Текст книги "Черные ангелы"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

– Я сегодня выпустил всех подозреваемых… – Он обвел нас налитыми кровью глазами. – Один из них заявил: 'Наш город ждут большие испытания. Мы все умрем! Хотел его застрелить, но рука не поднялась.

Ого! Что-то раньше я не наблюдал в нем признаков сентиментальности.

Лука вовремя подсуетился с бутылкой и стаканами. Мы чокнулись. Водка была хороша – холодная, с привкусов спирта и черного хлеба. Как раз то, что требуется для души в тропическом климате.

Я хотел спросить Пионова о Курдюмове. Правда ли, что он все знает? А если правда, то откуда?

– А я только что убил человека, – в унисон Пионову поддакнул Лука.

Но его никто не услышал.

– Они думают, что нас возьмут! – сказал Пионов, почему-то оглядываясь себе за плечо. – А вот! – он сунут мне под нос дулю, величиной с приличную еловую шишку.

– А я только что убил человека, – снова сказал Лука, и на этот раз на глазах у него навернулись слезы.

– Бывает, – мимоходом заметил Пионов. – Главное, что нас не возьмут!

– Конечно, не возьмут, – обиделся Лука, откусывая огурец. – Зачем нас брать, мы сами сдадимся!

Пионов опустил взгляд в свой стакан. Его скулы окаменели. Но Лука или ничего не заметил, или специально нарывался.

– Мы сами все просрали! И страну, и планету. Доверились кучке негодяев, вот они за нас и крутят. А я убил человека! Правда, у меня руки давно чесались.

– Ага… – хитро соглашался Пионов. – Ага… – он заводился, как английский бульдог.

Я выковыривал из банки нежнейшую буженину. Шел обычный земной треп, к которому я давно привык. Мне ли не знать, чего хотят люди. Один Леха чего стоил. А желания у него были самые необузданные. И вдруг я понял, чего мне его не хватает – не с кем перекинуться парой ничего незначащих фраз, ведь с Лукой надо было всегда держать ухо востро, а Бык вообще ни к чему, кроме сыска, не был пригоден. Мне стало грустно.

– Вот, что… – прервал Пионов Луку, – Хватит болтать. Смирно! Руки по швам! (Я действительно едва не подскочил) Пойдете в ополчение! Ты будешь моим адъютантом, – он указал на Луку грязным пальцем, – а ты – начальником штаба. Нет, наоборот…

– Я служить не пойду! – заявил Лука, с хрустом закусывая малосольным огурцом.

– Что значит, не пойду?! – после паузы удивился Пионов. – Все пойдут, и ты пойдешь!

– Я свое родине отдал!

– Когда это? – удивился Пионов, почесывая грудь, на которой был размазан томатный сок.

– Когда надо, тогда и отдал! – отрезал Лука.

– Погоди! Ты ж только на год старше меня?! – удивился, замерев, Пионов. – А выделываешься?

– А я что этого хотел?! – воскликнул Лука.

Логика Луки озадачила Пионова. Я впервые видел, как он задумался.

– Зря! – покачал головой Пионов. – Зря я тебя не прижал к ногтю. А ведь мог. Мог ведь! Мог! Как паскуду последнюю! – и ударил по столу так, что подпрыгнуло все, что на нем было.

– А теперь не можешь, – хладнокровно ответил Лука, глядя ему в глаза.

Я решил, что сейчас Пионов его убьет, но он пожевал губами и взял в руки бутылку с водкой.

– Федотов, ты страшный человек! – произнес он задумчиво. – Не патриот… не знаю кто… наверное, хлыст. Не обижайся, но я тебе больше не налью… – Потом забыл, о чем говорил, и произнес: – Пропала Рассея! Про-па-ла… – и вздохнул глубоко и очень печально.

