Текст книги "В перерывах суеты"

Автор книги: Михаил Барщевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Потанцуем?

Алексей Эдуардович Жеглов был очень горд, что он Жеглов. Может, изначально он и в милицию-то пошел работать по причине своей фамилии. Ни папа – шофер, ни мама – бухгалтер к выбору сыном профессии отношения не имели. Хотя нет – имели: они до смерти боялись милиционеров. Папа – гаишников, мама – обэхаэсэсников. Леша хотел, чтобы его боялись. Леша жаждал власти. Не для того, чтобы унижать людей, нет, ни в коем случае! А для того, чтобы его слушались, чтобы все было четко, по правилам, по закону.

Школа милиции, Университет МВД – и он офицер.

Михаил Михайлович Попов вырос в детском доме. Потом пошел в армию. Бед людских насмотрелся и в детстве, и на службе. В детдоме его обижали воспитатели, они же учителя. В армии – старшина. И все бы ничего, не обладай Миша повышенным чувством справедливости. Основные тумаки по жизни он получал ровно тогда, когда пытался защитить других. Те, другие, уходили в глазах обидчиков на второй план, а Мишке доставалось по первое число. И личным врагом он становился сразу и навсегда.

Прозвище «Адвокат», полученное еще в пятом классе детдома, казалось, умрет сразу после выхода во взрослую жизнь. Но нет. Уже через две недели после призыва в доблестную Советскую армию его точно так же, «Адвокатом», обозвал старшина в «учебке». Понятно, на все два года.

После армии пошел Миша в юридический. Нет, адвокатом он быть не хотел. Ненависть к этой профессии ему прививали долго и весьма успешно. Он решил стать прокурором. У прокурора, чтобы людей защищать, есть власть!

Леша довольно быстро сделал карьеру. Из оперативников – в милицейские следователи, потом – замначальника отделения по уголовному розыску. Вроде как понижение, но не для Леши. Он-то понимал, что начальник вот-вот на пенсию уйдет. Так и случилось. И полгода в замах не проходил, возглавил «угро» отделения. А еще через год стал заместителем начальника, но уже районного УВД.

Раскрываемость за Алексеем числилась прекрасная. По его территории были самые низкие показатели преступности в городе. Ни один рецидивист не хотел селиться в «зоне ответственности» Жеглова. И не зря. Подбросить кому надо кошелек, как это делал его знаменитый киношный однофамилец, для Леши было парой пустяков. Да и на допросе особо несознательному правонарушителю Леша мог с легкостью вмазать. Нет, не для того, чтобы поиздеваться, а чтобы тот понимал – не у Пронькиных, не забалуешь. «По закону, блин, жить надо! Понял, падла?» – воспитывал по ходу дела милицейский подполковник.

Миша Попов быстро перестал быть Мишей. Стал Михал Михалычем. При обычных трех-четырех годах на должности следователя оттрубил он на этом поприще всего два. И заместителем прокурора района его сделали не по годам рано, не из-за услужливости или по блату, а потому что парень был принципиальный, грамотный. Ни одно дело, где Миша вел расследование, из суда в прокуратуру не возвращалось. Судьи получали такую «разблюдовку» на обвиняемого, что приговоры выносили чуть ли не с закрытыми глазами. Мог Миша и прекратить дело, если считал, что доказательств мало. Пару раз прокурор района на него «наехал» за такое милосердие, но когда Миша ткнул в процессуальный кодекс, в статью, по которой следователь независим, да сделал это с таким видом, что ясно стало – парень не отступит, прокурор смирился. Мишу зауважал. Правда, для весомости своего уважения дал ему тройку «висяков». Но Миша два из трех раскрутил. Тогда и дружба, пусть и старшего с младшим, между ними возникла.

В итоге, когда зама прокурора забрали «наверх», прокурор сам поехал просить в город, чтобы Мишу назначили на освободившееся место. Прокурор города согласился не сразу и предупредил: «Если что пойдет не так – головой ответишь!» Районный кивнул: «Значит, моей голове ничто не угрожает!»

