Текст книги "История Польши"

Автор книги: Михал Тымовский

Соавторы: Ежи Хольцер,Ян Кеневич
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 39 страниц)

Налогообложение в Речи Посполитой было традиционно низким. Новым явлением во второй половине XVII в. стала не только децентрализация распределения денежных средств, но и то, что не удавалось собирать даже те налоги, которые утверждались сеймом или сеймиками. Сложилась ситуация, когда шляхта, идентифицируя себя с Речью Посполитой, перестала видеть связь между своим привилегированным положением и гражданскими обязанностями, которые все больше приобретали чисто формальный характер. Это касается не только торжественных речей на сеймах. Даже в повседневной жизни процветала патриотическая и гражданская демагогия, все меньше связанная с поступками. Для современников это несоответствие не осталось незамеченным, но оно как будто не осознавалось основной массой шляхты. На самом деле именно магнатские группировки, руководствуясь собственными или чужими интересами, срывали сеймы, разжигали мятежи, отстаивали принцип выборности короля и другие свободы, но делали это руками шляхты, при ее согласии и одобрении. В начале XVIII столетия ситуация ухудшилась настолько, что ни одна из противостоявших друг другу группировок не выражала заинтересованности судьбами Речи Посполитой. С ослаблением внимания к тому, что было общим интересом всего шляхетского сословия, ослабевало и чувство гражданской ответственности. К государству стали относиться как к чему-то второстепенному, как к препятствию в реализации шляхетских свобод. Отсюда и убеждение, что для шляхетской свободы гораздо большую опасность представляет собственный король, чем чужое государство.

Чем слабее становились основы экономической независимости республики, чем менее уверенно шляхтич держал в своей руке саблю, тем отчетливее проявлялись элементы идеологии, называемой сарматизмом. Это название (с оттенком презрения) получила в XVIII в. традиционная шляхетская культура из уст сторонников чужой просвещенческой моды. Сама идея о происхождении польской шляхты от древних сарматов восходит к XV столетию, и она ничем не отличалась от аналогичных генетических мифов, распространенных в других странах. К этому необходимо добавить уже упоминавшиеся /245/самодовольство, консерватизм и ряд других черт, связанных со структурными элементами или идентичностью Речи Посполитой. К ним относится и «ориентальность» Польши. Сарматизм как идеология, а еще шире, как культура, сформировался из совокупности всех этих элементов во второй половине XVII в. Это была самая оригинальная польская идеология, больше всего связанная с местной культурой. Вопреки общепринятым представлениям, она не была исключительно консервативной по своему характеру. В сарматизме сочетались заимствования элементов барочной культуры и восточная любовь к роскоши. Доминирующее положение католицизма привело к своего рода мессианству, и в идеологии сарматизма закрепилось представление об исключительной роли поляков в осуществлении Божественного промысла. Это отражалось в убеждении, что сам Бог покровительствует Речи Посполитой. И потому среди шляхты пользовался популярностью миф о Польше как об оплоте христианства – убеждение, что именно Речь Посполитая призвана защищать христианский мир.

Существует различие между сарматизмом как не получившей завершенного оформления идеологией и сарматизмом как образом жизни шляхтича-землевладельца. Последнему были присущи смутьянство, суеверность, агрессивность. Сложнее понять, откуда взялась и каким образом получила распространение такая черта, как беспечность или зависть. Сарматизм вырос на почве антимонархизма, республиканизма и аристократизма. Тогда откуда же в сарматизме пристрастие к склочничеству, помпезности, чопорности и зрелищности? Что следует считать проявлением аграризации культуры? Что проистекает из консерватизма шляхетского двора, а что из ограниченности мышления провинциальных государственных деятелей? С сарматизмом связан целый набор черт, относящихся к государственному строю и к сфере традиций и обычаев, а также шляхетский менталитет второй половины XVII в. Среди многократно упоминавшихся характерных для общественной жизни черт сарматизму присуща типичная для шляхты той эпохи модель жизни, когда деревенская провинциальность порождала косность и ограниченность. Речь не идет о нежелании следовать чужим примерам, как хорошим, так и дурным, но об утрате связи между двором или дворцом, приходом или данным регионом и самой Речью Посполитой как неким целым. Сарматизм, без сомнения, не был идеологией, охватывавшей все шляхетское сословие, но он отражал дезинтеграцию политической жизни и закрепление за магнатами доминирующей позиции в обществе. /246/-/247/