Мне показалось, что он сейчас заплачет. Но нет. Он налил и выпил, налил и выпил и занюхал рукавичкой. И тогда я увидел, что он действительно пьян. Он был настолько пьян, что не мог сидеть, и только огромный живот, которым он упирался в стол, не давал ему упасть. Спрашивать о Курдюмове было бесполезно. К тому же рядом сидел Лука. Да и сведения наверняка уже устарели. Что нам мог рассказать Пионов? Что черные ангелы с помощью хлыстов попытались осуществить переворот. Что в деле, оказывается, замешаны марсиане и Акиндин. Что все в страшной панике разбегаются, как тараканы. И где его чертова 'кальпа' с расчудесными бойцами?!

Жуткие шорохи раздались в зарослях. Мелькнули какие-то странные люди. Один из них держал в руках что-то похожее на гранатомет. Инстинктивно я упал под стол. Раздался свист и ужасный грохот. Взрывная волна снесла купол беседки. Лицо обдало жаром. Я лежал без сознания примерно минуту, слушая в левом ухе 'Колыбельную трескового мыса', хотя Бродского никогда не читал, а в правом – бесконечный гул, словно в нем летел бомбардировщик. А когда очнулся, то почувствовал во рту вкус крови и пополз в том направлении, где по моим расчетам должна быть улица. Над землей стлался едкий дым. Где-то рвались ручные гранаты: 'Бух-х! Бух-х! На голову сыпалась листва.

Я полз так долго, что стал испытывать страх – невыносимое чувство одиночество. Казалось, что все кончено, пропало, и когда наткнулся на человека, то страшно обрадовался. На его голове я нащупал жесткие перышки. Это был Леха Круглов. Я узнал его рыжую морду, и мы обнялись.

– Леха, – сказал я, – у меня есть план!..

Глава 7
База черных ангелов

Не знаю почему, но я решил, что квартира на третьем этаже под номером 43, – это именно та квартира, которую покинула блондинка. Я немного покопался с замком. Электроника была примитивной, как пряжка на моих сандалиях. Кроме этого меня вдохновляли уроки Лехи по части хитроумных запоров. В общем, через пять секунд мы проникли внутрь. За дверью начинался длинный-длинный темный коридор, в конце которого светился то ли дверной проем, то ли окно.

– Ты думаешь, нам следует туда идти? – спросил Лука, дыша мне в затылок, как вурдалак. – У тебя нет такого ощущения, что этот коридор должен заканчиваться аж за Конногвардейским манежем?

– Похоже на то, – согласился я, полагая, что вопрос чисто риторический. – Ну что идем?

Мне показалось, что он сомневается. В моем представлении Лука был уже не тем человеком, который лишен страха. Леха молча сопел рядом. Он вообще больше молчал после знакомства с консьержкой. Наверное, у него открылись способности к размышлениям.

– Конечно, идем, – ответил Лука, протискиваясь мимо меня.

Вдруг Леха заявил:

– Я дальше не пойду!..

– Почему?! – безмерно удивился я, внимательно посмотрев на него.

Похоже было, что из него вышел весь профессиональный запал. Мне даже стало жаль его, ведь целых три года я знал Леху совершенно другим. А теперь он сдал, и даже грандиозность происходящего не вдохновляла его.

– Я фотоаппарат потерял…

Только сейчас я обратил внимание, что он действительно без своей любимой 'мамии'.

– Это другое дело, конечно, – согласился я, смягчая его муки.

– Пойду домой… – добавил Леха, отводя глаза в сторону.

– А… – пожал я ему руку, – ну иди…

Было ясно, куда он направит свои стопы – к консьержке. Я даже не завидовал, во-первых, потому что полюбить женщину из-за того, что тебе нравится только ее тело, – это вершина глупости, а во-вторых, Леха почему-то изменил своим принципам – консьержку звали не Таней, а это попахивало ретроградством. Но Леха был таким, каким был, и я не собирался его переделывать. Лука же вообще не заметил отсутствия Лехи.

