Текст книги "Роман для женщин"
Автор книги: Михал Вивег
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
Глава XXXI
Проверенный рецепт семейного счастья – волшебный интерьер с персидским декором – Коктейль «Screaming Orgasm» [80]80
Ошеломляющий оргазм (англ.).
[Закрыть]– Одуряющий аромат торфяного дыма – Французский шарм
1
– Думаю, это неправда, – дома говорит мне с улыбкой Оливер.
– Что неправда? – осторожно спрашиваю я.
– Что идешь ужинать с Ингрид.
Я стою перед зеркалом в передней (я в одной юбке и в своем лучшем бюстгальтере).
– Ты так считаешь? – улыбаюсь ему в ответ. – Что ж, позвони ей и спроси.
Почему всегда это так противно?
– Мне кажется, ты идешь с НИМ.
Мы прощупываем друг друга. Не будь это столь грустно, возможно, было бы даже забавно.
– Да, разумеется, иду ужинать с НИМ, – говорю я спокойно, упиваясь собственной жестокостью. – Я сказала, что иду с Ингрид лишь для того, чтобы подбросить тебе более или менее успокаивающее объяснение. Я не хотела, чтобы ты страдал.
– Это было очень любезно с твоей стороны, – говорит Оливер.
Он все еще пытается говорить со мной в легком тоне, но его ироничная маска уже рассыпается в прах.
– Я сама хорошо знаю, как это… – говорю я, намекая на Блудичку, и следом перехожу в изначально незапланированное наступление. – Ты спал с ней? – спрашиваю, глядя ему прямо в глаза. – Ты спал с Блудичкой уже тогда, когда был со мной?
Оливер оторопело молчит.
Конечно, я догадывалась об этом, но просто не хотела в этом увериться. Его косвенное признание приводит к тому, что во мне поднимается волна справедливого гнева.
– Ну видишь, какой ты подонок! – шиплю я на него.
Он склоняет голову.
– Ты сам все испортил, – добавляю безжалостно.
Оливер с грустью смотрит, как я надеваю топик с глубоким вырезом. Он жутко раздражает меня. Поскорее бы уйти!
– Не ходи, – шепчет Оливер. – Прошу тебя.
Я презрительно усмехаюсь. Сроду терпеть не могу хныкающих мужиков. Скользнув в лодочки, еще раз проверяю содержимое сумки.
– В котором часу ты вернешься? – мучительно проговаривает он.
– Не знаю, – говорю я. – Но ясно одно: если до утра не вернусь, завтра пришлю тебе с посыльным букет цветов…
– На эту тему я отказываюсь шутить.
– А я не шучу.
Оливер сглатывает воздух.
– Если не придешь до полуночи, не приходи вовсе.
Я взрываюсь.
– А ты как? – ору я. – Ты можешь обманывать меня! Мужики могут ходить налево, а женщины нет?!
– Именно так, – говорит Оливер ледяным тоном. – Это успешно функционирующая модель, проверенная многими столетиями. Семейное счастье предшествующих поколений основано именно на этой модели – и не пытайся, черт возьми, ее менять!
В ответ у меня нет слов. Зато я сильно хлопаю дверью. Оливер тотчас распахивает ее.
– До полуночи! – кричит он мне вслед.
2
Я беру такси, выхожу на набережной и немного прохаживаюсь, чтобы успокоиться. Еще светло, от Влтавы дует ветер. Ее темно-зеленая гладь усеяна чайками. Приближается половина девятого.
У меня три с половиной часа на то, чтобы все решить.
3
Я вижу ЕГО, как только вхожу. ОН встает (Оливер в подобных случаях никогда не встает), идет ко мне навстречу и берет мое пальто (Оливер в основном забывает об этом). От НЕГО приятно пахнет; я почти уверена, что это Fahrenheit от Диора (Оливер презирает фирменные парфюмы). На НЕМ немнущийся темно-серый костюм Gianfranco Ferré и чуть более темная шелковая рубашка апаш (единственному костюму Оливера из ОП Простеёв [81]81
Швейное предприятие г. Простеёва.