Речь Посполитая была хранительницей величайших ценностей, на базе которых в XVI в. сформировались гражданские свободы польского общества. Этапы борьбы за эту свободу показывают, что шляхта была не в состоянии ограничить ее даже тогда, когда это было единственным способом спасти себя. Шляхта позволила окрепнуть Австрии и Пруссии – державам, которые стремились к разделу Речи Посполитой. Польша не сумела противостоять Австрии в XVI в., а в следующем столетии заключила с ней неравноправный союз. Поход Собеского на помощь Вене, хотя и был обоснован с военной и политической точек зрения, способствовал усилению именно Габсбургов. Перед Веной вырисовывалась возможность и необходимость создать на землях Речи Посполитой рубеж, заслонявший ее от двух [14]14
  Шляхтич и смерть. Фрагмент интерьера храма в Тарлове. Середина XVII в.
  Здесь представлен известный мотив бренности земной жизни, которой, независимо от сословных и профессиональных различий, положит предел безжалостная смерть. Среди множества произведений на эту тему нет недостатка и в весьма реалистических изображениях представителей польской шляхты. Шляхтич изображен с набором атрибутов, напоминающих о главных его занятиях. Он был воином (сабля) и землевладельцем, распоряжавшимся своим имением и крестьянами (бич и ключи, вероятно от амбара); наличие собственности заставляло его вести судебные тяжбы с соседями (сумка для документов). Он одет в жупан (разновидность рубашки) и кунтуш (вид кафтана), обут в сапоги, его подбритую по тогдашней моде голову венчает шапка с пером (такой костюм резко отличался от западноевропейской одежды и сочетал в себе моду Востока и Запада). Видно, что к смерти он относится серьезно, но в то же время встречает ее без страха.


[Закрыть]быстро набиравших силу соседей.

Речь Посполитая гордилась своей свободой, которая отличала ее от Австрии, Турции или России, а потому не относилась всерьез к тому, что происходило в Пруссии. А именно там зародилось стремление уничтожить Речь Посполитую. Укрепление стран–потенциальных захватчиков в начале XVIII столетия предрешило судьбу отношений между Польшей и Россией. Ни в XVI, ни в XVII в. Речи Посполитой не удавалось окончательно оттеснить Россию от Балтийского моря и выдавить ее из Европы, но Польша сумела сохранить свое влияние на Россию и стать барьером на пути ее экспансии. Однако внутренний хаос и господствовавшая идеология побудили магнатов в борьбе с королем или со своими соперниками искать помощи извне. Интриги иноземцев в Речи Посполитой (не только габсбургские и бранденбургские, но также французские и шведские) не были чем-то исключительным и неизбежным. Но то, что России было позволено стать гарантом «кардинальных прав», свидетельствует о гораздо /248/большем, чем о простой деградации гражданского чувства: был утрачен сам инстинкт самосохранения.

«Республика сарматов» сложилась из нежелания осуществлять внешнюю экспансию и стремления наслаждаться жизнью, как воплощение реальной свободы людей, не скованных контролем государства. Этот процесс, с одной стороны, совпал с усилением Европы, а с другой – с давлением со стороны России. Между этими двумя мирами существовало значительное пространство, будущее которого не было ясным. Проиграв борьбу за гегемонию, Речь Посполитая создала неприемлемую для соседей модель государственного устройства. Когда же у нее не осталось сил защищать свое своеобразие, возникла пустота, побудившая соседей к экспансии. /249/

