Текст книги "Черные ангелы"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

– Ты меня слышишь?! – рассуждал я, – летчик-то, этот Севостьянов… появился в доме из ниоткуда.

– И ты во все это веришь? – удивился Леха.

– Увы… – ответил я, – такую чушь на трезвую не придумаешь. – И портала у него в доме не было…

– Что будем делать? – спросил он так, словно не советовал мне пороть горячку.

– С кондачка не решается, – согласился я. – Стой! – вдруг закричал я. – Стой!

– Что случилось?! – Леха испуганно присел, выпятив зад, и оглянулся по сторонам, соображая, с какой стороны проистекает опасность.

– Надо ехать в Девяткино, там есть ход к инопланетянам!

На меня снизошло прозрение. Как я раньше не догадался?

– Фу ты черт! – вытер Леха пот со лба. – Там можно дурным сделать! Чего орешь-то?!

– В Девяткино! – не слушая его, твердил я ошалело. – В Девяткино! Там вход!

Я действительно так думал, только не мог понять, как этот вход выглядит и где его найти.

– Давай все же вначале к главному?! – предложил Леха, словно мы оба не понимали, что над нами все время висит дамоклов меч.

Признаюсь, нами давно владело желание покаяться перед Алфеном.

– А куда деваться, – вынужден был согласиться я и подумал, что все же надо ехать на дачу летчика Севостьянова – именно там находится разгадка и 'черных людей' или черных ангелов, то бишь людей в странных капюшонах, и Павличко, и блондинки, и Берёзина.

– Можно еще напиться, – высказал Леха заветное предложение, и мы оба потянулись к бутылке. – Нет… – сказал он, делая глоток, – не так я себе это представлял…

– Думаешь, он нас убьет? – спросил я, наблюдая, как в такт глоткам у Лехи двигается адамово яблоко.

– Поцелует с маковку! – возмутился Леха моей наивности.

– Найди другой вариант… – предложил я, отбирая у него бутылку. – Главное, врать убедительно! – сказал я уверенно, почесывая ногу, которую укусил комар.

Слабое пальмовое вино даже не обжигало горло. Оно было противным, как теплая вода из крана. Чтобы ощутить опьянение, надо было выпить бочку этого пойла. Честно говоря, опохмеляться меня научил Леха. И насколько я помню, ученик оказался достоин учителя.

– А что? – поддержал он. – У нас все есть: планшетник…

– Да… – кивнул я, ибо в это момент вливал в себя вино. Не сообщать же ему раньше времени, что планшетник покоится на дне канала.

– …Мои записи…

– Ага… – легко согласился я.

– …Адреса…

– Где покойники лежат… – продолжил я.

– Это точно… – вздохнул он с твердым убеждением, что дело дрянь.

– Он нас убьет за одну Таню Малыш… – напомнил я, забрасывая пустую бутылку в кусты и поднимаясь.

Это было нечестно. До этого момента мы соблюдали табу на эту тему. Хоть мы и порицали Таню Малыш за ее распутство, но в глубине души ее жалели. Нам не было чуждо сострадание к падшей женщине.

– Черт!.. – выругался он.

– Плакали наши двадцать тысяч, – сказал я убежденно.

И мы пошли в редакцию. В глубине души, я надеялся, что мы все-таки заработаем деньги каким-то чудесным образом.

– Я тоже виноват, – признался Леха великодушно, но от этого не стало легче.

Вдруг Леха заявил, что хочет есть. На следующий день после попойки у него всегда вместе с нытьем открывался болезненный аппетит. В особо нервные периоды жизни он распухал от еды буквально на глазах и становился ленивым и неповоротливым. Я знал, что спорить бесполезно – в таком состоянии он был нетранспортабелен, а риторические разговоры были его защитной реакцией против действительности. Пришлось мне разменять сотню. Мы как раз проходили мимо кафе. Себя я взял салат из очищенных стеблей лотоса, а Леха выбрал здоровенный лангет, морские ушки, политые лимонным соком, и подвяленные над дымом хрустящие морские водоросли. Все это он со вкусом запил бутылкой контрабандного двадцатирублевого пива марки 'Нева'.