[Закрыть]одиннадцать лет). ОН вежливо отодвигает для меня стул и ждет, пока я сяду (Оливеру такое и в голову не пришло бы).
– Ты прекрасно выглядишь, – говорит ОН, улыбаясь.
Я с удовольствием оглядываю интерьер с экзотическим (с персидским, уточняет ОН) декором. Взгляды от соседних столов мне льстят. На закуску я заказываю себе горшочек жареных баклажанов и креветки на гриле с ананасом. ОН – салат Тандори и ягнятину на чесноке с базиликом. В качестве аперитива мы пьем портвейн, к блюдам – выдержанное Sivi Pinot. В конце я заказываю мороженое с жареным инжиром в миндальном жакете.
Мама, конечно, порадовалась бы, глядя на меня.
В половине одиннадцатого ОН расплачивается золотой VISA-картой (Оливер платит мятыми купюрами и мелочью, которую вместе с носовым платком, жвачками, анальгетиками и трамвайными билетами постепенно вытаскивает из всех своих карманов), и мы переходим в ближайший бар «BUGSY'S». К сожалению, бар безнадежно переполнен, но ОН спустя минуту находит свободный стол (Оливер – даже если бы и зашел сюда, – ничего подобного никогда не сделал бы). Я пью коктейль под названием «Screaming Orgasm» (Оливеру показалось бы это безвкусным). ОН просит принести восемнадцатилетний солодовый виски с абсолютно непроизносимым названием и подробно объясняет мне его производство. Я слушаю с огромным интересом… А дело обстоит так, милые дамы. Влажный проросший ячмень сперва сушится на горячем воздухе и в торфяном дыму, оставляющем в зернах приятный дымный вкус. Возникший таким путем ячменный солод измельчается в помол, заливаемый горячей водой в мезговой кадке. Вы это видели? Я – нет. Оставшийся крахмал в помоле превращается в постепенно растворяющийся солодовый сахар, и возникает так называемая мезга. К мезге в бродильном чане добавляют бродильные грибки, и происходит ферментация – какое сексуальное слово, не правда ли? Перебродившая масса два раза дистиллируется в медных котлах, а уже из них в конце всего процесса вытекает молодой виски, который потом, по меньшей мере года три, дозревает в дубовых бочках.
Я не свожу с НЕГО глаз. ОН так умен и образован!
Мне кажется, что я никогда в жизни не слышала ничего более интересного.
4
ОН живет один в собственном особняке где-то под Прагой.
«Ауди-А6» плавно мчит по шоссе, мотор тихо шуршит. ОН включает музыку.
– У тебя там есть камин? – спрашиваю его.
ОН с улыбкой кивает.
– Растопим его? – спрашиваю я восхищенно.
В августе? – означает его взгляд.
– Глупость, я знаю, – говорю грустно. – А у тебя есть хотя бы свечи?
Он весело смотрит на меня.
– Я так люблю свечи! – с восторгом говорю ему.
Он молча поворачивает к ближайшей бензоколонке – и, притормозив, выходит. Я сижу одна в полутемном авто и рассматриваю светящуюся панель радио. На меня нападает какое-то веселое безразличие.
На все, что я делаю, у меня есть бесспорное право.
Вскоре он возвращается с тремя упаковками чайных свечей.
5
Ночь теплая, и мы сидим на террасе. ОН приносит французское шампанское (той же марки, что мы пили на яхте) и два высоких бокала. Я зажигаю свечи и размещаю их по всей длине мраморного парапета. Слегка трепещут язычки пламени. Мы молчим.
Где-то далеко во тьме отбивают полночь.
– Звонит, звонит измены звон, раскачался Альбион, – говорю я.
– Здорово, – улыбается ОН. – А это знаешь?
ОН застенчиво отворачивается и по-французски читает мне какое-то стихотворение Аполлинера:
Потом он читает еще три строфы. Я не понимаю ни слова, но звучит это прекрасно.
До того прекрасно, что я целую его. ОН возвращает мне поцелуй, и мы постепенно раздеваемся.
6
Утром мы снова отдаемся любви. Потом я жарю ему блины, и мы вместе завтракаем. ОН отвозит меня на работу. На прощание целует меня и обещает до обеда позвонить.