Я закрыл входную дверь и уставился в плоский затылок Луки. Больше ничего нельзя было разглядеть. Меня так и подмывало спросить, кто стоит за черными ангелами, то бишь жуками, но я знал, что он все равно не скажет правду, как не скажет правду о маленькой катастрофе в масштабах солнечной вселенной: столкнулись два мира, и все как воды в рот набрали. Да об этом надо кричать на каждом углу! Надо что-то делать, а не вести закулисные переговоры, бросив свой народ на произвол судьбы. Видно, за нашими спинами шел большой торг: как всегда делили пирог под названием 'власть и деньги'. Я почему-то подумал о транснациональной корпорации 'Топик'. Наверняка она уже раз двадцать нагрела руки. Нам, маленьким людям, оставалось только жить по совести и по чести. И то эту честь и совесть попирали кому не лень. Поэтому последние сомнения покинули меня. Я чувствовал, что отныне руки у меня развязаны и что я поступлю так, как считаю нужным, невзирая на чьи-то высокие планы. Только я пока не знал и не понимал, что именно сделаю. Конечно, временами я сомневался в себе, но что было делать?

Мы подождали, пока не привыкнут глаза. Стало заметно, что по обе стороны коридора находятся комнаты, из-под дверей которых пробивается слабый свет.

– Наверное, это… как это называется? – Он повернулся ко мне, оголив в улыбке зубы.

Вот что значит пить одно молоко – зубы у него были большими и белыми – такими белыми, что светились в темноте, как у вампира.

– Коммуналка? – спросил я, вспомнив, еще в прошлом веке Санкт-Петербург славился подобными общежитиями.

– Точно! – коротко произнес Лука, открывая первую дверь справа.

Это была очень большая кухня. В ней мог поместиться целый взвод и еще осталось бы место для танцев. В квартире давно никто не жил. Мы не обнаружили на кухне даже холодильника, а полки в шкафах оказались окропленными слезами местных тараканов, чей тощий вид наводил на унылые рассуждения о бренности существования. Дальше по коридору находился туалет на одно очко. А за туалетом – комната, где стояли диван и стол. Стены были ободранными и голыми. На подоконнике в горшке сиротливо торчал сухой цветок. Пол был покрыт пылью, и ясно было, что сюда никто не входил, по крайней мере, лет десять.

– Странно… – протянул Лука, – блондинкой здесь и не пахнет…

Он покосился на меня и саркастически хмыкнул. Однако ошибался – пахло не блондинкой, а слабым запахом навоза. Я был почти уверен, что мы на пути в 'зазор' мира, о котором вдохновенно говорил Курдюмов из Смольного.

– Ну и ладно, – сказал я, не желая сдаваться. – Не здесь, так в Девяткино…

– В Девяткино поедешь сам! – заявил он, кисло поморщившись.

– Поеду, – согласился я, открывая дверь в следующую комнату.

Здесь было еще пустее, потому что не было даже никакой мебели, зато во всю стену красовался рисунок, выполненный углем в стиле древней формы – бык, павший на колени перед оравой охотников. Только у быка почему-то была козлиная морда и рога, как у черта. Но больше всего он походил на черного ангела. Лука снова хмыкнул, хлопнул дверью и, миновав одну дверь справа и одну дверь слева, наугад открыл дверь, которая отличалась от других, как дворец от халупы, и замер.

– Ну что там? – спросил я, подходя и заглядывая ему поверх плеча.

Вероятно, эта была отдельная квартира, состоящая из анфилады комнат с очень изысканной мебелью из карельской березы. Даже запах здесь был какой-то смолистый.

– Ха! – усмехнулся Лука, – стоило сюда прийти, чтобы поглядеть на это: гостиный гарнитур 'Александр III', фарфоровые люстры наполеоновского периода и… – он взял со столика, у которого были изящные гнутые ножки, – лампы из мастерской архитектора Ляже…

Мы прошли еще через две комнаты, на стенах которых висела абстрактная живопись. Кажется, в университете, когда нам читали историю искусств, я прогулял часть лекций, потому что теперь, глядя на картины, не мог вспомнить ничего подходящего. Зато сказал Лука:

– Джексон Полак из Вайоминга. 'Фреска' 1943 год… Подлинник.

Впервые в его голосе прозвучали уважительные нотки.

– А эта? – спросил я, показывая на очень большое полотно, которое занимало расстояние между двумя колоннами.

– Это Арчил Горки 'Водопад'.

– И это тоже Арчил?