На Земле я быстро понял, что здесь очень легко потолстеть, но трудно похудеть, поэтому использовал метод балерин: в течение одной недели до и после еды – стакан холодной воды. Обычно таким способом я сбрасывал примерно пять кило. И старался держать свой вес, если, конечно, не увлекался пивом.

Пока Леха набивал желудок, я наблюдал за обыкновенным черным жуком, который пересекал тротуар: вначале он бежал целеустремленно, и я даже зауважал его за это. Жук добежал до стены кафе, пробежал немного вдоль нее, развернулся и побежал назад, при этом едва избежал смерти под ногами пешехода. Жук меня разочаровал. Приятно было думать, что кто-то разбирается в этой жизни лучше, чем ты сам. Но я ошибся. Мне даже показалось, что мы, как этот жук, сами не знаем, куда бежим и чем рискуем. Потом я подумал, что если теория нелокальности, основанная на подобии фотонов в любой части вселенной, верна, то где-то во все той же вселенной сидел человек, очень похожий на меня, и рассуждал на схожие темы. Однако, либо теория нелокальности – это легенда, либо – единственный случай, который невозможно проверить. Не заключаем ли мы соглашение между реальностью и мечтой, чтобы спокойно жить? Я покосился на Леху – он активно работал челюстями. Я немного завидовал его уверенности, ведь набивание живота – это взгляд в будущее. Способен ли я на такой же смелый поступок? Я отодвинул от себя салат. На эту тему мы с Лехой ни разу не философствовали. А стоило бы.

– Теперь можно жить! – заявил он, похлопывая себя по животу и добавил, как хороший трагик: – И все-таки мне одиноко… Не в смысле одиночества, а в смысле брошенности…

– Не ты один такой… – посочувствовал я, намекая на себя.

Но он даже не обратил на мои слова внимания. Его интересовала только собственная персона.

– Чем я больше ем, тем больше добрею…

Рассуждая таким образом, у Адмиралтейства мы почти ткнулись лбами с БТР.

– Вы что не видите, куда прете? – лениво спросил военный. – Документы…

– Лейтенант, – спросил я, – что происходит?

Рядом с ним стояли еще двое: рядовой, у которого на животе висел автомат, и он направил его на нас, и второй, которого я узнал – это был человек, который убил блондинку. Я был почти уверен в этом. Был он потерт жизнью, но крепок, и на нем стояла печать спецслужб. Одет он был в черную униформу без знаков различия. Но по тому, как косился на него лейтенант и как настороженно вел себя рядовой, мы поняли, что человек в черном старший по званию. Самое странное, что он не проявлял к нам никакого интереса. Даже не смотрел в нашу сторону. И вообще, сделал вид, что не узнал нас.

– Учения… – ответил лейтенант, возвращая мое редакционные удостоверения.

Видать, они стояли здесь давно, потому что были уже потными. Поверх 'хб' на них были надеты полицейские доспехи.

– А?.. – одновременно произнесли мы оба и посмотрела друг на друга. – Какие учения?

В этот момент из башни БТР высунулся человек в шлемофоне.

– Ты их проверил? – спросил он.

– Нет, – растерянно ответил лейтенант.

– Ну так проверь…

– Сейчас…

У лейтенанта в руках появился странный прибор, похожий на фонарик. Он направил его вначале на Леху, а потом на меня. На приборе загорелся зеленый индикатор.

– Все нормально, – сказал он, обращаясь к человеку в башенке. – Кровоток в норме.

– Гони их к черту!

Рядовой потерял к нам всякий интерес, опустил автомат и даже отвернулся. Человек, который убил блондинку, отступил в тень. И вдруг я понял, что тогда в гостинице он не собирался меня убивать и что он знает о нас все: и что-то мы работаем в газете, и что мы расследуем странные события вокруг блондинки, которую он зарезал, и что сейчас мы идем к главному. Мы были для него мелкой сошкой.