Очень Леша хотел в городское Управление перейти. Шутки шутками, а дослужиться до начальника МУРа, поди, совсем неплохо. Это ж весь город у тебя в страхе ходить будет. Бабки не так важны, хоть с ними-то точно проблемы отпадут, а вот влияние!.. А если пару-тройку громких заказных убийств раскрыть, благо в Москве с этим проблем нет и не предвидится, то и в Центральный аппарат пробиться можно. С генеральскими погонами до пенсии доживет припеваючи. А уйдет по выслуге или даже по возрасту, место в управлении безопасности какого-нибудь буржуина ему точно обеспечено.

Но вот напасть – один из несознательных его подследственных жалобу в прокуратуру накатал, что де, мол, били его. Да не били на самом деле, а всего пару раз врезали. И то несильно. Били бы – так не жалобы писал бы, а завещание. Хотя не писал бы – диктовал.

Жалоба эта случилась не первая. Раньше спускали их на прокурора района, а тот как парень разумный с заместителем начальника районного УВД по уголовному розыску товарищем Жегловым ссориться не хотел. Но тут, как на грех, нового прокурора района назначили. Раньше он замом работал в соседнем районе. Так коллеги Лешины, когда он им позвонил, сообщили: «Сволочь!» Расшифровали подробно и понятно: «Законник, сука!»

Михал Михалыча назначили прокурором района совершенно неожиданно. Приехал с совещания в городской прокуратуре его начальник и объявил: «Завтра вместе со мной в Генеральную поедешь. У соседей ЧП, прокурор на взятках засветился. Ему рекомендовали в отставку подать, чтобы дело не возбуждать, а на его место я тебя предложил. Городской поддержал. Так что теперь соседями-коллегами будем!»

Стал Миша отнекиваться, но «старший товарищ» рыкнул: «Кончай из себя девочку строить! И вообще, ты что, на мое место метишь?» Пришлось Мише с ходу ретироваться. Вот чего он точно не хотел, это чтобы «батя» даже в шутку такое говорил. А он, казалось, и не очень-то шутил.

Сначала Михал Михалычу Леша позвонил сам. Начал запанибратски:

– Привет, коллега! Ну что, вместе будем теперь преступников ловить?

– Здравствуйте, Алексей Эдуардович! – прохладно отозвался новый прокурор района. – Преступников ловить будем. Всех.

– Может, подъеду, познакомимся?

– Это хорошо бы. Только, – Миша замялся, – только, знаете, давайте так сделаем. Тут на вас жалоба есть. На недозволенные методы ведения следствия. Надеюсь, необоснованная. Давайте я ее проверю, закрою, а потом мы с вами и лично познакомимся.

– Так сказать, на свободу с чистой совестью? – не к месту брякнул Леша.

– А она у вас чистая? – Голос Миши стал прокурорским не по должности, а по интонации.

– В данном случае – точно. А вообще, Михал Михалыч, сами понимаете, наша работа не всегда стерильная, как в больнице. Всяко случиться может. Поможете?

– А вот этого не обещаю.

Леше разговор не понравился. Но особенно разгорячился Жеглов, когда узнал, что новый прокурор ничего лучше не придумал, как поднять все ранее закрытые на него проверочные дела. Друзья из районной прокуратуры «стукнули» сразу.

Леша бросился к начальнику УВД: «Выручай!» Тот позвонил Попову. От ворот поворот. Позвонил его бывшему шефу. Тот наотрез отказался о чем-либо Мишу просить. Во-первых, все равно бесполезно. Во-вторых, только хуже может быть.

Попов «копать» начал по-настоящему. Стал вызывать всех, кто на Лешу за последние два года жалобы строчил. До того дошел, что одного придурка из колонии этапировал в Москву для допроса.

Леше докладывали про каждый шаг «нового», так что иллюзий он себе никаких не строил. Притом хорошо знал, что рыльце у него ох в каком пушку! Но он же за правое дело боролся, в конце-то концов!