– Нет. Это Полак. Последняя его картина, 'Портрет и мечта'. А следующая Ли Краснер – 'Образная поверхность'. А вот там – Де Коник.

Теперь я вспомнил: большая часть частных коллекций в пятидесятых годах прошлого столетия перекочевали в Европу, потому что США стали бедной страной, и Питер богател на глазах.

– А эта?

– Полак… 'Голубые полюса', 1952 года. Он создавал картины с неустойчивой композицией. Знаешь, что это такое.

– Знаю, – пробурчал я.

Лука снова начал зазнаваться. Вообще, на мой взгляд, его заносило по всяким пустякам. Нос у него от этого только задирался.

Лука подошел и благоговейно прикоснулся к поверхности картины. Видать, его пробрало. Он искоса взглянул на меня – заметил или нет я его слабость.

– А вот эта? – я ткнул пальцем в картину, выполненную каплями в черном цвете. Конечно, я был далек от мысли, что могу создать нечто подобное, но, как всякий дилетант, воображал, что просто мои краски легли бы несколько иначе, но разве картина от этого стала бы хуже? Мне даже показалось, что художник увлекался символами больше, чем требовала концепция.

– Это Полак, но в период депрессии. Он писал черной эмалью, которую наносил стеклянной ложкой. Иногда ложка ломалась у него прямо в руках. Бурые пятна – это кровь.

– Откуда ты все это знаешь? – спросил я с любопытством.

Я склонен был считать, что он меня в очередной раз разыгрывает, ведь у Луки было такое непроницаемое лицо и он всегда выдавал вам то, чего вы не ожидали.

Он спросил меня грубо:

– Думаешь, на Земле живут одни болваны? – намекая, что я с Марса. – Впрочем, кому это теперь нужно!

Тогда я понял, почему он мстит за слабость, которую проявил, убив маленького полковника. Он боялся показаться старым и смешным, и в его словах прозвучало презрение ко всему марсианскому. Наверное, я тоже стану таким, когда мне стукнет пятьдесят – занудой и сухарем. Потом я понял: мы не понимаем друг друга, потому что из разных миров, что же говорить тогда о черных ангелах, которые казались нам выходцами из соседней галактики. У каждого из нас было свое представление о жизни, и никто никому не хотел отступать.

– Ну да, – сказал я. – Сейчас начнешь меня учить.

– Пустое дело, – ответил он, – все равно бессмысленно… – И демонстративно вышел в коридор. На лице его было написано презрение. – Ты куда? – спросил он, очевидно полагая, что я скажу: 'В противоположную сторону'. Сам же он собрался покинуть квартиру, чтобы в одиночку попытать счастье в Девяткино.

Я показал рукой в конец коридора, откуда струился свет, не потому что уперся, а потому что ясно чувствовал запах навоза и желал разобраться до конца. Но мне не хотелось делиться своими выводами с Лукой, как он не делился со мной своими. А планы у него были, недаром он так многозначительно молчал.

– Ну, идем… – немного помедлив, согласился он так, словно оказывал мне одолжение.

По пути я открывал двери и смотрел в окна. За ними, в зависимости, по какую сторону коридора располагалась комнаты, я видел или почтамт, или колодец двора. Это было более чем странно, потому что по моим расчетам мы прошли значительное расстояние и должны были находиться примерно на улице Якубовича. А улица Якубовича, как известно, проходила как раз за почтамтом. Если бы не Лука, я бы занялся расследованием этого феномена, но Лука уже ни на что не обращал внимания, и его самодовольство мне давно не нравилось, хотя я и привык к своеобразию его характера. Он явно собирался при случае улизнуть в Девяткино, но желание уличить меня в профессиональной непригодности, взяло над ним верх. Наконец мы добрались до торцевой комнаты, дверь которой была открыта. В этой комнате на окнах были задернуты белые шторы.

Лука заглянул в комнату и саркастически хмыкнул:

– И эта твоя тайна?! Стоило тащиться!

