Текст книги "Черные ангелы"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 22 страниц)

Я оглянулся и едва разглядел Леху – маленького, коренастого, плотно сбитого. Даже фамилия у него была соответствующая – Круглов. Его камуфляжная майка и шаровары неимоверной ширины, в карманах которых можно было найти все, начиная от шурупа и заканчивая фонариком, совершенно растворялись на фоне буйной зелени. К тому же зонт идеально повторял форму карликовых дубов – единственных рукотворных деревьев, которые были высажены до Фонтанки вдоль Невского. Перед тем как покинуть рюмочную, я вставил себе в ухо 'ракушку' – приемопередатчик, который использовал лобную кость как фазовую антенну с направленным лучом. Засечь такой источник было крайне трудно, но и разговаривать с помощью его можно было только на расстоянии не более восьмиста метров. Информация в 'ракушке' шифровалась и дешифровалась с такой скоростью, что это практически не отражалось на наших разговорах.

Мои соглядатаи выкурили по сигарете, потоптались и перешли на другую сторону. Зато на мост ступила женщина под прозрачным зонтом. Я перегнулся, посмотрел на воду, плюнул на затопленную рубку, обошел коня и ступил на берег Фонтанки.

– Они идут следом… – Услышал я голос Лехи и резко остановился.

Полицейские сделали вид, что рассматривают тротуар. А что им еще оставалось делать? В этом месте Невский был слишком широким, и акации еще не сомкнули кроны над крышами домов, поэтому я разглядел полицейских лучше. Низенький был сладострастным убийцей. У него было широкое, как блин, лицо в ярких девичьих веснушках и пухлые детские губы. Высокий был злым, как черт, черным, как может быть черна зола, узколицым и сухим, как щепа. Вместо общепринятых сандалий, он носил высокие туфли с острыми носками и металлической вставкой на каблуке. Мне стало ясно, что в такой обуви из пижона плохой бегун. Вначале я их 'дернул': сделал два быстрых шага вниз к воде. У них была плохая реакция, но оба тут же взмокли от лишних усилий. Климат не располагал к нагрузкам. Я вздохнул с облегчением – они не были уполномочены стрелять. После этого я демонстративно сложил зонт, чем привел их в боевую готовность. Они просто не знали, с кем связались. У них не было никаких шансов. Дело в том, что у жителей Марса легкие больше, чем у землян, а сердце выносливее за счет разряженной атмосферы. К тому же все предыдущие годы я регулярно занимался бегом, а в детстве – спринтом на лыжах. В университете же я был чемпионом на длинные дистанции.

Следующие десять минуты я бежал: Графский переулок, улица Рубинштейна. Все эти улочки мне были хорошо знакомы. Владимирский проспект, Дмитриевский переулок, Стременная. Снова Графский переулок и Фонтанка. Вначале за спиной топал высокий. Но даже злость ему не помогла, и он постепенно отстал. Низенький оказался выносливее, и напоследок мне пришлось нырнуть в арку дома, заросшую диким плющом, пару раз резко поменять направление, но всякий раз, когда я уже думал, что рыжий запутался в лабиринтах дворов-колодцев, он выскакивал откуда-нибудь, как черт из табакерки. Наконец мне это надоело. На набережной я перешел с трусцы на спринт, легко оторвался от него, а потом сбавил темп до среднего и поддерживал его в течение минут пяти, пока не услышал взмолившийся голос Лехи:

– Ты что, опупел? Дай передохнуть!

Он находился на правом берегу Фонтанки. Но даже самый острый глаз вряд ли различил бы его сквозь влажные испарения и занавес бамбука. У Семеновского моста мы встретились. Он приплелся, отдуваясь, как морж. Капли дождя вперемешку с потом скатывались по его круглому лицу. Петушиная прическа расползлась, как блин.

– Я из-за тебя чуть зонт не потерял… – пожаловался он, придерживая его локтем. – И прическа… черт!