– Лейтенант, я журналист, вы не объясните…

– Валите, валите… – вяло ответил он, глядя куда-то в сторону. – Некогда мне…

Мы почли за благо убраться восвояси.

– Ты видел?! – возмутился Леха. – Нет, ты видел?! На них пластиковые бронежилеты. С каких пор военные носят жилеты?!

– Да, странно… – согласился я. – Но может быть, они по полной программе?

– Может, и по полной, – согласился Леха. – Но все равно странно. И при чем здесь кровоток?

– Ты видел того в черном, без знаков отличия?

– Думаешь, это он? – оглянулся Леха.

Но мы уже не могли разглядеть ни 'бешки', ни людей рядом с ним. Зато не успели пройти еще метров сто, как увидели зеленый танк, замаскированный ветками деревьев. Танкисты сидели на броне и пили пиво.

– Ребят, что здесь происходит? – спросили мы.

– А черт его знает, – охотно ответили они. – Мы здесь всю ночь кемарим. Нас еще даже не кормили. Хорошо ящик горючего подкинули, – похвастался один из них и пнут что-то ногой. Послушался звон бутылок. Судя по всему пустых.

– А какие приказы? – спросил Леха.

– Да никаких, сидим попугаев считаем…

И мы забыли и о лейтенанте с его необычном приборе, и о рядовом, который держал нас на мушке, и даже о человеке в черном, который убил блондинку, – нам предстоял неприятный разговор с главным.

Алфен лечился с куриной ножкой в руках и с салфеткой на груди. Как только мы вошли, он накрыл бутылку газетой. Я успел заметить, что это была самопальная перцовка. Мог бы и нам предложить – мы с Лехой так спешили, что забыли, опохмелялись или нет, потому что до сих пор чувствовали себя немного поломанными. Он потребовал отчета. Конечно, это было не по правилам. Конечно, время еще не истекло. Но Алфен прекрасно понимал, что мы не управимся в оставшееся полдня, к тому же он был с похмелья, и даже новая зазноба в лице зеленоглазой консьержки его не вдохновляла. Кстати, а где же она? От нее за ненадобностью осталась лишь шерстяная кофта, которая в скомканном виде валялась на диване.

Выслушав наш путаный рассказ, он с места в карьер разъярился.

– Это что за пугачевщина?! – закричал он, размахивая куриной ножкой, как саблей. – Давайте сюда планшетник!

– Увы… – я развел руками.

– Вы понимаете… вы понимаете, что наделали?! – он едва не задохнулся.

– Понимаем… – ответили мы хором.

– Я вас уволю! – сорвался он на фальцет и на этот раз потряс куриной ножкой, как боевым стягом.

– Шеф, – сказал я, – нас ждет сам комиссар Пионов, чтобы продолжить расследование. Он поделится с нами информацией. Похоже, мы на пороге грандиозных открытий. К тому же нашелся Мирон Павличко!

– Да?! – с модуляцией в голосе удивился он, выходя из-за стола и приближаясь к нам. Впрочем, для этого не требовалось много времени, потому что кабинет был крохотный. – Ты ищешь связи, как и полагается хорошему журналисту, – саркастически похвалил меня главный, – но дело в том, что связи нет!

– Как нет? – удивился я.

– Нет планшетника – нет связей, – заверил он меня.

Я беспомощно посмотрел на Леху. У него оказался подбит правый глаз. Я только сейчас это заметил. Так, кто у нас левша? Значит, Леха сцепился с художественным редактором. А я знал, что несмотря на небольшой рост, Леха хорошо бодается головой и подныривает под противника, чтобы провести бросок. Благо она у него вся к белых 'перышках'. Однажды мы стояли в очередь за злополучным румынским коньяком. В тот момент, когда подошла наша очередь, какой-то бугай нагло пролез к прилавку. Леха удивился и сделал ему замечание. Бегай отмахнулся от него, как от мухи. И зря это сделал, потому что не знал, с кем связался. Леха поднялся с пола, выставил перед собой голову, как бычок, и попросил:

– Ударь меня еще раз!