Чем больше Михал Михалыч «въезжал» в дела Жеглова, тем чаще ему вспоминался образ удалого милиционера послевоенных лет, мастерски сыгранный его любимым Высоцким. Но странная вещь, воспринимал он реального Жеглова не как продолжателя дела Жеглова киношного, а как его антипода, как человека, порочащего светлую фамилию. Хотя, если разобраться, пытался урезонить себя Миша, на самом-то деле оба они «не за белых, а за красных». Только тот Жеглов обижал киноперсонажи, а этот – простых беззащитных реальных людей.

Но парень явно не дурак. Этот без борьбы не сдастся. С этим надо ухо востро держать...

Леша Жеглов понял – жареным запахло всерьез. «Ну что ж, чистюля, сам виноват! Святоша поганый! Ты первый начал!» – уже не раз заводил себя Леша. Особенно тетешкаться с Поповым он не собирался. Это на войне два раза в одну воронку снаряд не падает. А здесь... Прошлого прокурора сняли за взятки, так и в нечистоплотность нового по инерции легко поверят!

Жеглов снял трубку и набрал номер Попова.

Миша к встрече с Жегловым уже был готов. Он, конечно, может его засадить по самый небалуй. Но парень вроде на руку хоть и скор, но чист. Никаких свидетельств мздоимства за Жегловым не обнаружилось. Михал Михалыч решил, что предложит Жеглову тихо уйти. По крайней мере, из его района.

Жеглов встретился с коллегами из ФСБ. В последнее время былой антагонизм между ведомствами стаял. Даром, что ли, все нынешнее милицейское начальство – бывшие комитетчики?

Ребята с радостью согласились помочь. Взять с поличным прокурора района, да еще в Москве, это у них наверху точно понравится. А то Генеральный прокурор что-то слишком часто на их ведомство стал свое хайло разевать!

Молоденький милицейский следователь Петя Сашкин, заваленный делами, замотанный, задерганный, проштрафился весьма прилично. По одному арестантскому делу срок заключения закончился вчера, а вспомнил он об этом только сегодня! Хорошо еще, что в следственных изоляторах три дня «накидывали» на задержку почты.

Сашкин напросился на прием к прокурору района, надеясь выпросить продление срока задним числом. Уверен был, что получит. Ведь не с пустыми руками шел. Не зря же ему повезло подслушать разговор Жеглова с начфином о выдаче двадцати тысяч долларов на «контрольную закупку» чиновника-взяточника. Петя хоть и молоденький был, но сомнений, кто этот чиновник, у него не возникло.

За такую информацию ему прокурор не только срок продлит, а... Что «а», Петя никак придумать не мог.

Прокурор хоть и сказал: «Не верю. Думаю, перепутали вы что-то!», но видно было, что и поверил, и выводы сделал. Однако, продлив-таки задним числом срок, предупредил – в первый и последний раз. Явно не шутил.

Михал Михалыч сидел у себя в кабинете. Телефон отключил, просто снял трубку и положил рядом. Секретаршу предупредил – никого к нему не пускать. Снял форменный пиджак, что делал редко, повесил на спинку кресла.

По старой привычке стал рисовать на бумаге кружочки, соединяя их линиями, перечеркивая их, делая двойными, – помогало думать. Ситуация складывалась непростая.

Отступать Миша не хотел. Он этого Жеглова «дожмет». Но и идти с открытым забралом на опытного оперативника – глупость несусветная.

Хочет устроить провокацию с дачей взятки? Ладно, это, может, и хорошо. Бумеранг бы устроить!..

Миша вспомнил историю своего бывшего шефа. Молоденькому тогда следователю один подследственный решил нагадить. Все как и сейчас – узнал об этом следователь и решил наказать провокатора. Договорился с братом, что тот в назначенное время будет под окном его кабинета ждать на мотоцикле. Провокатор вошел, передал деньги, а молодой следователь тут же, в одно касание, их в форточку выбросил. Брат деньги схватил и «по газам». Когда оперативники в кабинет следователя влетели, тот только рассмеялся. Провокатор кричит: «Быстрее! На улицу! Он деньги выбросил!» Но пойди поймай мотоциклиста в городе... И денежки тю-тю, и провокация не удалась!