Но не звонит.
Я нервничаю. Беру свой мобильник и иду в туалет. Что делать, ума не приложу. ОТЗОВИСЬ, ПОЖАЛУЙСТА, – пишу я ему во сколько-то минут второго, но телефон продолжает молчать. В половине третьего мобильник наконец звонит. Вмиг я мобилизую всю свою веселость, раскованность и порывистость.
ОЛИВЕР, – сообщает дисплей.
Я чуть колеблюсь, стоит ли вообще принимать разговор, но потом сдаюсь и нажимаю нужную кнопку; подсознательно жду, что Оливер будет кричать на меня, и потому держу трубку подальше от уха.
Но Оливер говорит тихо, я почти не слышу его.
Он просит, чтобы я прислала Ингрид или Губерта за своими вещами.
И тут же отключается.
Прага, 22 мая 2000
Дорогая Лаура!
В воскресенье днем я пошел посмотреть Пражский марафон. Придя поздно, я увидел лишь последних бегунов – тех, кого соревнование застало, очевидно, не в лучшей форме. Кое-кто перешел уже на ходьбу, иные хотя и бежали, но как-то рывками, что выглядело ужасно неестественно (если не знать, каких усилий им это стоило, их бег производил бы комичное впечатление). Я смотрел в их потные, изможденные лица и представлял, что они чувствуют. Ведь им наверняка давно было ясно, что при всем напряжении воли у них уже нет шанса не то что на выигрыш, но даже на достойное место, и все-таки они почему-то, превозмогая себя, тащились к далекой цели… Я не мог ни похлопать им, ни подбодрить их во весь голос (с некоторых пор на публике у меня это не получается), но смею утверждать, что я понимал их более, чем кто-либо из тех немногих оставшихся зрителей, громогласно выражавших свои симпатий (причем с плохо скрываемым превосходством людей, которые в данную минуту чувствуют себя в полном порядке, но на деле не пробежали бы и четверти их трассы…). Поначалу я думал, что прогулка по городу меня немного развеет, но, как оказалось, она меня вконец доконала. Все представилось мне ужасно печальным. В основном еще потому, что я сам отлично знаю, как горька честь побежденного: пот и слезы в конечном счете на вкус одинаковы.
Может, тебе трудно понять, почему я еще не сдался? Почему пишу тебе, хотя это давно производит смешное впечатление? Возможно, по той же причине, по которой миллионы людей во всем мире, вопреки постоянным предупреждениям, не перестают вновь и вновь открывать зараженную вирусом электронную почту с сомнительными посланиями типа I LOVE YOU или NEW LOVE [83]83
Я люблю тебя… Новая любовь (англ.).
[Закрыть]; да, они мечтают о любви так сильно (признаваясь себе в этом или нет), что скорее предпочтут уничтожить вирусом всю свою почту, чем рискнут стереть посланное им настоящее любовное письмо. И хотя такое письмо, наверное, никогда не придет, надежда не покидает их.Мы целиком открыты любви, но она и уничтожает нас.
Я не перестаю думать о тебе: о твоих вечно холодных руках, о твоей бледной коже, о золотистом пушке на твоей шее, о маленьком шрамике на правом колене… О том, как, выходя из машины, ты придерживаешь юбку.
Как прикрываешь глаза, когда утром принимаешь душ.
Как ты спишь. Как ты дышишь.
Как ты живешь.
Не перестаю мечтать (к неудовольствию доктора Z., считающего мои дневные мечты ребячливо безответственным бегством от реальности).
Когда бы я ни был в кино (разумеется, один), воображаю, что ты, как прежде, сидишь слева от меня. Ты протягиваешь мне свои очки, я протираю их бумажным платком, возвращаю тебе, и ты снова надеваешь их. Гасят свет, но я в наступившей полутьме продолжаю смотреть на твой профиль, тем самым раздражая тебя. Чувствуя мой взгляд, ты поворачиваешься ко мне и застенчиво улыбаешься; потом легко кладешь голову мне на плечо и просовываешь руку между моими коленями.
Мы принадлежим друг другу.
Я люблю тебя. Вернись.