Он остался стоять в дверях, с иронией наблюдая мой конфуз. Я и сам пал духом, но не показывал вида. Мне было все равно – пусть уходит. Хоть повешусь в одиночестве. Все кончено! Все пропало! Зацепиться не за что! Карьера под хвост! У меня больше не было душевных сил бороться за истину. Пусть он катит в свое Девяткино, находит портал и обнимается с чертовыми жукам. Все равно Алфен меня уволит.

Комната была превращена в склад. В нее с трудом можно было протиснуться между шифоньером и грудой стульев, составленных один на один до самого потолка. Два кресла с рваной обивкой, заваленные книгами и рулонами пожелтевших обоев, занимали противоположные углы. На столе у окна царил хаос из старых будильников, массивных пепельниц все мастей и конфигураций, катушек с нитками вперемешку с купюрами, которые вышли из употребления в прошлом веке, мотков пряжи и двух древних телефонных аппаратов черного цвета. Из всей рухляди я машинально взял странный керамический куб небольшого размера, однако такой тяжелый, что я едва не уронил его на пол. Удивительно, что именно такую же керамику я видел в доме летчика Севостьянова. А еще в кубике было треугольное отверстие, которое идеально подходило под мой черный ключ, который дала мне блондинка. С минуту я вертел куб в руках, оттягивая момент объяснения с Лукой. (Он презрительно сопел рядом, наслаждаясь своим триумфом.) А потом с замиранием сердца воспользовался черным ключом. Лучше бы я этого не делал! У меня было простое задание провести расследование убийства блондинки. Мы с Лехой прекрасно справились, проявив при этом чудеса героизма и ловкости, действуя в соответствии с обстановкой. У нас был шанс получить свои кровные двадцать тысяч, даже несмотря на восстание хлыстов. В один миг все изменилось. Кубик открылся, издав звук передвигаемой мебели, и мы упали внутрь. Звучит глупо, но все произошло именно так. Нас всосало. По крайней мере, мне так показалось, хотя никакого воздушного потока не было.

Какое-то время я не контролировал события, а потом понял, что стою во все той же, но теперь в абсолютно голой комнате. Из мебели остался один огромный шифоньер, а за голыми окном – не колодец двора и не стены Конногвардейского манежа, а сплошной туман, из которого торчат уродливые ветки деревьев. При этом туман был вовсе не туманом, а каким-то странным белесым пространством, явно не земным – коллоидным, равномерно освещенным светом, источник которого было трудно определить. Под ногами у меня лежал злополучный кубик. Когда я нагнулся за ним, чтобы поднять, то боковым зрением уловил за спиной над плинтусом черную тень. Приходилось ли вам замечать такие тени, когда вы сразу не можете определить их пропорции, и от этого по спине пробегает холодок. Вначале тень так быстро переместилась наискосок, что я только успел понять, что она движется. Потом она, словно выросла, промелькнув вдоль стены, – мгновение и напротив окна стоял человек капюшоне. Я подумал, что он вошел из коридора. Но тогда он должен быть столкнуться с Лукой. Но Лука молчал. Он вообще, почему-то притих. Я хотел было посмотреть на него, но не мог оторвать взгляда от черного ангела. Я знал, что это жук, но одно дело предполагать, а другое – увидеть воочию. Теперь при дневном свете я мог разглядеть его лучше: как и тогда на Ипподромном мостике, его наклоненное вниз лицо было закрыто то ли капюшоном, то ли большими складками крыльев, сложенными над головой. Черный плащ, который отливал рубиновым оттенком, был такой длинный, что скрывал ноги. Я даже различил под тканью длинные сухие предплечья и такие же длинные пальцы. И еще, как мне показалось, у этого странного человека была очень длинная шея. Я понял, что это Привратник. От него явно пахло навозом. В руках он держал 'указку'. Не поднимая головы, он направил ее на нас и потребовал:

– Пропуск!

– Какой? – растерялся я.

Он сделал неуловимое движение – такое же, как и Вергилий Кетаусов, когда стрелял из своей 'указки'.

– Стой! Стой! Вот! – я порылся в кармане и на всякий случай показал ему кусок кожи, который на глазах превратился в двадцатигранный икосаэдр.