Беда только в том, что эта история чуть ли не в учебники вошла. Знали ее все оперативники и следователи. Так что повторить не удастся...

А свои мозги на что?

Лешу звонок прокурора не столько удивил, сколько обрадовал. Парень, кажись, пошел на попятный, да еще не без выгоды для себя. Но поздно! «Хочешь, чтобы я зашел? Спрашиваешь, буду ли я благодарен? Хорошо, зайду! И так, блин, отблагодарю, что до конца жизни не забудешь! Сам виноват, гад!»

Леша Жеглов с радостной улыбкой на устах вошел в кабинет Михал Михалыча Попова на три минуты позже назначенного времени. Миша встретил его неприветливо, встал из-за стола и с ходу спросил:

– Деньги принес?

– Принес!

– Пошли! – Попов, увлекая за собой Жеглова, направился в зал совещаний, примыкавший к кабинету.

«Фээсбэшники – ребята толковые, сообразят, что делать!» – успокоил себя Леша.

В зале совещаний собрался практически весь состав районной прокуратуры. Вплоть до уборщицы. Как только Попов с Жегловым вошли в набитую стоящими и сидящими людьми комнату, Попов громко скомандовал:

– Давай деньги!

– Во-о-от.., – удивленно протянул Жеглов две пачки стодолларовых купюр. Такого поворота он никак не ждал. Растерялся. Ему бы, старому оперативнику, сообразить, как крутануться, а он «повелся»...

Попов быстро взял деньги, передал своему заму и распорядился: «Подели между всеми! Поровну!» И... пустился в пляс. Он танцевал вприсядку, похлопывая себя по ногам, по коленям, отбивал чечетку, взмахивая руками и кружа вокруг кресла председательствующего, как вокруг партнерши.

Ошарашенный Жеглов, ничего не понимая, хлопал глазами. Смеющаяся публика радостно била в ладоши, в такт, присвистывая и покрикивая, помогая своему шефу исполнить номер по высшему разряду.

В зал вломились люди в масках. Человек десять. Следом оператор с телекамерой и мужик в прокурорской форме с генеральскими погонами – явно представитель Генеральной. Вломились и застыли! Такого поворота сюжета они явно не ждали. Только оператор по инерции включился в работу, ради которой его позвали: спокойно запечатлевал происходящее.

Следователь ФСБ, которому поручили разобраться во всем этом деле, готов был взвыть от бессилия.

Все сотрудники районной прокуратуры в один голос заявили: их срочно собрали в зал совещаний, предупредив, что новый прокурор обещал на пари перед ними сплясать. Более того, сумму пари обещано разделить между всеми. Кто-то решил, что новый прикалывается, кто-то – что ищет контакта с коллективом. Наиболее наивные подумали, что он таким способом решил материально поддержать своих коллег. Но факт оставался фактом – куча свидетелей, подтверждающих факт пари. Видеосъемка, на которой прокурор танцует и все радостно хлопают, не выражая при этом никакого удивления. Дело надо было закрывать.

«Бедный Леша Жеглов, – подумал следователь, – бабки-то на нем повисли! Как он их возвращать станет?»

Деньги Жеглов вернул быстро. Через два месяца. Правда, из милиции пришлось уйти, устроиться в службу безопасности одного таможенного брокера. Тот деньгами и ссудил.

А дело все-таки по жалобе бывшего Лешкиного подследственного Попов прекратил. По слухам, ребята из ФСБ уговорили.

Брачный договор

Семен судьбой своей был доволен, жил легко и с удовольствием. К пятидесяти годам имел все, о чем можно только мечтать. И это при том, что на самом деле и он, и его родители, и даже жена мечтали когда-то о гораздо меньшем. Кто ж думал, что студент-фельдшер на «скорой помощи» станет главным врачом одной из лучших московских больниц! Школу закончил на тройки-четверки, а нынче – доктор медицинских наук, член-корреспондент Академии меднаук, профессор.