Оливер
Глава XXXII
Когда уходит партнер – Какого цвета любовь? – Возможно ли, что Оливер не страдает? – Практикующий спорт диетолог – На сцене появляется Жемла
1
ОН не звонит ни завтра, ни послезавтра.
Ни в последующие дни.
По нескольку раз на дню смотрю на ЕГО фотографию.
Когда закрываю глаза, вижу дисплей мобильника.
Ночами реву в подушку. Мама ни о чем не спрашивает, но ей все ясно. Подчас замечаю, как украдкой она смотрит на меня. Когда мы сталкиваемся в дверях кухни, извиняется она.
2
Читаю книгу немецкого психотерапевта Дорис Вольф «Когда партнер уходит», которую дала мне Ингрид (она купила ее для Губерта, но он отверг ее, и теперь на очереди я…). На суперобложке обещано, что после прочтения книги я узнаю:
– как избавиться от боли и отчаяния;
– как освободиться от горечи и ненависти;
– как преодолеть недоверие и сомнения в самой себе;
– как преодолеть чувство вины;
– как воскресить в себе радость жизни;
– как подготовить себя к новым и успешным, партнерским отношениям.
Ну а чтобы…
В редакции дела неважнецкие. Романа больна, и две недели я должна заниматься ее рубрикой. Я пишу заметки типа Мне опротивела джинса и Что делать, если в квартире не хватает положенного метража? Я практически не разговариваю. Власта со Зденой пытаются развлечь меня и что ни день наперебой пересказывают мне вчерашнюю часть телевизионного сериала «Цвета любви». Аврора рассердилась на Диего, ибо он скрыл от нее, что у него есть брат. Готовится свадьба Чео и Кандалерии, но Кандалерия весь вечер протанцевала с Элеазаром. Чео понапрасну ждал ее. Романс, исполняемый Ирен и Мартином, внезапно был прерван телефонным звонком. Тадео ослеп. Пепина выкинула и во всем обвинила Диего… Я слушаю их без всякого интереса, но потом вся эта галиматья вызывает у меня взрыв ярости.
– Пепина права, – злобно шиплю я. – Все мужики – свиньи, их бы надо кастрировать!
3
В конце недели даю Ингрид денег на такси и прошу привезти от Оливера мои вещи.
– Надеюсь, что он по крайней мере страдает? – спрашиваю я ее, когда мы с ней, вытащив все сумки и коробки из такси, поднимаемся по лестнице (Оливер, естественно, для меня совершенно не существует, но вы же понимаете, милые дамы, что трудно противиться даже самому ничтожному любопытству). Ингрид, пожимая плечами, задумывается.
– Ты хочешь сказать, что этот выродок совсем не страдает? – спрашиваю я. – Какой у него вообще вид?
– В целом нормальный.
Я так хорошо ее знаю, что сразу чувствую: за ее ответом что-то кроется.
– Он что, был под парами? – спрашиваю.
– Возможно. Не очень. Так, малость.
– Один был?
– Нет, – говорит Ингрид, помедлив.
Скупо описываю ей Блудичку.
– Ага, – кивает Ингрид. – Это была она.
Я не верю своим ушам. Не то чтобы Оливер даже в самой малой степени занимал меня, но все-таки…
Мир – настоящий отстойник.
4
Мама достает из буфета бутылку красного («Три грации», марка ее молодости), ловко откупоривает ее и наполняет наши рюмки. Мы сидим в кухне. Какое-то время непринужденно болтаем, а потом Ингрид выкладывает нам свои проблемы со студентом, который в данный момент живет у нее. Для вашего сведения: Ингрид с некоторых пор не может жить в одиночестве. Не может, дескать, представить себе, чтобы на подушке рядом было пусто… И потому каждого парня, с которым знакомится, сразу переселяет к себе.
No comment.
Последнего зовут Ондра, и он заядлый спортсмен. Времени для Ингрид у него практически не остается: во-первых, он еще учится (в Институте физического воспитания и спорта), а во-вторых, тренируется на какое-то чемпионское звание… Ежедневно по два часа ездит на велосипеде, затем отправляется бегать. В день он должен пробежать не менее десяти километров. По средам и воскресеньям вместо бега обязательно плавает. Ингрид иногда ходит с ним в бассейн, но он совсем не обращает на нее внимания, ибо должен проплыть бассейн из конца в конец шестьдесят раз.
