери к Рождеству?

– К Рождеству, Рикки? – повторяю я за ним в изумлении и бросаю взгляд на ухмыляющуюся Ингрид; впервые чувствую уколы совести. – Ведь только начало сентября…

Рикки объясняет, что вчера к ним поступили в магазин классные цветные футляры для «Nokia-3210», которым пользуется мама. Вот он и подумал, что я могла бы помочь ему выбрать футляр; естественно, он подарил бы ей не только футляр, а еще хотя бы светящуюся антеннку, или установил бы моторчик для вибрирующего звонка. А может, и то и другое…

Какая же я стерва!

– Фугляр – хорошая идея, Рикки, – говорю я, и у меня перехватывает дыхание. – На днях выберем вместе.

Увидимся ли мы сегодня, спрашивает он.

– Завтра, Рикки, хорошо? – говорю я. – Сегодня хочется побыть с мамой.

С Оливером, Рикки. С Оливером.

Рикки немного настаивает, но потом соглашается. Завтра принесет мне показать эти футляры.

3

– Он иногда такой хороший! – говорю Ингрид, как только отключаю мобильник.

Сегодня уже я нервозно хожу по ее гарсоньерке. Ингрид смотрит на меня, сидя на стуле, точно так, как вчера я смотрела на нее: наполовину с пониманием, наполовину с иронией.

– Кто? Рикки или Оливер?

– Рикки… Чувствую себя последней дрянью.

– Почему ты должна чувствовать себя последней дрянью? – говорит Ингрид несколько машинально.

– Ну почему, как ты думаешь? Изменяю ему, а он думает о рождественских подарках для моей мамы…

Бросаю взгляд на мобильник: дисплей темный.

– Не волнуйся, они нам тоже изменяют – и не раз, – говорит Ингрид. – Поверь, они обманывают нас так часто, что за всю жизнь мы не успеваем с ними расквитаться…

Она говорит с таким жаром и таким знанием дела, что меня вдруг посещает мысль, а не было ли у нее чего-нибудь подобного с Рикки.

– Может, ты знаешь о Рикки то, чего я не знаю? – спрашиваю ее, словно пародируя кадр из какого-то фильма.

– Может, и так, – отвечает Ингрид.

Обалдеть! Я замираю.

– Может, и так?!

Ингрид пожимает плечами.

– Однажды он подкатился было ко мне, – говорит она. Чувствуется, что она взвешивает каждое слово. – А конкретно, в прошлом году, на Сильвестра [49]49
  В ночь под Новый год (31 декабря).


[Закрыть], когда я ночевала у вас.

– У нас?! – восклицаю я. – В то время как я спала, он?.. Так вы?..

Наверное, это мне снится.

– Так он, – говорит Ингрид с упором. – Но не воображай себе бог знает что; просто говорил, как ужасно нравилась ему Джулия Робертс в фильме «Му best friend's wedding» [50]50
  «Свадьба моего лучшего друга» (англ.).


[Закрыть], и пытался поцеловать меня.

– Поцеловать?!

В каком мире мы живем? Мы обманываем и нас обманывают.

– И не только это. Он даже сунул мне руку под трусики…

Тут уж я вынуждена сесть. Мой оторопелый взгляд все-таки приводит Ингрид в смущение.

– Конечно, я выдернула его руку, – защищается она. – Совершенно ничего не было.

Рикки, ты подонок!

Ингрид наклоняется ко мне, берет мою правую руку и засовывает ее за край своих трусиков. Подушечками пальцев чувствую ее волосики. Это ничуть не возбуждает меня, но и не вызывает отвращения.

– Твою руку я бы там оставила… – шепчет Ингрид и озорно подергивает кончиком языка. – Я сказала это лишь для того, чтобы помочь тебе сбросить с себя бремя моральных упреков.

Смотрю на нее с подозрением. Она встречает мой взгляд со спокойной улыбкой. То ли и вправду у нее с Рикки ничего не было, то ли она такая же хорошая актриса, как и Джулия Робертс.

Мобильник! Ингрид не пускает меня. Наконец я высвобождаю свою руку и хватаю названивающий аппарат: нет на свете другого номера, который я бы так хорошо знала, как этот.

– Ничего не говори! Где ты? – даже не здороваясь, выпаливаю я Оливеру. – Еду к тебе! Мне необходимо тебя видеть!

– Чтобы продолжать все в том же духе… – вполголоса говорит Ингрид.

Оливер звонит из дому. Голос надломленный, глухой. Приглашение на обед отвергает: поздно завтракал, еще не голоден. В таком случае, предлагаю я, можно хотя бы выпить кофе с пончиками в «Dunkin' Donuts»… Нет, отвечает, для такого заведения он выглядит сегодня слишком старым.