Возле военно-медицинской академии мы привели себя в порядок: Леха причесался, а я подтянул штаны. Бондарь давно работал на нас. Правда, он снабжал информацией и конкурентов, но аккуратно, и дважды информацию никому не продавал. Мы нашли его в подвале отдельного корпуса. Он сидел и жевал бутерброд. Вид у него был малахольный. Наверное, он решал проблему, как к своим честно заработанным (из любви к трупам, конечно) девяносто пяти рублям добыть десятку, а лучше две или три, сохранив при этом лицо и достоинство. Впрочем, насчет последнего, возможно, он ошибался и даже мучился угрызениями совести, а тут мы с Лехой свалились ему на голову. Конечно, он обрадовался, тем более, что они были почти 'кровниками', то есть Бондарь считал, что спас в свое время Леху, но об этом попозже.

– О! – воскликнул он, исчерпав одним махом все свое красноречие.

А потом по инерции долго поднимался во весь свой рост, голенастый, как сарыч, и вопросительно смотрел на нас водянистыми глазами. Сейчас я тебя огорошу, думал я. Узнаем, как ты запоешь.

– Нам нужна женщина с шестой линии, – бескомпромиссно заявил Леха, задрав голову и разглядывая его с самым благодушным видом.

– У меня такой нет, – уныло ответил Бондарь и снова сел. Проделал он это заметно быстрее.

Разговор был окончен. Сколько я его знал, он всегда выглядел одинаково флегматичным, оживляясь лишь при виде денег. Впрочем, продажность на Земле давно стала нормой, и плох был тот неподкупный чиновник, который не брал взятки, ибо такой порочный подход к делу в нашей стране вообще не способствовал прогрессу.

– Как нет? – удивился я. – А кто есть?

– Никого нет… – Он взглянул на меня так, словно совесть у него была нечиста, и демонстративно посмотрел в окно. Дерево напротив было увешано колготками и трусиками. Должно быть сверху располагалось женское отделение, которое таким странным образом метило свою территорию.

– Дай ему десятку! – сказал я Лехе.

– А чего я? – возмутился он. – Дай ты!

Бондарь внимательно следил за нашей перепалкой. Два раза он поморщился. Один раз возмущенно цыкнул сквозь зубы, что, должно быть, отражало недовольство нашей скаредностью.

– Ты же у нас банкир, – напомнил я.

При этих словах лицо у Шурика прояснилось.

– Ну ладно, – смягчился Леха. – Но у меня мало. Мало, понимаешь! – Он с осуждением посмотрел на Бондаря. Вот почему он не отдает мою кровную десятку, подумал я, не особенно расстраиваясь, – он патологически жаден по отношению и ко мне.

Бондарь снова приуныл. Уплывала его десятка с мутными водами Невы.

Леха полез в карман штанов, долго там перебирал пальцами, потом с ловкостью фокусника выхватил купюру и протянул Бондарю. Шурик взял и вопросительно уставился на нас.

– В чем дело? – спросил я.

– Мало… – вздохнул он. – Ее и так уже спрашивали двое…

Меня всегда удивлял его нижняя челюсть с перекусом – в фас он выглядел нормально, а в профиль напоминал человека, который излишне долго задумывается над жизнью. Впрочем, разумеется, повод задумываться над жизнью у него, несомненно, был.

– Давай назад! – возмутился Леха.

– Давай назад, – подтвердил я, блефуя.

– На, – Шурик невозмутимо протянул десятку Лехе.

Леха взял и сунул в карман.

– Ну, ладно, – сказал я миролюбиво. – Пошутили и хватит.

Леха сделал круглые глаза и даже набрал в легкие воздух, чтобы возмутиться, но я опередил его.

– Верни ему деньги и добавь еще, – сказал я.

– Ни за что! – выпалил Леха. – Он меня бесит!

– Меня тоже, – согласился я. – Дай, и все, внесем в отчет. Главный возместит.

– Черт! Как же! – возмутился Леха. – Вы меня уморите. – И снова стал копаться в штанах.

Наконец дело было улажено, и мы тронулись в холодильную. Довольный Шурик вышагивал впереди. Белый халат на нем болтался, как на швабре. Мы подошли, и он открыл шестую камеру.

– Пожалуйста. – Жестом фокусника предложил заглянуть он.

Наверное, покойники ему порядком надоели.

Леха заглянул, присвистнул и покрутил носом.

– Ты что, мужик!..