Глава IX
АНАРХИЯ И КРИЗИС

1715 год закрыл «польскую страницу» Северной войны; ^{91} начался период восстановления послевоенной разрухи. Вместе с тем наступила эпоха русского вмешательства в польские дела, целью которого было подчинение Речи Посполитой интересам империи. Тарногродская конфедерация, заключенная 25 ноября 1715 г. защитниками шляхетской демократии, выступавшими против усиления королевской власти, на самом деле не только превратилась в арену постоянного противостояния между конфедератами и монархом, но и внесла новые элементы в политическую жизнь республики. Конфедерация решительно выступала против власти гетманов, которые были тесно связаны с Россией, но это не означает, что она поддерживала короля, который пытался ослабить свою зависимость от Петра I. В 1714 г., уже в который раз, Август II сделал попытку осуществить реформу государственного устройства и закрепить права наследования польского престола за своими потомками. Для достижения этой цели и используя в качестве предлога постоянную угрозу со стороны Турции, он сосредоточивал в Польше саксонские войска. Перед лицом опасности абсолютистского переворота конфедераты стали искать опору у России. Петербург, конечно же, не желал низложения Августа, а тем более усиления Речи Посполитой, а потому охотно выступил в роли посредника. Для этого, однако, необходимо было задействовать русскую армию. На посреднические переговоры в Гданьске, которые с российской стороны вел Долгорукий, прибыл и Август II. Петр не принадлежал к поборникам республиканских идеалов, но не желал и усиления польского монарха. Поэтому Россия навязала Речи Посполитой условия, которые ограничивали шансы на установление абсолютистского правления, равно как и шансы на проведение реформ государственного устройства. Эти условия, сформулированные в ноябрьском договоре 1716 г., были утверждены «примирительным» сеймом 1 февраля 1717 г. Сейм получил /250/название «немого», так как в течение шестичасового заседания никому не было предоставлено слово. Постановление сейма закрепляло персональный характер унии с Саксонией; вводило налогообложение населения во всех владениях, благодаря чему можно было содержать 24-тысячную армию; ограничивало власть гетманов. За ними оставались лишь функции командования, в то время как управление переходило в руки так называемого финансового (или Радомского) трибунала. Подпись русского посредника под трактатом не означала, что Россия становилась гарантом его соблюдения, но служила Петру I и его преемникам оправданием их противодействия каким-либо переменам в Польше. На этом же основании русская армия, как и прежде, была расквартирована в Речи Посполитой, хотя саксонские войска были выведены с ее территории.

Ограничение численности саксонской армии в Польше, запрет для саксонцев занимать дипломатические и иные государственные посты, а также подтверждение запрета начинать войну без согласия сословий – все эти меры производили впечатление позитивных перемен в государственной жизни республики. На самом же деле за ними не стояло никакой политической силы, способной последовательно продолжить начатые реформы по укреплению государственности: магнатские группировки соперничали между собой, чтобы получить хоть какую-то выгоду от эксплуатации того, что осталось от государства. Саксонская эпоха считается периодом глубочайшего упадка Речи Посполитой еще и в том смысле, что именно тогда окончательно была сломлена воля шляхетского сословия, и оно оказалось неспособным защитить исповедуемые им идеалы. Нельзя возлагать всю вину на Августа II, который поступал в соответствии со своим пониманием того, как укрепить позиции королевской власти и создать династию, которая имела бы политический вес в этой части Европы. К этому ранее стремились и Ягеллоны, но и они неоднократно наталкивались на сопротивление шляхты, защищавшей свои сословные или групповые интересы. В саксонскую эпоху шляхетское сословие не желало мириться с амбициями короля, осуществление которых привело бы к установлению в той или иной форме абсолютистского правления. Сложно, однако, обвинять шляхту в отсутствии благоразумия или небрежении судьбами Речи Посполитой: она не до конца понимала, что слабость центральной власти была в интересах стран, которые в будущем разделят Польшу между собой. Бездействие казалось обоснованным, и его считали гарантией самого существования государства. В конце концов, Речь Посполитая выстояла после полувековой бури, и /251/только единицы выражали сомнение в том, насколько оправданным было царившее в обществе настроение самодовольства. Если отбросить обвинения Саксонской династии в нерешительности или предательстве, а шляхты – в незрелости и неприятии идеи сильного государства, то можно взглянуть на возникшие после 1715 г. перспективы с точки зрения интересов «шляхетского народа».

Для этого необходимо, в первую очередь, выбрать точку отсчета и соотнести с ней результаты всей эпохи, которая длилась столетие и завершилась последним разделом в 1815 г. Она подразделяется на несколько периодов: до 1775 г., когда шляхетские представления и идеалы столкнулись с реальностью; 1775–1795 гг., когда предпринимались попытки предотвратить нависшую над Польшей опасность; последнее двадцатилетие, когда была очерчена программа по возвращению независимости. Поэтому шляхта саксонской эпохи не представляла себе перспективы Речи Посполитой в тех мрачных тонах, какими рисовалось будущее последующим поколениям, даже если для нее уже стало очевидным, насколько идеалы не соответствуют реальности. Еще не пришло осознание того, насколько усилилась зависимость Речи Посполитой от динамично развивавшегося центра Европы. Мы также не считаем, что катастрофа разделов (как бы мы ее ни оценивали) была неизбежностью, ставшей неотвратимой в силу анархии и сословного эгоизма польской шляхты. Не было недостатка ни в том, ни в другом, но это не может заслонить всей совокупности происходивших в стране процессов.