Первое жилье, в котором он себя помнил, – комната в замоскворецкой коммуналке. Сегодня – шикарная четырехкомнатная квартира в тихом арбатском переулке. Стоимость ее в долларах выражается цифрой, которую он еще десять лет назад и в рублях-то осмыслить не мог!.. А еще одна квартира, где они прожили с женой двадцать лет, где вырос сын и которую сейчас сдавали внаем, осталась в Теплом Стане. Деньги, правда, от нее шли небольшие, но, по крайней мере, на оплату шоферов для него, и жены, и прислуги, которая убирала, готовила, стирала и гладила, – хватало.

Пациенты за консультацию знаменитого пульмонолога (не те, кого он выискивал и кем дорожил, – таких не было, а те, которые смогли к нему пробиться, выпросить через кого-нибудь его согласие на встречу) платили столько, сколько он объявлял. Объявлял немало – пятьсот долларов. И все равно – от страждущих больных-легочников отбою не было. А Семен хорошо помнил, как одалживал до зарплаты деньги у своего профессора. И не год, не два, а лет пять, пока работал после института в 64-й больнице. Ни две ставки, ни подработки на «скорой», ни полеты по санавиации в разные там Тьмутаракански, ничто не давало возможности хоть как-то наладить человеческий быт.

Однако и в школе, и в институте Семен мечтал стать не богатым, а известным. Точнее – прославленным. Материальный достаток все-таки пришел, – уже двадцать лет семья Семена жила более чем сносно. А вот слава объявилась неожиданно и относительно недавно. Началось все с передачи «Здоровье», куда его пригласили раз, потом второй, третий. Через год предложили вести похожую программу, но на другом канале. Каждое воскресное утро миллионы сограждан встречали Семена у себя дома, за завтраком. Он рассказывал им, как правильно есть, спать, гулять и работать, – много чего выкладывал. Люди у экранов считали это медициной, а сам он – профанацией врачебной профессии. Но вреда от его передач почти не было. Зато обширные связи в медицинском мире, ведь гостей-то нужных, профессоров и академиков, он сам выбирал, кого звать в студию, а кого нет, появились сразу! Конечно, это была пока не слава – только известность, узнаваемость. Славой он считал себя обязанным Розенбауму. Когда тот запел, пробился со своей гитарой на лучшие подмостки страны, Семен решил: а чем черт не шутит, и, вспомнив свои студенческие таланты, тоже протянул руку к шестиструнке, пылившейся где-то на шкафу. Пошло! Стихи писались легко, а с музыкой помогала Лида. Неожиданно сработало музыкальное образование, которым терроризировали жену родители, когда она пребывала еще в их, а не Семена подчинении.

Однажды взял да и спел у себя в передаче! С канала его чуть было не попросили. Но кто-то из телевизионных критиков, решив, видимо, повыпендриваться, объявил, что это новый телевизионный ход, способ разрушить барьер недоверия между ящиком и народом. Руководство канала притихло. А после третьей «вокальной вставки» весь околотелевизионный люд заголосил хором, что это и есть самобытное свободное российское телевидение. Условие о новой песне в каждой передаче включили в контракт. Дальше ясно – первый концерт, первый диск, первое приглашение в сборный концерт в Кремлевский Дворец на День медика...

Все, ну абсолютно все складывалось отлично. Только вот подросший Николай, женившись и родив Семену двух внучек и внука, отдалился совсем. И хотя оставался вроде в рамках медицинской профессии, но стал пластическим хирургом – вместо серьезного дела кожу подтягивал. Зарабатывал, конечно, очень даже прилично, но уважения Семена не вызывал. «Бабкодел!» – обозвал сына во время ссоры из-за внуков Семен и так про себя звал его по сей день.

Да ладно, зачем Бога гневить? Горестей от сына он не знал и не ждал. Заноза в сердце сидела из-за Лиды...

Лида понимала, что счастлива в браке. Это если умом рассуждать. А на душе у нее давно покоя не было. Ровесница Семена, она уже много лет переживала по поводу своего возраста. Семен с годами расцвел, заматерел и превратился из угловатого худющего парня в красавца-мужика, с длинными до плеч волосами, гордым независимым взглядом, быстрой энергичной походкой. А главное – в нем обнаружился дар, бесценный для врача: уверенность в себе. Не показушная наглость, а та неколебимая вера в свои силы, что покоряла всех, кто оказывался рядом.