Бугай удивился и ударил. Три раза он бил, и три раза Леха поднимался. Но по мере то, как он раз за разом поднимался, самодовольство бугая таяло. Он был выше Лехи на две головы и тяжелее килограммов на сорок. Но никогда не попадал в такие переделки. Для начала Леха сбил ему очки, и рубашка окрасилась первой кровью. Бугай попытался зажать Леху между прилавками и придушить за голову. Но Леха вывернулся, поймал его за руку, взвалил на спину, вытащил на середину зала и бросил на пол. Послушался глухой звук шмякнувшегося теста. Бугай поднялся. Если бы он знал, что его ожидало. После броска он стал безнадежно опаздывать. Как таран, он бросался на Леху в надежде использовать свой главный козырь – вес, но Леха в последний момент уворачивался, и наконец подставил ему подножку – бугай снес прилавок в бакалейном отделе и рассек себе лоб. Больше Леха не давал ему передышки. Он бил и справа и слева, кружа вокруг, как голодная собака, превращая лицо бугая в отбивную. Из носа у бугая текли сопли и кровь. Брови были разбиты в лохмотья – торчали голубые надкостницы. Через пару минут левый глаз безнадежно заплыл, и он им уже ничего не видел, а распухшими губами жадно хватал воздух. Бугай стал хромать, колени его был стесаны и дрожали. Правда, Лехе тоже досталось, но это не шло ни в какое сравнение с жалким видом бугая. Он бы с удовольствием сбежал, но в нем еще оставалось самолюбие. К тому же в толпе любопытствующих присутствовали хорошенькие женщины. Настал момент, когда он просто остановился и уже не шел вперед, а тупо смотрел на Леху, и его единственный зрячий глаз красноречивее любых слов выражал его состояние – бугай был в отчаянии. Несомненно, он всю жизнь жалел и холил себя, любил свое большое тело и считал себя сильным и здоровым. Он стал просить прощения. Ложными выпадами Леха вначале заставил его согнуться и упасть на корточки. После этого вытолкал пинками из магазина. Лучшая часть человечества аплодировала, а две особенно страстные женщины тут же пожелали познакомиться с победителем. Отблеск его славы пал и на меня. Стоит ли говорить, что обе, как всегда, оказались Танями, которые, кстати, и прихватили пару бутылок злополучного румынского коньяка, из-за которого мы едва не отдали богу душу.

– Разве дело только в планшетнике? – удивился Леха. – У нас есть запись расследования.

Я поморщился. Дело в том, что запись надо было еще монтировать, иначе бы главный ничего не понял.

– Да! – почти закричал главный. – Потерять такой козырь! Да мы бы могли!.. – он замер с куриной ножкой в руках, унесенный воображением в невидимые дали.

Леха незаметно пожал плечами и с ухмылкой покосился на меня. Ему приходилось выслушивать от шефа и более грозные тирады.

– …Можно было утереть нос любому конкуренту!..

На большее у него фантазии не хватило.

– …Или на худой конец продать!..

– Шеф! – дружно и радостно вскричали мы, – тогда бы нас точно посадили в тюрьму!

Ведь фактически из планшетника ничего нельзя было выжать, кроме его физического наличия как улики, которая подтверждала пришествие инопланетян. Но этот факт и так был известен.

– А где Мирон? – спросил он вдруг абсолютно спокойным голосом и принялся за куриную ножку.

– Он… – я замялся, – ушел…

– Все… все… все! – замер он. – Идите вы… правдолюбы! Идите работайте! Дело закрыто!

Похоже, ему надо было принять за воротник, и он нас просто выпроваживал. Я понял, что он принял решения, исходя из личных надобностей, а не из соображений стратегии.