Годы Северной войны, разрушения, грабежи, голод и эпидемии принесли Польше невообразимые потери. Страна еще не оправилась после поражений предыдущего столетия. Тяжесть ситуации лучше всего иллюстрирует динамика численности населения: в середине XVII в. оно составляло 11 млн. человек; после неслыханных бедствий его численность восстанавливалась настолько медленно, что в начале следующего столетия население страны не превышало 10 миллионов. Северная война спровоцировала очередной демографический кризис: в 1720 г. Речь Посполитую населяло около 9 млн. человек. В условиях царившего в стране хаоса и при отсутствии надежд на укрепление государства города не могли рассчитывать на помощь для своего возрождения. Основное бремя по восстановлению после разрухи легло на деревню. Этот процесс, ускоренный в 30-е годы, позволил землевладельцам достичь прежнего уровня жизни. До конца неясно, какую роль в этом сыграло улучшение качества обработки земель и какое значение имело расширение площади земельных угодий и ко– /252/лонизация. Однако известно, что землевладельцы сумели воспользоваться временным улучшением экономической конъюнктуры, продавая больше зерна через Гданьский порт. За 50 лет выросла урожайность зерновых (с сам-три до сам-три с половиной), ускорился естественный демографический прирост (до 0,48 % в год), благодаря чему к 1772 г. население увеличилось до 14 млн. человек. Несмотря на прежние поражения, восстановление шло темпами, которые не отличались от средних европейских стандартов, и поступательное движение Речи Посполитой на протяжении всего XVIII в. вселяло в современников большие надежды. Общий прирост продукции в течение столетия оценивается в 30–40 % против 70 % во Франции и 90 % в Англии. С той, однако, оговоркой, что Речь Посполитая не смогла достичь уровня рубежа XVI– XVII вв., в то время как Англия входила уже в фазу промышленной революции. Более убедительным было бы сравнение с экономикой Испании XVIII в., где прирост населения не превышал 0,3–0,4 % в год. Речь Посполитая оставалась сельскохозяйственной страной с низким уровнем производительности труда и узким рынком сбыта для собственной промышленной продукции. Нововведения приживались медленно и внедрялись без энтузиазма. Экономические преобразования (будь то сельское хозяйство, мануфактурное производство или торговля) являлись инициативой отдельных лиц, а их осуществление не было напрямую связано с экономической необходимостью.

Структура экономики осталась неизменной, по-прежнему доминировал фольварк, обрабатываемый с помощью труда крепостных, а земельные наделы крестьян служили им только для собственного пропитания. Еще со второй половины XVII столетия средние размеры крестьянского хозяйства постоянно уменьшались; все более заметными становились региональные отличия, общее разложение системы. На территории Великой Польши, где процессы перехода от барщинной системы к оброку шли быстрее, безземельных крестьян в XVIII в. было значительно меньше (почти в три раза), чем в Мазовии или на Подляшье. Сохранялось разделение фольварков на хозяйства, ориентированные на экспорт и внутренний рынок, и в соответствии с этим разделением осуществлялся переход к оброчной системе организации фольварка. Экспорт зерна через Гданьский порт, несмотря на его рост в первой половине столетия, систематически сокращался во второй его половине. На это влияла и прусская таможенная политика. Тем не менее, в хозяйственной жизни уже наметились важные перемены: доходы землевладельцев существенно увеличивались благодаря праву на /253/винный откуп. Пивоварение и особенно изготовление водки с давних времен было исключительным правом шляхты, а по мере того, как росли трудности со сбытом зерна, эта сфера деятельности становилась для нее основным источником доходов. В середине XVI в. пивоварение и винокурение приносили незначительные доходы, но в XVIII в. они уже давали от 30 до 40 % общего дохода, особенно в хозяйствах, основу которых составляли отработки. Нетрудно понять, что эта сфера деятельности, хотя и была прибыльной для землевладельцев, наносила вред деревне, жители которой были обязаны приобретать в господской корчме определенное количество алкогольных напитков. Эта ситуация не вызывала, однако, большого беспокойства, а ее трагические последствия сказались лишь в следующем столетии.