Наконец до меня доходит: поначалу я думала, что он надломлен мучительным утренним инцидентом и что ему, кроме прочего, претит моя прямая родственная связь с его прежней любовью. Но оказалось другое. Сегодня утром Оливер, как никогда раньше, болезненно осознал, что он в том возрасте, когда мужчины неотвратимо заглядываются на дочек своих бывших любовниц. Вся эта утренняя сцена была для него досадным напоминанием о наступающей старости. Оливер моих рассуждений вовсе не опровергает.

– Кроме того, мне крайне неприятно, – дополняет он меня, – что я влюбился в дочь личного свидетеля моих преждевременных эякуляций и последующих…

– Избавь меня от подробностей, – одергиваю его. – Надень зубной протез, я еду к тебе.

4

Над постелью в Оливеровой, неожиданно уютной гарсоньерке в Нуслях [51]51
  Район Праги.


[Закрыть](я ожидала увидеть непременный богемный бардак, но у Оливера в основном даже педантичный порядок) висит одна большая реклама сигарет Marlboro – Marlboro Country. Вы наверняка знаете ее: широкая равнина, залитая мягким светом заходящего солнца, дикие лошади, улыбающиеся загорелые ковбои в джинсах и клетчатых рубахах – и внизу следующий текст:

This is the place where some men do what others only dream about. (Здесь мужчины делают то, о чем другие мужчины только мечтают.)

Я лежу, положив голову на Оливерову грудь. Оливер дышит мне в волосы и двумя пальцами нежно гладит мою спину. Мне замечательно.

Звонит мой мобильник. По звуку узнаю, что это Рикки, и выключаю его. Оливер буквально пронизывает меня взглядом.

– Это был тот парень? – спрашивает он.

Я киваю.

– Если сейчас скажу, что я сочувствую ему, – вслух размышляет Оливер, – это будет – причем говорю тебе вполне искренне – еще большая моральная гнусность, чем если бы я, например, утверждал, что это мне по барабану.

Я недовольно ерзаю. И слышать не хочу ничего подобного, пусть это сто раз правда.

– Стало быть, абсолютное равнодушие в данном случае более морально, – заключает Оливер.

Я языком пробую его кожу и причмокиваю. Люблю его кожу!

– Давай поговорим лучше о маме, – прошу я.

– У мамы есть Лаура, – говорит Оливер. – Лаура рубит мясо. Лаура, ты делаешь это лучше, чем мама!

– Перестань!

Я хлопаю его ладонью по груди, а потом мы долго целуемся.

– Мы должны принимать это, как взрослые люди, – предлагаю я. – Давай позвоним маме и…

– Взрослые люди в постели, полной плюшевых талисманов? – говорит Оливер.

5

Но после обеда мы действительно звоним ей.

– Привет, – говорю я осторожно. – Надеюсь, мы не разбудили тебя?

– Мы? – Маме сначала невдомек. – Ах, вот оно что…

Ее голос мгновенно скисает: нет, нет, она уже давно встала.

– Дай мне ее, – неожиданно говорит Оливер.

Он нервничает, но вид у него вполне решительный. Мне это нравится. Я передаю ему телефон, беру его за руку, он крепко сжимает мою.

– Привет, это я, – говорит он маме.

Мама молчит.

– А что если нам, Яна, где-нибудь спокойно поговорить? – не сдается Оливер. – Втроем? Предположим, завтра?

В ответ – ни звука.

– Прошу тебя, – добавляет Оливер.

– Пажоут, – наконец слышу маму, – будь любезен, передай мобильник моей дочери.

Оливер пожимает плечами и передает мне аппарат.

– Мама, пойми, – начинаю я, – я влюбилась…

– Поздравляю.

Я чувствую, как мама усмехается.

– Мама, я не хочу и даже не могу что-то делать наперекор тебе! – кричу я в отчаянии.

– Но что ты от меня хочешь?! – кричит мама в ответ. – Чтобы я вас с Пажоутом благословила?!

– Чтобы ты постаралась нас понять!

Я слышу ее дыхание.

– Мама?

Она делает затяжной, глубокий вздох. Мне кажется, что этот единственный вздох вобрал всю ее жизнь: все разочарования, смерти, разрывы.

– Ну что ж, – говорит она безрадостно. – Вы хотите встретиться. Где?

Я предлагаю кафе «Лувр» на Национальном проспекте – знаю, она любит там бывать. Предположим, завтра в час?

– Хорошо, – соглашается она, чуть повременив. – Но попроси этого человека не надевать кроссовок…