Привратник заговорил странным механическим голосом, в котором отсутствовали всякое выражение:

– Почему ты опоздал?

Я узнал этот голос – пустой, как у шарманки. Значит, блондинка тогда спорила с ним, и я понес какую-то ерунду:

– Террористы взорвали цирк, мы бежали, пантера напала, крокодилы…

С минуту он молчал, переваривая слово 'террорист'. Он явно не знал его значения, как и значения слов 'цирк', 'пантера', 'крокодилы'. Но это и не входило в его задачу.

– А кто с тобой? – он посмотрел мне за спину.

Я оглянулся: на лице у Луки было написано даже не изумление, а ужас. Он хотел что-то сказать, но не мог даже пошевелиться.

– Напарник…

– Напарник?

– Журналист.

– Он согласен?

– С чем?! Ах, да! Согласен! – быстро ответил я, спиной чувствуя, что Лука готов брякнуть что-то непотребное и все испортить.

– Идите сюда… – сказал Привратник и распахнул дверцу шифоньера.

– Туда? – переспросил я, заглядывая в темное нутро и невольно отшатываясь, потому что хорошо помнил, что квартира находилась на третьем этаже, а нам, по идее, как и положено в страшных историях, следовало выйти через заднюю стенку шифоньера. Но только куда?

– Сюда – подтвердил Привратник. – Ты же хотел к Высочайшему?

У него была очень правильная русская речь. Сейчас уже так не говорят. Должно быть, он учился у классиков.

– Ну да… – согласился я и шагнул первым.

Я решил: будь что будет. По крайней мере, хоть какое-то начало приключений, зачинателем которых оказался все же я, а не скептически настроенный Лука, который, дохнув мне в спину волной страха, втиснулся следом. Он явно был не в своей тарелке. От его самоуверенности не осталось и следа. Я даже решил, что он сейчас сбежит и, честно говоря, с удовольствием последовал бы за ним.

– Идите прямо в школу, – объяснил Привратник и захлопнул скрипучую дверцу.

Но прежде, чем он успел это сделать, я увидел, как из-под него выкатилась большая кругляшка навоза, и пахнуло соответствующе. И еще я увидел, у него вместо человеческих ступней – козлиные копыта. Какой-то дешевый сатанизм, мелькнуло в голове. В следующее мгновения мы очутились на улице. Впрочем, никакого мгновения не было. Только что мы задыхались в шкафу, и вдруг – улица. Прием был такой же, когда мы свалились в куб. Что-то похожее я испытывал в портале, но не в такой темпе, хотя, наверное, природа перемещения была одна и та же. Или опять это что-то новенькое, как и наш с Лехой планшетник?

Я все еще не мог прийти в себя и не только из-за того, что увидел черного ангела или черта, а из-за того, что стена дома, возле которого мы стояли, была выложена желтой блестящей плиткой до самого десятого этажа, и только где-то наверху виднелась выщерблина, но она никак не могла быть дверцей шкафа, потому что была величиной с тарелку.

– Неужели это и есть 'зазор' между мирами? – воскликнул я.

– Зазор? – с испугом переспросил Лука и взъерошил свой мальчишечий чуб.

Странным было все вокруг: и небо с плоскими низкими облаками, и двор, усыпанный кусками шифера, сквозь который пучками пробивалась жухлая трава, и сама школа с выбитыми окнами и кое-где с блестящими осколками стекол.

– Черт… это ж третья школа на Сходне, – изумленно озираясь, произнес Лука. – Только какая-то другая… Самое интересное, что я в ней учился!

Вот в чем дело, понял я, это еще не 'зазор', а перемещение в другое время! Действительно, все то же свет, проистекающий со всех сторон – он делал пространство нереальным. Такой же эффект я видел в старых-старых фантастических фильмах Тарковского. Пучки травы и холод – больше всего удивили меня, и я почему-то подумал о Марсе. Сразу стало зябко – между домами гулял чувствительный ветерок. Но самое главное – пейзаж изменился – пропали саговые и кокосовые пальмы, которые привычно закрывали горизонт.