Условия сельскохозяйственного производства влияли на рост промышленности. Тенденции ее роста ничем не отличались от тенденций роста в других регионах Центральной Европы; можно даже говорить о хороших перспективах подъема текстильного производства в Великой Польше и горной промышленности в Малой Польше. Однако возможности мещан и магнатов были ограничены невысокой покупательной способностью крестьян, небольшими размерами городов и неразвитостью кредитных отношений. Предпринятые после раздела 1772 г. усилия по преодолению этих сдерживающих промышленное производство факторов оказались тщетными. Нельзя не упомянуть и о слабости государства; в других странах, поздно вступивших на путь промышленного развития, государство сыграло принципиальную роль в развитии экономики. Это касается и Пруссии, и России. Казна же Речи Посполитой была настолько скудна, что не могла стимулировать даже военное производство.

Принципиальной чертой саксонской эпохи была усиливавшаяся аграризация страны. Деревня и аграрные отношения, сельскохозяйственное производство и связанное с этим мировоззрение наложили сильный отпечаток на жизнь страны. Современники подчеркивали аграрный характер большинства городских поселений, медленные темпы восстановления домов и значительно более низкие стандарты жизни. Это относится и к Варшаве, которая в саксонскую эпоху надолго утратила свой столичный характер. Внимание высших слоев населения было приковано к проблемам провинции.

Изображая саксонскую эпоху в мрачных тонах, следует все же избегать преувеличений. Страна выходила из разрухи, без сомнения, медленными темпами; ничто не свидетельствовало об ускорении развития. Однако свидетельства об образе жизни, известном нам по /254/весьма критичным дневниковым заметкам и воспоминаниям путешественников, страдают односторонностью. Польшу и ее жителей одни авторы сознательно изображали как варваров, другие же ее просто не понимали. Разруха начала XVIII в., неоднократные акты произвола со стороны чужих армий весьма болезненно сказались на положении шляхты, но ей удалось довольно быстро восстановить если не прежний уровень жизни, то, по крайней мере, чувство удовлетворения своей жизнью. Военные поражения сыграли важную роль в ускорении процессов имущественного расслоения этого социального слоя. Шляхетское сословие стало распадаться. В саксонскую эпоху между магнатами, которые сравнялись в своем положении с немецкими имперскими князьями, и средней шляхтой возникла пропасть, и не только имущественная. Магнаты, как в собственных резиденциях, так и в столице, стремились вести светский образ жизни; они могли придерживаться разных политических предпочтений, но со временем все более тяготели к космополитизму.

Магнатское влияние распространялось, в первую очередь, на ближайшее окружение: не только на их двор, но и на многочисленных приспешников. Однако основная масса средней шляхты продолжала, как и прежде, жить в деревенской атмосфере и придерживаться архаичных взглядов на жизнь. Ее привязанность к характеризующим Речь Посполитую ценностям была основана, скорее, на инстинкте, чем на разуме. Особого внимания заслуживает безземельная шляхта-голота (голытьба), которая в саксонскую эпоху стала весьма многочисленной, и именно из ее рядов рекрутировались сторонники всех магнатских партий. Слабое государство не обеспечивало разорившейся шляхте средств к существованию; не предоставляли ей этих средств и города. И только после первого раздела Польши у безземельной шляхты появилась перспектива, с одной стороны, заняться интеллектуальным трудом, а с другой – пополнить ряды мещанского сословия. Образ Речи Посполитой перед разделами лучше всего передает портрет магната в окружении безраздельно преданной ему клиентелы. Гораздо меньше внимания уделялось тому слою общества, который хотя и не смог осуществить своих благородных порывов, но все же был способен на них.

Нельзя отрицать, что состояние умов средней шляхты оставляло желать лучшего. Свидетельством этому служат заседания сеймов и съезды трибуналов, во время которых шум речей смешивался с готовностью уступить магнатской интриге. Даже такие непреклонные представители шляхетского сословия, как Тадеуш Рейтан, ^{92} гото– /255/вые отдать собственную жизнь во имя Отечества, принадлежали к той же прослойке, что и те, более многочисленные шляхтичи, которые срывали заседания сейма ради чужой интриги или личной выгоды магната. Иногда это были одни и те же люди. Можно утверждать, что лишь этот слой, который проживал в своих имениях и уже успел отвыкнуть от оружия и придерживался архаичных взглядов, был готов встать на защиту своей идентичности. В действительности он защищал лишь собственные иллюзии, но это уже другой вопрос. Ему не хватало понимания связи между сословным интересом и интересом государственным, не хватало образованности – не в смысле широко понимаемой эрудиции, но в смысле знания окружающего мира и патриотического воспитания. И в саксонскую эпоху не было недостатка в образованных людях, побывавших за рубежами Польши, но образованность тогда еще не влияла ни на состояние нравов в обществе, ни на развитие патриотических чувств.