– Я же тебе говорил, что она красавица… – многозначительно сказал я, полагая, что он сразу распознал в блондинке инопланетянку, и тоже заглянул. Признаться, мне не хотелось этого делать – я знал эту женщину живой и хотел, чтобы в моей памяти она осталась такой же.

Камера была пуста.

– Ты нас дуришь! – возмутился Леха, бросив на меня дурашливый взгляд, который означал только одно: 'Сейчас я его разыграю': – Ты куда бабу дел?

Только тогда Шурик счел возможным обозреть свои владения. Челюсть у него отвисла. Мелкие зубы, поврежденные флюарозом, торчали, как ржавые гвозди в подошве.

– Черт! – удивился он и открыл соседнюю камеру. Она тоже была пуста. Тогда он стал открывать все камеры подряд, и выглядел весьма удрученным.

Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который полжизни провел среди покойников. Наверное, у него даже кровь была холодной, а свои червонцы он складывал в банку из-под формалина и хранил в термостате.

– Ладно, – сказал я, видя, как он мучается. – Кто приходил к тебе?

– Два типа из полиции… – Похоже было, что его прошиб холодный пот, потому что он вдруг стал мокрым, словно пришел с улицы.

– И все? – спросил я.

– И все… – неуверенно ответил он.

Он никак не мог сообразить, что произошло.

– Они что, унесли ее? – спросил Леха.

– Да нет… – вмешался я, – увели…

– Только взглянули, – ответил Шурик. – Я ее сам закрыл.

– А ты куда-нибудь выходил? – с подозрением спросил Леха.

– Только за 'Балтикой' на Московский. Только там свежее пиво.

– Никого не заметил, когда вернулся?

– Да что вы меня за идиота держите?! – возмутился наконец Бондарь. – Я закрыл на ключ, а когда пришел, точно так же открыл.

– Мистика… – произнес Леха и покрутил носом. – Ты смотри, не ночуй здесь, а то тебя точно украдут, а ты не заметишь. Ладно, давай деньги назад!

– Перебьешься, – возразил Бондарь вполне осознанно.

– Почему? – спросил Леха.

– У нее было шестиклапанное сердце…

– Что это значит? – удивился я.

– А то значит, что она была уродом, – торжествующе произнес Бондарь.

– Что-то я не заметил… – признался я.

А Бондарь посчитал это основанием, чтобы прикарманить наши деньги.

– А ты ей под юбку заглядывал? – ехидно спросил эскулап.

– Ну? – спросил я, предчувствуя, что он меня страшно уязвит.

– Бесполое существо, – сказал он тоном, которым обычно стараются уберечь чужое самолюбие, а вышло, как дурная шутка.

Я не стал уточнять, что это значит, а сказал Лехе:

– Дай ему еще двадцадку и идем…

Мне сделалось тоскливо – нельзя, чтобы жизнь тебя всегда только обманывала, должна быть какая-то отдушина, куда ты можешь заползти. Но последнее время мне катастрофически не везло. Леха долго препирался с Бондарем, потом отдал ему деньги:

– На!.. Крохобор…

И мы вышли. На улице, когда мы спрятались под свои зонты, Леха спросил:

– Слушай, старина, а зачем полиции какая-то женщина? Могли б приехать официально, забрать под расписку…

– Значит, это не полиция, – вздохнул я и подумал, что никогда еще не ошибался в женщинах. Было такое ощущение, что меня подло обманули. И не только потому что женщина по словам Бондаря оказалась не женщиной, а потому что с ее исчезновением терялся всякий смысл нашего расследования. Потом я подумал, что это злая шутка. Впрочем, раньше я не замечал, чтобы Шурик Бондарь был способен на подобные выходки. С самим Бондарем Леху связывала следующая история. Еще до моей ссылки на Землю он побывал во всех горячих точках: и в бывшей Украине, которая перед тем как развалиться, корчилась в конвульсиях братоубийственной войны, и в бывшей Молдавии, на которую претендовала Румыния, и в Тунгуской зоне, где он был дважды ранен. Вначале в руки. Потом сразу же его контузило взрывом мины. У него был перелом основания черепа и множественные осколочные ранения в спину. Благо, в суматохе решили, что он живой, загрузили на 'борт' и привезли в военно-медицинскую академию, где трудился наш незабвенный Бондарь. Здесь он и попал в его хозяйство, где пролежал ровно неделю. Об этом всем мне рассказывал сам Бондарь, не преминув многозначительно уточнить:

– Я точно выдержал температуру замораживания… – намекая на то, что таким образом спас Лехе жизнь.