– Теперь я все понял! – воскликнул, поеживаясь, Лука. – Почему ты расписался за меня перед этим жуком?

– Но ты ведь хотел попасть сюда? – удивился я.

– Хотел, – поморщившись, согласился он. – Но я тебя не просил. Все произошло так внезапно. Я не успел подумать.

– По-моему, это не жук… – сказал я.

Мне так и подмывало отомстить Луке за самодовольство. Но Лука и сам все понял.

– А кто? – удивился он.

– Я увидел у него копыта. И еще он опорожнился, как лошадь.

– Час от часу не легче, – признался Лука, помолчал, а потом изрек: – Надеюсь, хозяева у него поприличнее.

По-моему, было самое время рассказать о хозяевах черных ангелов – астросах, но Лука упорно молчал, напуская на себя таинственный вид.

Дверь с торца школы оказалась открытой. Собственно, больше некуда было идти. Куда хватает глаз, простилался пустырь с жухлой травой. Мы подумали и шагнули в коридор, который оказался заваленным мусором и школьными причиндалами, как то: макетами с торчащими проводами, таблицами, планшетами, папье-маше из биологического кабинета, портфелями и детской обувью. Но больше всего было строительного мусора: выбитые рамы, стекла, куски штукатурки, горы кирпича вперемешку с пылью и мелом, какие-то тряпки. Все в пыли, в кирпичной крошке и высохших лепешках известкового раствора. Пахло все той же серой.

Не успели мы сделать и пару шагов, как дверь с грохотом захлопнулась.

– Фу!.. Если это твой 'зазор' между мирами, – заметил явно приободрившийся Лука, – то ему не хватает презентабельности.

Он дернул дверь, но она не поддалась.

– Попались птички в капкан, – заметил он без энтузиазма.

– Сквозняк… – предположил я.

Я был рад хотя бы тому обстоятельству, что здесь было не так холодно и что Лука не потерял чувства юмора, ведь окна же были выбиты, а значит, мы могли в любой момент покинуть здание. К тому же я сразу вспомнил свои детские ощущения холода, и мне стало теплее.

Путь впереди был завален обрушившимися стенами и просевшим потолком. Мы пробрались на второй этаж, стараясь не прикасаться к перилам, деревянное покрытие которых покоробилось и вздыбилось, словно на него долго лили воду. Коридор второго этажа тоже был непроходим – часть помещений в центре коридора была выдавлена в центр, и куча мусора высилась до потолка. Кроме этого в школе пахло так же, как от блондинки, – серой и еще розами.

На третьем этаже песчинки под ногами выдавали каждое движение, и если кто-то следил за нами, то ему не было нужды идти следом, а надо было просто сидеть в одной из аудиторий и слушать, и слушать. Наверху гулял сквозняк, часть лестницы справа была разрушена. В провале лежали плиты перекрытий, на них можно было спрыгнуть, миновать пролет между вторым и первым этажами и выскочить из школы через окно первого этажа, и тогда тот, кто вслушивался в наши шаги, наверняка не успеет ничего сделать. Но словно в противовес моим мыслям, окна на третьем этаже затянул все то же странный туман, который, впрочем, остался снаружи здания, а не втекал внутрь, и ясно было, что выпрыгнуть в окно мы никак не сможем. Почему-то я так себе и представлял переход в иномир, то бишь пресловутый 'зазор'.

Мне страшно хотелось чихнуть. И я бы чихнул, но по середине коридора на куче мусора сидела женщина. Одного ребенка она кормила грудью, а двое других постарше играли в пыли. Женщина осталась безучастной к нашему появлению. Вся какая-то белая, перепачканная известкой. К этому моменту я уже принял сюрреалистические правила игры, но все равно удивился: на другой стороне кучи лежал полузасыпанный ребенок. Я не удержался и сказал:

– У вас здесь еще один…

– Он мертвый, – ответила женщина, посмотрев на меня совершенно равнодушными глазами.

Единственное, что я отметил, один карего цвета, другой – голубого.

– Да нет, он живой! – воскликнул я.