– Шеф, у нас еще есть полдня… Похищена полицейская… мы будем… мы можем… Завтра утром…

– Идите… идите… к Луке, теперь он ведет расследование. У меня голова трещит. Делайте что хотите… век бы вас не видать…

Мы уныло вышли из кабинета. В коридор выскочила секретарша Вениаминова Зоя и сообщила:

– Тебя зовет Арон Самуилович, – она выразительно потыкала пальцем в пол.

– Спасибо, я спущусь, – ответил я.

Тогда я не придал этому значения. Может быть, Арон Самуилович просто хотел выпить со мной кофе? Если бы я сразу очутился у него в магазине, наверное, вся история закончилась бы раньше времени.

Леха спросил:

– Ты чувствовал себя когда-нибудь озлобленным?

– Конечно, чувствовал, – ответил я, соображая, что делать дальше.

Лука, конечно, не лучший выход из создавшегося положения, но мне приходилось работать и не с такими людьми. Когда я попал в переплет из-за корпорации 'Топик', мне понадобилась вся выдержка, на которую я был способен. А обходились со мной очень жестко, и я знал, на что способны люди, наделенные властью. Разумеется, Лука не тянул на штатного дознавателя прокуратуры или костоломов 'Топика', но работать с этим человеком все равно было трудно. Пожалуй, один Леха благодаря природному юмору умел с ним ладить. Такого юмора у меня не было, вернее, он улетучивался, когда я общался с Лукой.

– А Мирон-то был? – спросил Леха с тоской в голосе.

– Был, – ответил я, испытывая чувство неполноценности, потому что и Леха мне не верил.

Что мне оставалось делать? Если бы я сказал, что Мирона не было, что мне все приснилось, было бы еще хуже.

– Ну был, так был… – согласился он и вдруг добавил: – Мне все надоело… Пойду свою 'мамию' собирать…

– Леха… – удивился я, – ты что, бросаешь меня?

– Устал, – вздохнул он, не глядя мне в глаза. – Может, этих зеленых человечков и не существует?.. А?.. Кто знает?..

– Леха! – воскликнул я. – Чутье потерял?! Назревают такие события… блондинка… летчик… Мирон… бармен…

– Потерял… – признался он, – вот если бы у меня была жена, если бы меня не бросило правительство, если бы главный был родной мамой, я бы всех простил, и то бы подумал. А так, гори оно все синим пламенем…

– Может, ты и прав, – сказал я, чтобы облегчить его страдания. – А мне деваться некуда.

– Ладно… – произнес он с горечью, в которую вложил всю мудрость человечества.

Действительно, в сложившейся ситуации каждый из нас был волен выбирать. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он поплелся к себе в каптерку. Его фигура выражала опустошенность. А я открыл дверь в кабинет Луки. Он лихорадочно диктовал своему новенькому баснословно дорогому квантовому компьютеру статью. Даже у Алфена была далеко не самая последняя модель. Хоть в этом Лука утер ему нос. На гвозде, вбитом с стену, висела его знаменитая 'карапуза'. Надо сказать, что его кабинет был еще меньше, чем у главного – в нем даже дивана не было. К тому же в нем было душно, как в кочегарке, которую я имел честь посещать в детстве. Впечатление от пребывания в ней было примерно такое же, как и от пребывания в кабинете у Луки, только раз в пять ярче, потому что на Марсе всегда было минус сорок, а в кочегарке, как утром в тропиках – все плюс тридцать пять. Но Луке все было нипочем. Он никогда не потел. Зато я сразу покрылся предательской влагой – сказывалось вчерашнее чаепитие.

– Привет, – сказал я. – Я пришел…

Он сдвинул на лоб очки и уставился на меня. Усы его грозно шевелились, а лицо как всегда выражало крестьянскую хитрость. Было такое ощущение, что Лука знает обо всем на свете. Надо ли говорить, что синяк на шее, оставленный Пионовым, приобрел синюшный оттенок, а по краям пожелтел. Впрочем, точно такой же был у меня на лице справа.