Разговор о плавании напоминает мне дайвинг с НИМ. Я глубоко дышу, чтобы не разреветься.
– Хотя иной раз я вполне его понимаю, – кивает головой Ингрид. – Сколько ему еще остается? Пять лет? Десять? Спортсмены кончаются в тридцать, максимально в тридцать пять. А потом абзац всему…
Она выпивает свою рюмку и доливает всем нам.
– У спортсмена, в общем, такая же трагичная доля в жизни, как и у нас, баб… – рассуждает она вслух.
Мама мужественно улыбается…
– Возможно, я живу с ним просто из солидарности… – не замечая ничего вокруг, продолжает Ингрид.
Вино сперва расслабляет меня, но, как только выпиваю третью рюмку, впадаю в невыносимую тоску по НЕМУ. Чувствую, как на глаза навертываются слезы. Мама встает и приносит пакет с фисташками. Ингрид, усевшись ко мне на колени, гладит меня по спине.
– Примерно месяц назад я тоже познакомилась с одним спортсменом, – говорит вдруг мама, многозначительно поднимая брови. – С женатым спортсменом…
– С женатым?! – притворно возмущается Ингрид. – Ну ты даешь, Яна…
Ухмыляясь, мама робко начинает рассказывать (в основном она не очень-то откровенничает): зовут его Кирилл. Врач-диетолог. Иногда в городе они вместе обедают или выпивают по чашечке кофе. Она близка с ним, но только раз в неделю, а конкретно по средам вечером, когда диетолог ходит играть в сквош [84]84
Игра с мячом и ракеткой на корте с высокими стенками.
[Закрыть].
Ее непривычную откровенность я объясняю выпитым вином и желанием развеселить меня.
– Он приходит сюда? – спрашиваю я пораженно.
Мама кивает.
– Постой, – восклицает Ингрид, он что, переспит с тобой, а потом идет играть в сквош?!
– Да нет, сквош – только предлог, – объясняет мама.
Ингрид принимает это к сведению с явным облегчением.
– Но спортивный костюм, конечно, берет с собой, – сухо уточняет мама. – И кроссовки, и ракетку…
– Естественно… – говорит Ингрид с презрением.
– Он даже, – усмехается мама, – мочит этот костюм…
– Мочит?! – восклицает Ингрид.
Мы обе недоуменно смотрим на маму. Мама подбородком указывает на цветочные горшки на подоконнике.
– Вон тем пульверизатором для цветов, – объясняет мама. – Ради супруги… Чтобы у нее не было подозрений.
Ингрид встает, берет пульверизатор и зачарованно его осматривает.
– Это еще не все, – улыбается мама.
Мы в ожидании.
– Когда он наполняет пульверизатор водой, – откашливаясь, говорит мама, – то добавляет в нее соль… Ради достоверности.
Ироничное выражение вдруг исчезает с ее лица.
И неожиданно она грустнеет.
5
– Мама у нас есть еще вино? – спрашиваю я.
Мама приносит вторую бутылку; как только она открывает ее, я сразу пью.
– Боже правый, ну мужики… – качает головой Ингрид.
Видно, она еще не пришла в себя после рассказанной мамой истории.
– Однажды я встречалась с одним ужасным скупердяем, – говорит она. – Когда мы ходили в кино, каждый платил за себя. Представляете? Или же по пути ко мне он покупал новый «Cosmopolitan» для меня, а потом брал за него деньги… Вы поверите?..
– Скупердяи, пожалуй, наихудший вариант, – заключает мама.
– Он жил у меня примерно месяц, – вспоминает Ингрид. – Пользовался только своим мылом и своей пастой. А теперь представьте: целый месяц он пользовался одним и тем же обрывком зубной нити…
– Да ты что?! – не верит своим ушам мама.