Через неделю Леху выдали студентам для препарирования. Бледен был тот студен, который воскликнул:

– Профессор, у него кровь струится!..

– Не может быть! – ответил тот, и Леху срочно переложили на операционный стол.

Так он остался жив, но с тех пор ежегодно второго августа справлял 'юбилей для покойника', как он любит выражаться. Все это произошло до моего проявления на Земле. Не знаю, сколько дней Леха поил Бондаря, но, должно быть, загул был грандиозным и очень долгим.

Двор академии походил на глубокий аквариум: где-то высоко над головой шелестели кроны деревьев, шапки омелы, как бороды, свисали с веток, а внизу стоял зеленый полумрак, и влажный тяжелый воздух был неподвижен, как в подвале.

– Знаешь, что, – сказал я Лехе, – пойдем-ка мы в гостиницу и обыщем номер. А?

Леха только пожал плечами – не идти же в самом деле с повинной к главному, мол, все! доказать ничего невозможно.

Не успел я покинуть академию, как меня окликнули. Под зеленым сводом Загородного проспекта я едва разглядел Пионова, который стоял, прислонившись в 'жигулям'. Видать, на транспорт полиции выделялось не так уж много средств, потому что 'жигули' были старыми, облупившимися и с лысыми покрышками.

– Поехали… – многозначительно сказал Пионов, открывая дверь. – Мне не терпится узнать последние новости…

– Привет, – сказал я невольно, усаживаясь рядом с Люсей, к которой испытывал ничем не подкрепленную симпатию.

– Учти, дорогуша. – Выглянул из-за нее Акиндин. – У наших на тебя вот такой зуб… Кто-то активно обрывает ниточки твоего алиби. Твой главный свидетель – бармен – не вышел на работу, раз!..

В чем заключалось два, я не понял, а только заметил, как Люся поморщилась: он явно болтал лишнее. Мне же хотелось видеть в ней тайного союзника. Но она была невозмутима, как греческая богиня.

Машина поползла в сторону Невского. Водителю приходилось объезжать бесчисленные рытвины и вздутия асфальта – корни тропических деревьев давно проросли во всех направлениях.

– Что ты делал в морге? – спросил Пионов, следя за мной в зеркало заднего вида.

– Искал блондинку, – ответил я честно.

– Нашел? – спросил он, и в его голосе прозвучали странные нотки.

– Она что, действительно, инопланетянка? – в свою очередь спросил я.

Он едва не кивнул в ответ на мою проницательность.

– Бред! – высказался Акиндин и сделал губами так: – 'Тру-у-у…

– Что-то мне не понравились глаза у вашего напарника, – сказал я, улыбаясь Акиндину. – Наверное, он наркоман. Возьмите у него анализ мочи.

– Не усложняй себе жизнь, – заметила Люси, – а то тебе придется изменить показания насчет бара.

Я пропусти ее угрозу мимо ушей, потому что по большому счету это было детским лепетом, и я им не поверил насчет ниточек и алиби – кому нужно ставить под сомнение мои показания, о которых знала только полиция. У меня был иной козырь.

– Ее там нет… – сказал я не без торжества.

Стало тихо, как в судный день, даже дождь, похоже, перешел на октаву ниже.

– Притормози! – приказал Пионов, и мы на заднем сидении дружно качнулись вперед. – Как это нет?!

– Откуда я знаю? – удивился я и, глядя на них, вставил шпильку: – Это ваша прерогатива.

– Ты эту идею брось, дорогуша, – совершенно некстати произнес Акиндин.

Наверное, он решил обратиться к здравому смыслу спутников, потому с логикой у него, на мой взгляд, оказалось все нормально.

Люся выразительно посмотрела на Пионова и сделала жест, чтобы покрутить пальцем у виска. Я только не понял, насчет кого – меня или Акиндина.