Лида выглядела тоже совсем недурно. По крайней мере, большинство малознакомых людей, встретив ее где-нибудь на презентации или светском рауте, куда их с Семеном в последнее время приглашали постоянно, выказывали сильное удивление на ее счет. А именно, услышав о троих ее внуках... И похоже, удивление было вполне искренним. Однако Лида переживала.

Конечно, она понимала, что смотрится куда лучше подавляющего большинства своих сверстниц. Да что там большинства – лучше всех! Конкуренцию ей могла составить лишь знаменитая балерина Полежаева. С детства натренированная, она и сейчас по полтора часа в день занималась у станка. А Лида-то была хороша сама собой, без станка, без изнуряющего фитнеса и практически без диеты.

Но двадцатилетние девушки выглядели лучше! И на Семена они бросали взгляды, прямо говорящие: захоти он, они ему не откажут...

Лида была натурой деятельной. Сложностей не боялась, умела и терпеть, и ждать, и, главное, довольствоваться тем, что есть у нее, а не завидовать чужому. А сейчас она растерялась. Время безжалостно отбирало у нее, пусть и не так хищно, как у других, упругость тела, натянутость кожи. Правда, блеск в глазах по-прежнему, под хорошее настроение, искрил такой, что этим проклятым двадцатилетним до нее было ох как далеко!

Решила она сделать круговую подтяжку лица. Все лучше. Не могла просто так сидеть сложа руки. Что-то надо было делать. Просто, чтобы делать, чтобы сопротивляться. Обратилась, естественно, к Коле. А он на нее в ответ так наехал, что Лида даже растерялась.

«Ты, мама, с ума сошла?! Зачем тебе этот риск? Выглядишь – супер! Ты знаешь, сколько у нас косяков?..» И на час завел страшилки о том, кого как изуродовали, кто как страдает, от кого муж после подтяжки сбежал. Последний, скорее эмоциональный, чем фактический аргумент, Лиду остудил моментально. Да и куда податься, если родной сын, модный пластический хирург, не только ей отказывает, но и в принципе собственной профессии не доверяет? Она-то как тогда поверить может? Как рискнуть?

Семен гордился женой. И когда собеседники удивлялись, что у нее две внучки и внук, и когда он мог, так, невзначай бросить, что жена – доцент консерватории. При всей полярности их профессий она за его делами следила всерьез, знала, кого куда назначили, кто перешел в клинику мужа, кто от него сбежал. Он-то в консерваторских проблемах путался. Но Лида не обижалась. Для нее любимая работа была только ее работой, а вот клиника мужа – общее святое дело.

Семен привык, что Лида рядом, всегда здесь. Ему виделось: так будет до скончания его дней. Слава богу, жена и моложе, и значительно здоровее его самого. Голодные студенческие годы, бутерброды вместо обеда лет до сорока, постоянные нервные стрессы, которые коллеги частенько снимали спиртом, чего он себе изначально не позволял, сделали свое дело. И язва двенадцатиперстной, и гипертония – все соответствовало возрасту и прожитой жизни. Лидка же была как огурец!

Но иногда, устав особенно сильно или позабыв принять снотворное, Семен просыпался от кошмара. Либо жена попала в аварию, переломала кости и его вызывают ее оперировать, а он таких операций не делал никогда, либо у нее остановка сердца, тромб оторвался, а у него ни лекарств, ни аппаратуры под руками. Словом, он ее теряет и сделать ничего не может. Вот когда Семен просыпался в холодном поту, с ужасом думая не о том, что Лида умерла, а о том, как жить без нее дальше?! Но он находил ее рядом с собой в постели, спящую в обнимку с любимым котом Жоркой, и засыпал, предварительно повернувшись на другой бок, чтобы изменилось положение головы. Семен как врач не сомневался, что от распределения крови в сосудах головного мозга сновидения зависели куда больше, чем от количества съеденного на ночь...