– Клянусь! Я специально следила за ним. Все свои туалетные принадлежности он каждый вечер укладывал в такой черный пластиковый футляр. Тот кусочек нити тоже клал туда. В боковой кармашек. Всякий раз споласкивал ее и клал туда.
– Тьфу! – передергивается мама.
Я двигаюсь по самой границе трезвости, а порой слегка заступаю за нее. В какую-то минуту моя мысль абсолютно ясная, но тут же чувствую, что голова тяжелеет.
– В чем причина, что меня так мало любят? – вслух жалею я саму себя. – Почему?
– Ерунда, – говорит Ингрид. – Оливер, например, любит тебя по-прежнему, уверена на все сто.
– Или Джефф, разве Джефф не любил тебя? – присоединяется мама.
Джефф любил меня, приходится это признать. Бросила его я.
Мы бросаем – и нас бросают.
– Да, Джефф меня любил, – кисло говорю я, – до тех пор, пока я не забывала купить ему New York Times, арахисовый паштет или зефир в шоколаде…
Кто-то долго звонит в дверь, мы все вздрагиваем. Мама, вопросительно посмотрев на меня, идет открывать. Это Жемла, я слышу, как он здоровается. Припоминаю, что не видела его, самое малое, недели две. В передней – ошеломляющая тишина. Коснувшись плеча Ингрид, иду посмотреть, что там происходит.
Жемла стоит спиной ко мне. Он обнимает маму, его могучие плечи трясутся. В первый момент выглядит это смешно. На мгновение представляю себе, как он, наклонившись вперед, стоит на коленях меж маминых бедер, а его голый толстый зад торчит вверх к потолку… Жуткое видение…
Мама со всей серьезностью смотрит на меня и при этом гладит Жемлу по спине. Жемла громко всхлипывает. Видно, плохи дела.
– Добрый день, пан Жемла, – говорю я растерянно, с некой опаской.
Жемла поворачивает ко мне мокрое опухшее лицо и закусывает губы.
– Умерла утром, – говорит он.
Глава XXXIII
Куриный суп для души – Слабит ли вас после разрыва? – Примите свое отчаяние! – Как избавиться от гнева в панельном доме?
1
Мама принимает участие в похоронах, я, несмотря на ее настояния, отказываюсь.
– Я вожу бабушку на кладбище, – защищаюсь я. – Теперь твоя очередь.
С меня хватит и того, что я вижу маму в том черном платье, в котором она была, когда умер папа.
На следующей неделе она дважды приносит Жемле кастрюльку домашнего супа, и на том ставит точку.
Больше, дескать, она не хочет влезать в это дело. Она и без того хлебнула в жизни по полной.
2
У меня своих забот невпроворот. Я заполнила тест в книге «Когда партнер уходит»:
Слабит ли вас после разрыва? Да. У вас запор? Нет. Потеря сексуального желания? Нет. Наоборот. Болит ли у вас голова? Да. Ощущаете ли давление в груди? Да. Нарушен ли сон? Да. Нарушена ли концентрация? Да. Тревожит ли вас внутреннее напряжение? Да. Сердцебиение? Да. Приступы судорожного плача? Да. Приступы потоотделения? Да. Приступы прожорливости? Да. Тянет ли вас к алкоголю? Да. Чувствуете ли вы душевное беспокойство? Да. У вас полная апатия? Да!
Если вы ответите на один и более вопросов «да», ваше тело подсказывает вам, что вы в кризисе.
Итак, я в кризисе.
Согласно доктору Вольф кризис после разрыва претерпевает в общем четыре фазы. Первые две – хуже некуда. Прежде чем покинутый партнер достигает III фазы (новая ориентация), проходит примерно год. Для достижения IV фазы (новая жизненная концепция), возможно, потребуется от двух до четырех лет.
Ну и ну, уж никак эта немка мозги пудрит?!
3
Я твердо решила сократить свой кризис. Перенесу его, как грипп. В конце концов, не могу же я из-за НЕГО потерять от двух до четырех лет – слишком коротка жизнь. Я все-таки достаточно сильная, чтобы справиться с этим гораздо быстрее. (I am strong enough to live without HIM… [85]85
Я Достаточно сильна, чтобы жить без НЕГО…(англ.)