– Ладно… – сказал Пионов, повернувшись ко мне и морщась, как от зубной боли, – вылазь!

– Я все равно найду, где она! – крикнул я им, едва успев выдернуть из машины свой зонт.

Люся выглядела крайне недовольной. Акиндин произнес очередную глупость: 'Дурак спит, а счастье у него в головах стоит'. Что думал Пионов, я так и не понял, потому что в этот момент он смотрел в окно. В общем, я им подкинул работенку. Но что хотела выразить своим жестом Люся? Было два варианта: первый – они считали меня идиотом, который копает на пустом месте, второй – она меня наконец оценила, но с точки зрения потенциального покойника. А если это так, то человек в черном рано или поздно должен меня найти, и тогда они дружно сыграют марш Шопена на расческе, пивном бокале и люсиных заколках. Выходит, что блондинку действительно забрал кто угодно, но только не полиция. Может быть, человек в черном?

Район станции 'Владимирская' давно пришел в запустение: вход под землю провалился, просел и Кузнечный рынок за ним. Население постепенно перебралось в другие районы – благо места было предостаточно.

Большой котлован, заросший по берегам непролазными джунглями, был наполнен цветущей водой, и поговаривали, что здесь водилась только рыба 'чучунда', приплывающая откуда-то из глубин метро – рыба невероятных размеров и большой силы. Все попытки выловить ее заканчивались трагически. Последний раз троих рыбаков в лодке она попросту перевернула, и только одному удалось выбраться на берег. Так что только сумасшедший мог ловить здесь рыбу. Однако такой сумасшедший стоял на мостике с удочкой в руках и делал вид, что его страшно интересует поплавок. При этом он выглядел, как подросток, которого уличили за неблаговидным поступком.

Я незаметно оглянулся – Леха благоразумно прятался за деревьями.

– Стой там, где стоишь, – посоветовал я ему.

– У меня, как в аптеке… – отозвался он. – Я рыбачка еще по пути сюда срисовал.

– Кто бы сомневался… – похвалил я его.

Все это время я безуспешно боролся в головной болью, массируя большой палец попеременно на правой и левой руке. Вид у меня, наверное, был странным, потому что рыбак наконец смотал снасти и ушел.

– У тебя есть таблетка от головы? – спросил я.

– Есть, – ответил Леха. И тут его понесло: – У меня была баба…

– Женщина? – уточнил я, сворачивая на улицу Ломоносова мимо строения в виде утюга.

Дома – кое-где еще с богатым декором – в этой части города давно стали одинаково безликими: в подушках мха, с карнизов свешивались лишайники, аварийные балконы, некрашеные миллион лет двери и окна – все с укором взирали на зеленый мир. Удивительно, почему здесь еще не завелись мартышки, подумал я. Под ногами лопалось почерневшие осколки. Жизнь в городе, как у тяжело больного, постепенно отползала к центру.

– Скажи мне, почему в этом квартале никто не живет, а через дорогу – пожалуйста? Какой-то квадратно-гнездовой тип размещения. Даже хлысты не селятся.

– Не знаю, – признался Леха. – Еще до тебя газета исследовала этот феномен, но даже Лука ничего существенного не раскопал. Правда, он утверждал, что это имеет отношение к теории равновесных систем, что, якобы, так космос видит нас, и все подобное.

Я представил, как главный посмеивался, читая подобную чепуху. Как известно, все неизвестное кажется значительным. Леха немного подождал, пропуская меня вперед и обходя рекламный плакат со странной надписью: 'Летайте самолетами Аэроф… , и продолжая:

– Ну да… Так она эти таблетки глотала пачками. И не только глотала…

Поперек тротуара валялся старый американский мотоцикл 'чоппер'. Прошлогодняя трава и ветки застряли в его спицах.

– Может, это не те таблетки? – спросил я машинально, ибо привык к его болтовне.

Демонстрируемый Лехой целибат приводил в смущение немало женщин, и всем им хотелось прибрать Леху к рукам. Видать, и эта женщина пала жертвой его холостяцких привычек.

– Может, и не те. Она мне не объясняла.

– С кем ты связываешься? – удивился я, отнюдь не желая потворствовать другу в его экспериментах.