Лида боялась потерять Семена. Она даже не так страшилась его смерти, просто запретив себе об этом думать, сколько ужасалась, представляя, как ей будет житься, знай она, что Семен сейчас обнимает другую.

Она накручивала себя, будто загодя желая пережить неизбежную трагедию. Она бередила все болевые точки своего будущего одиночества. И нашла самую острую: он забудет все прожитое вместе. Все беды и радости, которых в их общей жизни было куда больше, чем у других. Он станет улыбаться другой женщине той улыбкой умиления и ласки, которая всегда принадлежала только ей. Вот с внуками она готова эту улыбку делить, а с кем-то еще – нет. Лучше умереть. От стыда, от обиды, он несправедливости. Да, главное, от несправедливости. Ведь не ее вина, что молодость ушла. Не ее вина, что эти треклятые молоденькие сикухи задарма имеют то, чего ей сегодня ни за какие деньги не купить! А мужики, особенно настоящие мужики, и Семен из их числа, они – самцы! Они не могут спокойно реагировать на румяную кожу на пухлых щечках, на подтянутые задницы, на нагло торчащие сиськи! Лида доводила себя до приступа ненависти к мужу. Но потом успокаивалась, заставляла себя признать, что он не виноват в своих инстинктах точно так же, как она в своем естественном взрослении. Да, именно взрослении. Других определений Лида признавать не хотела.

Роман Семена с Катей, молодой журналисткой газеты «Известия», начался как-то странно.

Катя пришла брать интервью, которое выпрашивала больше месяца. Семен был задерган, зол, отвечал отрывисто, всячески давая понять, что обещал интервью – даст, но делает это без малейшего желания.

Катя, высокая блондинка с голубыми глазами, знала, что мужики, все мужики, даже нетрадиционной ориентации, западали на нее вмиг. Поэтому этот престарелый, хоть и в хорошей форме врач-профессор, никак на нее не отреагировавший, зацепил Катино самолюбие.

«Может, он просто гинеколог?» – успокоила себя журналистская дива, но сразу вспомнила, что нет, Семен Александрович – пульмонолог, легкие лечит. Решила отыграться уходя, себе-то цену она знала.

– А вы женоненавистник? – улыбнулась Катя, закончив интервью и убирая диктофон в сумочку.

– Нет, почему? Просто ваш диктофон меня не возбуждает, а общался-то я с ним, а не с вами.

– А хотелось бы со мной? – Катя надела на лицо свою самую сексуальную улыбку.

– Знаешь, девочка, я тебе вот что скажу. Уж прости старика. Если хочешь чего-то в профессии добиться, ты на мозги рассчитывай, а не на внешность. Профессия – на всю жизнь, а все твои прелести, ну еще годиков на пять. Дальше сама сообразишь?

Катя не поняла, с чего этот старик так взъелся. Уж к кому-кому, но к ней этот упрек никак не относился. Сколько редакций она уже сменила! И лишь потому, что зареклась: с начальством, спонсорами, богатенькими буратинками спать не станет! Никогда! Себя уважать хочется. Вот и ходила по вечерам на дискотеки или в кино с подругами. Забыла уже, когда последний раз с парнем спала! Нет, вспомнила, с однокурсником. Поэтом. Увы, неудачником и потому оказавшимся злобным и ужасно ревнивым к ее успехам в журналистике. А писала она хорошо. И знала много. И профессию любила. Чего этот пульмонолог на нее наехал?! Катя чуть не плакала.

А Семен отвернулся к телефону и стал набирать чей-то номер, показывая, что разговор окончен.

Через неделю Катя принесла Семену на вычитку готовый материал. Семен был в прекрасном расположении духа, ему только что из Минздрава сообщили, что всех пятерых сотрудников, представленных им к званию заслуженного врача России, в Администрации Президента пропустили. Сам-то он продолжал ходить в незаслуженных, но все его завотделениями и замы уже либо оборденоносились, либо обзаслужились.