Я взял в углу комнаты стул, поставил его в центре комнаты и сел, давая понять, что я не мальчик на побегушках. Он тряхнул головой, очки упали на переносицу, и сказал:

– Сейчас смотаешься в Смольный… к одному человечку. Я ему сбрасываю информацию о твоем планшетнике, летчике и Мироне Павличко…

Оказывается, за заботами о собственном здоровье Алфен не забыл позвонить Луке и сообщить последние новости.

– Ты и об этом раскопал? – спросил я, помня первую заповедь журналиста – не выдавать своего информатора, то есть Таню Малыш. Я только забыл, что этот информатор уже мертв.

– Конечно, – многозначительно произнес он. – А человечек расскажет нам о вторжении. Отнесешь ему бутылку водки.

– У меня могут быть неприятности, – признался я, – планшетник тянет на два года.

Я уже знал, к кому он навострил лыжи – конечно к Курдюмову, к кому еще? А если Курдюмов узнает, что еще кто-то знает правду о блондинке, то я точно попаду в список невыездных, и тогда прости-прощай Марс. Я почувствовал старый, противный запах системы. У меня не было ни малейшего желания снова бодаться с ней. Вот чего я действительно боялся, поэтому и не стал на Земле классным журналистом.

Еще я мог сказать Луке, что Курдюмов натурой не берет, но промолчал.

– Если работаешь репортером, то надо быть самым циничным и продажным, – нагло заявил Лука мне в лицо.

– Но не до такой же степени?! – удивился я.

Я не требовал от него жалости, но хотя бы элементарной порядочности.

– Сынок… – устало сказал он, глядя на меня поверх очков, – когда проживешь с мое, то поймешь, что миру на тебя наплевать. Ты думаешь, что поступаешь справедливо, но никто этого не оценит и не повесит тебе на пуп звезду героя.

– Да ты такой же беспринципный, Лука, – сказал я, – как и все земляне.

Всегда найдется предатель, разрушающий систему. Страны разваливаются именно из-за таких людей: десяток неразборчивых в средствах политиков, десяток денежных тузов, не уважающих законы, десяток циничных журналистов – и общество начинает на них равняться. Потом кое-кто из них становится национальным героем. Вот об этом Лука и напомнил мне:

– Лучше жить без принципов, чем лежать в гробу мертвым идеалистом!

На нем была даже майка цвета американского флага – красно-бело-синего тона. Где он ее откопал? Этой стране давно уже никто не поклонялся. Может быть, он тайный агент бывшей супер-державы?

– Вот это здорово! – воскликнул я. – Ты думаешь, что прав?

– На все сто! – сказал он безапелляционно.

Я помолчал, разглядывая его. Мне надоело спорить.

– Ладно, – сказал я почти примирительно, – твои взгляды меня не касаются. – Что ты собираешься делать?

– А ты сам не знаешь?

Даже усы у него топорщились от возмущения, потому что он считал меня никчемным журналистишком.

– Я знаю, что ты наверняка что-то раскопал, но молчишь.

– Ха-ха… – он коротко рассмеялся. – Где тебя учили так грубо льстить.

– Ну и черт с тобой! – сказал я. – Какой же ты профессионал, если не делишься информацией. У меня тоже кое-что есть.

– Ну да? – удивился он скоре всего тому, что кто-то что-то знает больше его самого. На этот раз я заставил его пошевелить мозгами. – Ладно, говори, что знаешь, и убирайся. Мне такие помощники не нужны.

– Так не пойдет… – заявил я.

– Хорошо… – И я удивился, как он быстро сдался. Мне даже показалось, что в этом крылся какой-то подвох. – На прошлой неделе в правительстве решался вопрос о вторжении.

– Боже мой! – воскликнул я. – И это твоя тайна? Да об этом твердят на каждом углу.