Рыбак, очевидно, очень быстро двигался по переулку Щербакова, потому что я вдруг увидел его спину впереди, когда он переходил мост. Где-то у них здесь должен быть еще один соглядатай. Ведь по логике вещей они не работают по одиночке. Уж очень демонстративно велась слежка. А от этого точно не убежишь. Он предусмотрительно не пользовался зонтом.

– И твоя Таня Малыш…

– Она давно не моя, – парировал я.

Впрочем, мне было наплевать на его суждения. В редакции разве сохранишь секреты?! Наш роман оказался слишком быстротечным, чтобы его вспоминать всуе. Мы ни в чем не отличились. К тому же она вечно плакала, а в перерывах между слезами жеманничала, чего я терпеть не могу. Меня раздражало в ней все – она даже дверь машины закрывала ногою. Однажды мне надоело такая жизнь, омытая океаном слез, и я ушел. С тех пор я избегал подобных экспериментов. Правда, когда я на нее порой смотрю, во мне еще шевелятся старые чувства, но я не рискую ничего повторять, ибо помню, что тайна этой женщины составляет одна вода. И все же вспоминая наше маленькое, убогое прошлое, я пришел к выводу, что, когда она плакала, то нравилась мне даже больше, ибо в этом состоянии не умела произносить глупости, и слава богу.

– Ну не твоя, какая разница? – согласился он, – она меня тоже извела…

– Женился бы, – сказал я.

– Я не сумасшедший, – отозвался он. – На Марсе – пожалуйста. А здесь нельзя. Климат не располагает.

В отличие от Лавровой, Таня Малыш была миниатюрной, но сложена, как богиня. К тому же у нее была прическа под мальтийскую болонку – чем она ужасно гордилась. В общем, женщина, которая рождается раз в сто лет. Правда, она боялась жизни и хотела, чтобы я женился на ней. Конечно, она не могла пережить расставания, конечно, она не знала, что будет делать без меня. Но, как видите, быстро нашла мне замену. Впрочем, я не в претензии.

В этот момент я снова засек рыбака. Он стоял на площади за мостом и разглядывал витрину овощной лавки. Без зонта он выглядел жалким. Даже его удочка источала тоску и воду.

– Вижу еще одного в черном… – вдруг сказал Леха.

– Где? Где?.. – удивился я, вертя головой.

– Нет, показалось… – разочарованно вздохнул друг.

– Ловлю такси и жду тебя на Манежной, – сказал я.

Их оказалось большое, чем я предполагал. Но человека в черном я так и не обнаружил. Женщина с прозрачным зонтиком подошла в рыбаку и что-то ему сказала. Они тут же стали играть роль влюбленной парочки. Я вошел в лавку, сделал вид, что выбираю папайю, а когда продавец отвлекся, поднырнул под прилавок и вышел черным ходом.

Одно я заметил, проходя мимо парочки: от кого-то из них жутко пахло кошачьими 'духами'.

На Манежной площади прогуливались проститутки. Одна из них потрепанного вида, с обгрызенными льняными волосами, как и предписывалось законом (а закон гласил, что проститутки должны быть выкрашены в белый цвет с помощью козьей мочи), подошла к такси и прежде чем заговорить, вытащила изо рта жвачку и прилепила на стекло перед мои носом. Но бог весть откуда вынырнувший Леха помешал нашему общению. Он закричал, заглядывая в салон:

– А как насчет секса?! Девочка – куколка! – Он шлепнул ее по заду. – Настоящий силикон.

Проститутка фыркнула и шарахнулась на тротуар:

– Я дело с психопатами не имею!

А Леха полез в машину.

– Чего ты орешь? – спросил я. – Ты так всех кошек распугаешь.

Конечно, я ему не сказал, что от проститутки тоже несло кошачьими 'духами'. Было ли это совпадение или случайностью? – я не знал.

Когда мы добрались до гостиницы, дождь кончился, только капало с крыш и деревьев, да еще в Неву неслись потоки, приминая траву и лопухи. Воздух как всегда был свеж и душист. На Марсе такого никогда не случалось – климат не тот. Но почему же я его так любил?