И действительно, ребенок вдруг зашевелился и вылез из-под мусора. Было такое ощущение, что он спал. Он стал карабкаться к женщине. На голове у него было большая рана с рваными краями без капли крови, все в той же серой пыли.

– Нет, он мертвый, – твердо ответила она.

В этот момент Лука сказал:

– Смотри…

Даже по его голосу я понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее, и выглянул в окно. За окном теперь была ночь, туман пропал, и каким-то необычным образом мы с Лукой разглядели гигантское дерево. Оно было таким массивным, что корни росли, начиная с уровня второго этажа. А в этих корнях сидел нагой мужчина. В его наготе было что-то от рембрандтовских картин. К тому же он был настолько крупным, что показался нам настоящим гигантом. Его ноги свисали почти до земли, а плечи опирались о ствол. Правую руку он закинул на ветку, а левой небрежно указывал нам дорогу. Его детородные органы были, вероятно, такие же, как и у слона. Правда, у слона я никогда их не видел. Взгляд же был направлен на нас, и, казалось, он что-то хочет нам сообщить.

Мы с Лукой отпрянули в глубь коридора. В башке творилось невообразимое. Казалось, мы готовы к восприятию и женщины с копошащимися детьми, и этого голого малого. Но когда мы оглянулись, женщины с детьми уже не было, а с той стороны, откуда мы пришли, надвигалась клубящаяся стена дыма. Впрочем, я не ручаюсь за точность термина, потому что то, что мы увидели, не было в человеческом лексиконе. Мы скатились на первый этаж противоположного крыла школы и выскочили наружу. В воздухе носился слабый аромат то ли роз, то ли серы. Ветерок шевелил траву. А посреди пустыря высилась старая низкотермальная станция. На ее крыше росла береза. Корни расщепили стену на трещины, а мох возвышался толстой шапкой.

Честно говоря, мне бы на всю жизнь хватило приключений одного дня. Я бы вернулся на Марс, строчил беззубые статьи и никуда не ездил. Но было поздно.

* * *

Стоило сделать шаг, как край подъехал и закружилась голова.

– Лука!

– Викентий!

Оглянулся: он лежал на животе, ухватившись за траву. Глаза стали белыми, безумными. Я хотел приободрить, что еще ничего не происходит, что мы можем еще вернуться, но не поверил даже самому себе.

Там, внизу темнела бездонная пропасть. Наверное, даже рос лес. Еловый, мрачный, с темными болотцами и лешими. Если бросить камень, то не услышишь, как он упадет. Почему-то вспомнились Стругацкие. Но это не тот Лес с бесконечными тайнами, которые разгадывал Кандид, а низкогеотермальная станция – не Управление с безумным Директором, наглым шофером Вольдемаром и Перцем, который кидал камушки с обрыва.

Что-то я упустил? – думал я, большое и важное, чему не было аналога в человеческой памяти. Если в той истории все, ну почти все, было ясно, потому что Перец и Кандид страдали от безысходности и эзоповского языка, то причина, по которой мы притопали сюда, вообще была нелепой – глупое человеческое любопытство! Но ведь за это не убивают?! Я не хотел становиться героем, меня быстро отучили от этого еще на Марсе. Пусть жиреют. Тогда я вообще не знал, зачем все это делаю: ни за честь, ни за совесть, ни за славу. Действительно, не из-за Алфена же мы приперлись и не из-за денег, даже не по политическим соображениям, да и общество, и строй давным-давно поменялся – не с кем и не за что было воевать. Лично мне было глубоко наплевать, как живут черные ангелы, во что они верят, во что одеваются и что едят. Ан, нет! Было еще кое-что. Я понял: виной всему – Лука и чувство соперничества между нами. Древняя человеческая слабость – чувство лидерства.

– Ради бога… – простонал Лука так, словно его укачало, – ради бога, сядь и не шевелись…

Он боялся остаться в одиночестве. Мне самому было не по себе, потому что я тоже боялся высоты.

– Но ты же желал попасть сюда? – спросил я насмешливо, потому что не хотел, чтобы Лука догадался о моем состоянии. Мне не было его жаль. Он тяжело дышал. Его тошнило. Ему было плохо.