– Твердят, да не на каждом, – возразил он. – Официальное решение говорит о том, что начат реализовываться некий план.

– Что за план? – удивился я.

– А вот об этом я тебе ничего не скажу.

– Почему? – спросил я слишком нетерпеливо.

– Потому что зарабатываю деньги, а не треплюсь на каждом углу.

– Хорошо, – согласился я, – если я тебе намекну кое о чем, а тебя это заинтересует, ты мне намекнешь о подробностях.

– Валяй… – согласился он не без ехидства.

– Я знаю, как проникнуть к инопланетянам…

У меня был еще один аргумент – разговор с Мироном Павличко. Но я не собирался открывать Луке все карты. Все равно он не оценит. В лучшем случае украдет информацию, чтобы присвоить себе. Правда, он был настолько виртуозен, что черпал ее буквально из воздуха. Недаром он был замглавного.

Он потерял дар речи. Пауза, которую он выдал мне, стоила любых похвал. Но гордость не позволяла ему спросить у меня о подробностях.

– Браво! – он захлопал в ладоши. – Ты меня удивил, если не врешь.

– Ага… – иронически произнес я. – Когда в дело идут такие аргументы…

– Ладно, ладно… – перебил он меня, – верю, что раскопал. Но ведь ты не воспользуешься этим один, правильно?!

– Почему это? – удивился я, приподнимаясь.

Его крестьянская хитрость мне надоел, я уже пожалел о самом разговоре, я забыл, что с Лукой надо было держать ухо востро.

– Потому что здесь нужно чутье, – сказал он, намекая на полное отсутствие его у меня.

Лояльность Луке – дешевый товар, поэтому мне было наплевать, что он думает.

– Я сам справлюсь… – произнес я равнодушно и поставил стул в угол.

– Это неправильно! – горячо возразил он. – Я иду с тобой.

– Ты мне не нужен, – ответил я, направляясь к двери.

– Все сдаюсь, – он поднял руки вверх. – Один ноль в твою пользу. Идем.

Ради сенсации он готов был лезть черту в зубы – хорошее качество для журналиста, который решил не дожить до старости. В этот момент раздался звук бьющегося стекла, и в окно влетел камень, который угодил в монитор сверхмодного компьютера. На пол посыпались осколки пластмассы и стекла. У Луки оказалась хорошая реакция – он спрятался за тумбу стола. С улицы донеслись крики.

Я выглянул: проезжая часть дороги была запружена хлыстами, которые двигались к Эрмитажу. Прохожие жались к стенам. На противоположной стороне тротуара лежало распростертое тело. Несколько мгновений хлысты обтекали его, как вода обтекает торчащее бревно. Потом тело скрылось в белом водовороте.

– Что я тебе сказал! – возбужденно крикнул Лука. – Бежим! Это восстание!

Разумеется, главный дал маху. Виной всему была вчерашняя пьянка. При других обстоятельствах Алфен никогда не терял чутья. И Лука спешил поскорее убраться из редакции, чтобы окунуться в гущу событий, а не попасть под горячую руку Алфена, который любил устраивать разносы в самое неподходящее время.

Мы выскочили в коридор, по которому с перепуганными лицами уже сновали сотрудники. Сашка Губарь крикнул мне:

– Тебя разыскивает главный…

– Ты меня не видел или увидел там… – я показал пальцем в окно, за которым кто-то кричал на высокой ноте.

Мы с Лукой пронеслись по второму этажу, и, перескакивая через ступени, слетели по лестнице вниз. Арона Самуиловича, закрывающий жалюзи, испуганно оглянулся на нас. Я не успел спросить, зачем я ему был нужен. В следующий момент меня чуть не сбил какой-то хлыст с белыми от страха глазами.

Все бежали бежали, прижимаясь к домам и оглядываясь – ближе к нам группами по два-три человека, а дальше за ними стремительно заполняли переулки, выплескиваясь на Адмиральский проспект. Пахло как-то странно: то ли розами, то ли серой.