Нам пришлось сменить три такси, сделать два круга вокруг центра и зайти через Петроградкую сторону. После всех маневров по городу я рассчитывал, что полиция раскрутит наши зигзаги не раньше, чем через час.

Верный своей тактике, Леха остался прикрывать тылы, а я полез в номер. Хорошо еще, что под гостиницей росла гинго белоба с бугристой корой – 'чичас' – в виде женских грудей и фаллосов, а, слава богу, не акация с полуметровыми иглами, иначе бы мне точно пришлось нарушить покой последнего террориста – Теодора Кашинского.

Номер на втором этаже никто не убирал. Сетка кровати, которую я использовал в качестве тарана, лежала на том же месте, где я ее бросил, точнее – так, где она мне упала на ноги. Разбитый телевизор валялся на полу. На кровать, где спала блондинка, я старался на смотреть. У меня было такое ощущение, что блондинка все еще сопит в темноте, и меня так и подмывало посветить фонариком на койку. Я не выдержал и посветил. Все было в крови. Много крови. На всякий случай я приподнял подушку и плед. В одном месте кровь даже не свернулась – не мудрено в таком климате. Желудок вспомнил о том, что голоден, и меня едва не вывернуло. С минуту я дышал тяжело и глубоко и даже прислонился для равновесия к стене.

– Ты чего молчишь? – спросил Леха, и я вспомнил, что он стоит под окном.

– Набираюсь впечатлений… – ответил я, дыша, как стайер после марафонской дистанции.

– У меня пока все тихо…

В этот момент я увидел то, что искал. Пришлось убрать в сторону спинку, полусгнившие цветы и осколки вазы: за ножкой кровати, на которой в ту злополучную ночь спала блондинка, лежал знакомый предмет. В других обстоятельствах я бы не обратил на него внимания – мало ли детских шариков валяется на полу. Виниловых шариков. Но меня остановил символ внутри него в виде правильного многогранника, который я впервые увидел на брелке и между лопатками блондинки. Только на это раз многогранник выглядел, как вращающаяся голограмма. С минуту я разглядывал ее, не обращая внимание на кряхтенье Лехи под окном. Вот зачем приходил человек в черном, понял я. Я был почти уверен в этом. Осторожно потянулся, дабы не спровоцировать желудок, и взял планшетник. Но прежде чем взять его, я словно увидел под собой город. В следующее мгновение, как и в баре, передо мной раскрылась карта местности: Леха стоял внизу, Теодор Кашинский спал за стойкой, через два номера от меня парочка занимались любовью, используя небезопасные приемы соития. В тупике под лестницей на третьем этаже двое баловались 'баяном' и героином.

Я как будто приподнялся над гостиницей – оказалось, масштаб менялся в зависимости от моего интереса к тому или иному объекту. У меня закружилась голова, снова появились неприятное ощущение в желудке. Повернул карту так, что увидел события у себя за спиной. Ба!!! Ноги Шурика Бондаря торчали из ванной. Черт! – выругался я и дернул руку. Все пропало. Шарик весело запрыгал по полу.

– Лезь сюда, – позвал я Леху, – я что-то нашел…

Но он молчал, только странно кряхтел. Я бросился к окну: Леха боролся с человеком в черном. В следующее мгновение, обдирая локти и колени, я слетел по гинго белоба вниз. Однако человек в черном оказался проворным, как кошка. Вырвавшись из Лехиных объятий, он ящерицей скользнул по ветвям плюща, обвивавшим здание гостиницы, и был таков. Вниз полетели оборванные листья. Леха, все так же кряхтя, поднялся.

– Фу-у-у… чуть не задушил, гад. Нашел что-нибудь? – спросил он как ни в чем ни бывало.

За свою долгую журналистскую карьеру Леха привык ко всему. Только совсем недавно он перестал носить на шее кусок цепи, которую использовал и в качестве украшения, и в качестве оружия. Кусок лебедочной цепи он выменял на бутылку водки на Канонерском судоремонтном заводе, отполировал ее и связывал толстой ниткой. Это было идеальное оружие ближнего боя, которое не раз спасало его в трудных ситуациях. Обычно нападают на безоружного человека, – и вдруг у него в руке оказывается такой 'аргумент', которым Леха пользовался как нунчаками.