Сведя на нет попытки укрепить престол, шляхта сочла свою задачу выполненной и не приняла близко к сердцу претензий Петра I. Уже тогда складывалось столь распространенное впоследствии мнение, что Европа заинтересована в сохранении статус-кво в Польше и что нет лучшего спасения для Речи Посполитой, чем царящее в ней «безвластие». Поэтому общество не проявило большого интереса к последующим инициативам короля. Венский трактат 1719 г., имевший ярко выраженный антироссийский характер, должен был ограничить влияние сторонников гетманской партии. Направленное против этого прусско-русское сближение означало укрепление принципа незыблемости институтов Речи Посполитой, особенно тех, которые препятствовали исправному функционированию сейма. Сейм 1719 г. был сорван. Когда все политические силы Речи Посполитой предпочли встать на сторону Петра, а не Августа II, последний вернулся к своей идее разделов Польши как к возможности закрепить принцип наследования престола.

Эти планы зрели уже давно, но всерьез их никто не рассматривал. В тот момент замыслы Августа противоречили русской концепции усиления контроля над Речью Посполитой, поэтому правительство России стремилось к тому, чтобы совместно с другими государствами гарантировать сохранение польской анархии. Такой союз Петр I заключил в Потсдаме с Фридрихом Вильгельмом (17 февраля 1720 г.), а потом аналогичные акты подписывались со Швецией в 1724 г., с Австрией в 1726 г. и снова с Пруссией в 1730 г. Самое принципиальное значение имел трактат Левенвольда (1732), получивший название /256/«союза трех черных орлов»; он отстранял от польской короны как представителя Саксонской династии, так и Лещинского, закреплял принцип свободной элекции, liberum vetoи внутреннюю дезорганизацию Речи Посполитой.

Независимо от изменчивых и династически обусловленных намерений короля союз с Саксонией мог быть для Польши полезен. Усиление власти монарха, гарантия территориальной связи с Саксонией через земли Силезии – все это могло способствовать оздоровлению общественной жизни и укреплению экономики. Но эту перспективу всерьез не рассматривали, а поэтому у нее не было шансов на реализацию. Различные группировки магнатов в собственных интересах срывали все намечавшиеся абсолютистские притязания Августа II и какие-либо попытки осуществить более тесную польско-саксонскую унию. Им в этом помогали европейские монархии: Швеция, Австрия, Франция и Россия, хотя каждая из них преследовала при этом свои цели.

К моменту смерти Августа II (1 февраля 1733 г.) Речь Посполитая оказалась в глубоком кризисе. Она была не способна не только действовать, но даже мыслить о собственном спасении. Казалось, что ее граждане охвачены равнодушием и апатией ко всему, что не совпадало с их личными интересами. Эти пессимистичные выводы подтверждает процедура королевской элекции, во время которой столкнулись Лещинский и саксонский курфюрст. Лещинский выиграл и был избран королем 12 сентября 1733 г.

Но для подавления противников сил не хватило, а обещанная Францией поддержка ограничилась лишь денежной субсидией. Вена и Петербург поддержали саксонскую кандидатуру деньгами и военной силой. Август III был избран 5 октября 1733 г. ценой передачи Курляндии Бирону, фавориту русской императрицы Анны Иоанновны, и взял власть в свои руки благодаря быстрому и успешному военному вмешательству. Не первый раз в истории польской короны она досталась тому кандидату, который действовал быстрее. Сторонники Лещинского не сумели организовать действенный отпор, а созданная вокруг Лещинского Дзиковская конфедерация имела значение лишь постольку, поскольку провозгласила лозунг независимости государства. Война за польское наследство приобрела характер европейской политической интриги, в которой интересы самой Речи Посполитой в расчет не принимались. Только Гданьск, героически защищавший короля Станислава, видел пользу от союза с Речью Посполитой и морскими державами, имея все основания опасаться агрессии со стороны Пруссии. Город капитулировал в мае 1735 г. Франция, решив свои проблемы на Рейне, /257/вынудила Лещинского отречься от престола (26 января 1736 г.). Последующие тридцать лет он жил в Лотарингии, ^{93} и благодаря его посредничеству Польша приобщалась к достижениям французской культуры. В самой же стране, начиная с сейма 1736 г., начался период острого противостояния различных партий.