– Что происходит?! – успел я крикнуть, и нас растащили в разные стороны.

В антикварной лавке напротив разлетелись окна. С лязгом рухнула стальная дверь. Я увидел, как человек, очень похожий на Леху, мелькнул в проеме. В руке у него был фотоаппарат. И после этого сразу же я услышал стрекот пулемета и упал вместе со всеми на мостовую, больно ударившись щекой о чьи-то башмаки. В следующий момент кто-то закричал так, как может кричать только смертельно раненый человек, и хотя мне до этого не приходилось слышать ничего подобного, я понял, что ему очень больно. Я поискал глазами, где он лежит, но над головой прожужжал белый рой пуль, раздался непонятный звук и посыпались мелкие камни, тогда я увидел, что стреляют от Строгановского дворца. С той точки откуда я смотрел, это выглядело, как вспышки ярких звездочек в окнах и на крыше, и тогда вдоль улицы проносились трассеры. Мне показалось, что все пули летели прямо в меня. 'Ту-ту-ту… ту-ту-ту…ту-ту-ту… – строчил крупнокалиберный пулемет. Пули рикошетили от стен и высекали из мостовой искры. Со стороны Невы ему отвечала скорострельная пушка: 'Бум-бум-бум-бум… Толпа шарахалась из стороны в сторону, словно в нее били кувалдой. Все выглядело, как в очень дешевом кино. Я попытался было вернуться в редакцию, но меня потащили в сторону Зеленого моста. Потом все упали, потому что пулемет рубанул длинными очередями, и расстояние до ближайшего переулка я преодолевал ползком. Мне все время мешал какой-то хлыст, который хватал меня за ноги и норовил обогнать. Все мое внимание было сосредоточено именно на нем. Иногда на нас сыпались штукатурка, стекла и куски деревьев. Все: стоны, хрипы, вопли – слились в протяжный вой. Нельзя было ничего разобрать. Мои руки и ноги были в мелких порезах и ссадинах. Я перепачкался чужой кровью, которая лилась по мостовой ручьями. В какой-то момент я посмотрел вперед и увидел, как в угловой дом за Мойкой – в Строгановский дворец – попал артиллерийский снаряд. Из общей какофонии выпали звуки крупнокалиберного пулемета. Но потом стрельба разгорелась с новой силой. Последние десять метров я преодолел по телам. Я не знал, убиты эти люди или ранены. Мне казалось, что если я сверну влево на Мойку, то уйду из-под обстрела. Перед мостом горел автомобиль. В коптящем пламени лежал человек. Его лицо были устремлено в небо, а обгоревшие руки были прижаты к груди, как лапки у курицы.

Однако как только я оказался на набережной, то понял, что центр окружен войсками со всех сторон, потому что стреляли и с Певческого, и с Красного моста. От града пуль меня прикрывали угловые дома. Вот почему здесь скопились люди, хотя и вповалку – они не могли никуда убежать. Зеленый мост стал непреодолимой преградой. Я видел, как один хлыст, выждав паузу, устремился на левый берег. Он не пробежал и половины пути. В него попала очередь из крупнокалиберного пулемета. Он упал навзничь. Впечатление было такое, словно он взорвался изнутри. Его тело долго дергалось от пуль, а кровь стекла на правый берег. Я так и не мог понять, кто в кого стреляет. Несколько снарядов взорвались в районе Казанского собора. Если начнут обстрел со стороны дворца Разумовского, нам конец, подумал я. Потом с той стороны, откуда я бежал, в общему гулу, добавились лязгающие звуки танков, и оглянулся – по тому, как подались люди в конце улицы было понятно, что там творится нечто невообразимое.

Я не понял, что произошло – то ли взорвался снаряд, то ли еще что-то. Меня отбросило почти на середину набережной, и хлыст, на которого я упал, закричал от боли. Воздух наполнился пылью и запахом взрывчатки.