– Вот за чем он пришел, – сказал я и показал Лехе шарик с вращающейся голограммой многогранника внутри.

– Да… – удивился он, когда планшетник открылся. – Слышал о таких технологиях, но не видел.

Я едва не поверил его словам. Дело в том, что Леха наверняка знал больше, чем я, но никогда ничего не говорил зря. И тут мы обнаружили его – человека в черном: он уже миновал Андреевский собор, Большой проспект. Мы буквально висели у него над головой. Он оглянулся и вдруг пропал в районе Бурского переулка.

– Это, должно быть, блокировка, – уверенно заявил Леха.

'Видеоглаз' у Лехи был вставлен прямо в роговицу глаза, поэтому он смешно таращился, когда снимал. Впрочем, как он мне объяснил, съемка проводилась даже при закрытом глазе, для этого достаточно было поднести правую или левую руку к виску.

– Ну что?.. – спросил я.

Я потыкался перед домом и даже попытался войти внутрь через подъезд, но Леха взмолился:

– Нет, нет! Не стоит. Вдруг там у него засада – какая-нибудь активная зона… излучатели, черт его знает что. Еще сожжет планшетник и нас в два счета.

– Ладно, – согласился я, полагая, что он больше меня разбирается в подобных вещах. – Тогда поехали сюда. – От моих движений изображение смазалось, но мы сразу вошли в холодильник. Бондарь по-прежнему лежал в ванне с формалином. Разумеется, мы не чувствовали запаха. Лицо его выражало ужас.

– Я всегда знал, что он плохо кончит, – констатировал Леха, не выказывая особенного сострадания.

В образцово-показательной комнате Бондаря царил хаос: стулья были разбросаны по углам, большой медный стол беспомощно лежал в центре вверх ножками. Все, что можно было разбить, было разбито. Впрочем, на осколки мы все равно не могли наступить. Термостат доверительно показывал нам свое нутро. Похоже, искали сбережения. Мы услышали голоса и даже разобрали слова:

– Перчеклин, Перчеклин! Ты же говорил, у него миллионы!

Выскочили следом: их было двое. Они убегали в сторону соседнего здания, и мы не успели их разглядеть. Единственное, что бросилось в глаза – оба были в белых халатах и в шлепанцах на босую ногу. Вот что значит использовать термостат в качестве копилки. Все-таки деньги нужны для того, чтобы их тратить.

– Ты понял?.. – Леха потыкал меня в бок.

– Понял, – ответил я. – Понял, что кто-то навел грабителей, а за одно убрали и свидетеля. Если бы Бондарь меньше любил свои деньги, то остался бы живой, а так мы влипли. А? – Я не хотел никого тащить с собой и спросил Леху для проформы. – Ну что? – я подождал, – пошли в 'Юран', поговорим с барменом, а потом к одному человеку, который знает о планшетниках больше нас с тобой?

Пусть Леха, подумал я, хранит свои тайны. Значит, на это есть причины. Я сунул шарик в карман, изображение послушно исчезло, и через пять минут мы уже стояли в баре. Бармен переспросил:

– Берёзин, что ли? Бывший капитан? Так, х-х-х… он сегодня отдыхает. – И назвал адрес: – Улица Маяковского двадцать два, дробь тридцать.

Пришлось Лехе брать такси. На этот раз он даже не роптал. Шофер немного поартачился, но свернул с проторенного Невского на Литейный и высадил нас около церкви святых Симеона и Анны. Дальше он ехать не хотел – улицы в глубине квартала, заросшие лианами, сплошь были усыпаны кирпичом и многолетним хламом. Леха молча расплатился. У него было очень сосредоточенное лицо. Надеюсь, у меня точно такое же, потому что дело приобретало серьезный оборот. И я гадал, стоит ли вообще дальше заниматься планшетником. Мы пошли по извилистой тропинке, проложенной между всем тем, что отваливалось от домов или выбрасывалось жильцами на улицу. Где-то лаяли собаки и плакали дети. Откуда-то из-под крыш доносилось одно и то же: 'Когда я уйду далеко-далеко… Потом нам на головы высыпали содержимое мусорного ведра. И мы, отплевываясь и обираясь, прибавили хода.