[Закрыть]) Человек, заканчивающий автошколу no программе трехнедельного ускоренного курса, вовсе необязательно должен быть худшим водителем, чем те, что проходят курс за несколько месяцев. Я решаю выбрать из книги самое существенное:
1. Я принимаю свое отчаяние после разрыва с НИМ как нечто данное.
2. В течение дня я выделяю лишь один час, чтобы сполна выразить свою печаль; в остальные часы я запрещаю себе думать о НЕМ.
3. Не стану обсуждать свои чувства на рабочем месте.
4. Буду больше уделять внимания своей внешности.
5. Выброшу из квартиры все предметы, напоминающие о НЕМ.
Таких предметов у меня, собственно, всего два: фотография на яхте и раковина святого Иакова. Я укладываю их в коробку из-под конфет, обматываю ее скотчем и отношу вниз, в подвал. Возвращаюсь в комнату и встаю перед зеркалом.
– Я готова принять реальность, что наша связь кончилась, – проговорила я вслух, стараясь, чтобы прозвучало это решительно.
Мама открывает дверь.
– Ты что-то сказала?
– Нет.
Мама с тревогой смотрит на меня.
– Извини, но мне нужно побыть одной, – говорю я и с раздражением жду, когда она закроет за собой дверь.
– Я готова принять мою печаль, – продолжаю я шепотом. – Я готова принять свое одиночество.
Мне плохо.
Мне одиноко.
Мне страшно.
Перед сном согласно советам фрау Вольф я принимаю горячую ванну и выпиваю стакан теплого молока с медом, но уснуть все равно не могу. Волей-неволей все время думаю о НЕМ. Поэтому начинаю дышать животом: кладу ладонь на желудок и пытаюсь вообразить себе, как вдыхаемый воздух постепенно проникает под мою руку и высоко приподнимает ее, но фантазии у меня, увы, маловато.
Я только и думаю о том, как этот выродок мог сыграть со мной такую подлянку?!
Чувствую, что я все еще переполнена гневом. Ощущение ярости и ненависти – необходимая фаза на пути к освобождению. Люди, не способные проявить ненависть, лишь продлевают освободительный процесс. Да, надо дать выход этой ярости. Но как? Я снова открываю желтенькую книжицу: Возьмите из холодильника кубики льда и начните бросать их в ванной комнате на пол. При каждом броске выкрикивайте по одному упреку в адрес своего партнера. Кубики льда звенят, как стекло, но обладают тем преимуществом, что не оставляют после себя мусора. Однако немцы вряд ли живут в панельных домах… Остановите автомобиль на пустыре, закройте окна и постарайтесь выкричать весь свой гнев. В машине вас никто не услышит. Превосходно, фрау доктор, но у меня нет машины! Я покрываюсь потом, и давление в груди усиливается. Занимайтесь физической работой. Уберите квартиру, поработайте в саду, поиграйте в теннис или побегайте. Результаты подобной активности можно усилить вашей фантазией: представьте себе, что теннисный мячик – голова вашего партнера или что на бегу вы втаптываете ногами голову вашего партнера в землю.
Вот то, что надо! В один присест выскальзываю из ночной рубашки и быстро надеваю тренировочный костюм.
Мама выходит из ванной как раз в тот момент, когда я в бешенстве завязываю кроссовки.
– Ты идешь бегать? Сейчас, ночью?
– Главное, не пытайся меня отговорить!
4
Вся округа спит, в темном ряду противоположных панельных домов светятся лишь несколько окон. В оранжевом свете уличных фонарей кружат ночные бабочки. Тротуар безлюден. Я бегу и каждым шагом втаптываю ЕГО в асфальт. Все время я непроизвольно ускоряю бег, так что вскоре ощущаю жжение в груди. Я перебегаю шоссе, не оглядываясь по сторонам, надеюсь только на свой слух. Бегу все дальше и дальше, в направлении дома душевнобольных. Наконец останавливаюсь и, наклонившись вперед, с трудом перевожу дыхание.
Вокруг ни души.
– Оливер, ты говнюк! – кричу я во все горло. – Ненавижу тебя, Оливер!