Правление Августа III (1736–1763) ознаменовано борьбой многочисленных магнатских группировок, которые различались составом и политической ориентацией. Это противостояние совершенно парализовало сейм и монарха, не принеся, впрочем, устойчивого перевеса ни одной из сторон. Силы, объединенные вокруг руководивших политикой придворных фаворитов Генриха Брюля (с 1738 г.), а затем Ежи Мнишека (с 1758 г.), никаких политических программ не сформулировали, заботясь исключительно о собственной карьере. Двор не выработал никакой целостной внутренней политики, кроме стремления закрепить наследование польского престола за представителями династии Веттинов. Этому служила и раздача должностей, за которые велась ожесточенная борьба. Противниками двора были как «республиканцы», которых также называли гетманской партией, так и сторонники реформ, называвшиеся «Фамилией». В числе первых первостепенную роль играли роды Потоцких, Радзивиллов и Огинских; вторые объединились вокруг динамичного рода Чарторыских. Последние в своем стремлении к возвышению и власти считали необходимыми изменить как процедуру заседаний сейма (упразднить liberum veto), так и порядок отправления власти (создать эффективное правительство, которое регулировало бы экономическую жизнь в стране). «Фамилия», по сравнению с республиканской оппозицией, придерживалась, безусловно, более передовых взглядов и имела хоть какую-то программу. Однако на практике противостоявшие друг другу партии старались, в первую очередь, добиться влияния на двор и дать отпор своим противникам. После избрания Августа III «Фамилию» потеснили, что усилило в итоге ее пророссийскую ориентацию. Республиканцы обладали преимуществом до 1743– 1744 гг., но затем, в результате изменений политических предпочтений Дрездена, к власти пришли Чарторыские. Борьба на сейме 1744 г. перечеркнула возможность проведения финансовой и военной реформ. В последний период правления Августа III получила перевес партия гетманов, называвшаяся также патриотической партией. Все это время обе стороны срывали сеймы, поэтому общественно значимые проблемы так и не получили никакого решения. В условиях, когда закон уступал силе и подкупу, не было ничего удивительного в том, что шляхта охотно прислушивалась к агитации против увеличения налогов на военные нужды. /258/

Оказавшись в положении, когда Речь Посполитая не могла защитить себя ни от пруссов, ни от украинских гайдамаков, она не принимала участия в войнах 40–50-х годов, хотя все они имели к стране самое непосредственное отношение. Россия и Пруссия бесцеремонно проводили свои войска через польские земли, устраивали в Речи Посполитой военные склады и размещали солдат на зимние квартиры. Во время войн за Силезию и Семилетней войны Речь Посполитая, формально не участвуя в военных действиях, превратилась в своего рода постоялый двор. Это приводило к колоссальному материальному ущербу, но не побуждало шляхетское сословие задуматься об увеличении казны и усилении армии. Наоборот, открытые границы, по мнению шляхты, должны были гарантировать соседям полную безопасность со стороны Речи Посполитой. И, таким образом, внутренняя анархия была призвана стать фундаментом стабильности.

Независимо от своих целей все магнатские партии срывали сеймы, проводили независимую внешнюю политику и с готовностью принимали иностранные деньги. Программа самых насущных реформ государственного устройства по методам реализации вовсе не отличалась от программы сохранения статус-кво. Все это самым трагическим образом сказывалось на позиции шляхетских масс. Беспрепятственная деятельность агентов иноземных дворов и прислуживание им за деньги не были тогда чем-то особенным. Но гораздо более важным было то, что Речь Посполитая уже на протяжении двух поколений не имела собственной дипломатической службы и фактически не проводила никакой внешней политики. Незнание в широких массах и даже в магнатской среде проблем европейской политики было чертой, наиболее очевидно отличавшей Речь Посполитую саксонской эпохи от Польши эпохи Возрождения. Лишившись возможности реально влиять на государственные дела, шляхта постепенно утрачивала свойственные ей качества, не отдавая себе отчета в происходивших вокруг переменах.