Семен прочел текст, удивленно взглянул на Катю и стал перечитывать. Отложил интервью в сторону, снял очки и, наклонившись в ее сторону, спросил:

– Так вы, я смотрю, довольно много обо мне прочитали?

– Ну не знаю, много ли, но все, что в Интернете нашла, проштудировала. – Последним словом Катя мстила за прощальную реплику прошлой встречи. Хотя вряд ли он, этот врач, так хорошо чувствует язык, чтобы понять намек.

– А что это вы такая колючая? – искренне удивился Семен. И вдруг, без паузы, попросил, как приказал: – Расскажите мне о себе!

– Подождите, кто у кого интервью берет? – совершила слабую попытку сопротивления Катя, но поняла: воле этого мужчины она противостоять не сможет. Готовя материал, она, как учили на журфаке, пропустила судьбу героя через себя, влюбилась в него. Методика сработала, дело сделано. И вдруг – прокол. Этот профессор попал в самую уязвимую точку – Кате давно и жгуче хотелось вызвать в ком-то такой же интерес к себе, какой она испытывала к своим героям. Чтоб не гормоны в глазах у мужика зажглись, – этого она навидалась, – а умное мужское внимание.

Катя стала рассказывать. Все время ожидая, что Семен Александрович ее перебьет, остановит, отвернется к телефону. Она торопилась выложить все, но как можно короче. А он стал уточнять, переспрашивать.

Когда секретарша по переговорному устройству напомнила о совещании, которое должно было начаться десять минут назад, Семен Александрович резко бросил:

– Извинитесь перед коллегами. У меня очень серьезная консультация. Совещание через час!

Прошло полгода. Никаких изменений в поведении мужа Лида не заметила. Поэтому когда вечером в пятницу Семен позвонил и сказал, что домой не придет, Лида решила: что-то случилось в больнице. Уточнила:

– Тяжелый случай?

– Да, очень. И для меня, и для нас.

Лида подумала, что речь идет о коллегах Семена. Наверное, осложнения у какого-то важного пациента. Семену же показалось, что Лида поняла все без разъяснений. С ужасом от содеянного он положил трубку.

Что произошло на самом деле, Лида узнала только назавтра.

Разговор Николая с отцом был коротким.

– Ты мать-то обеспечишь?

–А ты как думаешь? Маме оставлю квартиру и дачу. Себе заберу участок, видишь, получается, вовремя купили. Там построюсь. А пока поживем на съемной квартире.

– Машину какую оставишь?

– Пусть сама выбирает, но думаю, джип – он побезопаснее.

– Что с пенсией? – Николай улыбнулся собственной шутке.

– Не смей так о маме говорить! – Семен со всего маху врезал кулаком по столу. – Не смей говорить о пенсии! Циник!

– Знаешь, не тебе меня учить! Я в ваши отношения не лезу, но и ты меня не воспитывай. Меня интересует конкретный вопрос – мать деньгами будет обеспечена?

– Не бойся, на тебя я не рассчитываю. Пять тысяч в месяц и плюс двести тысяч на ее счет.

– Больше вопросов не имею!

«"Бабкодел", он и есть "бабкодел", – с грустью подумал Семен. – Когда я его упустил?»

– Владимир Александрович, сколько бы вы взяли с меня за подготовку брачного договора, не будь ваш отец моим пациентом? – Вопрос адресовался модному молодому московскому адвокату Аристархову.

– Зачем вам знать такие ужасы, Семен Александрович? – Аристархов весело рассмеялся, явно не желая отвечать на вопрос профессора.

– А мне не из любопытства, мне для близкого друга. У него, считайте, ровно такая же история, как моя.

– Это у вас профессиональное заболевание или вирус? – не хотел Аристархов называть цифру

– Поставлю вопрос иначе, кого и за какую сумму вы можете рекомендовать? – Семен заговорил раздраженно, давая понять, что третья шутка окажется неуместной.

– Смирнова. Он действительно специалист по таким делам. А гонорар... – Аристархов пожевал губами, – гонорар – минимум десятка. Это если обойдется без суда. Так сказать, в миролюбивом ключе.